О, я глупец! Сколько раз зарекался!
Ну не ходи ты, говорил я себе, на эти общественные мероприятия. Знаешь ведь, как скверно они обычно для тебя заканчиваются. И хорошо бы, только для тебя. Поболит голова на следующее утро. Или синяк недельку поналивается и пожухнет, желтея постепенно и сливаясь с цветом лица. Печень-то одноразовая. А сколько испытаний на ее долю? Или семидолю? И ладно бы, ей не привыкать. А если твои приключения так же скверно заканчиваются для кого-то другого? Тут и вира и, не дай Единый, дело уголовное. Которое светит, но не греет. Как зимнее солнце.
Впрочем, дело было летом. Когда и грело, и светило. И еще как!
Нашему Городу сто лет стукнуло, кажется, или сто двести семь. Спрашивается, что тут отмечать? Число абсолютно кривое. Но традиция в нашем Городе такая. Все подряд евонные дни рождения отмечать. В первое воскресенье Цветенья.
Я-то как раз ничего отмечать не собирался. Даже и не вспомнил, проснувшись утром в то воскресенье.
Но добрые люди напомнили.
Трам-пам, пам-пам, трам-пам, пам-пам-пам!
Это скоморохи по нашей улице, а за ним толпа с золочёными гербами и бумажными цветами. И вчерашними лицами в предвкушении сегодняшнего праздника. Это ж они где-то собирались, строились по интересам, чтобы сейчас пройти со скоморохами мимо моего дома! Вот гады! Нет, чтобы прокрасться незаметно.
А у меня в голове после вечера насыщенного аналогичный, то есть из тех же нот, мотив, только не такой бодрый.
Трам, пам, па-пам! Трам, па-пам, па-пам, па-пам! Узнали? Вот именно!
То есть, сразу ясно, что мне с этими скоморохами явно не по пути.
Но! У нас же с детства какие воспоминания о всеобщих гуляниях? Поддатый отец – это если у кого имелся. Или не менее поддатый сосед гоблин Тодда – а такие были с вариациями, но у всех. И мало того, что поддатый, но еще и радостный такой. Потому что есть негласное распоряжение для стражи в этот день поддатых не трогать, в яму не сажать и даже вежливо, но справедливо, сопровождать до дому.
И я, несмотря на «трам, пам, па-пам» в мозгу, понял, что мне с ними все же по пути. Потому что с детства впечатление осталось, какой радостный сосед гоблин Тодда с народного гуляния возвращался. И я такого же гоблинского состояния захотел.
Быстро умылся, потому что умыться – для меня святое. Потом оделся в лучшее, то есть во вроде бы чистый плащ, аналогичной свежести рубаху и сандалии на босы пальцы. И поспешил за толпой. Которая, уже свернула на главную площадь. Туда, где они обычно и гуляли. В смысле, прогуливались, рассредоточившись по площади и прячась за домами. Где слушали музыку, покупали цвергское пиво, сладкие закуски, шашлыки и дичь. Ну, не все перечисленное, естественно, в одно лицо. А кому что захочется. Типа, дитёнышам сладкое, а самке твоей, если принимает, эликсиру и шербету заморского. Сладким закусывать – это и я люблю. Что-то такое в этом есть… Чистое, детское, как улыбка голодного тролля или слеза ангела.
Короче говоря, прихожу я на эту площадь, а там, судя по всему, меня никто не ждет. Все по парам, тройкам и другим комбинациям, в которых явно нет места для постороннего в Плаще, рубахе и сандалиях.
Если бы не мотив в голове (помните?), то картину бы я увидел радостную. Вся площадь украшена была разноцветной атрибутикой, кругом торговля всякой ерундой, типа, плетеными корзинами, игрушками и прочими мелочами, раздражающими похмельный глаз.
В противоположных концах две сцены.
С одной стороны доносится самопальная песенка «Мой любимый Город, с днем рожденья!» на мотив «Оды здравия». Дикими детскими голосами. С другой – троллиха, в три обхвата ноет - «Здравствуй, чистое поле. Я твой тонкий колосок».
Я как раз встал посередине и получил такой эффект, что мотив в голове усилился. Если раньше это были просто труба и тарелки, то теперь к ним присоединился вся ватага скоморохов. И дикие голоса детёнышей!
С этим что-то надо было срочно делать. А я без денег, без компании и со скоморохами в голове! Помните выражение «я – чужой на этом празднике жизни»? Вот-вот.
Поговорки «свинья грязь всегда найдет», «это у него за дом платить нечем, а на вино или на демоническую огненную всегда найдется» и не в тему – «без пруда и рыбку не поймаешь» – не про меня.
Про меня – «сделал дело, гуляй». Я же в рабочее время – ни-ни. А тут праздник всеобщий. А я не у дел? Впору новую поговорку складывать – «все гуляют, а мне не наливают». Обидно же.
Ну, что ж делать. Стал я знакомых искать. Народ уже притомился праздно шататься и стал в соседних с площадью забегаловках присаживаться. За столы дубовые, на скамьи сосновые.
А я хожу, как последний шериф, и в лица заглядываю. Типа, с кого бы налог взять, отчетностью не предусмотренный. И, как назло, ни одной знакомой физиономии.
А я, значит, упрямо хожу и пытаюсь взгляд ответный поймать. А вдруг кто-нибудь радостью поделиться захочет или не с кем допить ему, бедолаге, жидкость прозрачную или мутную, уже не важно!
А я, вот он. Всегда готов выручить.
Но прошли те времена, когда тебя могли остановить в темной подворотне с прямым предложением: «Слушай, братишка, помоги освоить ноль семь кило демонической огненной»!
Ходил я, ходил, как вопиющий в пустыне.
Ходил, ходил.
И нет ответа.
А скоморохи все играют и играют.
Подошел я, неприкаянный, к сцене. А там детёнышей нет давно. Почему же в таком случае их дикие голоса продолжали подпевать моей индивидуальной ватаге? Но я не об этом.
На сцене шло соревнование. На натянутой веревке висели в свёртках различные предметы. И подвыпившие придурки с завязанными глазами пытались ножницами портновскими эти свёртки срезать.
Я сфокусировал воспаленное зрение и вдруг понял, что один из предметов – явно бутылка! Она хоть и в свёртке находилась, но сомнений не было! Воображение нарисовало глиняную бутылку с восковой пробочкой с любимым напитком из какого то там количества букв.
Я, забыв о ватаге, начал прорываться к сцене, уже издали крича: «Я! Я! Моя очередь!»
Тот, кто меня знает, подтвердит, что в таких ситуациях меня не остановить. Только если ломом по затылку.
На веревке хоть свёртков и много было, но бутылка явно одна! А вдруг кто-нибудь опередит?
– Вяжи! – заорал я на какую-то прислужницу. – Вяжи глаза скорее!
А сам оглядываюсь, ориентиры прикидываю, чтобы прямо к цели заветной пройти. И в последний момент, пока тряпица общественная не накрыла меня тьмой, замечаю, что пол на сцене дощатый. Скидываю, будто случайно, сандаль правый и нащупываю голым пальцем с длинным когтем щель меж досок. А щель эта, если ее мысленно продолжить, прямо к свёртку ведет. С искушением моим душевным и телесным внутри!
– Начали! – радостно кричит Леди-организатор.
И я, с ножницами наперевес, босой ногой щель прикрывая, двигаюсь неспешно. Все, сейчас не оплошать! Шанс один, другого не будет! Толпа замерла.
Вот он! Или она! Да какая разница. Хватаю одной рукой за пакет. Перебираю кверху до завязочки. Выдыхаю, чтоб рука не дрогнула, и ножничками – хрясь!
Але-оп! Как завещал Единый! И пакет у меня в руках!
Сдираю тряпицу с глаз. Зрители аплодируют.
Не до них. Выхватываю из пакета содержимое – статуэтка старинная!
«Трам-пам, па-пам!» – вступает передохнувшая ватага.
Меня начинает колотить. Несмотря на жару.
– Поздравляю! – мяукает Леди-устроитель, и вручает мне, мой правый сандаль.
Я, с ненавистью прижимая к груди статуэтку, спускаюсь со сцены. Зрители уважительно расступаются.
Иду в никуда. Под сопровождение ватаги скоморохов.
– Братишка! – кто-то вежливо трогает меня за плечо. Оглядываюсь нервно. Тролль Бич. Если кто не знает, бывший интеллигентный человек. Несколько помятый. Деликатно улыбается.
Хочется двинуть его статуэткой по месту, которым он произнес святое, неприкосновенное слово.
– Братишка! – повторяет он, не подозревая о моем желании. – Я так за тебя переживал! Так болел! Как за Ангелов и той игре в мяч! Не поможешь ли ноль семь кило Демонической освоить? У меня и закусочка имеется.
А статуэтку я детёнышу какому-то подарил.
Праздник все-таки.
Основное произведение, клоном коего является моя скромная работа, сможете найти вы у Леонида Блоха.