Для справки:"...хрененово" - великолепно-ёмкое слово, придуманое Эм Джаем.
...и начинается утро так: в прихожую влетает муж, трясущимися руками цепляет поводки выгулянных собак к дверной ручке и быстро-быстро повторяет: «...телефон дай, телефон!»
Ты ещё ничего не понимаешь; ты отставляешь приготовленный для Собакевичей таз для мытья лап и тупо-медленно идёшь за телефонной трубкой.
А муж молчит. Но ты видишь, как подпрыгивают у него губы.
Потом ты слышишь, как он вызывает скорую к подъезду. И вот уже, старательно не глядя на тебя, он выбегает к ждущей его машине.
Ты торопишься к окну: что, что там случилось? Спохватываешься, что без очков мало что увидишь, натягиваешь их на нос.
Видишь, как терпеливые Собакевичи усаживаются у двери, понимая, что им придётся ждать.
Окно.
И ты видишь, как внизу, поперёк дороги, пытается ползти человек.
Он ползёт - с недействующими ногами, сидя, подтягиваясь трясущимися руками. И сверху видна седая голова, лёгкая одежонка не по сезону, и голые руки, и ноги в тапочках...
Он двигается медленно, очень медленно, по сантиметру.
И ты, оцепенело, смотришь; и не веришь глазам, потому что – холодно, потому что – такого не может быть, потому что...
Потому что.
А мимо идут люди. Кто-то ухмыляется, всего лишь повернув голову в его сторону; кто-то, приостановившись, пытается спросить у старика что-то.
Кто-то достаёт из кармана телефон. Таких меньше: молодая девушка, которая, позвонив, остаётся около старика, и несколько немолодых женщин – все они, постояв немного, уходят.
А старик ползёт. Приостанавливается на мгновение, и вновь ползёт - сидя в холодных лужах, упираясь руками.
Ты находишь в себе силы отвернуться. Глотаешь слёзы, отмывая лапы собак.
Плюёшь на косметику, одеваешься, периодически подбегая к окну, надеясь, что уже подъехала скорая, что...
Ты вываливаешься из подъезда. С мыслью – что же делать.
А старик уже переполз дорогу, преодолел невысокий бордюр. И ползёт дальше: по мокрым листьям и грязи.
Ты слышишь, как что-то говорит старику выскочившая из соседнего магазинчика продавец.
Ты помогаешь ей поднять человека на скамейку; видишь, что он мокрый – насквозь, с рукавов рубашки льётся вода; видишь, как сильная дрожь сотрясает всё его заледеневшее жилистое тело.
И ты вдруг понимаешь, что ты не можешь, не можешь! – вот так снять с себя пальто и накинуть его на старика. И от этого всё становится ещё хуже.
Девушка, которая так и не ушла, осталась - пытается помочь.
Ты слышишь, как она говорит, что вызвала скорую; а сама видишь, что старик – не из бомжей, он подстрижен и ухожен. Как он выбрался на улицу?...
Ты слышишь, как трясущийся старик отвечает продавцу: «...сигареты...», и жалеешь, что их с собой нет. Что даже такой малости ты не можешь дать ему.
И ты... уходишь. Уходишь – тебя же ждёт работа, ты и так уже опоздала.
Уходишь, убедившись, что со стариком осталась та девушка. Что осталась та продавец.
Уходишь, глотая эту постылую воду, накапливающуюся в глазах. И тебе кажется, что у неё – привкус едкой грязи.
Уходишь, пытаясь представить этого немощного старика молодым. Его мечты, достижения, радости – ведь они были у него! Раньше, давно – были.
Уходишь... захлёбываясь непониманием, тонешь в непонимании ужасающей краткой человеческой жизни.
Ты думаешь: что, к этому вот мы и идём? Всю свою жизнь – к этому?!
Который раз ты пытаешься понять: зачем? зачем мы живём? Живём – в поисках пути и истины, а к чему мы приходим?
К вот этому следу, полосой оставшемуся на грязи?...
И ты понимаешь: вот и началась новая неделя. Скорее всего, хреновая неделя.
Потому что сегодня понедельник...
И ещё.
Глядя в окно маршрутки, ты не можешь перестать думать: ну почему... почему ты не смогла снять с себя пальто!...