8 мая, 2007 г.
Глава шестая
ДРАКОН
Из рукописи неопубликованной повести К. Лученкова «Таинственная находка»
Явственное ощущение того, что не всё в смерти Савкина ладно, пришло уже тогда, когда, не доезжая до морга, мы решили-таки помянуть Мишеньку трофейной водкой из его чемоданчика. Да и куда было торопиться! Неравен час наш коллега заснул летаргическим сном, а мы его сдадим под нож патологоанатома! Осушив по одной в присутствии не возражавшего покойника, мы десантировались под тополь, возле которого, тарахтел экскаватор–колесник, удлинняющий и углубляющий уже начатую яму. Опрокидывая по второй, мы стали свидетелями картины малоприятной. И если бы не привычка профсоюзных копщиков могил, наверняка блеванули бы. Когда ковш экскаватора, совершив очередной захват грунта, вывалил его на кучу у края траншеи, вместе с осыпающейся землей и обрывками корней могучего дерева к нашим ногам повалился распадающийся на части коричневый скелет. Пахнуло могильным тленом. Ноги и дыроватый таз скелета зацепились за гнилые обломки гроба, а череп с единственным сохранившимся зубом и кисть руки, скатившись по склону, легли у наших ног. Причем кисть откинулась именно так, будто бы из неё только что выпал сияющий меч—навязчивый образ моих видений. Прокатившись немного, череп замер, уставившись в нас пустыми глазницами. Ещё держащаяся на мумифицировавшихся сухожилиях кисть как бы просила подаяния.
--Эй! Мужик! – крикнул Толик Саватеев экскаваторщику, пытаясь переорать механическую дребезжалку. – Ты полегче там! Могилу раскопал!
Из чумазой тарахтелки выскочил франкенштейнистый дяхон и по накопанным кучам, в которых мы теперь отчетливо увидели там и сям выглядывающие кости и обломки гробов, устремился к нам.
--Помянем покойного! – осклабился неандертал, кивая на череп, явно принадлежавший кроманьонцу. – Вы ребята не беспокойтесь! Тут всё согласовано с властями…Роем яму под канализацию. Здесь кладбище было, ети ево… А там вон, в сторонке гнилые бревна церкви…Да тут уж гаражей понаставили. Я-то сам в Бога не верю. А вот люди тут ходят, интересуются.
Кадык неандертала заходил. Толик протянул ему ломтик сыра. Тот приложился к безмолвному персонажу крыловской басни шумным большеноздрым носом.
--А вчерась тут и вовсе интересная история приключилась, - продолжал мужичок.-- Капнул я—а там два гроба. Ну, скелеты, тряпки гнилые - это всё как всегда. Но потом вдруг шпага попала - вся проржавевшая. И ободок от бубна. И ещё сундучок. Мужик в шляпе приходил, интересовался. Шпага-то тут же рассыпалась, он из её ручки только какой-то камушек красненький выкалупал. Обод от бубна тоже развалился, лишь кусочек кожи сохранился. Сырая здесь земля-то. А вот когда сундучок открыли – там какие-то листки пожелтевшие лежали. Дрянь в общем—ни на что не годная – тот, в шляпе за все две бутылки дал… Да пожалел я, что за две-то отдал. Потом приходили двое в штатском, говорили –археологи из краеведческого музея, спрашивали про эти два гроба, перекопали все кучи, черепа забрали, кости, просили описать—что на бумажках написано и предлагали вознаграждение…Эх! Не будь я дураком, мог бы новенькие «Жигули» купить, -- провожал экскаватородон взглядом колбасящие по «номировича», как зовут в народе обглодыш несостоявшегося столицесибирского садового кольца-бублика. – Но я им внешность того мужика описал. За это они ничего не заплатили, сели в «Волгу» – и след их простыл.
Рассказчик уже поднес к губам второй стакан, когда в проем приоткрытых Семушкиным дверей моторизованный гробокопатель увидел покойника.
-- Так это же он! – поперхнулся экскаваторщик.—Он тут ходил, интересовался… Сундучок ковырял…
-- Ладно, мужик, давай стакан! - деловито оборвал причитания представителя народа Толик. -- Поехали! Слушать тут легенды и мифы древней Греции! Фольклор недоопохмеленного…
- Фольклор – не фольклор, - донесся до нас скорбный голос мужчины с лопатой, на которого мы поначалу не обратили внимания, - а вот вчера мне во сне явились мой пес Анубис и ворон Карамболь. Тут я их похоронил. На Карамболе я проверял мумифицирующее средство. Его один сорванец пристрелил из рогатки во дворе. Ну а я подобрал, нарек его посмертно - и закопал вот здесь под тополем, чтобы потом откапать и посмотреть, сколь интенсивно идет процесс гниения. Назвал я его по-опереточному - Карамболина, Карамбулеска, Карамболь…Тут на помойке нашей он гастролировал—гонял воробьев и голубей. Ну а пса моего машина сбила… Прихожу, а его могила осквернена ковшом экскаватора. Пришлось перезахоранивать. Три года в земле пролежал – и даже не тронут гниением. Все-таки не даром я его обработал своим составом. Египтолог я или нет? Жаль было пса, вот и похоронил его, как египетского царя, вынув внутренности, законсервировав их в обычных трехлитровых банках. В каких помидоры и огурцы солят. Чтобы в момент реинкорнации были и сердце и легкие, и желудок в целости. Карамболя по той же методе схоронил. Но удивительно-его я так и не нашел, ни перышка! Ну а все, что было заключено в банках, поди, вот этот ковшом разбил. – кивнул египтолог в сторону экскаваторщика.-- Жаль пса. Да и погиб глупо, на перекрестке «немировича» с улицей Ватутина самосвал его сбил. А он у меня в булочную сам бегал. Возьмет сумку в зубы – и вперед… Продавщица Варя знала, что деньги – в кармашке. Меня, бывало, радикулит прихватит, встать не могу…
-- Постойте! А ваш пёс случайно был не черным ризеншнауцером?
-- Точно! А как вы угадали?
-- Он валяется на крышке теплотрассы около перекрестка, где только что погиб наш коллега. Там целый мушиный улей. И вонь…
--Тут везде вонь-где ни копни! Здесь раньше кладбище было. Я на этом кладбище мальчишкой ворон из рогаток стрелял. Рассядутся на крестах--о-о-тличные мишени! Тут ещё тогда остов церкви сохранялся. Легендарное место. Говорят, ту церковь какой-то неистовый борец с язычеством и шаманизмом поставил. Потомков того попа, в Тулке утопленных, здесь где-то схоронили. Всех в одной яме. Красных-белых… Друг друга уничтожали. Неистовые. Наш дом на том месте месте, где потом НИИЭТО построили, стоял, когда снесли домишко, квартиру дали. А про это кладбище дурная слава ходила, вроде вампиров на нем встарь хоронили. Вертково слыло деревней упырей…Поэтому старухи про эту деревню старались не вспоминать. А когда я гаражик здесь ставил после защиты диссертации, яму под погреб копал, так сплошь труха гнилых досок и черепа попадали...
Пожалуй, если бы я не сообщил ему о его совершившей посмертное путешествие собаке, египтолог продолжил бы свою импровизированную лекцию, начав проводить захватывающие параллели между захороненными им собакой и птицей и пантеоном египетских богов, перемежая всё это подробностями своей биографии. О том, что это действительно был человек образованный, а не начитавшийся журнала «Наука и религия» шизофреник, можно было судить по произнесенному им «немир», а не «номер». Египтолог все же понимал разницу между словом, служащим для обозначения цифр на робе лагерника и корнем фамилии великого театрала. Он бы, конечно, продолжил молотить свою лекторскую молотилку не смотря на то, что неупокоенный труп его любимой собаки превратился в мушиный мегаполис, если бы к тому же, рыкнув движком и фыркнув выхлопом, рядом с нами, не остановилась уже виденная мною черная «Волга» и из нее не вышли «двое в штатском». Но не музейщики-археологи. Это были Дыбин и гражданин в чёрном.
--Уже поминаете? – осклабился Дыбин, и принял из рук Толика стакан. Еще один граненый кристалл соломоновых копей алкоголизма оказался в облаченном черной кожаной перчаткой кулаке подполковника спецслужб.
--Да упокоится дух Мишин! – неатеистично произнес Дыбин и по-пеликаньи заглотил обжигающие зоб караты.
Гражданин в черном(это был полковник Чернов) последовал его примеру.
--Ничего тут больше не откапывали? – спросил Чернов экскаваторщика, надкусив кусочек сыра, будто проверяя – нет ли чего внутри. – И не видели никаких светящихся сущностей? – обратился он к египтологу и его лопате.
Египтолог пожал плечами, словно выражая обиду, что его обнесли чаркой.
Толик быстро исправил промах.
--Но ведь тут у вас, --покрутил пальцем в воздухе, будто вертя у чьего-то виска и намереваясь проделать в нем дырку подполковник, заглатывая сыр ( я знал, что он его не выпустит из клюва).—Все время что-то летает. Пенсионеры звонят на радио, телевидение и в газеты… Фотографы-любители шлют снимки. Какие-то серебристые облачка…Вот, посмотрите, может быть видели что-нибудь подобное?
Он сунул руку за отворот пальто и достал оттуда пачечку любительских снимков.
Из доклада, прочитанного академиком Российской академии естественных наук К. Лученковым на слете уфологов в Доме ученых ННЦ СО РАН(Новосибисрк, 2004 г.)
Фотки пошли по рукам. Перебирал их и египтолог. Беря в руки творения не очень искушенного в своем деле фотографа, я не мог надивиться запечатленным на снимках изображениям. Дымные сгустки в виде бегущей собаки, летящего ворона – ещё куда ни шло. За такие силуэты можно принять любой подсвеченный фарами проносящихся по «немировича» авто из газовых выхлопов или даже дымок сигареты в руке проститутки; да и сама мчащаяся вместе с откинувшейся на сидении фурии сигарета будет выглядеть в ночи сущим сихоте-алиньским метеором. А вот отчетливый силуэт в старинном камзоле в треуголе из под которого торчала косичка, тень фигуры со шпагой наизготовку с надломленными в коленях ногами в туфлях на каблуках, узнаваемые очертания шаманки с бубном над головою, чьи тонкие пальцы и распущенные косматые волосы были видны столь явственно –это как было объяснить? Другие не столь контрастные световые пятна напоминали монаха, витязя с поднятым мечом, какое-то насекомое, беспорядочное скопление людей.
--Как вы объясните это? – крутнул вороньим глазом подполковник и коснулся до свисающего с плеча египтолога футляра фотоаппарата, который я заметил только теперь.
-- Ну как ещё это объяснить? – спокойно доложил «большой ученый», будто бы перед ним был сам знающий в языкознании толк гинералиссимус, а не подполковник. Паранормальные явления. Свойства вакуумных доменов. Этот город стоит на граните, а это все равно, что на магните. К тому же повсюду радоновые источники. И я, как верно вы догадались, сфотографировал светящие сущности этим аппаратом…
--И послали в редакцию не подписавшись, - ехидно заметил подполковник. Инкогнито...
-- Так ведь все равно скажут мистификация! Кто ж поверит, что я сфотографировал астральные тела своего пса Анубиса, ворона Карамболя и ещё несколько вышедших из этой ямы энергетических сущностей?
--Я поверю! – собрал подполковник «вещдоки», как шулер колодцу карт после удачной сдачи и взятия банка. – Как вы все -таки это объясните Карл Георгиевич?
--Вы и имя мое знаете?
--И фамилию, гражданин,—сделал он упор на слово «гражданин».- Розен! Ведь кто, как не вы пять лет назад оформлялись для поездки в Египет и проходили у нас собеседование? Значит, все – таки шаманите?
--Но американцы ведь нас уже опередили с исследованиями энлэо!
-О!—подхватил подполковник –Да вы у нас еще и патриот, Карл Георгиевич! Ну раз так—любопытно было бы знать –чего вы тут наснимали? Объясните…Только популярно… Чтоб, - обвел нас гэбист кожаной перчаткой, -- общедоступно было…
Все замерли. Меня-то, честно говоря, уже тошнило от этих серебряных облачек, дымков, тучек, чечевидных предметов, в которые затягивало всякого контуженного в Панджере, под Гератом и Кабулом. Я знал, что это такое. Сержант Безбородько дал мне как-то курнуть травки, чтобы не скучал за приемом-передачей. И стоило мне пару раз затянуться, как я оказался на борту космической станции из жидкого, как водка в стакане, хрусталя. Станция переливалась неоновым светом, подмигивала светляками панелей, драгоценные каменья которых я увидел впервые в черной восточной ночи. Приходившие на передатчик сообщения представлялись мне длинными слизитыми гюрзами, из зевов которых вылетали оснащенные прозрачными крыльями комбат, генерал, капитан, сержанты. Начав выходить в эфир на радио, я видел себя не в студии, а в фантастической рубке все того же хрустального корабля. Мне грезилось, что я лечу над полями с ползущими по ним тракторами-луноходами и комбайнами- марсолазами, и все наше армейское командование без посредства вертолетов парит над горами, мечетями, кишлаками и движущимися по древнему караванному пути войсками Александра Македонского. Среди других пехотинцев, взбивающих сандалиями рыжую пыль Бактрии, видел я и запылившегося Серебряного Война в плотном строю фаланги.
Фрагмен записей сделанных медсестрой Светланой Ситцевой в клинике сексопаталогии
Сидя в студии у микрофона, я отслеживал левитирующих над реками, деревнями и районными поселками Надежду Сергеевну, на которую, повалив её на мятые простыни бумаг, налегал сзади Дыбин, Свету, зажавшую между ног травника Семушкина, словно это был корень, дающий способность к полету, себя, соединенных с Надей и Светой в минетно-вагинальной групповухе, и то, как провожали эти фантомы взглядами мычащие коровы, блеющие овцы и сбивающие на затылок шапки ушанки пастухи с по-утесовски заброшенными на плечо бичами. Я всё это видел столь же отчетливо, как созерцал однажды сержанта Безбородько в одном кителе без штанов, впепперивающего свой одинокий торчок в задницу поставленного на четвереньки салаги, найденного потом повесившимся на похожим на металлический член дуле танка.
***
--Видите ли, -- начал вторую часть своей лекции профессор Розен. – У древних египтян существовало представление о том, что покойник не умирает, а как бы цепенеет в коме…
-- Кстати! – вставил Дыбин, как он вставлял и Наденьке Сергеевне и Свете, когда запирался с ними в своем кабинете для минета или вполне обычного секса с елозением сосков сотрудниц по текстухам наших передачек. – Водитель Дима – в коме…Скопин –без сознания и вряд ли выживет. Мы только что из приемного покоя…
--Так вот, -- продолжал египтолог. – В наше время человека считают мертвым, когда перестают функционировать внутренние органы. Древние египтяне относились к смерти совсем иначе…Они были уверены, что тысячелетний сон мертвых -- это всего лишь мгновенное путешествие во времени. Некоторые футурологи, опирающиеся на последние исследования археологов…В общем, --кашлянул профессор, поняв, что загнул слишком наукообразно.—Жрецы индейцев майя трепанировали черепа для того, чтобы изменить сознание. В Мексике, в пещерах пирамид майя найдена приборная доска космического корабля, она не могла быть изготовлена в прошлом, а как-то попала туда из будущего…
--Так-так!–подначивал подполковник.—Ну с переселениями душ, реинкарнациями все более менее нам ясно…С перемещениями во времени ещё разобраться надо, а вот оборотничество—каков его механизм? Или это легенды? И не более?
--Оборотничество–это сакральный опыт преимущественно славянских народов, -- сосредоточенно ответил ученый. – Как правило связанный с мрачными культами, вампиризмом, оживлением покойников, специальными заклинаниями и магическими знаками или симпатической магией подобия имен и действий…Скажем, в прошлом в землю ударил метеор. Это может вызвать цепь событий-подобий…
--К примеру?
--К примеру единообразные удары в висок, передающиеся по цепи времени, -- заставили меня насторожиться его слова. -–Если уподобить Землю голове, а то место, куда, предположим, ударил Сихотэ-Алинский болид, виску…Может пойти сигнал и в прошлое и в будущее. Все- таки –такая мощная сейсмическая подзарядка…
Мимо проехала машина, в кузове которой сидели взъерошенные проважальщики в последний путь. Морг функционировал – и никакие силы не могли оживить тех, кто туда попадал. И пока что только сидящий на заднем сидении нашего микроастобуса был тюкнут в висок, тела остальных повреждались совсем иными способами…
-- Так-так! – нервно повторил гэбист, опуская лишнее и думая о чем-то своем—И вы думаете, это возможно? Возможно соединение реинкорнации с оборотничеством? Восточного язычества с западным и слияние их с христианством…
--Манихеи, катары, гностики считали, что -- да, но жестоко за это поплатились…Инквизиция…
-- Ну а масоны? – задал припасенный напоследок вопрос иезуит века атомных и орбитальных станций.
-- Масоны—тоже, -- смешался Розен. – Но это не по моей специальности…
--Ну, мы еще увидимся! – оскалился таинственный подполковник. – А пока – спасибо за популяризацию новейших научных идей, -- по-шутовски склонил он голову и я опять увидел, что его руки в перчатках –это когти, распахнувшиеся полы пальто—крылья, а склоненная голова –это голова огромного ворона готового клюнуть.
Из записок своеручных записок опального розенкрейцера фон Розена
Я завещал отцу Константину похоронить себя в одной могиле с Сахате –Алунь. Я прожил уже даже дольше славного основателя нашего ордена Христиана Розенкрейца, а он упокоился на сто пятидесятом году земного путешествия в бренном теле не потому, что его одолели хвори, а от того, что устал жить. С помощью созданной нами с Хансом Штоффманом perpetuum mobile temporus я смог побывать и в Аравии времен крестовых походов, и встретиться с самим Гермесом Трисмигистом. Стоило Хансу сфокусировать на мне луч нашей чудесной машины, как мои подобия беспрепятственно проникали и в прошлое, и в будущее. Причем мое сознание не утрачивало связи с моими двойниками. Во снах и наяву мне открывались картины их путешествий, а порой мы как бы менялись местами, и поэтому я мог собственными руками прикоснуться к стенам храмов и побывать у алтарей святилищ всех вер. Я участвовал в опьяненных козлиными гимнами Диониса оргиях Элефсина, я помогал жрецам бальзамировать мумии во времена Эхнатона, я участвовал в кровавых жертвоприношениях Кетцалькоатлю и друидических ритуалах. И даже спас от жертвенного ножа дочь вождя маисков, посветившую меня в тайны пришельцев. Я сквозил по временам меняя веры и обличия. Больше всего мне нравилось бывать на студенческих пирушках. Поэтому я снова и снова возвращался к друзьям-бурсакам в Гейдельберг, по кривым улочкам которого мы бродили пьяными ватагами, наводя ужас на обывателей. Чтобы снова и снова пережить обряд посвящения в студенты, я курсировал между Гейдельбергом, Гёттенгеном, Лейпцигом, Марбургом и Кёнигсбергом. И везде встречал весёлых и жизнерадостных единомышленников. Очертя голову, я бросался в бурсацкие забавы. Лечь в круг голова к голове, чтобы видеть готические своды аудитории, где потом чопорный профессор в похожем на барана парике и очках-кругляшках читал нам лекции, принять постриг гигантскими ножницами, быть причесанным циклопическим гребнем, побритым ужасающе огромной деревянной бритвою ради того, чтобы заполучить право красоваться на улочках университетского городка в ботфортах со шпорами, шляпой на голове, тростью в руке и трубкою в зубах ухмыляющегося рта всезнайки - что может быть прекраснее? А особенно право тратить звонкие монеты на дружеские попойки, когда вино и пиво льется рекой, а карпы в пруду загородного мельника так и просятся на сковороду! Эх, Гейделбегские пирушки! С пивом, горою крепко соленых креветок, блюдами из осьминогов, бранью и враньем вернувшейся из дальних плаваний матросни! Не в них ли вызрели наши с тобой, Ханс идеи путешествия во времени? Не тогда ли, упав головою в блюдо с морской капустой ты, подобно Ньютону от удара яблока по голове, прозрел? Ты так усердствовал, чтобы стать любимой Лисицей Старого Бурша, что не щадил своего кошелька. И ты мог прозреть прозрачнотелых сильфов в кружке пива, ундин и наяд в портовых шлюхах, а зеленовато – скользких саламандр в закусках из морской снеди. Тогда-то и явилась на свет твоя теория о вечной борьбе … В ту же пору ты обрел и тайное знание о зловредных Tempus Killers…Убийцах Времени.
Подняв голову из блюда с недоеденными дарами последнего отлива(когда подводило живот, мы ходили по брегу и собирали, что Нептун послал) и отлепив от щеки устрицу, ты увидел, как пятеро тяжело вооруженных ландскнехтов ворвались в погребок, чтобы сграбастать одного из наших собутыльников, за то, что он принадлежал к ордену Розы и Креста. Это ты, Ханс, превзойдя самого просветленного мистика из пастухов сапожников Якова Бёме, первым дотумкал, что оборудованный для посвящения в рыцари креста храм и есть стартовая площадка для преремещений во времени. Это удалось тебе лишь потому, что ты первым увидел их, для чего-то передающих нам это тайное знание. Для его получения не нужно было в поисках апокрифа, запечатленного на папирусных листах золотыми буквами раскапывать могилу нашего Учителя , чтобы прочесть на саркофаге «Вернусь через 120 лет», как это сделал один нарушивший клятву болван. И чему было удивляться, войдя в гробницу и открыв, что это залитый светом алтарь, хотя в подземелье не проникало ни луча света? Ведь mobile temporus работала! И её лучи не нуждались в солнечной подсветке. Ты, Ханс, стал истинным розенкрейцером не потому, что не чувствовал ни голода, ни холода, ни старости, а потому что увидел их в момент посвящения. То, что внешне выглядело как зал обтянутый зеленым бархатом, было пространство удерживаемое уэнгами от всепоглащающего вторжения гургов. Что с того, что разгласитель наших тайн Габриэль Гранде с своих «Скрытнейших тайнах природы» разболтал о загадках вечного движения, секретах превращения металлов и даже описал лекарство –панацею от всех болезней! Что толку в озарениях Великого Сапожника, так и не увидевшего при жизни своих книг? Какой прок в исканиях оксфордского сноба Роберта Флуда-практикующего врача, кафедрального философа, резонера и занудного мистика? Ты увидел, что посвящающие тебя занимаются пустыми манипуляциями, что они не понимают предметов, с которыми обращаются лишь потому, что ты не был ни догматиком, ни флегматиком, а был веселым, ехидным бурсаком, готовым свернуть челюсть или треснуть по лбу тростью любому, кто посягнул бы на истину. Да, ты опустился на колени перед Мастером в фартуке и с палочкой из слоновой кости в руке. Да, Крестный Отец стоял со шпагой и произнес: «Убить тело, чтобы очистить дух!» Да, перед этим ты прошел сквозь зал, где на пьедестале , к которому вели семь ступенек ты увидел священный Сферос - два составленных воедино хрустальных полушария , символизирующих свет и тьму. Ты не мог не обратить внимания и на рубин на зеленом сукне стола и на необычной формы канделябры. Линзы, называемые девятью стаканами, символизирующими мужские и женские качества и золотые флюгеры-улавливатели эфира лежали здесь же. Все остальные предметы-жаровня, круг, салфетка были совершенно лишними. А тем более шутовские ужимки со шпагой, пером, чернилами, бумагой, печатью. Даже сквозь повязку на глазах ты увидел второй экземпляр mobile temporus в разобранном виде, ведь ты обладал даром ясновидцения! А для того, чтобы нам можно было вернуться из Германии XVII века в Россию XVIII, в избушку в деревне Чум Аки, где мы проводили главную часть нашего эксперимента, нам не нужны были ни дурацкая печать, ни идиотская красная лента ни остальная бутафория, среди которой пребывала в разобранном виде реквизированная у нас машина времени. Горе-масоны не знали как с нею обходиться и довольствовались тем, что подобно крыловской обезьяне с очками, то нюхающей то нанизающей оптические приборы на хвост, устраивали с ними таинственные обряды. Они делали это в силу того, что захваченный ими прибор связывали со смутными легендами о вызывании духов. Как это делал Мартин Лютер, когда, корпя над своим учением в Варбугском замке на живописной горе близ Эйзенаха, запустил чернильницей в черта. Тюрингский святоша, предписаниям которого о божественном помазании успеха в земной жизни была движима упьедесталившася подобно скульптуре римской волчицы на Российском престоле Ангальт-Церберша! Запустив начиненным фиолетовой жидкостью снарядом в Князя Тьмы, ты промахнулся! А вот Ханс, которому уже подсовывали для подписания бумагу с готическими каракулями –не сплоховал. Чернильницей по лбу Великого Мастера(это был усердно внедряющийся в наш орден, свято верующий в ведьм, инкубов и суккубов иезуит) так, что жижа потекла по морде и заляпала весь фартук, шпагой – в толстенное брюхо Крестного отца(мастера палача, который в самой последней, скрытой за зеленым бархатом комнатой прятал свои щипцы для вырывания языков и испанские сапоги для выжимания признаний). Ты, Ханс, добивал «братьев» (инквизиторов, оборудовавших эту ловушку для уничтожения братства Розы и Креста) кого шпагой, кого семисвечником, когда ворвавшись, я помог тебе прикончить похитителей нашего аппарата. Ты неплохо фехтовал. Да и уроки полученные тобою во время службы гардемарином не пропали даром. Когда ты завязывал узлы скатерти с деталями аппарата, а я намеревался запихать Сферос за пазуху, в псевдохрам ворвались еще пятеро. Это были они повсюдй висевшие у нас на хвосте Убийцы Времени, на которых лежала роль зачищать всё что связано с возможностями прорицания и ясновидения. Они были в тяжелом снаряжении ланскнехтов и дело казалось безнадежным. Но ты не растерялся. С небывалым проворством ты успел сунуть в узел руку, выхватить оттуда одну из линз и, поймав в неё огонь от одного из всё ещё освещающих поле боя канделябров, навести луч на хрустальный Сферос в моих руках. Не зря ты слушал лекции самого Гюйенса, ты точно рассчитал траекторию луча. Преломясь в Сферосе, он упал на ландскнехтов - и они испарились. Ты переместил их во времени. И хотя при неполной укомплектовке прибора это означало, что они отодвинуты от сего момента на какие-то минуты, мы успели выбежать из подземелья, вскочить на коней –и поминай как звали!
И вот пришло время ложиться в гроб. Рака с телом моей вечно юной Сихате –Алунь уже стояла в моей избе. Я не строил усыпальниц на манер фараонов или даже нашего Учителя. Я знал – это тело всё равно истлеет, а благодаря поддержанию работы изобретенного нами с Хансом прибора, я буду жить вечно. Жили мы с Сахате-Алунь по-простому, казны не копили. Перед тем, как уложить мою шаманку в простой гроб из сосновых досок, я обмыл её водой из кристальной чистой Туйлы, обрядил в одежду с оберёгами. Под голову я подложил ей ее бубен, с которым она не расставалась до последнего. Моя Белая Шаманка вступила в бой с Черным Шаманом – и во время путешествия по нижнему миру он, явившись туда в виде черной собаки и ворона, настерзал Сихате-Алунь и пожрал её эон. Мой гроб тоже был готов. Он стоял у стены и сильно пах сосновой смолой. Я весь день стругал его в сарае. Я сел за стол, чтобы дописать последние страницы своего послания, когда, скрипнув дверьми, в избу зашел отец Константин, и осенив себя крестным знамением, спросил:
- Собираешься?
- Собираюсь! – оторвался я от своих записок, и увидел что вслед за священником в распахнутые двери вбежал черный, как смоль, пес и влетел ворон. Откуда ни возьмись роем налетели мухи…
***
Я шёл по улице Советской. Засиделся в библиотеке среди филологинь-щебетуний. Спина затекла. Ноги занемели. Ну не ждать же троллейбуса как у моря погоды. Поиски мои оказались не напрасны. Хотя искал одно-нашёл другое. Выписав по каталогу томик Якова Бёме и взявшись штудировать сочинение о тайнах зла, свободе воли и предопределении, я неожиданно наткнулся на вложенные в томик листки записок фон Розена. Неужели Миша Савкин приходил в библиотеку, брал эту же книгу, чтобы разобраться о каком-таком Бёме( он был в этом ни бе ни ме) идет речь в добытых им записках – и вложив в книжку бесценные страницы инкунабулы забыл о них? Эти страницы буквально прилипли к рукам и, не афишируя совершаемого, я потихоньку справадил их в карман пиджака. Отчаливаю я от вестибюля библиотеки имени классика, от стекляшки его, за которой—ввысь по ступеням среди кадок с пальмами и каталогов—мудрость веков. Вышагиваю, миновав перекрёсток возле домжура, размышляю о сказанном Розеном, наивно раздумывая о том – отчего это Дыбин с подполковником Черновым неразлучны? А из кармана будто бы кто-то голосом фон Розена нашептывает: «Так это же и есть те двое инквизитор –иезуит и мастер палач, которых мы отделали в Геттингене!» А почему бы и не они?! Как только они упаковались в «Волгу» – все слушатели «лекции» египтолога Розена, включая старушку с клюшкой и окровавленной перчаткой на левой руке, уже отъевшей половину колбасы по пути от перекрестка до морга и бурятских кровей паренька-очкарика с ленновской гривой волос(только потом я понял, что это и был сам Леннон), разбрелись.
Покатились дальше ртутные шарики-человеки, чтобы, просачиваясь сквозь щели и поры земли дотечь до самой её сердцевины, куда устремляются все, оседлавшие метелки взрывов ведьмы, уносящие с собой всех насильственно сгинувших. Экскаваторщик – витринным экспонатом для музейного раздела «Неандертальцы» влез за стекло рокочущей машины, на которой он уже въехал в будущее, где вокруг него ходили яйцеголовые, зеркальноглазые существа с рудиментами прозрачных крылышек за плечами и показывали пальцами: во какое диво! Мы, оставив в нарытой экскаватором глине опустошенную бутылку, довезли тело Миши до морга, сдали его в разделочную, обрадованному свеженькому, перспективному для донорства трупу мяснику в белом халате с плохо отстиранными буроватыми пятнышками вместо орденов на груди – и тоже растеклись. А отделившиеся от Дыбина и подполковника в момент их загрузки в «Волгу» два грязнокрылых ворона всё ещё нарезали круги, озирая сверху и морг, и облбольницу, и кубик студии кинохроники, и перекресток, и лепящиеся по берегу Тулки домишки, и березник на противоположном бугре...
Далеко видят два ворона. На четыре стороны света. На четыре стороны времени. Видят они и профессора, несущего к мусорному баку ведро со спешно изорванными в клочки бумагами, и Семушкина, покупающего в овощном чеснок для усмирения неугомонных бегунчиков, и Толика, дожимающего одну из двух последних бутылок на кухне в то время, как жена, спит на диванчике под ковриком с замком, в котором она видит себя восседающей на троне королевой в окружении рыцарей, и её ноги, превращаясь в змей обвивают их всех сразу. Видят вороны и Серегу, припавшего к булькающему радиоголосами приемничку, и меня, идущего мимо забора строящегося музея Рериха в сторону Дома под часами, где в поднебесье секундная стрелка делает перескок в будущее, утаскивая за собою вперед ещё на одно мгновение весь этот заставленный шедеврами Крячкова город вместе с его мостами, кубами домов, похожими на египеткие храмы цехами, идолами металлических мостов-мастодонтов и минаретами ТЭЦов….
Вот она, Алиса, в телефонной будке, как спящая красавица в хрустальном гробу, ещё не спознавшаяся с повадками Шалтай-Балтая.
Прижав к щеке пластмассовую гантель, она занимается словесной гимнастикой. Как же так она смогла обогнать меня? Ведь только что я покинул её, оставив в светлых библиотечных чертогах склонившейся над «Бхагават-Гитой». «В момент смерти сознание, созданное человеком на протяжении его жизни, переносит его в следующее тело».
-- Алло! Это Харе Кришна? -- доносится до меня из телефонной будки на другой стороне улицы.—Да, да. Он все ещё здесь. Не отлетел. Готовится к воплощению. Пока что воплотился в тополь рядом с этой телефонной будкой...
Улица совершенно пустынна. Ни людей. Ни машин. Устремляюсь на другую сторону. Странно. Этот перекресток как две капли воды похож на тот, где мы вчера подбирали Савкина. Словно кто-то взял и совместил улицы, находящиеся в разных концах города. Так бывает, когда встречаются стрелки на часах. Нет сомнения – перекресток тот же. Только антураж другой. Вот— уже вправленный на место бордюр. Когда мы примчались забирать Савкина, он был вывихнут и торчал наподобие гранитного обелиска. Вот— потоптанный зеваками газон. Вот канализационный колодец, из которого выскочил змей с рзинутой зловонной пастью. А вот ещё копошащиеся на канализационной крышке черви. А пса уже упаковал в полиэтиленовый мешок египтолог и взваливает его на плечо, как дед мороз куль с подарками. Впрочем, и здесь могло совсем недавно произойти аналогичное вчерашнему ДТП. Да и собаку могли сбить. Той же породы. А могло статься и такое, что сразу на всех перекрестках этого замороченного города в один момент сбило по Михаилу. Само собой были перед этим и погибшая собака, и девочка с сачком, и мухи, и мотылек…
Подбегаю к будке. Она пуста! Пластмассовая гантель телефонной трубки болтается, покачиваясь, на шнуре. Корявый тополь в складках коры которого различима ухмыляющаяся физиономия Савкина, роняет вощеный желтый лист. Из ствола дерева выходит Миша. Он во всегдашнем своем прикиде.
--Ты ж умер, Миша! – говорю я ему.
--Да кто тебе сказал! – ковыряет он зубочисткой в выпадающей челюсти. –Я только что из домжура! Там поминали одного коллегу. Не тебя ли? Ты-то откуда? Не с того ли света?
--С какого – с того? Не дури, Михаил!
--А мы и не дурим! Мы как раз тебя и поджидаем! – раздается голос у самого уха.
-- Давайте, ребята! – подает команду Миша. – А то здесь ошибочка вышла!
И уже напирает на меня веселенький такой, говорливый кодляк, валит наземь, на газон, под тополь, из которого вышел Миша. Тут же у них и свежеструганный, пахнущий хвоей гроб. И вот уже—укладывают, уговаривая распрямить коленки. И все у них, у друзей, приспособлено. И инструмент столярный. И гвозди с молотком в переносном ящичке с ручкой. И оркестрик уже пукает, козлит и дребезжит тарелками под смешочки. И веночки из пользованных банных веников наготове «Дорогому другу и сослуживцу». И затаривают они меня в гроб и прут по улице Советской, кавеэня, остря, фельетоня.
-- Ну как ты там, жмурик!?
- За что?
-А за то, что не надо вырывать страниц из библиотечных книг! Эта библиотека носит имя Федора Михайловича Достоевского, а ты…
- Я не вырывал!
-Но своровал! И потом –это что?
Перед глазами тяжеловесной ночной бабочкой порхал томик Бёме с вырванными станицами в виде пилообразного края остатка ампутации великих мыслей на развороте…
- Это подлог!
- А вот и улика! –выхватил из моего кармана несколько страничек Миша.- Так что заслужил наказание на полную катушку...
Эти слова он орет уже в смыкающуюся щель домовины в которую я вижу – на листках в самом деле не витиеватые вензеля каллиграфического почерка фон Розена, а типографский шрифт.
Я выбиваю ногами приколоченную уже напрочно крышку, срывая её с гвоздей. Лезу из домовины на свет, на свежий воздух, задыхаясь от хвойной вони. Но белохалатная команда, хлопоча, укладывает меня назад. И опять делают они мне темную, используя деревянное покрывало. И особенно старается красавчик с усиками, похожий на Эдгара По:
-- Уж ты ложись, голубчик, мы ведь так, понарошку—щас на грузовичок и в ямку, да не дергайся ты, у нас все хорошо, ну хош вот—мирру, ладану тебе, пощитайте—приход-расход—почем там мирро у нас? Ну, там мумифицирующий матерьял. Корпия. Вата. Нитки для шитья брюшного разреза. А как же без них! Это не дорого! Ты тут по взаиморасчету можешь донорской почкой рассчитаться! От мозгов кой-чо у нас за валюту хорошо идет. Сетчатка у тебя в глазу ништяк! Потянет рассчитаться за услуги, если чё! Тут край как одному шишке сетчатку надо! А она у тебя ка-а-ак раз нужного колеру—гал-лубенькая! Впросинь! Все-все по взаиморасчету! Тут ведь у нас кооператив. Саваны - из финикийского полотна. Золотые листы—вобмот. Саркофаги Тутанхамона из папье-маше, подмалеванные так, что от взаправдишных не отличишь. Да не дерись ты, неблагодарный! Вот неугомонный! А! Не лежится ему. Мы ж тебя потом опять откопаем. Вы-ы-рыем – не беспокойсь! Произведем эксгумацию. Да ты сам, парень, выскребешься—ты ж вон упорный какой! Это у нас хохма такая—закопаем-откопаем, закопаем-откопаем...Все понарошку...
-- Врете! Врете! Не понарошку! Насовсем это! Насовсе-е-ем!
--Ты, чувак, сказано—лежи. А то мы тебя, как Владимира Семеновича! Как Игореху Талькова! Как Юрика Митрофанова! Недогляд с ним вышел. Закопали. А откопать... будешь ножонками сучить—мы тебе и алкоголь, и пистоль, и петлю, и рак—все по правде спроворим—сыграешь в ящик-то!
Рассказанное К. Лученкова о первой встрече с Чучельником во время мальчишника в «Пятихатке»
-- Позвольте–ка, молодые люди!—склоняется надо мной Чучельник со скальпелем со стола, на котором он только что препарировал тушки птиц. Рядом маячит лицо Египтолога. Оба в белых колпаках. – Он несомненно в коме. Поэтому провести еще одну трепанацию вполне, знаете ли, уместно, -- доносится тот же голос.—Может быть, улучшим параметры…
Приподнимая голову и вращая глазами, я вижу, что на мне сверкающий скафандр астронавта, я помещен под прозрачным пластиковым колпаком, к моему лицу подведена дыхательная хреновина с хоботом. Я плаваю в зеленоватом растворе. От меня во все стороны идут провода, сбоку, сквозь прозрачный купол видна приборная доска с мигалками лампочек, экран осцилогрофа. Ба! Вот так сюрприз! В медсестре следящей за зелененькой «пилкой» энцифалограммы я узнаю одну из виденных мною на перекрестке дам, направлявшихся с Мишой и Скопиным на пикник в Бугринку. Одна рыжая, зеленоглазая. Чертовски хороша. Вторая, та самая, что хромала по газону на сломанном каблуке, брюнетка с семитическими глазами, вставив руки в резиновые рукава, вонзает шприц мне в руку прямо сквозь одежду. Лицо египетской царицы. Жирно подведенные влажные глаза. Обильно напомаженные губы. Кобра оторвавшая голову от обруча, охватывающего вороново крыло волос.
--Баю-басеньки! – посылает она мне воздушный поцелуй левой, вынутой из окровавленной перчатки ладошкой и я вижу, как загибаются на пальцах когти --и узнаю в ней ужасную старуху с обложки битловского альбома. Ну а вторая медсестра -- никто иная, как Девочка с Сачком. А Чучельник – зловеще ухмыляющися Мальчик с двумя машинками в руках, колёсиками которых он елозит по поверхности саркофага. А египтолог – тряпичный клоун. Но мгновение – и нет ни старухи, ни девочки, ни сачка – всё это, слившись в один пульсирующий, ветвящийся глазастыми жгутами-щупальцами ком, зеленея, откатывается в сторону пульта. Без сомнения, это та же самая тварь, что всосала меня липким дыхалом в афганской пустыне возле кишлака. Я чувствую, как летающая лаборатория, в которую меня затащили, способные менять обличия гадкие, липкие существа вибрирует, разгоняясь. Её траектория – совпадает с траекторией падения Сихате-алинтского болида.
Итак. Я под колпаком! В банке с дырочками. В сработанном из пластичного хрусталя летательном аппарате! А вон там, около стеночки в накинутом на плечи халатике поверх джинсовой курточки--кто? С отдутым яблоками-апельсинами целлофановым пакетом. На пакете отпечатаны Леннон и Йоко Оно. Это в честь двадцатилетия гибели ливерпульца, заявившего, что он популярнее самого Христа. Какой же теперь год? У Йоко и Леннона сильно покореженные содержимым пакета лица. Рядом с посетителем от профсоюза -девочка. В одной руке у неё коробка с мотыльками, видными сквозь прозрачный целлофан, хотя, скорее всего это обычная коробка с шоколадными конфетами. В другой руке у нее сачок, хотя наиболее вероятно, что это мухобойка. В палате откуда-то берется очень много мух, поэтому приходится с ними расправляться. Парень в халате вынимает из пакета яблоко. Из-за этого стекло круглых очков Леннона проваливается в глазницу. Парень показывает, как нужно кусать этот предмет из натюрморта в классе, куда еще не ворвался Посланец со своей шоблой громил-бандюганов. Парень жестикулирует. Делает тайные знаки. Так это же тоже Я! Так кто же Я? Водитель Дима? Или Костя Лученков? Воспользовавшись тем, что опять сформировавшийся в шотенку и брюнетку по-лягушачьи слизистый ком занялся обследованием выползающего из самописца плоского бумажного глиста, Я–второй подхожу ко мне –первому и смотрю сквозь стекло на распростертое тело. Невидящие глаза открыты. Опутанная проводами-антеннками бритая голова, с многочисленными шрамами. Разноцветный серпантин вьющихся проводов. Нашлепки датчиков. Человек-елочка. Зеленовато-бледный. Живой покойник. Едва живой. Алиса стоит у моего плеча. Дышит в ухо. Навалилась на меня через коробку шоколадных конфет. Слышу, как бухает её сердце, гулкий звук усиливается пустотой коробки: теперь конфеты кладут так, как покойников в не по размерам большой гроб. Есть поверье: если жмурик в гробу хлябает—жди ещё одного покойника. Уже двадцать лет, как мы ходим сюда с передачками, медсестры перетирают все это на пюре и, изготавливая для находящегося в коме нечто вроде пищи космонавтов, вводят смесь в рот коматозника через трубку. Может быть, он опять скажет что-нибудь? Как тогда. Когда после передачи информации, выйдя из НИИЭТО, и суну руку в карман, я обнаружил в нем толстую пачечку страниц с новыми откровениями фон Розена. Его каллиграфический почерк я не мог спутать ни с каким другим. Это все-таки была каким-то образом материализовавшаяся в моем кармане часть его послания потомкам, а не вырванная из томика Якова Бёме глава, за кражу которой меня отчитал на перекрестке возле домжура сумасшедший библиотечный сильф и, сделав это, вошел в тополь. Но как-то же умудрился находящийся в саркофаге передать это послание? Тайком от медсестер. И этих двоих, чьи лица мне постоянно кого-то напоминают. Они вышли покурить под пальмой в коридоре. И вот губы разлепляются и начинают шевелиться. Алиса читает по губам. Она преподает в школе глухонемых. А я заранее запускаю руку в карман –и чувствую как в руке, шевелясь, набухают живые страницы.
--Опять скачок в энцефалограмме! – воспрянула с вращающегося стульчика огневолосая медсестра. – Он выходит из комы! Лечу звать Розена и Хранителя Времени…
Египетская царица склоняется к саркофагу, словно желая возлечь рядом с бездыханным фараоном.
Синеватые губы шевелятся. Алиса читает, запоминая…Все. Сеанс передачи информации из будущего закончен. Оставив на тумбочке пакет, мы выходим. Навстречу на крыльях распахнувшегося халатика летит огневолосая. Под халатиком ничего, кроме швабры из угла в палате. На ней она и летит. Следом Чучельник и Египтолог.
--Вы думаете, он опять блуждал во времени?— отбрасывает Розен недокуренную «беломорину» в кадку с пальмой.
-- Думаю—да. Ведь он же, как и мы с вами—вечный…
--Что он сказал? -- хватаю я за руку Алису, стискивая в кармане шевелящиеся страницы, когда эти три инфернальных вихря, пронесясь мимо, исчезают в конце коридора.
-- На этот раз он сказал, что ты-и он –одно целое. И ты должен верить. И что когда машина подорвалась на мине в Панджшере, в «уазике» кроме него и комбата были генерал и две санитарки…И что это те же санитарки, которые следят за ним, то есть за вами, все эти годы. Вы периодически обмениваетесь сознанием. Его сознание претекает в твое, а твое в его. Ещё в эти претекания вмешивается Джон Леннон, за два года до этого застреленный у отеля «Дакота». Вполне возможно он со своими пятью дырками навылет лежит под таким же саркофагом в клинике … , и закоммутирован с НИИЭТО через компьютерную сеть. Ещё он сказал, что Чучельник и Египтолог – инкорнации …Больше он ничего не сказал…
--Так что же выходит – я и Костя , и сержант Дима? Я лежу там—и хожу с тобою, ношу сам себе в больницу передачки?
--Выходит так, --потупилась Алиса. Вспомни улыбку Чеширского Кота и ты поймешь, что они могут еще и не такое! И я окончательно убедился, что это слегка повзрослевшая Девочка с Сачком, всё ещё до конца не осознающая своей роли в этом хитросплетении судеб.
Мы выходили из стеклянных дверей облбольницы. Я пытался переварить послания этих лет, переданные мне через Алису находящимся в коме. Он сообщал мне и о том, что мы с ним сражались и в Герате, в отряде Александра Македонского, и совершали полет на Планету Цветов, и были буддийскими монахами, и осваивали Сибирь, и состояли на службе в императорской гвардии, и проделывали головокружительные скачки в будущее, где нам приходилось участвовать в войне прозрачнокрылых уэнгов с захватившими Землю скользко-слизистыми трансформантами гургами.
Размышляя над всем этим, я стою и смотрю, как из резко затормозившего черного джипа, выскакивает экс-подполковник КГБ, банкир Чернов, и прижимая мобильник, к уху, возносится черным вороном на третий этаж палаты, где снова оборачивается в банкира-спонсора увлекательного медицинского эксперимента. Из подъезжающих машин вытаскивали треноги кинокамер, слеталась жужжащая стая журналистов. И мы свернули за угол…Да. Я -то свернул. А вот Алена… Ее от меня отсек рой несущихся на запах сенсации репортеских мух. И вот…Опять тот же кодляк. И опять халатненькие-прибелохалатненькие, хватают, вяжут в смирительную рубашку, обмотав, запеленав длиннющими рукавами, укладывают в саркофаг, обкладывают позлащенным картоном, заколачивают—и вот уже комки, комки по крышке стучат, колотят под жалобный женский голос трубы.
-- Не-ет! Не-ее!
--Ты чо! Ты чо орешь-то! -- трясет меня за плечо Надежда Сергеевна.
-- Фу ты! Уснул. Уснул прямо за столом!
Отлепив от щеки страничку своего неоконченного рассказа, я положил её поверх похожей на цветное крылышко мотылька страницы молодежного журнала, где в честь приближающейся двухлетней годовщины со дня роковой смерти Джона Леннона 8 декабря 1980 года была помещена крошечная заметка. Эта заметулька-крохотулька заинтересовала меня, заядлого битломана ещё и тем, что как-то перекликалась с изображением обложки битловского диска над моим кораблем сноведений – редакциооным столом. Как раз перед тем как отрубиться, я читал этот журнальчик, не предвидя никакой связи между смертями великого битла и вполне заурядного репортера-графомана из глуховатой сибирской провинции. Совпадение было лишь в числе 8, которое некоторые нумерологи связывают с бесконечностью, а для нас оно означало, что как раз накануне по главной улице Столицесибирска проползла чешуящаяся портретами бровастых дядек на струганных палках, зябкая демонстрация. Инфернальная, прячущееся в конализационных коллекторах тварь, протиснувшись сквозь трубы подземной реки Каменки, выпозла наружу и плюхнулась в Обь. Ее голова появилась на срезе набережной как раз в тот момент, когда мы с Алисой, имея обыкновение прогуливаться от библиотеки до берега Оби, смотрели вслед удаляющемуся под арки моста катеру на подводных крыльях. И тогда я понял – существами какой расы я был пленен, помещен в капсулу и отправлен в звездную Тьмутатаркань. Мне ясно стало во что переродились милые мордашки инопланетян из импортных журналов, выдавленных чьей-то рукой из непрочных и уязвимых , как кухонная посуда в семье, где нет лада, летающих тарелок на нашу грешную землю подобно содержимым устриц из скорлупы.
Выпраставшиеся из канализации мощные кольца упали в воду, поднимая фонтаны брызг. Распахнутая пасть. Тонущий в образованном движениями водовороте рыбак с перевернутой надувной лодки. А мгновение до того его дергающая ногами и руками фигурка, подброшенная ввысь мощным ударом хвоста. Перебросив голову на набережную, змей стал выползать на асфальт и сливаться с движущимися по улице Фабричной колоннами.
Зрелище было не из приятных: удав, заглатывал кролика и, сделав это, распадался на сутулые фигурки демонстрантов. Вытягиваясь из реки, тело гада раздвоилось обтекая здание речного вокзала и снова соединилось воедино. Идущие в колоннах люди не замечали, что они составляют мышечные дольки извивающегося по асфальту червя. Нас с Аленой подхватило, потащило, поволокло – мы вышагивали среди идущих плечо к плечу.
--Ты чё такой хмурый? – обратился ко мне сосед по колонне, наяривающий на гармошке. В нем я узнал Мишу Савкина. На его голове вместо шляпы красовалась волчья голова с оскаленной пастью. На плечи были небрежно наброшены две когтистые лапы. По земле волочился хвост.
-- Что это?
--Да вот хороним героического Первопроходца, соратника Ермака Тимофевича, казачка нашего незабвенного. Его нетленные мощи обретены недавно и теперь после освящения в соборе, будут покоиться в Центральном Подземном Некрополе Столицесибирска, неподалеку от того места, где…Сам знаешь…Вместе с этим гробом там будет установлена рака с мощами преподобного Константина, убиенного язычниками… Из-за его плеча выглянули две знакомые мне по событиям на перекрестке девицы с высушенными головами щук на головах вместо шляпок на резинках. Девицы улыбались. Щучьи головы скалили остренькие зубки топорщили жабры и таращились. Я почувствовал себя мальком, которого вот- вот могут заглотить.
Но теперь меня не тащило в даль проспекта потоком демонстрантов. Теперь, вынырнув из сна, я мог облегченно вздохнуть, а то сдавленный человеческими телами, влекомыми вниз ступенями эскалатора вслед за двумя хрустальными гробами в одном из которых просматривался витязь в кольчужке, в другом -- монах в рясе, я прямо-таки не мог продохнуть. Алису от меня оттеснило и, жестикулируя ей, я пытался пробиться к малиновой подушечке, на которой сиял усыпанный самоцветными каменьями серебряный крест отшельника. Давя друг друга, столицесибирцы стремились приложиться к святыне и в этой колыхающейся толпе я увидел девочку с сачком, её мамашу, и ленноноподобного очкарика-интеллигента с места происшествия. В плывущем над головами прозрачном футляре сверкала кривая сабля Первопроходца – к ней тоже тянулись жадные руки. Особенно усердствовали ветеран ВОВ и гаишник, который пытался дотянуться до чудотворной реликвии полосатым жезлом, но пять спецназовцев, пробивая себе путь каратистскими ударами продолжала нести святыню в сторону зияющего над ступенями станции Сибирской туннеля. Перила. Скифский идол на мраморе. Олени, птицы, кажется, вороны.
Я совсем проснулся и понимал, что это давка в подземелье –греза и не более того.