Пока бабушка спит. Запах полыни, отрывок

               
После обеда время тянется медленно. Мерно тикают часы-ходики.
- Ты сделай тише радио, а я прилягу, - говорит бабушка, которая давно уже клюёт носом у прялки.
У меня портится настроение. Не любил я, когда бабушка спит, и никого нет дома. Она же старая, вдруг умрёт во сне, что я буду делать? Куда бежать?.. И как только бабушка задремала, я, время от времени, присматриваюсь к её торсу в домашнем застиранном халате; если живот приподнимается, значит, дышит, значит жива. И только тогда спокойно занимаюсь своими делами.
Вот, на кухонном столе стоит трёхлитровая банка с квасом. Вижу как у самого дна, в толще хлебной закваски зреет газовый пузырь: он приподнимает слои хлебных крошек и вот-вот должен рвануть как… подводный вулкан. Наблюдение на некоторое время захватило меня: интересно, сорвёт крышку или нет? …Эх, слабовато! Даже крышку не сбросило. А так было здорово, если бы хлопок разбудил бабушку. Я снова на цыпочках крадусь к её кровати, – дышит или нет? Дышит… Ура!

Чтобы ещё поделать? Все книжки давно перелистаны, игрушки надоели…
Смотрю в горшок с геранью: там, если приглядеться, можно увидеть много белых продолговатых точек – очень маленьких жучков или блошек. Они медленно ползают по земле и для них любой комочек, любая неровность – холм, гора, скала. Когда цветок поливают, эти «блошки» всплывает вместе с водой, а потом вода впитывается, и они начинают прыгать в поиске сухого места. Для них, ничтожно малых созданий, весь мир ограничен пятачком земли вокруг ствола герани. И герань в середине – ось, центр мира! Интересно, думают ли они? Видят ли моё лицо, склонённое над горшком?
…Вряд ли – слишком малы. Они-то и не подозревают о многочисленных своих собратьях, живущих в соседних горшках. Папа сказал, что мозга у них нет. Это мы, люди, сознаём, что в космосе не одни; где-то далеко-далеко кто-нибудь есть живой, думающий…
Сколько раз я, наблюдая за блошками, втыкал в землю спички, подбрасывал сухие листики, заливая водой, устраивал им наводнения. Мне попадало от бабушки: цветы начинали болеть от переувлажнения почвы. В общем, «белому народцу» жизнь малиной не казалась, и однажды, задумавшись над цветочным горшком, меня осенило: « А ведь за мной, возможно, кто-то наблюдает; для кого-то я – мелкая ничтожная букашка, которую легко раздавить, залить водой!..»
 
Лёгкий холодок страха заставил обернуться на стену, где над бабушкиной кроватью висела икона - небольшое металлическое распятие с эмалевыми вставками. Изображено там было иссохшее тело Христа, прибитого сквозь ладони гвоздями, со склонённой головою и закрытыми глазами; строгий лик Бога-отца в самой вершине креста, а чуть ниже – ангелы ему поклоняющиеся. Слева и справа от распятия какие-то скорбящие люди.
Самое страшное – ниже, под крестом, изображение то ли могилы, то ли пещеры с черепом внутри.
Этого-то черепа я тогда и боялся, хотя разглядел его не сразу…
Тусклая желтизна меди навевала тоску. Цвет тела сына божьего, с торчащими рёбрами надолго стал для меня цветом смерти, тем более что лицо недавно умершей соседки-старушки было таким же жёлтым.
Возможно, старшие сёстры-пионерки наплели каких-нибудь небылиц и про Христа, и про череп; сейчас уже не помню. Им нравилось пугать меня и двоюродную сестру – мою ровесницу. Пуганные мы становились послушнее…
А вообще-то религия в семье была отделена от воспитания. Но безропотное бабушкино поклонение иконе, её постоянные ежечасные молитвы сделали своё дело: к распятию мы относились с почтением, близким к страху.
Кстати, под шёпот её молитв хорошо засыпалось. Но в тот момент мне было не до сна. Жутко и одиноко…
Бабушка вдруг глубоко вздохнула, зевнула, прикрывая ладошкой рот, и села на койке. Она перекрестилась и посмотрела на меня мутным усталым взглядом.
…Вскоре комната наполнилась привычными звуками: загремели кастрюли, зашипел чайник. Теперь и радио можно включить…

- Баб, а баб? А давай твою книгу посмотрим?
Бабушка подняла на меня глаза.
- На что она тебе? Там нет картинок. Да и книга чужая, – отвечала баба Люба.
Речь шла о Евангелии, которое бабушке дали зачем-то в молельном доме: читать-то она не умела. Книга лежала высоко на отдельной полке, рядом с распятием Христа.
Это было какое-то старое, возможно дореволюционное издание на старославянском языке в красном сафьяновом переплёте. Там даже две жестяные застёжки были!
В конце концов, бабушка осторожно сняла книгу и бережно обтёрла её тряпочкой: у меня не осталось сомнений – передо мной какая-то святыня.
Раскрыв застёжки, я увидел желтые страницы, закапанные кое-где, то ли воском, то ли лампадным маслом; там были красивые узорчатые первые буквы, совсем не похожие на те, что я видел в книгах сестёр. Ещё, там были рисунки, похожие на иконы.
- Это про Бога? – спросил я.
- Про Бога. И про господа нашего, сына божьего Иисуса Христа!
- А папа сказал, что Бога нет! Есть только… природа. И все мы – дети природы!
Бабе Любе не хотелось со мной спорить, она только ласково смотрела на меня. Смотрела, как на маленького, на несмышлёныша.
- Почему мама с папой не верят в бога, а ты веришь?
- Глупые ещё,.. а ты, – мал; подрастёшь – поймёшь, что есть, а чего нет. Не могу тебе объяснить, что я чувствую, - бабушка забрала у меня книгу, увидев, что я пролистал её до конца.
- А почему?.. – хотел я задать ей ещё вопрос. Но бабушку утомили разговоры эти.
- Иди к свиням! - сказала она негрубо, и легонько шлёпнула меня полотенцем, давая понять, что разговор окончен…
Да я бы и пошёл, только где их взять-то, свиней в городе?..

Ноябрь 2010©