ВТОРОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Я хорошо помню то лето в Мельничном Ручье. Тогда это было, чуть ли не глухоманью, оживающей в сезон летних отпусков горожан, и выезда на дачи яслей, детсадов и пионерских лагерей. Именно туда и вывезли на лето ясли, где работала нянечкой моя мама, а моя младшая сестра Маринка «трудилась» в них же ребёнком. Ну, а меня, переростка для яслей и недоростка для детсада, мама взяла с собой на полулегальное положение, то есть, вроде бы я и со всеми, и в то же время сам по себе. Меня это вполне устраивало. Питание и кровать были в яслях, а днём, отпросившись у мамы, с компанией таких же полулегалов я болтался по округе, набирался впечатлений, обзаводился друзьями и недругами.
Какими же длинными тогда были дни! Сколько же мы успевали натворить и навыдумывать от рассвета до заката. Помню, как девчонки из нашей компании научили меня плести венки из одуванчиков. Это нехитрое занятие так мне понравилось, что я, словно одержимый, плёл их десятками, а может и сотнями. По-моему, не было в Мельничном Ручье козы или коровы, которым я, не подарил бы такого украшения. А сколько моих творений сохло на крылечках и заборах! Я плёл бы их и дальше, да вот беда, одуванчики кончились – то ли отцвели, то ли я все пообрывал. Тогда я начал плести травяную косу. На эту мысль натолкнула меня высокая и сочная трава, растущая в придорожной канаве. Тут я тоже не знал удержу, и за день каторжной работы (ведь траву то я не косой косил, а рвал голыми руками) сплёл метров пятнадцать, а на следующий день благодарные местные козы с аппетитом сожрали её прямо на моих глазах. А я стоял рядом и не знал, то ли мне плакать от обиды, то ли сказать им: «Спасибо» за то, что избавили от глупой затеи. Но горевал я не долго, ведь вокруг было столько интересного.
Помню, как по наущению какой-то экспериментаторши на чужом здоровье наша команда из шести человек, где было поровну мальчиков и девочек, нарвала охапку клевера, мелко изрубила его в какой-то миске, посолила, полила постным маслом и дружно съела, поверив всё той же экспериментаторше, что это ужасно вкусно и полезно. Опровержение её словам последовало через пару часов. Мы всей командой сутки не слезали с горшков, чем переполошили весь медперсонал яслей. И как же они потом потешались над нами, когда узнали правду.
Кстати о траве. При яслях был свой огород, и все малыши работали в нем в меру своих сил, а я так даже с удовольствием. Нам выдали маленькие грабельки, лопатки, лейки и учили отличать огородные растения от сорняков, пропалывать и поливать грядки, которые, кстати, были поровну распределены между нами, и мы ревностно ухаживали за ними, соревнуясь друг с другом. Вот так ненавязчиво, играючи, нас приучали к труду, а заодно многому научили. Учили названиям трав, цветов, бабочек и птичек. Учили различать птиц по голосам, а бабочек по окраске, цветы по запаху, а травы по их полезности. Именно с тех пор я на всю жизнь запомнил, что если поранил руку или ногу, надо приложить к ране подорожник.
Помню, как я долго ловил толстого, лохматого шмеля. Мне так хотелось подарить его нашей нянечке. Наконец, поймал, зажал в свой маленький кулачок и уже улыбался от предвкушения того, как я порадую её своим подарком, но шмель не разделил моей радости и так ткнул меня жалом, что кулачок мой мгновенно опух. Пальцы от боли разжались, и шмель улетел. Он-то улетел, а я ещё долго ревел и не столько от боли, сколько от обиды, что меня опять не поняли. Не понял шмель и тяпнул в руку, а я бы его только показал и выпустил. Не поняла любимая нянечка, потому что меня же ещё и отругала.
Помню, как мы лежали с кем-то из мальчишек нашей полулегальной команды на вершине холма, на ковре из ароматно пахнущих трав. Слабый ветерок обдувал нас, а мы смотрели на плывущие по небу облака и видели в них то верблюда, то ещё какое-нибудь животное, то сказочную образину, а то и парусник, что, распустив паруса-крылья, летит навстречу приключениям. Мы в своих фантазиях тут же перенеслись на палубу этого парусника и улетели вместе с ним в далёкие страны к неизвестным берегам и необитаемым островам.
Как много мы тогда мечтали, и хотя не все ещё умели читать, но нас выручало радио со своими радиоспектаклями по книгам Виталия Бианки, Аркадия Гайдара, Марка Твена, Вальтера Скотта, Джона Рида, Даниэля Дефо и многих других. Мы учились по ним доброте, честности, отваге и дружбе. Они развивали у нас воображение, и мы представляли себя героями этих книг, и так же как и они преодолевали все препятствия ради торжества добра над злом.
А как мы любили кино! Денег у нас никогда не было, но мы находили сто способов, чтобы просочиться в зал без билета. Мы готовы были смотреть понравившийся фильм десятки раз, и смотрели, и не надоедало. Мы «умирали» от смеха на мультфильмах Диснея, на комедиях Чаплина. Мы неслись в конной атаке вместе с Чапаевым. Строили узкоколейку вместе с Павкой Корчагиным. Вместе с Мустафой бросались на нож бандита Жигана в фильме «Путёвка в жизнь». Плакали, когда умирала Кнопка в фильме «Подруги». Пели вместе с Черкасовым знаменитую песенку о капитане в фильме «Дети капитана Гранта». А сколько раз смотрели фильмы «Александр Невский», «Подвиг разведчика», «Девочка ищет отца», «Она защищает Родину», «Секретарь райкома», «Константин Заслонов». И хотя знали наизусть, но всё равно с удовольствием смотрели и смотрели «Белеет парус», «Школа», «На графских развалинах», «Максимка», «Сын полка», «Чук и Гек», «Пятнадцатилетний капитан», «Тайна двух океанов», «Тимур и его команда», «Судьба барабанщика», да разве всё перечислишь!
Я помню, что в Мельничном Ручье вечерами показывали кино под открытым небом. Закрытой была только будка киномеханика с кинопроектором. Киномеханик же и билеты продавал на примитивные лавки из вкопанных в землю столбов с прибитыми сверху грубо оструганными досками. Вот эти ряды лавок и были кинозалом. А экран, огромное белое полотнище, растягивали перед самым сеансом между двух высоких металлических флагштоков, наподобие тех, что имеются в каждом пионерском лагере, и на которых по утрам поднимают флаг. Билет на лавку в весьма условном зале стоил гривенник. При аншлаге можно было приходить и со своим стулом, но тоже за гривенник. А мы безбилетная малышня гроздьями висели на ближайших деревьях позади кинобудки или занимали поляну с другой стороны экрана, и пусть там было почти ничего не слышно, что говорят в кино, но нам, знающим фильмы наизусть, было достаточно и одного изображения. Лишь бы ещё раз увидеть своих любимых киногероев. Вечерних сеансов было два, и хотя последний заканчивался очень поздно, мы смотрели оба. Родители не боялись за нас, малышей, потому что за нами приглядывали ребята постарше. Да и жили мы там, что называется, на виду друг у друга, так что мама всегда знала, где я и стоило ей лишь меня позвать, меня бы вмиг к ней доставили.
А ещё я помню, как в те годы все просто бредили космосом. Уже слетал и пробибикал на всю планету наш первый спутник. Уже стали национальными героями собаки Белка и Стрелка, а Лайка так та даже стала маркой сигарет. Полёт первого человека Юрия Гагарина был еще впереди, но нам пацанам не терпелось, и мы во всю запускали придуманных нами космонавтов в своих самодельных ракетах и на Луну, и на Марс, и на Венеру. Я был тогда ещё маленьким, и сам ракет не делал, и не запускал, но, стоя где-нибудь в сторонке, с интересом наблюдал за тем, как это делают старшие ребята. Не знаю, из чего уж они там делали свои ракеты, и чем их заправляли, но зрелище было грандиозным. Сначала внизу ракеты что-то вспыхивало, и её на миг заволакивало клубами дыма, но потом она с шипением резко уходила в небо, ослепляя нас огненным хвостом, и оставляя после себя дымную полосу. Очертив в небе высокую дугу, ракета падала где-то в стороне, а мы бежали туда со всех ног и боялись, как бы она не потерялась и не разбилась при падении.
Но и мы, малыши, тоже могли причаститься к полётам в небе. Мы запускали воздушных змеев. Кому-то их покупали в магазинах, кому-то делали старшие братья, а мне моего воздушного змея с настоящей мочалкой из лыка вместо хвоста сделал папа. Я до сих пор помню, как высоко в небе парил мой змей. Я так гордился им и папой. Мне казалось, что мой змей самый лучший змей в мире. Поэтому представьте себе, как велико было моё горе, когда однажды бечёвка, удерживающая змея в небе лопнула, и его унесло далеко в озеро. Я не мог его достать и, рыдая, наблюдал за тем, как он намокает и потихоньку погружается в воду. Так и утонул мой самый лучший на свете змей.
Я помню ту радость, когда к нам в Мельничный Ручей на выходной приезжал папа. Даже в тот единственный, в те времена, выходной на неделе он не сидел без дела. Он постоянно что-то чинил. Будь то игрушки, поломанные детишками в яслях, или их стульчики, столики и кроватки. Он заклеивал дыры в камерах футбольных и волейбольных мячей, вырезал и вставлял выбитые за неделю стекла в окнах. Кажется, не было такого дела, которое бы он не умел или не знал, как сделать. Всё так и спорилось у него в руках. Он успевал переделать много дел и даже находил время сходить со мной на рыбалку. Он научил меня искать червей для наживки, а если их не было, то ручейников в ручье, или как сделать для наживки тесто. Он показал, как буквально из ничего можно сделать удочку, главное иметь леску и крючок. Удилище можно срезать в ближайшем лесочке, на поплавок сгодится винная пробка, или кусок оструганной сосновой коры, или оброненное гусём перо, а на грузило сгодятся найденные на дороге мелкая гаечка, или болтик, или гвоздик. Да, в конце концов, сгодится и мелкий камушек. Но главное, он научил меня терпеливо ждать, когда клюнет рыба. Иногда улов был большим и шёл на уху, которую варила мама, иногда не очень и мы отдавали его соседской кошке.
Помню, как, возвращаясь с рыбалки, мы с папой зашли в один деревенский дом, и я впервые в жизни увидел, как доят корову. Корова только что пришла с пастбища, и хозяйка, ласково приговаривая, дала ей полизать соли. Поставив перед ней ведро с питьём, намыла ей вымя и, усевшись около него на низенькую скамеечку, начала её доить. Белые струйки так и вылетали из её кулачков и звонко дзинькали в большое эмалированное ведро, а корова тихо стояла, не мешая хозяйке, и только косилась на нас с папой, видимо, не совсем нам доверяя. Была та корова чёрной масти с несколькими белыми пятнами на боках, и звали её Ночкой. После дойки хозяйка, процедив молоко сквозь несколько слоёв марли, угостила им и меня, и папу. Мы пили теплое парное и немного пахнущее коровой молоко из больших глиняных кружек, и мне казалось, что более вкусного молока я ещё никогда не пил.
Таким запомнилось мне то далёкое лето моего детства в посёлке Мельничный Ручей. Даже сегодня, вспоминая те дни, я закрою глаза и вижу грунтовую пыльную дорогу, деревянный мост через речушку, которая дала название посёлку. За мостом крутой подъём на лысый, без единого деревца и кустика холм, и открывающийся с него простор, да такой, что кажется, сам горизонт затерялся и растворился в далекой синей дымке. Дальше снова дорога, что извилистой лентой спустившись с холма, ныряет в небольшой лесок. Стадо коров, пасущееся на берегу все той же речушки, и кажущееся с высоты холма игрушечным. И поля, поля насколько хватает глаз поля с волнующейся на ветру пшеницей, с редкими крапинками ярко-синих васильков. А от обилия чистого воздуха кружится голова, и хочется с радостным воплем побежать в эту даль и упасть в траву, широко раскинув руки, и дышать, дышать её ароматами. Лежать и думать, что вся жизнь ещё впереди, и она будет долгой и счастливой. А над ухом тихо стрекочет кузнечик, и высоко в синем бездонном небе о чём-то поёт-заливается невидимая глазу пташка. Солнышко согревает меня своими лучами, а слабый ветерок, плутая в склонившихся надо мной травах, то ли шуршит, то ли шепчет колыбельную, и глаза сами собой слипаются, и сладкий, какой бывает только в детстве сон приходит ко мне.