Лежать мне было тепло. Постепенно просыпаясь, в тело чувствительно втискивалась боль. Хотелось повернуться, чтобы из-за неудобной позы она прошла. Я на это сильно рассчитывал. Однако, попытка повернуться, вызывала новые уколы неприятных ощущений где-то в районе рёбер. Что же мне такое снилось, что я умудрился до боли отлежать всё тело? Можно попробовать вспомнить прошедший сон, но логика не срабатывала. Не получалось восстановить в памяти те минуты, когда я ложился в постель. А и правда, когда я совершал обряд отхода ко сну? Ну-ка, ну-ка, давай по порядку. Итак. Я стоял на станции под… Ельней. Стоп. Ельня – это не то… под Ельней во время войны было большое танковое сражение, а я был у… не помню. Название начинается на «Е». По-моему. Ладно, потом вспомню. Что дальше? Дальше появились «Жигули», остановились немного впереди, и водитель запросил семьсот рублей за доставку до…. Марку машины помню, а название городов пропало из памяти. Я же ехал в… здорово! Теперь меня можно использовать, как деталь для машины. Для экстренного торможения. Немного стукнуть и торможение насмерть! Я же помню, что ехал я туда, до куда оставалось семь километров. На дорожном указателе было написано: « 7 км до…» нет, не так. Цифры стояли не на первом месте. Сначала было написано слово «Ващановка». Именно! Ехал я в Ващановку и ехал из Еланцев! Я же помню, что начинается на «Е»! Так что, дорогой автопром, ищи себе другие тормоза, я – пас. И что было дальше? Я рассчитался, сел в машину на заднее сидение и мы поехали. Водитель много болтал, радио пело бурятскую музыку и мы перевернулись. Так это я в аварию попал! Точно-точно! Сначала были видны большие колёса какого-то грузовика, потом толчок и удар, потом мы слетели в кювет и перевернулись. Я вылез из машины и… и спать не ложился. Тогда где я?
Мне показалось, что я услышал хруст разрываемых ресниц – это я пытался открыть слипшиеся и закисшие веки.
К свету я привыкал постепенно. Едва прорвав дыру между веками одного глаза, серо-мутное пятно сразу же приклеилось к зрачку. С пятой попытки мне удалось расширить глазную амбразуру и определить, что это пятно является окном. А откуда в лесу окна? Я же оставался около машины… не мог же утащить меня медведь в свою берлогу с окнами?
Концентрация моего внимания сильно опережала сконцентрированность моего же зрения. Второй глаз проигнорировал команду «Открыть кингстоны». Нет, кингстоны это не в голове, это, вроде, на корабле. Хотя прямо сейчас не важно, где и у кого кингстоны и что они вообще такое, важно то, что первую часть команды глаз нагло не выполнил.
Поднять руку и помочь пальцами глазу что-то мешало. Кое-как приподняв голову и ощупав себя единственным работающим глазом, я определил, что мешает мне поднять руку обычное одеяло, заботливо подсунутое под меня. Это, выходит, я в больнице?
--Виктор Макарыч! Виктор Макарыч! Вот старый хрыч. Макарыч! Аварийный пришёл в себя.
Голова моя кое-как осилила крен в левую сторону. Женский голос, звучавший сверху и громко, принадлежал женщине в белом халате и с большим… кормовым отсеком. Так будет правильно назвать то, что я увидел практически на уровне моих глаз. Переползая взглядом от этого отсека вверх по спине и до самой до макушки с серо-коричневыми волосами, я окончательно убедился, что таки да, я в больнице и передо мной настоящая медсестра. Следом за пониманием моего местоположения массированно навалился больничный аромат.
В палате началось оживление. Скрип двери, шарканье подошвами тапочек без задников по линолеуму, звук передвигаемого стула и два вздоха. Первый издал садящийся на стул человек, а второй – собственно стул.
--Александра, не стоит впредь так громко проявлять свою радость. Давайте сюда тёплую воду и бинт. Спасибо, дальше я сам. Ступайте в манипуляционную. Там, на календаре, записан телефонный номер. Позвоните по нему и скажите, что пациент пришёл в себя.
--Виктор Макарыч, милиция через дорогу. Чего я буду ходить по отделению? Там возьми номер, иди в другой край звонить…. Никогда так не делали. Чего теперь-то выпендриваться?
--Александра! Когда вы к порядку привыкнете? Господи, делайте, как хотите.
Тяжёлой поступью неизбежного грядущего, Александра последовала в сторону входных, а в её случае выходных, дверей, оставив их открытыми.
--Ну-с, молодой человек, с возвращением! Сейчас я попробую вас умыть.
Влажная марля сняла пелену с одного глаза и открыла второй. Передо мной проявился пожилой врач, судя по фонендоскопу на шее и голосу, которым этот человек отдавал распоряжения Александре.
Такая же марлевая влажность немного оживила мои губы. Теперь я мог открыть рот и попробовать издать хоть какой-нибудь звук.
--Как чувствуете себя? Говорить можете? Если испытываете затруднения, то можете молчать.
Виктор Макарович начал снимать с меня одеяло, но замер, услышав грохот голоса Александры.
--Вовка! Вовка!
--Господи! – Виктор Макарович оставил в покое одеяло и, сокрушённо покачивая головой, прикрыл глаза.
--Вовка! Чего так долго ходишь? Передай племяннику, что аварийный очухался. Понял? И порезвее ходи!
Через несколько секунд тишины мы снова услышали Александру.
--Это он для тебя начальник. Ходи быстрее!
Пожилой доктор не двигался до тех пор, пока не затихли шаги Александры у моей кровати.
--Александра, ты через окно кричала?
--Да. Через окно. И уже вернулась. А иначе я бы только шла в манипуляционную. Через окно быстрее. А что? Что-то не так?
--Я устал об этом постоянно говорить. Помогите, лучше, снять одеяло с пациента.
К моему удивлению, сковывавшее меня полотнище с инвентарным номером, аккуратно переместилось с меня на спинку кровати.
Виктор Макарович послушал меня, посчитал пульс, прошёлся пальцами по костям и суставам и посмотрел мой язык.
--Где-то вы даже везунчик, доложу я вам. Одна гематома на щеке, три на рёбрах и шрам на предплечье. Царапины не в счёт. Я не удивлюсь, если у вас и сотрясения нет. Ваша матушка не говорила вам, что вы в рубашке….
--Здравия желаю!
--Ещё один…, - особенно тихо проговорил врач. Смирившись с таким неуважением к проводимым врачом процедурам, Виктор Макарович обратился ко мне. – Вы сможете сесть?
Не рывком, конечно, но и без посторонней помощи я согнулся до положения «сидя». Десятка полтора беспризорных светлячков радостно окружили меня, постепенно уменьшаясь числом и яркостью свечения. Когда последний из них улетучился, я, наконец-то, поднял руку и с удовольствием потёр глаза. Проведя дальнейшее ощупывание лица, я наткнулся на боль в увеличенной правой щеке.
--Каковы ощущения?
--Сотрясения, по-моему, точно нет. Не тошнит, голова не кружится, зрение… вроде нормальное….
--Вы уже говорить можете. Поздравляю! У вас был ушиб. Ничего серьёзного, как я и говорил. Два-три денька проведёте в покое, и вы снова в строю. А… вы точно всё помните? Я о причине попадания в больницу?
--Ехали в машине. Перевернулись….
--Всё-всё, достаточно. У вас будет и время, и возможность всё подробно вспомнить. Постепенно и не напрягаясь. Оставляю вас на нашу милицию. Выздоравливайте! Василий, пожалуйста, не более пяти минут, хорошо?
Теперь Виктор Макарович обращался уже к старшему лейтенанту, который с интересом пялился на меня. Или на мою распухшую щёку.
--Понял, доктор. Не в первый раз.
--Это меня и пугает….
Доктор поднялся со стула, на который тут же опустился милиционер. Говорить он начал только после того, как услышал условный сигнал, который ему подала закрывающаяся дверь.
--Корчавин, Василий Григорьевич, участковый. Это я позавчера ночью нашёл вас на месте аварии. Вам пока трудно говорить? Понимаю, не в первый раз, так сказать. До завтра, думаю, отдохнёте спокойненько, а потом попробуем восстановить картину ДТП. Или вы хотите сейчас?
Я отрицательно покачал головой. Отрицательно, но медленно. Какой-то этот участковый странный – или культурный, или хитрый. Меня даже пугала его вежливость. Но с другой стороны, чего мне его бояться? Я просто ехал как пассажир и просто вылез из перевёрнутой машины. Или он вежливо старается выяснить, почему я не вытащил тех двоих?
--Я так и думал, не в первый раз. Тогда все формальности подождут до завтра. А теперь – главное. Ваши документы основательно подгорели вместе с вашей курткой. Оно и понятно. Одним словом, я связался с вашим ведомством, и они подтвердили и ваш статус, и ваши полномочия. Я уже подготовил протокол о не возбуждении уголовного дела по поводу порчи удостоверения личности. Завтра принесу на подпись. А на обратную дорогу сделаю справку вместо удостоверения, это меня ваши попросили сделать. Так что в этом смысле, так сказать, порядок. Не в первый раз. Табельное оружие тоже в порядке. Оно у меня в сейфе. Или вы хотите получить его сейчас?
Я снова отрицательно покачал головой.
--Я так и думал. Тогда у меня всё. Если у вас ко мне нет вопросов, я пойду.
Участковый поднялся, застегнул китель и, немного подумав, сказал.
--Олег Ильич, ничего, что я так, по имени-отчеству? Или лучше по званию?
От последнего вопроса мне вообще расхотелось думать! Во всяком случае, при участковом. Слишком много интересного для меня случилось после сегодняшнего пробуждения, чтобы считать это всё правдой. Поэтому я решил поскорее избавиться от этого участкового и только тогда, в строгом одиночестве поразмышлять. На всякий случай я разрешил обращаться ко мне не по званию. А интересно, какое мне дали звание после удара о дерево?
--Если вы себя уже чувствуете, то может быть… за выздоровление? Коньяк – штука полезная, так сказать. Как породистое лекарство.
Коньяк, говоришь? А и в самом деле? Какой мне толк сидеть в одиночестве и пытаться выяснить, почему это я вдруг Олег Ильич и ещё со званием? И с табельным оружием? А через пару рюмок участковый расскажет ещё какую-то подробность из моей жизни? Лучше пьяному знать о себе всё, чем трезвому терзаться в неведении. Одним словом Олег Ильич дал добро.
Но стараться ни о чём не думать было невозможно. Тем более, когда после аварии узнаёшь о себе такие подробности. Итак. Что у нас образовалось на повестке дня до графы «разное»? У меня есть нечто непонятное и плохо понимаемое, а посему совершенно не приемлемое. Пока не вернулся участковый, надо попробовать сложить стройный и правильный гербарий из сухих фактов, полученных мною при моём же молчании. Лишний раз убеждаюсь в том, что молчать лучше, чем говорить. Итак, но уже под номером два. Я попал в больницу. Очень тонкое и даже болезненное наблюдение. Попал я сюда благодаря участковому, который позавчера вытащил меня… или он сказал «нашёл»? Не важно, как он назвал это действие – я в больнице я благодаря Василию Григорьевичу. А где ещё двое? Что-то мне сдаётся, что память моя всё-таки работает по графику и то видение, как травмировалась голова водителя, не есть следствием моей отключки более чем на сутки, а есть правдой. Я точно видел, как вдавливаемая крыша «Жигулей» просто отрезала ему часть головы… не приведи, Господи, такую смерть. Дальше. Где мужик с переднего сидения? Где мои вещи, я про сумку, и где мои документы? Я не Олег Ильич, я даже совсем не Олег Ильич со званием, оружием и удостоверением. Немного подгоревшим. А с какой радости удостоверение подгорело? От него кто-то прикуривал? Стоп-стоп-стоп…. Если я принят за того мужика по его документам, то он – это я. У него мои документы! Надо быстро найти Александру и узнать, в какой палате он лежит. Лежит… а почему он не лежит в одной палате со мной? Тут, вон, ещё три пустых кровати… или больница настолько пустая, что каждому больному по палате дают? Глупость какая-то.
Подняться на ноги с кровати оказалось легче, чем я думал. И ходить было не очень больно. Кстати, о ходить. Я сутки в туалет не ходил, меня что, уткой баловали? Стыдоба! Здоровый мужик и под себя… в утку. Это, любопытно знать, Александра меня этим прибором пользовала? Ей бы у Будённого комдивом служить….
Призывно скрипнув дверью на весь коридор, я выдвинулся на шаг из палаты. Передо мной предстала обычная больница, если так можно выразиться. В моём представлении именно так должен был выглядеть сельский стационар. Слева и справа от меня были двери, утопленные в архитектурные ниши. Видимо это были палаты для таких, как я. Палат было не очень много, если я не ошибаюсь в подсчёте, их было шесть. Нет, семь, включая мою. Господи, прости дурака! Семь палат включая ту, в которой я временно находился. Я поплевал через левое плечо и трижды стукнул по деревянной двери.
--Слышу! Иду!
Не желая того, я вызвал к жизни демоншу. Её нежный крик нельзя было спутать с другим звуком.
Александра стремительно вонзила себя в коридор из-за открывшейся двери с надписью «Манипуляционная». С такой же стремительностью, видимо, входит игла шприца, направляемая рукой Александры, в страдающую заднюю плоть пациента. Эта манипуляционная была через три двери от палаты… ага, палаты номер четыре, в дверях которой я маячил. Действительно далеко для того, чтобы сходить туда за телефонным номером. Теперь понятно, кто в больнице старший.
--Чего это тут, а?
--Это я тут чего. Спросить надо.
--Все вопросы к Виктору Макарычу.
--Я не о лечении. Вы не могли бы подойти сюда, чтобы не кричать на весь коридор.
--Ладно. Подойду. Уже подошла. Почему не в койке? Ну-ка, ходи под одеяло!
--Это я успею.
--Ляг и поговорим.
Я подчинился. Всадник против танка не попрёт.
--Чего хотел?
--Где пациенты вашего отделения? Вся Ващановка в здоровых ходит?
--Это к Виктору Макарычу обращайся. Следующий вопрос.
--Здорово общаемся. Ладно. Нас в машине ехало трое. Мои попутчики в других палатах?
--Они в одной палате. В морге. Машина ваша сгорела полностью, попутчики твои… почти полностью. Тебе повезло, майор.
Значит … я майор. Спасибо, Александра, спасибо за информацию.
--Александра… как вас по батюшке?
--Для тебя просто баба Шура. Мне так нравится. Ещё спрошать будешь?
--Пока всё, спасибо. Сейчас Василий Григорьевич подойдёт, я у него узнаю остальные подробности. Спасибо ещё раз.
--Ясно! Васька-шельмец за коньяком понёсся. Не упейтесь тут от радости. Если что - я в сестринской. Хотя пить тебе, майор, ещё рано, но всё равно выпьешь, так? Ладно, я в сестринской. Понял?
Отчего же не понять? Небось, не пальцем…. Александра, она же баба Шура, пригласила сама себя на коньяк участкового. По-моему, она начала мне нравиться.
Но от предстоящей выпивки надо вернуться в реальность. Новости, которыми одарила Александра, нуждались в срочном упорядочивании. Вот то горячее, что в моих воспоминаниях толкнуло меня в спину, было, скорее всего… да не скорее всего, а совершенно точно, взрывом. Когда мы… то есть соображающий я, один из общей троицы ездоков, крутился в перевёрнутой машине, то, а это теперь я точно знаю, запахло бензином намного сильнее. Сильнее, чем когда мы ещё ехали. Могли быть канистры с бензином в багажнике? Могли. А почему взрывается бензин? Потому, что этому способствует концентрация паров. А наличие запаха бензина тому доказательство. Логично? Да. Теперь о морге. Если из нас троих двое уже в лучшем из миров, то, опять, скорее всего, не водитель, а мужик с переднего сидения и был тем майором Олегом Ильичём с табельным оружием. Резонно? Пока да. Откуда у Василия-участкового мои, чёрт, уже заговариваюсь, майорские документы и пистолет, и где мои документы? Если я предположу, что при выползании из машины я схватил куртку майора, в которой были его вещи, я сильно ошибусь? Наверное, нет. А в таком состоянии, в каком я находился, ощупывать материал куртки под бодрую бурятскую музыку, чтобы отличить свою куртку от чужой, у меня не было ни времени, ни желания. И совсем не удивительно, что я не обратил никакого внимания на то, что куртка была отягощена пистолетом.
А теперь у меня вопросик к самому к себе. Что мне делать? Соглашаться на то, что я майор Олег Ильич, приехавший в заповедник на Байкале не понятно для чего, или с пеной у рта жестами доказывать, что я другой человек, у которого сгорели вещи и, главное, документы. Доказывать, даже не представляю как, почему это я выжил в одиночку с оружием и документами какого-то майора? Доказывать, не знаю какими аргументами, что это не я подстроил аварию, чтобы завладеть оружием и документами офицера. Объяснить, кроме всего прочего, причину моего прибытия в Ващановку из города-героя Воронежа. А на закуску мне надо будет придумать ответ на глупейший вопрос, который однозначно мне будет задан – не является ли всё произошедшее тщательно спланированной акцией? И вот сейчас, задавая самому себе эти вопросы, я с ужасом понял, что фактов «за» за теорию о спецоперации против майора гораздо больше, чем фактов «против». И не надо даже думать о том, в какую сторону будут думать проводящие следствие. Однозначно не в мою. Тогда назрел главный вопрос: или попробовать выжить на милицейских допросах, или побыть какое-то время майором. Плохо, что и посоветоваться не с кем. Жена поехала к родне в другой край страны, в Белоруссию. Посоветоваться не с кем, а решать надо. Можно придумать себе отговорку и принять окончательное решение после разговора с участковым. Если это можно будет назвать разговором, и если не будет слишком поздно для решений. В моём положении напрашивающееся решение не будет риском, а будет глупостью. Значит я глупец. Я – глупый майор Олег Ильич. Фамилию пока не знаю. Ладно. Бог не выдаст, свинья не съест.
Василий Григорьевич вернулся минут через сорок. Это время я постарался истратить на продумывание своего поведения в качестве совершенно другого человека. Но особой уверенности в реализации моего плана у меня не было. Да и назвать планом то, что я эти сорок минут перемалывал в своей голове, можно было с допустимой погрешностью между понятиями «провал» и «полный провал». Помогая участковому раскладывать принесённые им закуски на соседней кровати, я, от пессимистического «полный провал», плавно перешёл к более весёлому финалу своей поездки, которую можно было бы выразить фразой «видимо, выживу».
--Баба Шура заходила. Сказала….
--Понял-понял! Раз она так представилась, значит надо её позвать. Она в…э
--Сестринской. Стоит у окна и думает: « не идёт ли кто, не несёт ли чего?»
--Я схожу за ней. Не возражаете?
--Не в моём положении возражать.
Последнее предложение я говорил уже в спину, выходящему из палаты участковому. С таким успехом я мог бы проигнорировать его вопрос.
Компания любителей коньяка, состоящая из случайно встретившихся людей и выпивающая по очень сомнительному поводу, приступила к реализации повестки дня через пару минут после возвращения Василия Григорьевича. В этой части Родины не принято долго разводить политес.
--Давайте первую выпьем не чокаясь, - сказал я, пытаясь удержать течение застолья, а правильнее будет сказать «закроватья», в своих руках. – Мы не знали этих людей….
--Знали. Одного мы точно знали. Это….
--Васька! – Александра строго одёрнула участкового и глазами показала на свою чайную чашку, заполненную коричневой жидкостью почти до краёв. – Налил, так не тормози. Потом поговоришь. Тост был. За погибших. Земля им пухом.
Мы выпили. То, что обещалось, как коньяк, оказалось чем-то домашним, крепким и ароматным.
--Василий Григорьевич, а что мы пили?
--Ага! Понравилось? То-то! Это домашнее производство. Ягоды, пшеница, шайтан-трава и правильная перегонка. Настаивается на орехах.
--Значит и шайтан - трава присутствует? И что это?
--Это, Олег Ильич, багульник. Растение такое. Давайте ещё по одной, а потом поговорим. Пару вопросиков, так сказать, решить надо. За что пьём?
--За моё выздоровление и ваше не боление.
Домашний коньяк со знанием дела начал говорить рифмованными глупостями, используя в качестве своего рупора мой захмелевший язык. А может, подействовала шайтан-трава.
--Согласны с тостом, баба Шура?
--Нет тоста, за который я не выпью!
Закусывали мы свежим хлебом и чем-то консервированным из банки.
--Теперь, так сказать, к делу. Про погибших. Один нам известен. Водитель. Он из местных. Борис Колесников, 1972 года рождения. Он, собственно, мне отзвонился и доложил, что вас уже встретил. Но, когда по всем подсчётам, его машина не появилась, я на своём Уазике поехал вам на встречу. Ну и, как говорится, нашёл… вот, значит…. Хотя Борька хороший водитель, я даже….
--Только говорливый очень. Его не переслушаешь. Ему обязательно надо в глаза собеседнику заглядывать, он даже на руль головой ложился, чтобы в лицо заглянуть. Я несколько раз просил его на дорогу смотреть.
--На счёт языка это верно. Помело. Ой! О покойниках либо хорошо, либо… выпьем?
После третьего тоста я стал более словоохотливым и едва не сказал, что это мне Колесников в глаза заглядывал. А ведь по правде он майору заглядывал. А я сидел сзади. Но ведь это я майор и то, что сзади я сидел… я, который я по-настоящему, а теперь стал майором вместо настоящего майора, который спереди, а я говорю, что я, то есть я сам сидел и не мне в глаза… Господи! Запутался окончательно. Надо постараться побольше молчать, чтобы не проколоться, как с этими глазами. Итак, молчать майор!
В крепком молчании с моей стороны мы снова выпили и закусили.
--Василий Григорьевич, у вас было пару дел, которые надо было решить….
--Так точно! В вашей куртке нашли портмоне. Сами понимаете, нам пришлось проверить его содержимое. Мы ведь вас в лицо не знали, когда вас там … подобрали. В этом самом портмоне было восемьсот долларов, так сказать, США, двадцать тысяч наших рублей, кредитные карточки и визитки. Мы перезвонили, сами понимаете кому, и доложили о вашем приезде. Сделали всё, как положено. Не в первый раз.
--И что вам ответили? Не поинтересовались, почему я сам не отзвонился?
--Спросили. Я сказал, что трудная дорога, и вы пошли отдыхать. В общем, всё в порядке. Не в первый раз.
--А ничего, что среди вас дама? Я ваши деловые переговоры слушать не собираюсь. Или никто не собирается наливать?
--Баба Шура! Простите нас! Василий Григорьевич у нас сегодня виночерпий. Баба Шура, я бы с радостью пригласил вас на танец (что ты несёшь, урод?!), но я не в форме. О делах закончили.
--Заканчивать рановато. Я, конечно, извиняюсь, но есть кое-что, так сказать, срочное. Я быстро доскажу. Мы приготовили для вас домик в заповедной деревушке, но у нас есть ещё, так сказать, гостиница. Где вам удобнее остановиться?
--В деревушке.
--Я так и думал. Там… одним словом, там удобнее будет. Всё, дела закончены.
--Нет! Васька, так дела никто не делает. Хотя, что с мужиков взять? У майора вся одежда испорчена, ему надо приодеться? Надо. А телефон майора где? А всякие нужные бытовые мелочи? Дела он решил…. Командовать мне придётся. Утром на своей колымаге свезёшь майора в райцентр, там магазины получше. Оденетесь и продуктов подкупите. В вашей деревушке на сухом пайке сидеть придётся. Понял? А теперь наливай!
--Вот такая у меня тётка, майор. Ей бы, так сказать….
--Комдивом к Будённому.
--Откуда знаете?
--Работа такая.
А что я такого ляпнул, что они так резко замерли?
--Нет, как говорится, откуда знаете? Тётя Шура по правде родственница Будённого. Семёна Михайловича.
--Вы ещё не раз удивитесь, Василий Григорьевич узнав, сколько мне известно. Но сейчас не об этом. Предлагаю выпить за любовь!
Меня уже несло бесконтрольно. Но, слава Богу, всё закончилось благополучно. Напились и наговорились обо всём, о чём хотели. Были и местные анекдоты, я что-то рассказал, выдавая за столичные шутки. Одним словом, на этом этапе провала не получилось. Радуясь этому, я отправился спать.
Поездка в райцентр за покупками прошла без дополнительных трещин в моей легенде. Физически я сравнительно легко перенёс на ногах четыре часа, которые ушли на саму поездку и на хождение по магазинам.
Дорога из Ващановки в райцентр была одна. Я имею в виду одна асфальтированная. Поэтому нам с участковым дважды пришлось побывать на месте аварии, в которой, по навязанной мне легенде, я и погиб.
Участковый старательно развлекал меня разговорами ни о чём. Даже проезжая мимо сгоревшего остова машины, который так и остался лежать около указателя на Ващановку, Василий Григорьевич не умолкал, старательно освещая посторонние темы. Одно в нашей поездке меня успокаивало – участковый глаз от дороги не отводил.
Уже на подъезде к посёлку я, старавшийся всю дорогу слушать милиционера и не менее тщательно пытавшийся уловить подвох в его словах или в его поведении, попросил остановить машину.
Участковый прижался к обочине, проехав по инерции ещё метров семьдесят, плавно перевёл движение УАЗика в состояние «типа я встал. Ну и….»
--Что-то не так? Я думал, что вы дотерпите до отделения. Там, как говорится, нормальный туалет.
В моей голове начала формулироваться не очень приятная мысль - либо участковый считает меня, скажем так, простачком и, кстати, делает это с дальним прицелом и, что особенно плохо в моём положении, по чьей-то просьбе, либо он уже разобрался, кто есть кто. Другими словами, он понял, что никакой я не майор и никакой я не Олег Ильич. Просто доигрывается спектакль по наспех переписанному сценарию. Мне выделена роль подставного клоуна, который сделает по чьей-то указке нужные действия (а ведь настоящего майора здесь ждали и даже машину за ним отправили), а потом пропадёт в бескрайних просторах прибайкальских лесов. Для всех заинтересованных будет достаточно свидетельств о пребывании в Ващановке официального лица с полномочиями, которое, выполнив свою миссию, благополучно убыло в неизвестном направлении. В результате будет решена местная проблемка при полном отсутствии ответственности за последствия. Или кто-то, находясь в моём положении, не стал бы думать о таком развитии событий? А то, что сценарий переписывался очень быстро, сомнений не вызывает. И причина для такого изменения имеется – автомобильная авария с жертвами. Очень вовремя и очень кстати случившаяся. И как мне поступить? Продолжать делать вид, что ничего страшного, кроме гибели моих попутчиков не произошло и ещё недельку попить местный коньяк, разбавленный каким-то интересом участкового? Или попробовать распустить крылья и показать себя настоящим майором? С гонором, с привычкой власти и подобными прелестями майорской службы? А интересно, чего именно я майор? Какого рода войск, или какой именно структуры? Нет, этот вопрос в списке первоочередных не значится, есть кое-что и поважнее. Мне надо в этой Байкальской глубинке не пропасть и даже выжить с пользой для себя. А для этого надо играть свой спектакль, или подыгрывать участковому и тому, кто так резко, как мне кажется, изменил сценарий. Итак, принимается решение! Я майор, зовусь Олег Ильич, мужик не пальцем сделанный и прямо сейчас показывающий свои зубы всем, кто не понял, с кем имеет дело. Шашки наголо! В атаку!
--Василий Григорьевич, голубчик, а вы ничего необычного за сегодняшнюю поездку не заметили?
--Да… нет… вроде. А что, как говорится, не так?
На подфуражечном участке лобной поверхности у лейтенанта появились складки от удивлённо приподнятых бровей.
--Не так? А действительно, что не так? Ехали вы скоро, но аккуратно, покупки у нас нужные, но недорогие. В самом деле, Василий Григорьевич, всё в порядке. Только….
--Тогда я, как говорится, не допонял.
--Ладно. Объясняю. Мы дважды проехали мимо места ДТП. Дважды! А меня никто, почему-то, не спросил о подробностях этой аварии. Никому уже не интересно? А вот в первый ваш приход в мою палату, первым вашим вопросом был именно вопрос о причинах ДТП. Теперь я, Василий Григорьевич, должен спросить, что не так? Где протокол с места происшествия? В вашей Ващановке есть подразделение автоинспекции? Нет? Тогда это ваша работа. Тем более это именно вы забирали меня с места аварии. Вам лично не интересна причина аварии? Почему не опросили меня под роспись? Почему до сих пор машина лежит вверх ногами? Почему акт экспертизы не вдохновил вас на поиски настоящей причины ДТП, а не на ссылку на болтливость водителя?
Участковый смотрел в сторону и молчал. Пальцами он отбивал по баранке какой-то ритм. Слава Богу, не бурятский.
--Молчание не есть ответ. Я, Василий Григорьевич, очень ценю гостеприимство и я благодарен вам за то, что вы сделали для меня. Но дело важнее. Не согласны?
--Вы понимаете….
--Нет. Со своей стороны я не понимаю.
--Не было экспертизы. Акта, то есть, не было.
--Не обижайтесь, но я задам глупый вопрос. А где акт? Его ещё не делали? Или….
--Он… его отправили… в Еланцы его отправили. Вчера.
--Сказочно! А вы его даже не прочли? И копию вам не дали? На вашей земле, дорогой мой участковый, не ДТП было, а убийство! Это на вашей земле было, а не в Еланцах. Что же вы у патолога не поинтересовались, что он нарыл в двух телах?
--Какое… какое убийство?! Вы….
--Какое? Обыкновенное. Убийство всегда убийство – это лишение жизни, разными бывают мотивы и способы совершения. Так что для вас разницы нет, какое убийство. Впрочем, для меня тоже в этом смысле нет разницы.
--Я не понимаю!
--Так! Слушать сюда! Я в последний раз извиняюсь за свой тон и благодарю за гостеприимство, но теперь перехожу на официальные рельсы. Кто знал, что я сюда еду? Вы. Кто ещё?
--Ну… мне звонил Ермоленко. Это начальник мой… наш… из Еланцев. Капитан.
--Что. Он. Вам. Сказал. Лейтенант, соберитесь и быстрее отвечайте. Вам звонил капитан Ермоленко, так? Что он сказал?
--Сказал, что сюда едет большой перец… ой, извините.
--Перец, так перец, не суть. Сказал, что я еду. Так? Для чего? Почему он сюда звонил?
--Он сказал, что по делу о рыбаках что-то не понравилось в Иркутске и телега пошла в столицу. Эти рыбаки… они москвичи, в общем. Ну и едет перец, извините, вырвалось. Едет офицер ФСБ-шник проверить на месте, как велось следствие.
Ни хрена себе! Я из ФСБ! Может попросить у лейтенанта пистолет и по-тихому присоединиться к моим попутчикам в морге? Подмышечные отсеки срочно запросили дезодорант суточного действия и противно вспотели ладони. Одно хорошо – теперь я почти всё о новом себе знаю. Ну, и похороны должны быть у меня красивыми.
--Это я понял. Что дальше?
--Мне надо было вас встретить. Но… я не смог, вернее… Ермоленко сказал, что мне самому ехать не надо, можно просто отправить машину. Я так и поступил. А про убийство….
--Понятно. Следствие по ДТП тоже Ермоленко застопорил? Не слышу?
--Ну… да.
--Я кое-что тебе расскажу, а вы вникайте в каждое моё слово. Тот водитель, Царствие ему небесное, был, конечно, редкий балбес. Но авария процентов на двадцать на его совести. Машину, в которой мы ехали, ждал громадный грузовик. Может быть и армейский, я пока в этом не уверен, но разберусь. Номер я запомнил. Почти весь. Так вот. Слушай, давай перейдём на «ты»? Согласен? Хорошо. Так вот. Когда мы попали в зону его действия, он с потушенными фарами вылетел на дорогу. Свет включил метрах в пяти от нас, понимаешь? Он ослепил нашего водителя, который попробовал уйти от столкновения. Только вот спастись не случилось. Бампер грузовика разрезал крышу «Жигулей», разрезало как консервную банку. Причём, разрез был такой глубокий, что у водителя срезало половину головы. Ты понимаешь, что я говорю?
Василий Григорьевич смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Причём настолько широко, что через зрачки был виден затаившийся мозг.
--Теперь вопросы. Кто в ваших краях по ночной и тёмной дороге рассекает без света? Почему тебе не достался акт экспертизы, если он вообще был? Кому ты будешь пересказывать наш разговор? Отвечай быстро!
--Я… у меня нет ответа… ответов.
--Это я уже и сам понял. О разговоре перед Ермоленко отчитываться будешь?
--Нет. Точнее… да. Нет, но…. А не было разговора. И отчёта не будет. Но ведь я этого не знал. Правда, не знал. Мне….
--Василий Григорьевич, это твоя земля, сечёшь? Твоя. И интерес у тебя должен быть ко всему, чтобы быть в курсе. Кто что сделал, сказал или только подумал – ты всё должен знать. Своими руками щупать и своими глазами видеть. Иначе за ненадобностью тоже вечером встретишься с таким грузовиком. Кстати, а где больные из стационара? У вас не болеют?
--На пару дней всех по домам отправили.
--Из-за меня?
Лейтенант кивнул головой и снял фуражку.
--Что дальше делаем?
--Едем в отделение. Я забираю свои вещи, дела по рыбакам и ты отвезёшь меня в домик. Ермоленко пока не говори о моих вопросах. Через пару дней решим, как поступать. Ясно?
--Да, понял.
--Тогда трогай в сторону, как говорится, нормального туалета.
Шутку участковый не оценил. Оставшиеся километр-полтора Василий Григорьевич ехал молча, сосредоточенно вглядываясь в окружающий мир. Его явно расстроил наш разговор, это было очевидно. Только мне было не понятно, что именно из нашей беседы его расстроило – или то, что я о чём-то догадался раньше времени, или то, что я рассказал ему о том, чего он, почему-то, не знал. Должен сказать, что и я не в радостном состоянии ехал. Не могу найти повод радоваться тому, что я узнал о себе такие не простые подробности.
Проверяющий из ФСБ! К нам едет ревизор! Из столицы! С предписанием! Не залечь бы мне в могилку раньше времени из-за такого предписания. Надо созваниваться со своими и просить подмогу, пока ещё есть время. Тем более что дело, из-за которого я сюда ехал, я даже ещё не начинал. Одним словом - я попал. По-взрослому. За такое попадание можно даже и мастера спорта получить. Как пожизненный титул. Но, посмертный.
Около отделения лейтенант остановился намного быстрее, чем тогда, когда я его просил. Целеустремлённо выталкивая своё тело из машины, участковый в движении надел свою фуражку и уже не так неуверенно, как во время последнего разговора, а почти по-строевому, развернулся на месте и сделал три шага в мою сторону. Я как раз потягивался, похрустывая уцелевшими после аварии косточками.
--Ты сказал, что запомнил номер. Это правда?
--Не совсем. Я запомнил две последние цифры и две буквы. Вообще-то мне показалось, что номер на машине висит ещё с советских времён. Ты помнишь старые номера? Там две пары цифр через чёрточку и три буквы. Без регионального числа. Но на этом номере было только две буквы. А кто использовал подобные двухбуквенные знаки?
--Кто?
--Армия.
--Я хотел бы, чтобы ты сообщил мне те цифры и буквы.
--Подобной интонацией обычно сообщают об аресте. Я арестован? Или задержан?
--Мне просто не по себе оттого, что ты сказал. Я, как говорится, был уверен, что всё и обо всём тут знаю. А оказалось….
--Не рви сердце, лейтенант. Я помогу, чем смогу. Но, и меня понять можно. Я не успел ещё приехать и полслова сказать, а уже попадаю под машину-невидимку. Проходит трое, нет, уже четверо суток, а никто ничего не знает и не делает. Я в чём-то не прав?
--Я всё понимаю. Но ты и меня пойми, я же….
--Всё-всё. Следующий час мы потратим на то, что будем друг друга понимать. Давай к делу, а? Нам ещё в заповедник ехать.
Участковый покачал головой и, теперь уже по-цивильному развернувшись на месте, направился к входу в своё отделение. Не оборачиваясь, он помахал мне рукой, приглашая следовать за ним.
В его кабинете с сейфом, старым глобусом и картой озера Байкал с прилегающими территориями, мы задержались на пяток минут. Из громадного и полупустого сейфа на стол выплыли «мои» вещи – пистолет в наплечной кобуре, обгоревшее удостоверение и пластиковый пакет с какими-то бумагами. Портмоне майора я получил сегодня утром. После недолгого раздумья на столе появились картонные папки под грифом «Дело».
Рассовав всю «мелочь» по карманам, папки я положил в пакет с рекламным слоганом какого-то мобильного оператора.
--Олег Ильич, как говорится, не положено. Ты же сам понимаешь, - участковый глазами показал на пакет, в который я сложил папки с делами рыбаков.
--Василий Григорьевич, послушай, что скажу. Из этих дел, которые я просмотрю в заповеднике, я узнаю не больше, если буду читать их в твоём кабинете. Логично? Тогда за информацию тебе переживать не стоит. В противном случае тебе придётся дважды в день мотаться в заповедник за мной. А может и чаще. Кроме того, вдвоём сидеть в кабинете мне не светит, да и тебе стеснительно будет. И последнее. При том, что я у вас наблюдаю, не совсем уместно говорить о неположенном. Или ты мне просто не доверяешь?
--Да, в общем, нет, но…. Ладно, забирайте. Только, как говорится, никому ни звука.
--Мы снова договариваемся. Ты никому ни слова, и я никому. По рукам!
--Да, но…. Нет-нет, я не об этом, конечно, по рукам! Я про…. А! Чёрт с ним! Олег Ильич, поехали к вам в заповедник и выпьем, а? Нет у меня сегодня настроения на службе торчать. Как моё предложение?
--Принимается. А где будем брать коньяк?
--А он с утра в машине дожидается, не в первый раз! Я как чувствовал, что пригодится.
--Ладно, тогда по коням! Будем бабу Шуру брать с собой?
--Перебьётся. У нас мальчишник.
Делал ли я анализ нашему разговору с участковым? Не знаю. Во-первых, слово анализ слишком громкое для моего случая, а во-вторых, любая моя попытка сконцентрироваться на любой мысли разбивалась неожиданно возникающим из тишины голосом участкового, который привлекал моё внимание к каким-нибудь природным достопримечательностям, мимо которых мы в данную секунду проезжали. Он, стервец, словно подслушивал мои мысли и сбивал с них. Одно, правда, мне удалось кое-как сформулировать для себя – я в разговоре с лейтенантом был очень непоследовательным в выражениях своих эмоций. Если бы сейчас вернуться в тот наш разговор, то я бы более обстоятельно выражал свои мысли. А так…. Хотя, что «а так?» Основную идею я таки донёс до слушателя, и результат получился такой, какой мне надо. Может, я и льщу себе и результат таков, каков нужен кому-то, но внешне всё выглядит так, как нужно мне. И совершенно непонятно откуда в голове стрелой пронеслись не мои слова, очень конкретные и, поэтому, правильные. Общий смысл был таков – я буду в относительной безопасности до тех пор, пока участковый не передаст тревожной информации в Еланцы капитану Ермоленко. И что это может значить? Только одно. Участковый должен видеть во мне друга и безопасного для себя офицера. Каковым я и являюсь. Следовательно, мне надо на тормозах спустить дело о ДТП и не будить праведных чувств участкового относительно его же руководства. По силам ли мне это? Думаю, что по силам. Значит, разговоры с лейтенантом будут плавные и ни о чём. Побольше расспрашивать о нём, и отшучиваться о себе. Запоминается последняя фраза. А это тут при чём? Э-э, батенька, тревожный у вас симптомчик наблюдается, да-с.
Вечер прошёл спокойно. Я был представлен научному сотруднику, ранее существовавшего института. Он был то ли куратором, то ли главным природоведом в этом Байкальском заповеднике. Давно пенсионного возраста с дворянским воспитанием и благородными манерами, Сергей Станиславович Штраух, как он отрекомендовал себя, был, не смотря ни на что, мужчина крупный, но не в смысле толстый. Проведя последние лет пятьдесят в чистой природе на свежем воздухе, он смог заставить меня скривиться от боли, когда начал демонстрировать своё рукопожатие. Аккуратная седая борода замечательно гармонировала с густыми седыми бровями. Больше волос на голове не произрастало.