Галя сделалась членом нашей семьи, когда мне было 11 месяцев. Она пришла в наш дом после утомительной череды домработниц, не задержавшихся у нас надолго по разным причинам, стала моей няней и прожила рядом со мной 11 лет.
Судя по остроумным рассказам моей мамы, ее предшественницы были настоящим паноптикумом: особенно смешной была няня-интеллектуалка, встречавшая мою уставшую после работы маму, одетая в неописуемый барский махровый халат, в бигудях и с дымящейся папиросой в зубах, и пока моя мама меняла мои мокрые подгузники и лихорадочно соображала, с чего ей начинать: топить ли печь, т.к. в доме было холодно, или сначала приготовить что-то на ужин, няня цитировала ей из женских романов, которых она была большая любительница. Соседи шутили злорадно: «Не догадаешься, кто из вас - служанка!».
Но с приходом Гали настали райские времена: в доме было всегда натоплено и убрано, а на плите ждала горячая вкусная еда. Но самое главное - моя няня сразу и навсегда полюбила меня верно и даже самоотверженно. Вскоре ее присутствие в доме стало самим собой разумеющимся. Она просто была. И тихо ухаживала за мной. И незаметно творила порядок и мир в доме.
Я знаю о ней ничтожно мало, и хотя ее жизнь протекала рядом со мной так долго, я даже не замечала ее баснословной преданности, считая ее совершенно естественной, кажется, я даже тяготилась ею. Это теперь у меня сжимается сердце, когда я вспоминаю, как она по-настоящему плакала, если я отказывалась от еды, или бежала вместе со мной в школу, если я опаздывала, чтобы ворваться в класс первой и сообщить учительнице, что это она, а не я, виновата, или как вдруг выяснялось, что ей совершенно нечего надеть, т.к. ее платья уже невозможно было перелицевать или поставить на них еще одну заплату, а мама не платила ей денег уже несколько лет, не из жадности, а просто забывала, а Галя никогда не просила.
Галя не была ни красивой, ни умной (более того, во время войны у нее случилась травма головы, и многие считали ее слегка дефективной), она не умела ни читать, ни писать (эту науку мы постигали вместе, только я очень скоро опередила ее), но она обладала тем, чего не заменить никаким умом или образованием: она была добрая.
Я взрослела, и жизнь вокруг меня становилась все более сложной и тревожной, но Галя олицетворяла для меня то место, гда всегда царит будничная нормальность и можно ничего не бояться. Когда мне снились кошмары, и, задыхаясь от страха во сне, я бежала от чего-то непостижимо ужасного, спасение я находила, прибегая на кухню к Гале, где она спокойно мыла посуду, щурясь от солнечного света.
По тогда еще непонятным мне причинам, Галя стала мешать моей маме, и нам пришлось расстаться. Я стала взрослой и в няне больше не нуждалась - на этот мамин аргумент у меня не находилось ответа. Только детство мое с ее уходом действительно кончилось.
В одном маленьком приморском городке у Гали были родственники, кажется брат. Этот брат забрал Галю к себе, когда, уйдя от нас после всех долгих лет и поступив домработницей в другую семью, она вскоре заболела: у нее помутился рассудок, и она металась по улицам, как потерянная, и даже попала у больницу с душевным расстройством. Выздоровев, она уехала навсегда из нашего города, и я ее больше никогда не видела. Только однажды из того приморского городка пришло письмо. У меня защемило сердце, когда я увидела кривые печатные буквы на конверте. Узнав от меня, что я родила сына, она просила приехать к ней с мальчиком повидаться. Я обещала, но так никуда и не поехала. Не могу сказать откуда, но я знала, что ее больше нет. Однажды она скончалась так же кротко, как и жила. А этот городок, где она осталась навеки, превратившись в кучку пыли, отозвался еще раз в моей жизни.
Впервые еще ребенком я поехала с Галей в гости к ее брату, но в пути заболела и в лихорадочном жару была возвращена домой. Спустя 30 лет, познакомившись с неким художником, я ощутила укол в сердце, узнав, что он родился в этом городке, и тогдашняя младенческая температура возвратилась ко мне «температурной» и «слезной» болезнью, когда он в первый раз исчез из моей жизни. Тогда я еще не знала, что это была моя первая депрессия, грозившая превратить мою врожденную меланхолию в хроническую печаль.
Образ моей няни ничуть не потускнел в моей памяти. Напротив, та будничная картина нашей кухни жарким летом из моих снов, где Галя спокойно и вечно моет посуду на фоне слепящего прямоугольника отворенной во двор двери, сопровождает меня всю жизнь и дарует мне утешение в тревогах и убежище от страхов, являясь воплощением моего житейского рая.