БАЙКА О ТОМ, КАК ЮРОЧКА В БАНЮ ХОДИЛ
Юрочка терпеть не мог ходить в баню и вовсе не потому, что ему нравилось быть грязным, а потому, что прежде, чем попадёшь в саму баню, нужно выстоять долгую многочасовую очередь. Начиналась она сразу у входа и толстой змеёй вилась через нижний зал, где так вкусно пахло из буфета горячими сосисками, варёной колбасой и бутербродами с поджаренной корейкой, и куда частенько заскакивали мужички из очереди, если у них, конечно, водились денежки, чтобы освежиться пивком или лимонадом. А потом очередь ползла дальше: мимо ларька, с полным набором одежды, мыла, мочалок, веников и одеколонов. Мимо парикмахерской, мимо дирекции, мимо кассы, мимо кабинетов: педикюрного и массажного. Мимо автомата с газированной водой и тремя видами сиропа. Мимо автомата, опрыскивающего лицо одеколоном. После чего нудная очередь устремлялась на лестницу и, совершив подъём на второй этаж распадалась на два ручейка потоньше. Один втекал в мужское отделение, а другой в женское. Сколько Юрочка себя помнил, он ходил в баню в женское отделение вместе с мамой и сёстрами, при этом вопросы пола его интересовали мало. Он вырос в десятиметровой комнатке, в семье, где мужиков было меньше, чем женщин, а в таких условиях, хочешь-не хочешь, а будешь знать, чем мужчина отличается от женщины. Однажды Юрочка спросил у мамы:
- А почему у меня и у папы внизу такое, а у девчонок совсем другое?
И мама ответила:
- Потому, что всё это глупости, а глупости они хоть и разные, а всё равно глупости и есть, так что нечего себе этим голову забивать.
Как ни странно, этот ответ его вполне удовлетворил.
- Конечно же, это глупости, – решил он и вспомнил, как однажды в конце лета, Котька, Генка, Венька и он совершали поход за маленькими вкусными яблочками, растущими на яблонях в питомнике за кинотеатром Гигант, где росли не только яблони, но и много других деревьев и кустов для озеленения города. Там они увидели влюблённую парочку, заглянувшую в тот питомник в поисках совсем других сладостей. Юрочкины друзья обрадовались этой встрече и, глупо хихикая, решили подсмотреть за парочкой, и потащили с собой и Юрочку. А чего там было смотреть? Он голых женщин видел в бане каждую субботу и во всех подробностях. А тут, какая-то старуха лет двадцати с таким же стариком лет двадцати пяти долго стояли у дерева и целовались, потом быстренько, словно куда-то опаздывали, скинули с себя одежду и рухнули в траву. Потом попа мужика сверкала над травой, и слышались его пыхтение и охи его спутницы. Затем они поднялись, и пока одевались, мельком были видны их глупости. Вот и всё. Ну и как же это называть как не глупостью. Ведь сколько яблок за это время можно было нарвать, и по Юрочкиному мнению, занятие это гораздо интереснее и вкуснее.
Но сегодня Юрочка впервые пойдёт мыться в мужское отделение вместе с папой. Мама, накануне собирая всё для бани, положила его вещи вместе с папиными в маленький чемоданчик, именуемый в народе банным, а вещи сестрёнок Маринки и Наташки вместе со своими в большую чёрную сумку. Это был обычный ритуал накануне банного дня за исключением одного – с этого дня Юрочка уже не малыш, а большой мальчик, и ему нельзя мыться в женском отделении.
Банный день начался с того, что он с сестрами с часу дня сидел дома на вещах и ждал маму. Рабочий день по субботам был короче на два часа, ей удалось освободиться пораньше, и она, прибежав, домой схватила сумку в одну руку, маленькую Маринку в другую, и, подгоняя Наташку и Юрочку, устремилась в баню. Вернее, сначала они пошли на остановку трамвая номер шесть и доехали на нём до площади Калинина, а там пройдя пешочком через площадь, за кинотеатр Гигант, наконец-то, уперлись в старое, кирпичное трёхэтажное здание бани с вечнодымящейся трубой и непереводящимися поленницами дров на заднем дворе. И началась мука стояния в очереди. В то время мало у кого была ванна или душ, а потому все ходили в бани и чаще всего по субботам. В бани ходили целыми семьями, с малышами и стариками, а поэтому очереди были громадными. Папа приходил попозже, не заходя, домой, прямо в баню, а если очередь подходила, а его всё ещё не было, приходилось перепускать очередь. Это было обычным делом в те годы, поэтому очередь не возмущалась, а входила в положение.
Но в этот раз папа пришёл вовремя. Они вошли в предбанник он же раздевалка, и пожилой гардеробщик, приняв у них верхнюю одежду, повесил ее на вешалку, а взамен выдал металлический кружок с цифрами и продетым в дырочку шнурком. Это называлось номерком, и его полагалось хранить «пуще глаза», чтобы никто чужой не получил по нему твою одежду, а такие случаи бывали и не раз. Вот для этого и был у номерка шнурок, чтобы привязывать его к руке. По цифрам на номерке папа с Юрочкой отыскали среди множества лавок с высокими спинками свою и начали раздеваться. Всё это время Юрочка во все глаза глядел по сторонам, пытаясь понять, чем же мужское отделение отличается от женского, в котором он до сей поры мылся, и по всему выходило, что ничем. Гардероб и раздевалка такие же. Лавки с высокими спинками, на которых есть крючки для одежды и зеркала точно такие же. Даже половики в проходах между лавками и коврики для ног у лавок точно такие же. И за чистотой тут так же тщательно следят, но пару отличий Юрочка всё же нашёл. Во первых, гардеробщик в женском отделении была женщина, а не мужчина, а во-вторых уборщики тоже были женщины. Найдя эти различия, Юрочка успокоился и переключил своё внимание на другое.
Его привлекли татуировки на теле раздевающегося напротив них мужика. Они щедро украшали всё его тело. Особенно Юрочке понравились портреты Сталина и Ленина на груди. Не простой был этот дяденька, и потёрла, и побросала его судьба-злодейка, да к тому же, у него не было левой ноги и выше колена болталась культяшка. Папа у Юрочки тоже имел наколки и на груди, и на руках, левая нога у него была на месте, но тоже здорово покалечена войной, а ходил он без костылей и даже без палочки. Мужичок и папа познакомились и разговорились. Юрочка отвлёкся на что-то другое и не прислушивался к их разговору, но пару раз до его ушей долетело смешное птичье слово «Карлаг», и он навострил ушки, да поздно, мужичок и папа уже разделись и не спеша, пошли к дверям в мыльное отделение, где, и начиналась баня. Мужичок шёл при помощи костылей, а Юрочкин папа слегка прихрамывая и приволакивая раненую ногу, а следом семенил Юрочка. Он шёл и вдыхал полной грудью влажный банный дух, который ещё более усилился, когда они вошли в мыльное отделение. Там пахло распаренными вениками, мужиками и хозяйственным мылом. Влажность была такой, что конденсат струйками стекал вниз по белым кафельным стенам и тяжёлыми каплями падал с потолка. Звуки голосов, крик детей, звяканье тазов, шум бьющей из кранов воды и шорох струй в душевых из-за этой влажности слились в сплошной, неразличимый гул. Папа быстро нашёл пустые лавки и шайки для себя, Юрочки и нового знакомого, обдал их крутым кипятком. Затем наполнил шайки водой. В одну усадил Юрочку, а в двух других с кипятком запарил веники и, оставив сына плескаться, он с мужичком пошёл в парилку, чтобы как он выразился, «парок понюхать». Юрочка, оставшись один, ещё раз огляделся вокруг и убедился, что и здесь всё так же как в женском отделении: те же железные лавки с мраморными плитами сверху, такие же оцинкованные тазы, но только здесь их называют шайками. Такие же старинные медные краны для горячей и холодной воды и такие же душевые кабинки. Вот только запахи здесь были другие, и не было вечно пищащих по-любому поводу девчонок да противных старух.
Юрочка хорошо помнил, как однажды встретил в бане соседку по дому из девятнадцатой квартиры Таньку Кривцову и решил над ней подшутить. Он набрал в тазик холодной воды, осторожно подкрался к ней сзади и одним махом окатил её с ног до головы. Ну, правда, же смешно? И любой нормальный пацан понял бы, что это невинная шутка. А Танька-дура заорала так, словно её зарезали, а какая-то злобная старуха отхлестала Юрочку мочалкой.
Тут же Юрочка чувствовал себя в своей тарелке. Приглядевшись к моющимся вокруг него мужикам, в возрасте примерно сорока лет и старше, он заметил одну особенность – почти все они были помечены татуировками или имели более страшные метки минувшей войны, а у некоторых было и то, и другое. Вот и ещё одно отличие от женского отделения – такого количества истерзанных тел, Юрочке видеть ещё не доводилось. Вот выкатился из парилки на самодельной деревянной тележке безногий инвалид. А там, под душем, моется с провалом вместо одного глаза другой. А совсем рядом от него трёт спину товарищу мужик с вмятиной в голове размером с Юрочкин кулак, а у его товарища на одной ягодице отсутствует приличный кусок мяса, выдранного на войне взрывом. И сколько их таких мужиков было вокруг Юрочки! Кто с ожогами, кто со шрамами от пуль или осколков, а кто и с культяшкой вместо руки или ноги. И хотя время как могло, зарастило и сгладило тот первый страшный вид этих ран, но и сегодня они произвели на Юрочку жуткое впечатление. А рядом со шрамами наколки. Знающему человеку они рассказали бы многое, а Юрочка видел в них лишь чудные картинки и ничего не понимал. Наконец, веники распарились, и папа с соседом пошли в парилку по-настоящему, заодно прихватив с собой и Юрочку. Волна страшно горячего воздуха окатила его сразу за дверью парилки и обожгла ему горло так, что стало трудно дышать, и Юрочка инстинктивно пригнулся к полу, где, как ему казалось, было попрохладней. Юрочка дошёл лишь до первой ступеньки и плюхнулся на её горячую поверхность. Идти выше он отказался и теперь ёрзал по ступеньке обожжённой попой, пытаясь более-менее устроиться, пока, наконец, не догадался набрать в тазик холодной воды и полить на ступеньку. Только тогда он смог спокойно сидеть на ней, но при этом продолжал обливать холодной водой лицо и грудь, а иначе существовать в этой жаре было просто невозможно.
А наверху в это время творилось и вовсе недоступное его разуму действо. Мужики, кто, стоя, кто, сидя, а кое-кто и лёжа на полках, истязали себя вениками. До ушей Юрочки долетал звуки хлёстких ударов по распаренным телам, да довольное покряхтывание. А иногда какой-то сумасшедший сбегал вниз, чтобы как он говорил, поддать пару, а оставшиеся наверху чокнутые кричали ему оттуда:
- Наддай, браток, ещё наддай! Да, ты не в серёдку плещи, а по краешкам, да по дальним уголкам, там жару больше. И когда он выполнял все их просьбы, а у Юрочки даже на нижней ступеньке от жара глаза на лоб лезли, то сверху неслось такое одобрительное уханье, и веники начинали хлестать ещё сильнее и быстрее. Юрочка до сегодняшнего дня в парилке не был, хотя в женском отделении она тоже имелась. Мама пока намоет их всех троих, так уставала, что ей было не до парилки, а лезть туда без мамы он не решился. И вот теперь Юрочка с ужасом наблюдал за этим массовым сумасшествием, не понимая, как может нравиться то, когда тебя лупят, да ещё в таком пекле. Он бы так ещё долго рассуждал, но все его рассуждения оборвались в ту самую секунду, когда горячая отцовская рука, обхватив его поперёк туловища, вознесла в одно мгновение в это самое пекло. Глаза и губы у Юрочки так обожгло, что он зажмурился, а рот прикрыл руками, но папе видимо этого показалось мало, и он стал хлестать Юрочку горячим веником по бокам, спине, груди, рукам и ногам тоже. А Юрочке показалось, что его окунули в расплавленное железо, и что ещё секунда, и кожа на нём просто лопнет от адского жара. И тогда он заорал так, как не орала Танька Кривцова, облитая им холодной водой. На миг папина хватка ослабла, и Юрочка, собрав все свои силёнки, рванулся вон из этого жуткого места. Он вылетел из парилки, как пробка из бутылки, и кинулся к душевым. Только постояв минут десять под прохладными струями, он кое-как пришёл в себя и поклялся, что больше в парилку ни ногой, ни за что и никогда, ни за какие коврижки. Папе же, как ни странно, париться нравилось, и пока Юрочка забавлялся запуском мирных пузырей или погружением на дно таза игрушечного водолаза, он попарился ещё пару раз и каждый раз выходил из парилки таким раскаленным, что от него даже в теплом мыльном отделении клубами валил пар. Закончив париться, папа вымыл Юрочку, помог тереть спину своему новому знакомому, намылся сам и напоследок, окатившись холодной водой из шайки, взял Юрочку за руку и пошёл в раздевалку собираться домой. На этом, считай, баня закончилась, оставалось лишь одеться, да дождаться, когда из своего отделения выйдет мама с Маринкой и Наташкой. Так что впереди опять замаячило долгое и нудное сидение на одной из лавок в нижнем холле, т.е. там, откуда всё и началось. Но тут новый папин знакомый пригласил папу в буфет со словами:
- Ваня, пойдём пока посидим в буфете. Примем по сто грамм наркомовских. Вспомним всё былое. Я тебя угощаю, и сынишку возьмём с собой. И уже непосредственно обращаясь к Юрочке, продолжил:
- Хочешь лимонаду с бутербродом? Только ты мамке-то про сто грамм ни гу-гу.
Конечно же, Юрочка согласился, но только не знает этот мужичок его маму, и врать Юрочке не придётся, потому что она сразу же учует, даже если папа выпьет всего пятьдесят грамм. Они вошли в буфет и заняли столик с лавочкой у самой стенки. Юрочке купили лимонад и кусок отваренной полукопчёной колбасы. В народе её почему-то называют «собачья радость», но Юрочке она нравилась несмотря ни на какие её двусмысленные прозвища, и он жалел только об одном, что она слишком быстро кончилась, а попросить папу о добавке он не мог, потому что знал, как тяжело у них сейчас в семье с деньгами. А папа и его сегодняшний сосед по бане выпили по сто, потом ещё по сто, а потом ещё по паре кружечек пивка сверху, и при этом всё о чём-то говорили и говорили. Видимо было им, о чём вспомнить, и было, кого помянуть добрым и плохим словом, только Юрочка их уже не слушал. После бани с парилкой, а потом ещё и вкусной горячей еды, его разморило, и он начал клевать носом, да и сам не заметил, как уснул, свернувшись калачиком на лавке. Сквозь сон он смутно ощущал, что кто-то берёт его на руки, что его куда-то несут. Потом почувствовал запах родной комнаты, и что его раздевают и укладывают в постель, а дальше он окончательно провалился в сон. Ему снилась большая светлая квартира с ванной комнатой и большой белой ванной полной теплой ароматной воды. Он плавает в ней, словно в бассейне, а рядом много-много игрушек. Никто его не торопит, не гонит, а главное, в эту ванную комнату нет никакой очереди, и он может плескаться в ней хоть каждый день и совершенно бесплатно.