Боже, верни меня в мой сад!
О, верни меня в мой сад!
Г. Уэллс «Дверь в стене»
Можно все начать сначала,
Ничего нельзя вернуть.
Песня группы «Воскресение».
Дневное туристское многолюдье схлынуло, и улицы города опустели.
Из потрепанной «Спидолы» над безлюдной площадью разносилась песня забытой певицы Аллы Пугачевой: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось»... А лето уже прошло: днем погода стояла еще теплая, но клены понемногу багровели, на розовых кустах уже окончательно созрели глянцевые продолговатые ягоды, а над рекой по утрам лежал молочный туман, часто переливаясь и на городские окраины.
Старик вздохнул, выключил приемник и стал собирать разложенные на лотке сувениры – туристические проспекты, фотоальбомы, открытки, значки, календарики, футболки и кружки со схематичным изображением четвертого энергоблока и поясняющей надписью «Чернобыль 1986». Можно было бы, конечно, оставить все это здесь и на ночь – украсть некому, но на «Гисметео» под утро обещали дождь, а полотняный зонтик в форме колокольчика, какие давным-давно были в летних открытых кафе, вряд ли защитит сувенирную продукцию. Прогноз косвенно подтверждали сгущающиеся с северной стороны темные дождевые тучи.
Старик аккуратно сложил все сувениры в сумку и поставил ее в багажник своего электрокара. День отстоял солнечный, и аккумуляторы машины успели полностью зарядиться – с избытком хватит для того, чтобы, как обычно вечером, объехать город.
Продавец сувениров окинул привычным взглядом пустынную площадь и повел свой автокар по улице Курчатова в сторону пристани. Колючий бурелом акации, некогда привольно разросшийся на газонной полосе посреди улицы, несколько лет назад выкорчевали под корень, и снова посадили на клумбах розы. Летом за цветами ухаживала команда роботов-садовников, а теперь розы давно отцвели и осыпались. Скоро их, как и положено, подстригут и укроют на зиму еловым лапником.
Возле здания бывшего горисполкома бесшумно двигались от скамейки к скамейке автоматические уборщики, прибирая набросанные за день нерадивыми туристами окурки, обертки от жвачки и пестрые стаканчики из-под прохладительных напитков. У кинотеатра старик приостановил свою машину и зашел поглядеть на мозаику. Сегодня мозаика, вроде бы, не пострадала – во всяком случае, не было заметно явных дыр, из которых любители сувениров утащили бы цветные кусочки смальты. Старик вздохнул с облегчением, и ему почему-то вспомнилось, как строили этот кинотеатр. Как выкладывали мозаикой барельеф, – то ли Солнце, то ли атомное ядро — а ящики с разноцветной смальтой стояли без всякого присмотра, и они, ребятишки, таскали оттуда красивые камешки, а потом выменивали на них в школе пластмассовых солдатиков, глянцевые календарики и вкладыши от импортной жвачки.
Старик по-хозяйски оглядел афиши у входа в кинотеатр и с неудовольствием покачал головой: одну из них забыли поменять еще позавчера, надо напомнить роботам. Если верить другой афише, завтра в шесть часов будут показывать старинный фильм Тарковского «Сталкер», можно бы зайти посмотреть, фильм этот старику нравился. Все равно сувениры вечером уже почти не покупают. Кроме того, он просто любил бывать в этом кинотеатре, еще с детства. Когда фильм заканчивался и медленно зажигался свет, а зрители выходили из зала, на короткое мгновение возникало чувство какой-то нереальности происходящего, дезориентации. Казалось, будто выходишь из кинозала в какой-то другой мир...
К пристани он заезжать не стал – с дороги было видно, что там все в порядке, а открыть автомат с газированной водой и забрать накопившиеся за день советские монеты могут и роботы. Они каждую ночь собирали монеты из расставленных по городу ретро-автоматов с газировкой и телефонных будок советского образца и доставляли на автовокзал, куда утром приезжали автобусы с экскурсантами. Туристы охотно «меняли валюту», чтобы попить «той самой» газировки или позвонить родственникам из телефона-автомата, где для того, чтобы набрать номер, приходилось крутить пластмассовый диск, просовывая палец в круглые отверстия с цифрами. От близкой реки потянуло зябким влажноватым ветерком, заныли суставы, болезненно среагировав на сырость, и старик поскорее свернул на улицу Дружбы народов.
У медсанчасти неплохо бы подкрасить ограду, и липы давно не стригли, автоматически отметил он и, чтобы не забыть, сделал краткую запись в КПК. И еще в витрине бывшего продуктового магазина «Березка» треснуло одно из стекол, нужно заменить. Подумав об этом, старик явственно вспомнил, как сам когда-то давным-давно разбил мячом витрину магазина, правда, не этого, а гастронома в своем родном втором микрорайоне. Играл с товарищами в футбол и отдал неточный пас. Мяч застрял в витрине, а они сразу же удрали, даже не рискнув попросить его обратно.
Доехав до конца улицы, старик равнодушно посмотрел, как от магазинчика «Светлячок» к припозднившемуся автобусу бегут последние туристы, на ходу откусывая от вафельных брикетов мороженого. Остановившись напротив книжного магазина, он подождал, пока сердитый гид-сопровождающий соберет опоздавших, автобус закроет двери и отойдет от автостанции. Когда автобус, миновав КПП, стал подниматься на мост, старик оглянулся, как бы желая убедиться, что в городе не осталось посторонних, нащупал в кармане пульт дистанционного управления и поставил периметр на сигнализацию. Так предписывала инструкция музейного смотрителя.
Проводив взглядом автобус и дождавшись, когда он скроется за мостом Смерти, старик направил свой электрокар по проспекту Ленина. На город опускались сумерки, но зажигать фонари ему почему-то не хотелось – может быть, потому, что в залитом ярким электрическим светом городе неестественная пустота ощущалась гораздо острее. Тихо шелестели каштаны, где-то слева скрипела и хлопала неплотно закрытая дверь подъезда. Ничего, роботы ночью пробегут по всему городу, найдут и закроют. Сейчас, в конце концов, не зима... Он вспомнил, как в детстве его не раз отчитывала сварливая соседка, бдительно охранявшая от малейших посягательств государственное имущество и требовавшая от всех жильцов подъезда неукоснительного соблюдения правила «Берегите тепло – закрывайте дверь». Как же ее звали – тетя Маша... Или Даша... Она еще работала на стройке... Или нет, санитаркой в детском отделении. И еще у нее была старенькая мама, подслеповатая бабуся, любившая вечерами сидеть на лавочке у подъезда и вышивать салфетки и наволочки яркими цветами и экзотическими птицами. Старику самому захотелось остановить машину и присесть на одной из скамеек, расставленных на зеленой полосе в центре проспекта. Так он и сделал – некоторое время сидел неподвижно и смотрел вверх, где синхронно с порывами ветра покачивались верхушки пирамидальных тополей. Солнце садилось, но небо было еще светлым, и верхушки деревьев казались почти черными на его фоне. Еще год, максимум два, и тополя придется обрезать – старые уже стали, лысоватые, вида никакого. После этого, конечно, еще года два-три, пока не сформируется крона, эти обрубки будут очень портить городской пейзаж, но зато таким образом деревьям удастся продлить жизнь лет на тридцать.
Старик провел ладонью по шершавой облупившейся краске на спинке скамьи и вспомнил, как классе, наверное, в седьмом, сидел здесь же... Ну да, правильно, здесь, напротив молочного магазина «Струмок», и выжигал линзой на деревянной спинке лавочки название любимой группы «Машина Времени». Как ему тогда нравилась их песня «Поворот», просто с ума от нее сходил, мог крутить на стареньком проигрывателе бесконечно. Кстати, это мысль. Надо найти эту песню и включить в репертуар местного радио, а то однообразие уже наскучило.
Теперь, конечно, на скамейках никто ничего не выжигает, не выцарапывает осколком стекла и не вырезает перочинным ножиком – музей, все-таки. Теперь лавочки используют строго по назначению: на них изредка присаживаются туристы и воображают себе невесть что, пытаются прочувствовать атмосферу того времени. «То время» — они произносят это, понизив голос, с каким-то придыханием, может быть, даже с благоговением. То легендарное время. Да и скамейки, конечно, сейчас не такие, не деревянные, конечно, а отлитые из пластмассы и для придания соответствующего вида покрашенные масляной краской «под старину».
Кряхтя, старик поднялся, потер кулаком поясницу, вернулся к своему электрокару и продолжил путь по вечернему городу. Выехав на центральную площадь, он повернул налево, доехал до дома с гербом СССР и задумался – можно было двинуться дальше по улице Курчатова, а можно было свернуть направо, на улицу Лазарева. Какое-то не до конца осознанное неуловимое беспокойство потянуло его вправо. На минутку он задержался у здания почтового отделения, подумал, а не забрать ли из почтового ящика корреспонденцию, отправленную за день экскурсантами. Обычно открыток и конвертиков с декоративными советскими марками к вечеру скапливалось немало – на «Большой земле» бумажной почтой давно уже никто не пользовался, но отсюда чуть ли ни каждый заезжий турист считал своим долгом отправить друзьям и знакомым открытку-другую. Писали обычно что-нибудь малосодержательное, но бодрое, например, «С приветом из Припяти!» Впрочем, корреспонденцию с таким же успехом рано утром заберут роботы, и завтра же передадут в Киев для отправки по адресам. Тем более, что на ящике еще можно было различить полустершуюся надпись «Выемка писем с 6-30 до 8-00 ежедневно». Вот пусть и работают по графику, а старик отправился дальше.
Он миновал здание ПТУ, где когда-то учился сам – собирался стать электриком и потом, конечно, работать на ЧАЭС. Однако проучиться он успел всего год, а поработать на станции и вовсе не получилось. Тогда он не мог даже вообразить, что все так сложится, что он попадет на станцию лишь много лет спустя, буквально приползет, из последних сил отстреливаясь от «мнолитовцев», — израненный, в разодранном комбинезоне, совершенно уже не защищающем ни от пуль, ни от радиации... Да, именно так, хотя это и напоминало концовку плохого кинобоевика...
Слева осталось длинное девятиэтажное здание с надписью по крыше «Хай буде атом робитнiком, а не солдатом!» и еще один дом с гербом, на этот раз Советской Украины. Надписи на домах сняли после аварии, но в последние годы их было решено восстановить, т. к. международная архитектурная комиссия признала их важными деталями исторического облика города. В темное время суток буквы подсвечивались газоразрядными трубками, как это было принято в советские времена, но старик обычно не включал их – все по той же причине. Хотя иногда любители острых ощущений, заранее согласовав время своего посещения, приезжали и на ночные экскурсии. В таких случаях, конечно, музейный смотритель устраивал в городе иллюминацию.
И еще периодами – как правило, к годовщинам аварии – в город набегали журналисты, жаждущие отснять очередной шедевр о жизни «до» и «после». Они обязательно требовали показать им, откуда можно снять лучшие панорамы ночной Припяти и кадры заката на фоне Саркофага. И старику приходилось объяснять им, что это невозможно: станция на юге от города, а солнце садится на западе, в проеме Спортивной улицы... Для убедительности ему еще хотелось добавить, что так было, есть и будет всегда, он неоднократно за свою долгую жизнь проверял это.
Он полюбовался закатом в узком коридоре Спортивной – буйную растительность лишь слегка прореживали, чтобы было видно дома, а стоит ли возвращать улице первоначальный вид, окончательно еще не решили. Солнце садилось за сосновый лесок и белые корпуса далекого радиозавода, касаясь краешком диска ребристых балконов шестнадцатиэтажки на углу.
Вздохнув, музейный смотритель отправился дальше по проспекту Героев Сталинграда.
Напротив бывшего универмага что-то заставило его снова остановить машину. Старику показалось, что в кустах что-то мелькнуло. Он достал из кармана КПК и недоверчиво поглядел на экран. Детектор движения показал, что в нескольких метрах за дорогой и вправду кто-то прячется.
— Эй, кто там еще? — козырьком приложив ладонь ко лбу, чтобы не мешали отблески заходящего солнца, спросил старик.
В кустах было тихо. Старик со вздохом тяжело слез с автокара и подошел ближе.
— А ну, вылазь! — распорядился он. — Хватит в прятки играть! Я тебя вижу.
Последняя фраза подействовала – листья зашелестели, затрещали сухие ветки, и из ольшаника выбрался парень в камуфляже и с объемистым рюкзаком за плечами. Растерянно посмотрел на старика и, опустив голову, встал на обочине дороги.
Старик присвистнул, изобразив показное удивление.
— Ну-у-у, — сказал он. — Ты кто еще такой и откуда взялся-то? — помолчав, он подозрительно добавил: — Сталкер, что ль?
Парень обреченно кивнул, не поднимая головы и все так же глядя в асфальт.
— Ну-у, давненько сталкеров не ловил, — с удовлетворением сказал музейный смотритель. — Ты как пролез-то? Днем, небось?
Парень снова кивнул, наверное, заранее решив со всем соглашаться.
— Смотри, сейчас убегать не вздумай, — предупредил старик. — На ночь ток по «колючке» пропущен. Убить не убьет, но долбанет здорово. Тебя как звать-то?
— Сизарь, — с тяжелым вздохом ответил парень.
— Ты смотри! — одновременно с одобрением и насмешкой фыркнул старик. — Ну, Сизарь, так Сизарь. А меня дядя Миша можешь звать. И чего ж ты, голубь сизокрылый, тут по ночам шаришься? Чего с экскурсией, как все нормальные люди, днем не приехал?
— А что — с экскурсией? С экскурсией — это же совсем не то, — грустно сказал Сизарь. — Никакой романтики.
— Да уж, нашел ты себе романтики на одно место, — многообещающе сообщил старик и пригрозил: — Вот щас как в милицию тебя сдам!
— Может, не надо? — Сизарь поднял на него страдальческий взгляд. — Может быть, как-нибудь договоримся, дядя Миша? Давайте, как будто вы меня не видели, а я ночью тут все тихо посмотрю и утром уйду, а? Очень уж хочется Припять посмотреть…
— Тебе сколько лет-то, голубь сизокрылый? — спросил старик. — Восемнадцать-то есть?
— Зимой будет, — испуганно ответил Сизарь. — А что, это очень плохо?
— Да-а-а, — протянул музейный смотритель. — Да-а, парень… Ну, значит, еще родителям твоим придется звонить, чтобы приехали и забрали тебя, дурачка этакого.
— Не надо, — безнадежно попросил Сизарь.
— Вот что, — старик вернулся к своему электрокару. — Залазь. Рюкзак вон, возле сумки положи. Поедем в милицию сдаваться.
— Не поеду я, — парень нервно оглянулся на кусты, очевидно, решая, не сигануть ли обратно.
— А ну, не дури! — погрозил пальцем старик. — Только попробуй удрать — это будет отягчающее обстоятельство, понял? Или ты думаешь, что милиция тебя до утра в городе не выловит? А периметр под током. Смотри мне!
Сизарь молчал, потупившись и сильно побледнев.
— Садись, тебе говорят! — старик хлопнул ладонью по сиденью электрокара. — Долго тебя уговаривать-то еще?
Сизарь, решив видимо, что упрямиться дальше бесполезно, свалил рюкзак в багажник электрокара и сел рядом со стариком. Музейный смотритель медленно повел машину в обратном направлении.
— Что ж это ты ночью-то думал тут рассмотреть, а? — спросил он у совершенно сникшего Сизяря.
— Ну, как что… Весь город хотел посмотреть… — невнятно ответил он.
— Ну, и как, успел уже что?
— Ну, успел немного…
— Это что же?
— Завод посмотрел, — ответил Сизарь. — И в детский садик еще заходил…
— А я тут жил, — неожиданно сказал старик.
— Правда? — Сизарь недоверчиво взглянул на него.
— Правда. Во втором микрорайоне. Улица Леси Украинки, дом шестнадцать, квартира пятьдесят три.
— Это еще… до аварии? — удивленно спросил Сизарь.
— Ну, а как же? После, что ли? — старик рассердился его непонятливости, но потом покладисто добавил: — Хотя и после вот, живу, — он невесело усмехнулся. — Правда, уже по другому адресу.
Он вывел электрокар обратно на площадь и остановился в центре.
— Тут-то не был еще? — сварливо спросил он.
— Нет, — покачал головой Сизарь. — Это самый центр, да?
— Ну, — согласился музейный смотритель. — Вот и погляди, чтобы потом было, о чем вспомнить.
Сизарь послушно озирался. Сумерки уже сгустились, и от города остались только темно-фиолетовые силуэты домов без единого огонька.
— А сейчас я тебе фокус покажу, — пообещал старик, порылся в кармане и достал пульт управления электроникой. — Раз, два, три, елочка, гори! — он нажал кнопку, и на проспекте цепочкой, один за другим, загорелись фонари, мягким светом озарились витрины магазинов и вспыхнули неоном гербы и лозунги на крышах домов. — А вот так примерно было до, — прокомментировал он. — Ну, как, впечатляет?
Сизарь восхищенно крутил запрокинутой головой, и на его лицо падали синие отсветы надписи «Дворец культуры «Энергетик», мигавшей над крышей ДК.
— Там вон гостиница у нас была, — махнул рукой старик. — Дальше — горисполком, кинотеатр, речная пристань, «Ракеты» на подводных крыльях до Киева ходили. Ты сам-то киевский? Ну, вот. Там, где мы с тобой проезжали, на Спортивной, — там бассейн был, нас туда с классом каждую неделю водили. За ДК тут у нас парк с аттракционами, а за парком стадион…
— Это тот самый парк, который собирались первого мая открыть? — вставил парень.
— Он самый. Видишь, колесо торчит?
На фоне еще не до конца потемневшего неба вырисовывались ажурные контуры колеса обозрения. Можно было заметить, как веселенькие, ярко-желтые при дневном свете, а сейчас густо-черные, кабинки чуть покачивались под порывами ветра.
— А я на нем катался, — сообщил музейный смотритель.
— Как? А я слышал… — начал Сизарь, но старик не дал ему договорить.
— Неправду говорят, что никто из припятской детворы не успел на этих каруселях прокатиться. Пускали эти аттракционы и до открытия парка, а мы катались. И колесо включали. Теперь уж и припятчан никого почти не осталось, а кто остался, маленькие тогда были, почти ничего не помнят, что и как. А я вот жив еще и помню…
Старик тяжело опустился на садовую скамейку возле клумбы с отцветшими розами, помолчал и сказал:
— Не буду я тебя, Сизарь, в милицию сдавать. Сейчас домой поедем, переночуешь у меня. А утром иди на все четыре стороны. Скажите, пожалуйста, беда какая, — хотелось человеку Припять посмотреть.
— Спасибо, дядя Миша, — сказал Сизарь и тоже присел на краешек скамейки, глубоко засунув руки в карманы. — А где вы живете?
— Недалеко тут, — усмехнулся старик. — В начале проспекта девятиэтажные свечки знаешь?
Сизарь кивнул.
— Вот там в одной из них квартирку отремонтировали, чтобы туристам показывать, обставили под старину, все, как тогда было. Мебель вся старинная, телевизор цветной, тогда только появлялись, проигрыватель для виниловых пластинок, электрическая плита, современная по тем временам. Музыка по радио играет того времени, дикторы о БАМе, стройке века, рассказывают… И свет там сейчас горит, в одном-единственном окошке во всем городе. Вот там я и живу. А что? За квартирой присматриваю, да и за всем городом. Должна же тут хоть одна живая душа быть, не все же одним роботам…
— Должна, — согласился Сизарь. — А при музее вы тут давно?
— Давно-о, — вздохнул старик. — Уже лет двадцать, поди. С самого основания музея.
— А как же вы сюда на работу устроились? Трудно было, наверное, многие хотели?
— Как устроился, говоришь? — старик усмехнулся. — А я до Монолита дошел. Знаешь, что такое, нет?
Сизарь отрицательно покачал головой.
— Конечно, не знаешь, — кивнул старик. — Откуда. Нет здесь Монолита, — он обвел тоскливым взглядом залитую электрическим светом площадь. — И не исправишь уже ничего…
Старик надолго замолчал, а Сизарь его не расспрашивал, так они и сидели молча, единственные люди посреди большого города, отгоняя назойливых осенних комаров — рахитичных и занудливых.
— Тут не было второго взрыва, — наконец медленно произнес старик. — А там — был. И образовалась Зона. Не Чернобыльская зона отчуждения, не как здесь, а Зона. И из ее центра поползли мутанты, а с окраин хлынули сталкеры. Все мы мечтали дойти до Монолита, который находился в самом сердце Зоны, под Саркофагом. Потому что думали, что Монолит исполняет любые желания. Да, не читали классиков, не читали… — старик подумал немного и спросил Сизаря: — А ты-то читал? Про Дикобраза историю знаешь?
— Это который Дикобраз? — Сизарь наморщил лоб, вспоминая. — Который разбогател, а потом повесился?
— Он самый, — удовлетворенно кивнул музейный смотритель. — Молодец, книжки читаешь. Вот и со мной почти та же история приключилась…
— Вы тоже разбогатели? — недоверчиво поинтересовался парень.
Старик усмехнулся:
— Если бы! О чем, ты думаешь, я мечтал, когда полз к Монолиту? Нет, ну, думал-то я, конечно, о разном, и о шелухе всякой, кончено, тоже, не без того. И о богатстве тоже думал… Но Монолиту-то что — он же только сокровенные желания исполняет, ему и вслух говорить не надо, ты же для него — как стеклышко, весь на ладони, насквозь виден. В том-то и штука…
Он снова помолчал и спросил:
— Ну, понял, нет? Дальше надо рассказывать или хватит?
— Расскажите, — попросил Сизарь.
— Э-хе-хе, — вздохнул старик. — Я ведь тоже это не сразу понял… Долго думал, почему ж оно так все вышло, и что я сделал неправильно… А потом все-таки понял… Сокровенное-то мое желание оказалось самое простое и ясное — вернуть тот город, где все мы были счастливы. Чтобы все было, как раньше. Снова жить и умереть в Припяти, вот чего я хотел больше всего на свете. Вот об этом я бессознательно мечтал, вот это Монолит и исполнил — точь-в-точь, как я заказывал.
Он снова посмотрел вокруг невидящими глазами и остановил взгляд в той точке, где в трех километрах от города, скрытая за домами, возвышалась теперь уже навсегда мертвая атомная станция.
— Вот он и зашвырнул меня сюда, — тихо закончил старик. — Где все так же, а Зоны той нет. И Монолита нет. И нельзя у него попросить исполнить еще одно желание… А Припять — Припять есть, вроде бы, — он горько усмехнулся. — Тот самый город, где все мы были счастливы…