Ты и я – вечно боремся сами с собой, для собственного развлечения и еще для того, чтобы было, что преломить вместо хлеба, если как-нибудь и твоя вода и моя начнет состоять из одних и тех же молекул; наши щупальца – прозрачные и студенистые, как жаль, что остальным не постичь нашей нежности! Эти вечные остальные – с каким страхом они спешат скрыться, едва нас завидят! Ты говоришь, это – зависть, но чему тут завидовать? Если на чьей-нибудь коже останется ожог или шрам (на всю жизнь!) – ты думаешь, у меня будут силы этому радоваться? Моя любовь – огненный яд, твоя страстность – электростанция, зачем они называют это способом защититься? Зачем отрицать то, что мы всего лишь мимикрируем под наше чувство, зачем звать это чувство ужасным? Если кто-то (например, ты или, например, я) всего лишь родился похожим на плавающее фруктовое желе, зачем какому-то остальному утверждать, что он остался калекой после соприкосновения с такой дивной, такой красивой и такой (к чему же нам скромничать) неповторимой массой? Я знаю все это, и ты тоже знаешь, тем не менее, кто же удержит нас от самобичеваний, от содержательных и долгосрочных бесед с зеркалом: ты – чудовище, ты – самый страшный ужас из всех, что таятся в нежно-розовой пене прибоя, ты – убийца, ты – хуже акул, потому что кусаешь нечаянно, ты очень вряд ли заслуживаешь дальнейшего пребывания среди этих вод или же где-либо; мы обжигаем, даже если скромно проливаем слезы, даже уснув или спрятавшись – даже так найдется страдалец, который назовет нас воплощенной жестокостью, немилосердной атакой, напрасной, бессмысленной слизью. ...Ты касаешься меня – еле-еле, чуть-чуть, и я ощущаю желатиновый электровсплеск, случайный намек на диффузию, проблески колебания, желтоватые всполохи общего осознания (чего? куда? к чему?); ты тревожишь мое плечо своими милыми конечностями, на просвет ты – чистый ангел, мы счастливы уже потому, что можем не жалить друг друга; но и здесь не спастись от мучений (потому что, видишь ли, мы так свыклись с этим обычаем – мучаться по малейшему поводу) – и ты морщишься и сжимаешься, как от грубейшего удара, хотя бьешь себя сам, задавая извечный, ненужный вопрос: зачем я люблю тебя? я молчу, я пока что ничего не скажу, ни тебе, ни кому-нибудь: каждый сам, в свое время догадывается о том, что и море – большая медуза, и мировой океан – это тоже она, неимоверная, щадящая, исцеляющая, дарующая, прощающая, затопляющая, сверкающая на солнце, порождающая жизнь, проводящая электрический ток; и если мы слышим ночами крики о помощи – тех, кого она жалит невольно – что же теперь, все это высушить? Ну уж нет, ни один из нас не согласен...