Клее "Метаморфозы"
* * *
Под только что сбритыми усиками вспотела светлая полоска.
- Что еще пожелает мой пульчик? - для пожилого человека он был как-то бессовестно суетлив.
Ужимочки, приседания, улыбочки льстивые. А для министра нелеп. У министра Олега Сергеевича Латышева - лицо смазливого моложавого дедушки. Для нее, двадцатилетней, - лицо дедушки. Для женщин из министерства он - Карлсон в полном расцвете сил.
Бородка подковкой, усики, глаза с густыми ресницами за дымчатыми стеклами. И вот, сбритые по настоянию Марины усы,(ей возомнилось, что Латышев будет казаться моложе) отомстили вставной улыбкой. Капельки пота под носом, дрожащий взгляд Олега Сергеевича и эта ужасная, ставшая порочной, обнаженная улыбка заставили Марину отвернуться. Она подошла к окну, где мерцала жизнь. Море казалось бетонным полем.
- Так лучше,- не оглядываясь на любовника сказала она и судорожным крестом обхватила широкие плечи.
Летом министр Олег Сергеевич Латышев посещал санаторий с семьей. Для нее, любовницы, оставалась зима. Вторая по счету.
Косо падал серый снег. Двумя черными вопросительными знаками (сгорбившись и опустив головы) через белый двор санатория обреченно тащилась одинаково потрепанная жизнью пара бедолаг. Из вентиляционных люков соседнего пятиэтажного корпуса шел пар.
- А я сегодня написал мадригал,- Олег Сергеевич, как болонка на задних лапках, опустив кисти рук, и прижав локти к заботливо уложенному в чемодан министершей стеганному халату,склонил голову набок и казалось сейчас тявкнет от избытка восторга.
- Опять? - брезгливо спросила женщина.
- Риша, что же ты меня ругаешь сегодня, ты же знаешь, что у меня непроизвольные стихи. Ты моя муза.
- Боже ж ты мой, - не позволила прижать себя к стеганному халату Марина. - Непроизвольные стихи. Какая пошлость.
Олег Сергеевич любил ее простоватое лицо, злые глаза, грубый голос, быструю смену ее настроений. Он любил необъяснимые приливы физической силы, когда все казалось ей радостным. В такие часы она громко хохотала, танцевала так странно, так талантливо, так пугающе. Будто в глубине океана задевал беззащитную кожу электрический скат.
- Хорошо? Хорошо, да? - быстро, проглатывая слова, говорила она и и, как свет от фар проезжающей машины стремительно и легко скользила в ночи.
- Это от счастья, от счастья. Ты не понимаешь? Не понимаешь. Жизнь!
И она пела низким хриплым голосом цыганские песни.
Ее речь иногда казалась бессвязной, лицо становилось счастливым, как у дирижера талантливого оркестра. Олега Сергеевича поражали ее наблюдательность, ее образные сравнения и отличная память. Она легко цитировала классиков, читала отрывки из поэм, но отвлекалась на мелочи и могла замолчать, наблюдая застывшим взглядом за тем, как покачивается от ветра бельевая веревка.
Радость без объявления войны могла смениться цинизмом, раздражением, грубостью. Молодая, здоровая она всегда хотела есть и он кормил ее с удовольствием, а она ела как в последний раз, жадно, искоса, как собака поглядывая на него, готовая зарычать, если тронут ее тарелку. Спала она мало, но сон был такой глубокий, что Латышев иногда терялся, не мог ее разбудить и волновался. А она хохотала, когда он рассказывал ей об этом.
Олег Сергеевич считал ее необыкновенной, Марина легко его в этом убедила.
- Я могла быть министром вместо тебя,- убежденно говорила она и по лицу блуждала улыбка.
Он понимал, что она верит в это и его умиляла такая вера в себя. Но при этом она не хотела ни учиться, ни работать и просто считалась у него личным секретарем.
- Мариш, очаровательный мадригал, я тебя уверяю, - просительно глядел Олег Сергеевич.
- Не хочу никаких мадригалов,- она передернула плечами,- Уйди! Оставь меня, наконец, в покое.
Он замолчал и отошел, сунув кулаки в карманы халата. Мужички пересекали двор в обратном направлении, не глядя друг на друга, молчаливые, понурые.
Еще недавно, всего два года назад, она таким же вопросительным знаком ходила по жизни. Марина перевела взгляд на министра:
- Извини, Лежек, мне сегодня нездоровится. Читай, конечно.
Она знала, что после мадригала последуют слюни стариковских поцелуев, дрожащие поглаживания ее потной спины, плеск воды в ванной комнате и молодое пение Олега Сергеевича.
- Ты действительно хочешь слушать? - спросил он и быстро взглянув на нее, отвел взгляд.
- Разумеется.
Она умела маскировать сонное выражение под одухотворенное. Смотрела на кротко-суетливого Олега Сергеевича полностью отключив сознание. Поэтому не сразу поняла, что он ей сказал:
- Что ты сказал?
- Собери вещи и уматывай!
- Что ты сказал?
- Уматывай на хрен.
- Ужасно, если вдуматься,- сказала она, принужденно улыбаясь,- Тело вождя.
- Где тело? - не понял он и оглянулся.
- В Мавзолее. Вдумайся. Тело вождя.
Он не виноват. Он ни в чем не виноват. Кто же знал, что из девушки Оли, на которой он когда-то женился, вырастет такая широкая носатая жена Ольга, мать его двоих детей. А его душа канючила мадригалов. А его носатая жена Ольга не отличала мадригал от гамадрила. А душа канючила. Плакала по-детски жестокими слезами.
И вот он видит из окна машины головку со стильно зализанными темными волосами, узкие злые глаза, тонкую змеиную шею, предчувствует грубость молодой силы.
- Это кто? - спрашивает он водителя.
Оказалось, никто. Пришла просить любую работу. Засмотрелась на обои с солнечным двориком Италии.
- Мечтаете об Италии? - спросил он. - А там в Италии, на бедной улочке в захолустном городишке кто-то мечтает о России, о глубоких снегах, о высоких небесах. Всегда кто-то мечтает о том, что у тебя есть.
Она оценила его оценивающий взгляд. Встала во весь рост. Смотри, любуйся, приценяйся. Потянешь? Усмехнулась прищуренными глазами:
- Я живу в халупе, с видом на помойку, на сараи и на деревянный общий туалет. Об этом мечтают?
Голос у нее не вильнул, не присел реверансом. Спокойная, уверенная в себе.
- А замерзающий на улице нищий?
- Утешили.
- А я могу, - почувствовав как молодецки заколотилось вдруг сердце, сказал Латышев и провел рукой по маленькой груди.- Могу. Утешить.
Ему показалось, что она хотела дать ему пощечину.
- Утешайте, - улыбнулась, взяла его руку и положила себе за пазуху.
Он задохнулся.
- Не горюй, живи сегодня, - улыбалась она, - Потрать сокровища пока они у тебя есть, перед тем миром ты предстанешь неимущим.
- Омар Хайям? - выдохнул он, сжимая ее плоть.
- Омар Хайям,- спокойно вынув его вспотевшую ладонь, девушка отошла.
Вот для кого он будет писать мадригалы! Вот для кого он потратит сокровища!
И вот теперь, всего на второй год, эта вчерашняя никто смотрит на него точно такими глазами, как он на свою постылую жену. Яростно. Ей хочется, чтобы он умер.
Читая Марине стихи, Олег Сергеевич вздрогнул от сквозняка. Ветер толкнул форточку.
Любовница даже не заметила. Он, как осел накрытый попоной жеребца, смешон и жалок. Или жалок и смешон?
- Я жалок и смешон? - спросил он, и она механически кивнула, делая вид, что слушает стихи.
- Или смешон и жалок?
- Да,- ответила она, - Именно так.
- Собирай вещи и уматывай! - сказал он.
Внезапно (никогда не замечал раньше) он увидел, что красная помада намазана за кромками ее губ.
- Дешевая девка, -он уже вел себя уверенно, с надменной небрежностью.
То что она позволяла себе высокомерный вид было глупо и только подчеркивало ее ничтожество в его глазах.
- Ах, ты,- она не сразу решилась обозвать его, покраснела, но твердо выдохнула,- Ах, ты, улитка в очках!
Он пожал плечами:
- Ничтожество.
Для нее он в такой роли был неожидан и нелеп, как тигр — бухгалтер. И эти глаза с пленочкой сытого человека. Пожилой, желчный, отстраненный от людских проблем. Сытый.
Она распахнула окно с незваными снежинками. Чайка над бетонным морем скулила, как побитая собака.
- Немедленно закрой!- он подскочил, хлопнул рамой, утер под носом капельки пота.
Он знал, что у нее мужские повадки, сильные руки и мускулистые икры, но маниакальная сила с какой она впечатала его лопатками в стену, испугала его.
- Отпусти, - яростно прохрипел он.
- На горах покататься, в блинах поваляться. Ты мне заплатишь за все!- чувствуя прилив звериной силы, она брызгала слюной в незащищенные очками глаза, яростно смеялась и давила, давила грудной клеткой, прижимала руки к стене.
- Хенде хох! - крикнула она, и он, с поднятыми вверх руками, бился как снулая рыба, которой вспороли живот.
Это было так унизительно, не он, она, прижала его лопатками к стене и не дает вырваться, и хохочет, и пинает его по ногам. Он рванулся из последних сил.
- Не дергайся, старик, замочу.
Латышев заплакал, понимая, что вообще ничего о ней не знает. Он был так самоуверен, он был так защищен статусом, положением, деньгами. И вот он тайно уехал с любовницей, никто не знает куда, никто не знает с кем он. Оля не знает! Какой дурак. Он старик? Он?
Олег Сергеевич смотрел на мучительницу, задрав подбородок, искоса, будто заранее был уверен: ударит по лицу. Озлобленная, она не замечала его взгляда, с наслаждением пинала острыми туфельками по ногам.
- Я ничтожество? Я ничтожество?
Внезапно он повис тряпичной куклой, уронил голову на грудь.
- Ты еще и подохнуть хочешь?- она отпустила его, и, когда он с глухим стуком свалился на пол, присела рядом, пальцами оттягивая веки. - Кажется, не врешь.
Она попыталась посадить его спиной к стене, но он съезжал, как с ледяной горки и валился на спину:
- Оля! Где Оля? Оля-а...Оля-а,- душа Олега Сергеевича плакала по-детски навзрыд.
- Вспомнил про Олю. Ты не можешь сейчас сдохнуть! Я два года мечтала дать тебе пощечину!
Она протянула руку к телефону и отдернула. Застывшим взглядом уставилась в окно.
- Оля - а... Оля - а.
Она вызвала "скорую".
- Оля - а...Оля - а.
- Успокойтесь, больной, вам нельзя волноваться.
- О- о - ля - а - а!
- Да подойдите же к нему, девушка. Вы Оля?
- Я никто, я - Лена,- сказала Марина.
- Жизнь - это ущелье между двумя вечностями, - врач подмигнул Лене - Марине, оглянулся на водителя и медсестру. - Грузите это сокровище. Будем реставрировать. Для Оли.
Медсестра, стараясь не задерживаться взглядом на девушке, плотно прикрыла за бригадой входную дверь, замешкалась у лифта.
- Оля, что ты путаешься, как болонка под ногами,- доктор стер с лица безмятежность, морщился, кривил губы.- Тебе после работы в психушке самой лечиться надо.
- Показалось, - пробормотала медсестра.
- Крестись.
- Господи, спаси и помилуй,- торопливо ткнула щепотками Оля.- У нас пациентка сбежала два года назад.
- Куда? Ну, вы сдурели совсем? Вперед ногами прете!- заорал доктор.- Разворачивайте носилки. Разворачивайте, сказал!
Медсестра вгляделась в качающееся из стороны в сторону лицо Олега Сергеевича:
- Показа- а -лось.
- Опять? - врач стоял спиной к ней, лицом на выход. - Я вкачу тебе пирамедола.
- Не, не,- медсестра, будто стараясь убедить саму себя, покачала головой. - Марина живых не оставляла.
Грузовой лифт вздрогнул, замер, открылись двери.
- А этот - живой.