Глава 4. Ты здесь?
Фира плохо училась не потому, что была ленивой или тупой — Фира много читала. Когда при анализе «Анны Карениной» Хоров, двоечник и первая оторва в классе, выкрикнул: «Да, шлюха обычная эта ваша Каренина! Потрахаться захотела просто, а старика этого богатенького держала за лоха! И мужика от молодой телки отбила», и весь класс повально поддержал суть этого краткого пересказа, ей стало плохо. Не в переносном смысле, не образно. Ей стало плохо, она почувствовала, что сейчас просто стечет под парту, потеряет сознание. Последние ночи три она читала, рыдая, ту сцену, когда Каренина и Вронский ехали в одном поезде, но в разных вагонах в Питер, навстречу своему первому свиданию. Она буквально сама стала Карениной. Она сейчас была в ее теле, это она сидела в вагоне, отчетливо понимая, что едет не в Питер, а в свою судьбу. Волна желания, удушливого, предвещающего и страсть, и трагедию, желания, не ведомого до сих пор, заставляла все тело покрыться замороженными колючими льдинками – иголочками. Вынуждала мысли заикаться и путаться, не давала ни одной из них добежать до логического конца. Она не могла думать, анализировать, ей было самой страшно от того, что буря, ураган, грозы и громы, все стихии земли собрались вместе, приготовились низверзнуться на нее. А она уже не в силах что-то предпринять, как-то противостоять этому взлету – крушению. Ни заботливый муж, ни маленький сын, ни какая-то невеста ее любимого, ни общество в целом, - ничто сейчас не имело ни малейшего значения. Это все просто не участвовало в процессе, в этом ее новом состоянии. На одной чаше весов были все эти персонажи, вся ее жизнь, а на другой, которая так уверенно сейчас опустилась вниз, перевесила, - были жаркие несколько слов шепотом, которые она только что на балу слышала от него.
Фира представляла глаза Татьяны Самойловой, по ее мнению, актрисы — бриллианта, актрисы, которая не играла роль, а жила в ней. Она видела, как до встречи с Любовью, глаза Анны, как и глаза всех женщин, не познавших настоящей страсти, страсти – любви, были похожи на незажженные свечи. И потом, после бала, эти свечи горели, радостно разбрасывая на всех, кто оказывался рядом, искры, чертики – огоньки. И Фира понимала, что, чем ярче будут гореть свечи – глаза, тем быстрее они догорят. Фира понимала, а Анна пока – нет. Анна чувствовала, но не знала наверняка. Фира знала, но не могла предупредить. А и могла бы — не стала, точно!
Ей хотелось когда-нибудь в своей жизни испытать то, что сейчас переживает Анна. Она представляла, как Анна (или она?) стоит на высоком берегу моря, которое еще спокойно, но уже понятно, что вот-вот вся накопленная за века энергия, сила, страсть, спрятанная в глубинах, взорвется, вскипит, на огромной скорости вырвется на сушу, ухватив ее, слизав в один миг со спокойного берега. Есть возможность уйти, убежать или хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть, куда унесет волна: на берег ли, в пучину морскую или поднимет к небесам. Но она не станет этого делать, она будет смотреть своими широко распахнутыми глазами – искрами туда, где уже все готовится к взрыву, где подергивается волнением гладь, где уже заворачивается воронкой ее неизвестное будущее.
С этого дня Фира стала заглядывать в глаза прохожих в надежде увидеть хоть в ком-то этот огонь. И не видела, как ни старалась. Только пару раз в толпе вдруг вздрогнула — эти глаза не увидеть нельзя, они сразу же освещали всю округу, всю улицу, всех прохожих, ярко вспыхивая даже на фоне летнего мощного наглого солнца.
Фира встала, подошла к развалившемуся вальяжно на парте Хорову и неизвестно откуда взявшейся в ее руках силой дала пощечину этому «критику». Весь класс ржал, Хоров покраснел до цвета размазанной на грязном полу вишни, а учительница стояла, в растерянности глядя на Фиру, не зная, как отреагировать на ее поступок и на слова недоделка Хорова.
Фира спасла положение – она просто вышла из класса и ушла домой, позабыв о разложенных на парте учебниках.
***
Сейчас, когда Фира чувствовала, что за окном стоит он, она опять представила себя там, на берегу моря. Она сжала под подушкой свой дневник, каждое слово в котором знала наизусть, и подумала, что настал тот миг, когда она могла бы представить и описать коротко и не хуже любого писателя, что такое страсть, как она себе ее представляет.
Интересно, думала она, как это бывает в первый раз, на что ЭТО похоже, что я испытаю, случись такое со мной когда-нибудь, пусть через сто лет, через десять или через год… А может, и сейчас, этой ночью?
Она вспоминала необычные ощущения, волнительные, волнующие, заставившие ее как-то по-особенному дрожать, получать удовольствие, когда тело и душа сливаются воедино.
Ей нравилось, когда отец гнал автомобиль на огромной скорости, не притормаживая на крутых спусках — в низу живота так щекотало и так захватывало дух, что пропадал голос, и казалось, душа шутливо покидает тело, просто пугая, играя, веселя. Наверное, и ЭТО должно быть так же приятно.
Потом она вспоминала, как однажды, гуляя по парку с бабушкой, она отстала и с размаху упала в сугроб. Она упала сознательно, как-то резко вдруг решив, что именно этого ей хочется сейчас, прижав к груди руки, будто стыдливо прикрываясь от кого-то. И вдруг она увидела небо, которого никогда раньше видеть не могла, о котором просто знала, что есть оно над головой у всех, и у нее тоже. А сейчас она постепенно проваливалась в мягкий, одновременно и пушистый, и тяжелый горячий снег, погружалась в него рывками, все глубже и глубже. А небо, это сплошное золотое от солнца небо, светило только для нее. И было оно таким ярким и бессовестным, что в глазах стало темно-темно, но потом вдруг в черной неизвестности – темноте появился луч, и стал расти, расти, опять превращаясь в солнце. И в носу щекотало, и было тревожно от того, что тело погружается в глубину снега, а душа рвется туда, к танцующему на небе солнцу. Наверное, и ЭТО должно быть таким же приятным.
Фира подумала, что никогда бы не смогла стать проституткой, хотя она ни за что не осуждала тех, кто смог отделить душу от тела, и просто торговать одним в ущерб другого, как обычным товаром. Она жалела этих женщин — им просто не дано никогда увидеть горящими свои свечи – глаза. Или пока не дано.
Она никогда специально не смотрела порно, но иногда, когда случайно кнопка пульта выбрасывала на экран тела, которые умело использовали свои гениталии в постройке разных причудливых поз, издавая при этом вопли и стоны такой силы, что, закрой глаза – впору представить средневековые пытки в сырых подвалах, она пару минут внимательно наблюдала за этими откровенными и грубоватыми движениями тел, пытаясь понять, что же в ЭТОМ такого, пытаясь представить себя или — не приведи, Господь, — Анну в этом спектакле. И она понимала, что то, что происходит на экране, совсем не то, совсем не ЭТО. Те, на экране, и те, кто у экрана ими любуется, — это для низших, для примитивно скроенных людей. Никак не для нее и, уж конечно, не для ее Анны.
Не сходилось только одно в ее фантазиях и параллелях: Анна, ее идеальная фигура и лицо, которое лепил если не сам Господь, то его лучший скульптор, и она, Фира, ощущающая себя не в своем теле, не в своей упаковке, не в себе. Она никогда, ни разу, не рассматривала себя в большое зеркало обнаженной, она просто знала, что отражение и она — это разны миры, разные образы.
Как будто желая лишний раз подтвердить эти грустные мысли она провела рукой, едва прикасаясь к коже, по лицу, по шее, по груди… Поднялась с постели, вошла на цыпочках в ванную комнату, встала впервые смело перед зеркалом, стала разглядывать себя так, будто именно сейчас нужно было запомнить что-то. Включила воду, вошла в ванну и обреченно присела на сухое пока еще дно. Вода наполнялась так же лениво и медленно, как лениво и неспеша мысли подкрадывались и тут же испарялись в тумане, уступая место другим, еще более грустным и бескрылым.
Когда пена подкралась к подбородку, Фира дотянулась ногой до крана и завернула его, остановив шум воды.
В открытую дверь ванной комнаты ворвался шум деревьев за окном — ветер собирающейся разразиться еще с вечера грозы, наконец, набрал такую силу, что сомнений в изменении погоды этой ночью уже не могло быть.
В этом шуме листвы и летающей невесомой занавески слышалось и чье-то громкое дыхание.
- Ты здесь? – Несмелым шепотом спросила она.
- Да.
(продолжение следует…)