Помните те давние-предавние времена, когда девушки задолго до того, как станут невестами, начинали готовить себе приданое? Они шили, вышивали, делали кружева и складывали все это в сундук, чтобы сразу же, как только случится подходящий жених, не мешкая выйти замуж. У моей бабушки Мили был именно такой сундук. Большой-пребольшой! Такой, что я лет до семи во весь рост на нем укладывалась. Высокий, с тяжеленной крышкой. Сундук, как и положено, был обит листовой жестью, а сверху еще украшен узкими полосками какого-то зеленоватого металла. Это был сундук-путешественник: сначала он из Марксштадта отправился вместе с бабушкой и четырьмя ее дочерьми в телячьих вагонах в Сибирь, потом, когда немцам разрешили покидать места ссылки – в контейнере на Кавказ. Говорят, что он и до сих пор еще жив. А бабушка вот уж двадцать лет, как умерла.
Однако это вовсе не значит, что ее нет с нами. Всякий раз, когда я открываю сезон охоты на одну-единственную, сдуру залетевшую в нашу квартиру через нагло открытое окно муху, муж мой тут же говорит: «Ну, что ты за ней носишься, как бабушка Миля?» Это он из моих рассказов знает, что бабушка терпеть не могла мух и боролась с ними всеми доступными средствами. И в Сибири, и на Кавказе по всему дому были развешаны серпантины липучек, на каждом столе стояло блюдце с раствором хлорофоса, и еще в каждой комнате на самом видном месте лежала мухобойка. На тот случай, если какой-нибудь резистентный к химии мутант залетит.
Я бы на месте мух тоже стремилась проникнуть в бабушкин дом, ведь там всегда так вкусно пахло ванилью, корицей, померанцем и ромовой эссенцией. Когда-то в юности училась бабушка у кондитера. Успешно, судя по всему. Ибо даже такая капризная вещь, как бисквит, который лично у меня все время так и норовит превратиться в банальную лепешку, напоминающую по вкусу гербарий из омлета, у нее выпекался пышным и гордым. Причем, пекла она его в русской печи, а не в наворочанной электродуховке, где температуру с точностью до градуса можно запрограммировать. Потом пропитывала бабушка бисквит малиновым сиропом, сворачивала его цилиндром, обмазывала белым кремом, специальным шприцом выдавливала коричневый и рисовала сучки и годовые кольца и обзывала всю эту вкусность и красивость «поленом». «Полено» просто таяло во рту и обычно растаивало с тарелки в считанные минуты. Особенно, если вместе собирались более чем двое внуков. А их было у нее целых девять штук: пять пацанов и четыре девочки. Я была старшей внучкой и всегда считала, что бабушка любит меня больше всех. Позже выяснилось, что каждый из нас думал точно так же. Это доказывает лишь то, как сильно бабушка всех нас любила и баловала.
В углу бабушкиного двора была песочница. В ней я играла с двумя двоюродными братьями. Оба были младше меня на полтора-два года. Любимым нашим занятием был запуск в «космос» кузнечика. Бедное насекомое запихивали в тюбик из-под губной помады, строили для старта «Байконур», голосом Гагарина докладывали о готовности к полету и кузнечик улетал. Потом, демонстративно не замечая лежащий рядом тюбик, долго разыскивали приземлившуюся «капсулу» где-нибудь в траве, устраивали торжественную встречу на «Байконуре», затем в «Москве». Короче, делали так, как подсказывало нам наше детское, не испорченное телевидением воображение. Огорчало нас только одно: кузнечик категорически отказывался чеканить строевым шагом по «Красной площади», а вместо этого, лишь только почуяв свободу от «космического корабля», удирал восвояси. Из-за такой идеологической расхлябанности «космонавтов», всякий раз для очередного полета приходилось отлавливать другого кузнечика. А производительность нашего космодрома была не хилой: иногда мы за один день запускали столько ракет, сколько СССР вместе с Соединенными Штатами запустили за первые десять лет космической эры. Поэтому дефицит летного состава у нас всегда ощущался.
Два старших брата со мной не играли. Я была для них, во-первых, девчонкой, во-вторых, козявкой. Это потому, что младше на четыре года. Они делали себе деревянные самосвалы и, несясь с деловым видом мимо «космодрома», заворачивали иногда в наш угол за песком. Это всегда заканчивалось «пограничным конфликтом» и«экономическим скандалом». Мы решительно не желали разбазаривать имущество «Байконура», старшие же, ничего не понимая в космонавтике, старались взять песок в самом стратегически важном месте. При этом ПУП (пульт управления полетом) каждый раз летел в свежевырытую яму. Поскольку до Москвы от «Байконура» было очень далеко, то мы шли к бабушке и рассказывали ей о происках диверсантов. Бабушка, недолго думая, брала ведро, шла через огород к берегу Усолки, и через пять минут приносила старшим их отдельный песок. И все были сыты и целы. И не только в переносном смысле, но и в прямом. Ни разу ни с одним из нас ничего у бабушки не произошло. Когда она успевала за нами присмотреть – загадка. На ее плечах были еще корова с обязательным теленком, пара поросят, куры с цыплятами, собака, кошка с котятами и, конечно же, огороды. Один большой, с картошкой, другой – маленький со всем остальным.
Об агрономических способностях бабушки легенды по селу ходили. Ни у кого лук не родится, а у нее каждая головка в кулак величиной. А помидоры? Где еще в Сибири можно было увидеть спеющие на корню помидоры? Только у моей бабушки. А все, Ватсон, элементарно просто: трудилась она в поте лица всю свою жизнь. А, как сказал один мудрец: «Нет ничего настолько невозможного, что не преодолевалось бы трудом». И даже суровый сибирский климат вынужден был сдаться перед упорством бабушки. Любые овощи вырастали у нее богатырскими, а в палисаднике до глубокой осени цвели диковинные цветы. И в доме все подоконники были уставлены примулами, колокольчиками, глоксиниями и геранями. А возле сундука стояла огромная кадка с аспарагусом, который она называла не иначе как Frauenhaar, то есть женский волос.
Ну, вот я и снова вернулась к сундуку. Только теперь в нем было уже не бабушкино приданое и не весь скарб, который способны были поместить в него, уезжая с Поволжья. Но я же забыла рассказать вам, как был устроен этот сундук. В нем было три отделения: одно большое посередине и два узеньких по краям. В одной боковушке бабушка хранила фотографии и документы, а в другой лежали шпульки с нитками, кружева, коробка с пуговицами, спицы, ножницы и крючки. В среднем отделе, кроме стопок накрахмаленного и отутюженного постельного белья, полотенец и занавесок, лежали всякие пестрые отрезы ситца и сатина, однотонные куски шерстяной ткани, клубки ниток и та вещь, которая меня бесконечно привлекала. Бабушка была заправской портнихой. Сначала она обшивала всю деревню Глинное. Потом, когда вслед за нами они с дедушкой Федей (который Фридрих) перебрались в Тасеево, в ею пошитых платьях щеголяла вся улица Спартака. Так за многие годы у нее накопился целый мешок обрезков, называемых тряпочками. Вот эти-то пестрые тряпочки всевозможных конфигураций и были моим Эльдорадо.
Дело в том, что я тоже шила. Ну, как и водится: прабабушка научила этому делу бабушку, бабушка приохотила к нему маму, а мама – меня. Нужно сказать, что кроме страстного увлечения космическими полетами и лазания за кошкой по заборам, играла я и с куклами. Их у меня было много, так как я грезила не только о поприще доярки, но и хотела стать многодетной матерью. И пример для подражания у меня был: соседка Анна Крузова, которая ежегодно рожала девочку или мальчика, а потом, когда они подрастали, отправляла их в детский дом. Хобби такое у человека было. Кукол своих я даже понарошку в детдом не отдавала, да вроде бы и будущих детей – тоже не планировала. Поэтому с младых ногтей постигала тонкости воспитания. Куклы были у меня своевременно привиты от кори и скарлатины, вылечены от ангины, старательно обучались в школе, ели, пили, гуляли и укладывались по режиму спать. От обязанности их обувать-одевать я тоже не увиливала. Шила им все от трусов до сапог. Вот для этого мне и нужны были тряпочки из бабушкиного сундука, потому что все обрезки после маминого рукоделия я уже пристроила. Бабушка, конечно же, подозревала о моих «материальных» (ткань в Сибири называли материалом) затруднениях и при случае выдавала очередную порцию лоскутков, которые у меня тут же расходились на обновки – семья-то большая. Вот потому и ходила я всегда вокруг сундука как кот вокруг банки со сметаной. И самым большим праздником считала, когда бабушка ставила на стол швейную машинку, доставала из сундука какой-нибудь отрез, потрепанные выкройки, сделанные из газеты, листочек с обмерами очередной «спартаковки» и начинала кроить. Главным в этот момент было скрутить себя в бараний рог, чтобы не спрашивать после каждого взмаха ножницами: «Баушка (я правильно написала), а эта тряпочка тебе еще будет нужна?» И тогда следовала награда за терпение: после того как были выкроены все обтачки, бабушка сгребала остатки в кучку и отдавала это богатство мне. Особенно везло, если первоначальный кусок ткани был большим, а «спартаковка» -- не очень. Тогда даже самая рослая моя кукла могла рассчитывать на новое бальное платье.
Сундук был поистине ящиком факира, только бабушка доставала из него не кроликов или голубей, а, скажем, клубок шерстяных ниток, который через день-другой превращался в пару теплых носков. Из гофрированной бумаги, рулоны которой тоже были припасены в сундуке, делались зимой цветы для вазы. А по вечерам из него же извлекался мешочек с бочонками от лото и стопка карточек, и все мы усаживались за стол играть. Выигравший называл номера, а все остальные закрывали картонными кружочками квадратики с выпавшими числами. Время пролетало незаметно, и уже пора было отправляться на соседнюю Большевистскую улицу домой. Но иногда можно было выпросить у мамы разрешения остаться ночевать у бабушки. И тогда бабушка расстилала на сундуке ватное одеяло, ставила сбоку пару стульев, чтобы я не свалилась ночью на пол и рассказывала на сон грядущий о той далекой и неизвестной мне жизни на Волге, о доме, в который ей уже никогда не суждено будет вернуться.
Жаль, что ушла в прошлое традиция таких вот волшебных сундуков. Но есть в моем сердце сундучок воспоминаний, и в нем кроме бабушкиных рассказов о прошлом хранится и пара ее ценнейших советов. Например, если у вас завелись тараканы (а также блохи, клопы или еще какие «домашние животные»), то нет лучшего средства от этой напасти, чем изловить и насыпать им соли на хвост. Или вот еще: затяжную обиду как рукой снимает свежий капустный лист, привязанный к голой попе. Вы уже представили себе всё и смеетесь? Бабушка тоже считала, что это безотказно помогает.