Пушкин

Вдова Дельвига


Софья Михайловна Боратынская-Дельвиг (1),
Девочки Ваши как хороши,
Как Вы им преданы беспредельно.
Как Вы живете здесь,
Словно отдельно
От прежнего мира,
В Тамбовской глуши (2).
Как обожал Вас Антоша,
Лелеял,
Терпел и кокетство, и мотовство,
Как "Соловья" уходящему пели (3),
Когда задыхался в своей он постели,
Искренний, честный
Всегда и во всем.
И умница милый  Петр Каховский (4)
Боготворил Вас как чудо и смерть.
Армейский поручик, неровный, неловкий,
Без денег, протекций, фамильного лоска,
Исполненный чести и мужества сметь,
Он думал о Вас на рассвете том летнем,
Когда поднимался на свой эшафот ,
О той мимолетной встрече в Смоленске,
О Вас, восхитительной самой на свете,
Жизни его изменившей полет.
Как Вы смеялись, цвели и мы были
У Ваших капризов на побегушках.
Вы нынче иная,
Будто застыли,
Вас подменили, лишили Вас силы,
Пришлите хоть весточку малую.
Пушкин.




1. Софья Михайловна Салтыкова (1806-1888), в первом браке замужем за А.И. Дельвигом, во втором - за младшим братом Е.А. Боратынского, Сергеем. Она - двоюродная сестра известного деятеля николаеской эпохи П.А. Клейнмихеля. Известна перепиской с А.Н. Семеновой (Кавериной), женой известного русского путешественика Г.С. Каверина, бабушкой А.А. Блока.
2. Имение Боратынских Мары в Тамбовской губернии, ныне - музей.
3. Романс Александра Алябьева на стихи Антона Дельвига, самое известное произведение поэта.
4. Петр Григорьевич Каховский (1707-1826) был знаком с Пушкиным по службе в Крыму, был большим поклонником поэта. Имение Каховского в Смоленской губернии соседствовало с владениями Салтыковых. Сватовство Каховского к Софье Салтыковой, которая поначалу принимала его благосклонно, расстроилось под влиянием родителей девушки. Есть версия, что неудачная любовь стала причиной его самоубийственного участия в восстании декабристов.


***
После последней дуэли

Еще одна разрешена проблема.
Враг уличен, повержен, поражен,
Но подгибаются колена
И рана в брюхе очень жжет.
Как быстро тают твои силы,
Навряд их хватит на повтор,
А жаль, хоть пулю раз влепил бы
В бою открытом и в упор
В тех, кто вредом грозит Отчизне
И дух Империи срамит.
Ее хранить - вот ценность жизни
С младых ногтей и до седин.
Когда их юных, желторотых
В садах Лицейских царь растил,
Готовя к каверзным заботам,
Слуг государевых лихих
Всеизощренных, благородных
Плаща и шпаги знатоков,
Не знал он, что его дорога
Перо и слово против слов.
Во славу Родины он столько
Листов и перьев истерзал.
Кавказ, Урал, мороз и колки
Ухабы, грязь и клевета.
Ведь это было ненапрасно,
Жива б осталась Русь свята
С ее историей из басен
Почти что с чистого листа.

***
Полковник Липранди, историк и тайный агент

У Вас неплохо поставлен удар,
Крюк справа особенно славный.
Да и прямые изрядны, жаль,
Дыханье сбивается рано.

Но это поправим, зато эспадрон
Вы держите безупречно,
Да, батенька, в этом ты деле учен,
Ангелом, видно, отмечен.

Славы бретера не надо искать,
Она как фортуна, изменна.
Маска Вам, Пушкин, идет добряка,
Славного парня с ленью.

Давайте посмотрим, чему и как
Вас обучили в столице.
Вот двое, кого из них выбирать,
Чтоб знать о буднях границы.

Книжица эта - история мест,
Где будут возможны волненья.
Князь Ипсиланти, лучшего несть,
Чтоб греков поднять с коленей.

Поляки тревожат, у них резон
Россию стравить вновь с Портой
И мнится, что ныне наш гарнизон
Смутой наполнен какой-то.

Мудрый Липранди так наставлял
Пушкина в Кишиневе:
Любите статистику, цифру и факт,
И сторонитесь канонов.

И, главное, свой развивайте талант,
Дружите старательней с Клио.
История – это сильней, чем кинжал,
В ней слабость народов и сила.

В службе, как наша, чины и успех,
Суть маска и ширма для тайны
Войны, в которой победы нет
И нет побежденных и слабых.

В ней грязь за высоким, даже святым,
Нажива за славой героев,
В ней власть недостойных скрывает дым
Принципов и устоев.

Пути наши скоро судьба разведет,
Разведка в Тавриде сыском
Становится быстро и всех нас ждет
Участь доносчиков низких.

Вас выведут верно из этой игры
Куда-нибудь в тихие долы,
Уроки мои пусть вам будут добры,
Не буду Вас боле неволить...

***
Шиллинг, изобретатель телеграфа


Как мне легко о нем писать,
Барон остзейский Павел Шиллинг,
Точнее Шиллинг фон Капштадт.
Любитель шахмат и кадрили,
Стрелок, каких найдешь немного,
Клинка тончайший виртуоз,
И остроглазый гений логий,
Родитель шифров и острот.

Лам воплощенье и предтеча
Востока хода на заход,
Чрез магию, чей чет и нечет
Явил нам твой двоичный код.
Князь телеграфий-литографий,
Взрыватель мин и тайн дворов,
Чья жизнь легла мгновеньем кратким
На судьбы мира и миров.

Как мне понять твою веселость,
Угодник дамский и царей,
Себя раздал как кот ученый
На сказки, присказки людей.
Как можно все оставить тайным,
Без нимба чтобы, без молвы
Расейской или чужестранной,
Без звезд, патентов и хулы.

Где фонды, дивиденды, гранты,
Где аксельбанты, власть, пайки,
Так разбазарить все таланты
И так внезапно вдруг уйти.
Служака ты простой и бравый,
Мудрец, искатель и храбрец,
Во всем, всегда, без жажды славы,
Суть жизни внявший, наконец.

Уж такова наша природа,
Кадетский корпус иль Лицей,
Редеет строй наш год от года.
Уносит пуля, врач-злодей,
Донос уводит нас в остроги,
Пустые каверзы друзей,
Тоска, безденежье, жестокий
Суд бедной совести своей.

Но мир становится светлее,
Когда твой тучный силуэт
Ко мне является из тени.
Меня уж нет.
Тебя уж нет.

***
Наталья Гончарова

Когда юная девушка с губками нежными и точеной
Фигуркой под платья шелками взглядом в мгновение ранит,
Иным не понять этот взгляд слегка утомленный
Несовершенством милой maman и временами
Навязчивыми причитаниями старшей сестры,
Но в котором так много жизни и тайны,
И ожидания праздника, чьи узоры пестры,
Карнавальны, беспечны, доверчивы и нарядны.

И поймав этот взгляд, в котором нет обещания,
Ты забудешь про будни, про службу, долг и деянья,
Ты найдешь сто причин полновесных почти изначально
Остаться и мешая надежду с отчаяньем, будешь ждать, чтобы ангел
Этот снова мимо прошел под гимн твоего восхищенья
Ее щебет похож на молчанье и пустые слова ее многозначны
Ты истаешь виной от ее слов прощенья, вздох ее – аналогия мщенья,
Обладание ею сродни будет плену, яд которого не подслащен.

Как желанны будут тенета ее ласки, касания легкие
Ее пальцев и тонких почти невесомых волос.
Нежность всякий раз наполнять будет будто потоками
Твое сердце, дыхание, зрение и уже бесполезный мозг.
Ты поверишь, что эти глаза, голубые, с ресницами долгими,
На тебя будут пристально часто смотреть и ждать
Тебя истинного, не намеренного, сокровенного и исконного,
О котором ты стал забывать, быть которым смог перестать.

Она станет твоим отраженьем, судиею, последним спасением,
С ней ты встретишь отцовство и старость, и возможную мудрость.
Благодарен ты будешь Богу и времени, даровавшим отдохновение
С этой хрупкой девочкой, женой твоей что проснулась
Ярким утром под синим московским небом…
Быль возможная или небыль?

***
Василий Перовский


«А помнишь, тетушка моя как
Принимала, Пушкин?
Немногим честь с Загряжскую откушать,
А тут,
Племяшку милую изволил
Не знаю чем уж соблазнить, злодей.
Что ж нынче вот к услугам Вашим
Сам губернатор оренбургский.
Случай
Такую долю приготовил мне.
Трудов изрядно будет.
Саша, слушай,
Сегодня же ко мне прошу на ужин.
И, кстати, твой советец будет нужен.
Письмо вот поступило мне.
Нижегородцы сообщают,
Ты властью облечен
Порядок наблюсти и сообщить в столицу
О том, как праведны в провинции дела.
Вот с осетринкой скушаем сю новость да
Заодно расскажешь мне про братьев, про сестрицу
Про всех знакомцев, чем живет столица…»
Василий Алексеевич поправил
Усы рукой своей беспалой,
С наперстком вострым,
Израненной при Бородине,
И снова обнял. В этом весь Перовский.
Солдат, упрямец, однолюб, храбрец
Царев слуга, суть слиток благородства,
Пока в Отечестве оно еще в цене.
Пока летит звезда его к зениту,
Все впереди - опала и триумф,
Пока еще хранят его Хариты
И безупречен сердца ровный стук.

***
Левушка Пушкин


Саша, помнишь Корниловича.
Лихоманкой он убит.
Славный малый, добрый очень,
Он в земле кавказской спит.
Друг его Райко мне столько
Наворчал тут про него.
Про тюрьму, острог, о горьком
Одиночестве земном
Непутевого всезнайки
С чистой, как алмаз, душой,
Жившем честно, без утайки
Перед Богом и собой,
Пред царем нашим суровым,
Что услал его сюда,
Чтобы смог он своей кровью
Отменить позор суда.
Он бы мог достичь большого,
Быть министром и отцом,
С тайн мирских срывать покровы
И судьбу встречать лицом.
Ты им, право, восхищался,
Говорил, что многих звезд
Он достанет. Вот несчастье
Он давно средь нас живет.
Здесь у нас порою чудно,
Будто дома я опять.
Нижгородские драгуны,
Все они - мои друзья.
Здесь поручик рядом Лермонтов,
Пулей скошенный шальной,
Здесь ,прикрыв глаза монетами,
Одоевский лег больной
Разделить с Марлинским жали
О судьбе, любви, про то,
Как, изрезанный кинжалом,
Гибнет зря солдат простой.
Коля друг Райко мой верный
Мне поведает про шелк,
Что похож на нас, наверно,
Кокон ткущий червячок.
Как он - внук Екатерины,
Был республики слуга,
Греков защищал святыни
И от греков как бежал…
Разговоров у нас много,
Не хватает иногда
Мне, мой милый брат, сухого
Или сладкого вина.

***
Владимир Даль

Про тебя мне рассказывал брат(1),
Чуть покашливая и улыбаясь,
Я тогда был узником гауптвахт(2),
В своих путаясь ипостасях.
Я мечтал о морях и Крым
Был началом неведомых странствий,
В бой идти один на двоих,
Как потом в бой ходил Казарский(3).
Тот которого отравили,
Толь из зависти, толь из мести.
Эти фурии многих сгубили
И тебя, верно, с ними вместе.
Ты мое дилетантство приветил
Казака из Луганска(4) щадил,
Твоему я всю жизнь совету
К собиранию слов посвятил.
Не забуду я ночи густые
Оренбургских осенних степей(5),
Где мы вместе с тобою бродили
Меж становищ, станиц, деревень.
И все слушали темные были,
Полусказки, байки и стон
О Емельке, башкирах, силе,
Что таится и кровью сочится еще.
Ты в страну эту, дикую, странную,
Прорастал и корнями входил,
Свою речь, еще иностранную,
Прозой русской тогда просолил.
Как же поздно к тебе я приехал
В тот злосчастный январский день(6),
Когда пуля уже гангреной
Твое тело сжигала уже.
И руки твоей слабой пожатье
Мне до смерти своей не забыть,
Долг врача мне теперь – проклятье,
Что не смог я тебя оживить.
У меня ж впереди дни и годы,
Тяжбы, служба, походы, чины,
Дети, внуки, доходы-расходы,
Дом уютный, почет, но сквозь сны
Буду слышать тихое снова:
«Милый Даль, где же ты,
Где же ты…»

Примечания
1. Карл Иванович Даль (1802-1828) – младший брат В.И. Даля, также закончил Морской кадетский корпус, мичман, знакомый Пушкина во время пребывания в Тавриде, сын главного врача Крыма, умер от чахотки.
2. Во время пребывания Пушкина в Крыму, Владимир Даль был под следствием за эпиграммы на адмирала Грейга, командующего Черноморским флотом. Был оправдан с резолюцей «Русский язык знает плохо, стихов писать не мог…»
3. Александр Иванович Казарский (1797-1833), знаменитый герой русско-турецкой войны (1828-1829), капитан брига «Меркурий», который вступил в бой в одиночку против двух турецких линкоров и вышел победителем, был знаком с Пушкиным, внезапно умер в  Николаеве, вероятно отравлен. На деньги матросов ему поставлен памятник.
4. «Казак Луганский» - псевдоним В.И.Даля, под которым он издал свое первое значительное произведение «Сказки», поначалу запрещенное. Прочитав его, Пушкин подарил Далю рукопись запрещенной «Сказки о Балде». Вскоре узнав, что Даль занимается собиранием слов, Пушкин настоятельно посоветовал ему всерьез заняться созданием словаря живого русского языка.
5. Во время экспедиции для сбора материалов по «Истории Пугачева» по распоряжению губернатора В.А. Перовского его сопровождал его личный секретарь В.И. Даль, как человек пользующийся доверием местного населения. В.И. Даль был известен как хороший врач (хирург и офтальмолог столичного уровня). Он также известен как один из пионеров гомеопатии, причем проверку гомеопатических средств (слабых ядов) он проводил на себе.
6. В.И. Даль, находившийся во время дуэли Пушкина в столице при В.А. Перовском, был приглашен по личной просьбе Пушкина. Прибыв к постели к раненому, он констатировал начало гангрены кишечника, которую можно было бы попытаться предотвратить на ранней стадии. Даль был военный хирург, друг Н.И.Пирогова, имел большой опыт работы с огнестрельными ранениями.

***
Константин Гурьев, лицеист


Это выдумка лишь возможная,
Но загадка сводит меня с ума.
В мире все так пропитано ложью,
Что возможно она и верна.
Ведь о нем ничего неизвестно,
Он стал тенью уже при рожденьи.
Может, сын незаконный, не крестник
Цесаревичу был младенец.
Потому и крещен Константином
И гофмейстером принят в семью,
Чтоб бастарду дали его фамилию
Гурьев преданность продал свою.
За сенаторство, звезды алмазные,
За безбедную жизнь при дворе
Он дитя приютил пучеглазое,
По- романовски нежное, при себе.
Или может стал рано сироткой
Сын сержанта из гатчинских войск,
Отставного Гурьева отпрыска
Одарил царь своей добротой.
Дал дворянство и воспитание
При царевичах рядом, в дворце
И как память отца сыновьями
Был храним он и отдан в Лицей.
Мы сегодня не верим в сказки,
Костя Гурьев был, верно, бастард
И известен лишь тем, что причастен
Он к Лицея первым птенцам.
Тем, что выданный кем-то, ночью
Уличен был в содомском грехе,
Изгнан, вычеркнут, опорочен,
Обречен тихо жить в стороне
От карьеры, от славы, почестей,
Светской жизни, веселья, друзей,
Нет на свете печальней повести,
Чем судьба в грязь попасть из князей.
И, наверно, он скоро вычислил
Кто виновник всех бедствий его,
Этот смуглый хвастун хронический,
Что владеет так ловко пером.
Цель ясна, месть готовится медленно,
Тихой сапой, ночью и днем,
Сплетней, шепотом, ложью, наветами,
Нессельроде, Гурьевы, Трубецкой (1).
Марья Дмитрьевна и Идалия
Его дело продолжат потом,
У бастардов своя солидария
И страшны они в страхе своем.
Им найдется  немало помощников:
Дипломаты, агенты, бомонд,
Содомиты родные, безбожники
Всех мастей и родов, только он
Не дождется триумфа желанного,
В итальянских сгинет краях.
Его жертва не вспомнит его, умирая,
Не узнает, кто в смерти его виноват.


1. Карл Нессельроде, министр иностранных дел при Александре и Николае Павловичах, непосредственный начальник Пушкина во время работы в коллегии иностранных дел, считается незаконнорожденным сыном австрийского аристократа Адама Лебцельтерна, единокровным братом Людвига Лебцельтерна, посла Австрии при дворе Александра Первого, его жена Зинаида, урожденная Лаваль, сестра жены декабриста Сергея Трубецкого – Екатерины. Нессельроде был женат на дочери александровского министра финансов Дмитрия Гурьева – Марье Дмитриевне, известной своим недоброжелательством к Пушкину. По воспоминаниям, точнее показаниям декабриста Александра Осиповича Корниловича, Константин Гурьев был своим человеком в доме Лебцельтернов. Семья Идалии Полетики, она - незаконнорожденная или приемная дочь Григория Строганова, в частности, ее отец, была близка с семьей Гурьевых. Вызов Пушкину был послан после того как Геккерен посоветовался с Григорием Строгановым. Кстати, свидетелями на свадьбе Дантеса были Геккерен, Строганов, брат невесты Гончаров, д'Аршиак и полковник Полетика, муж Идалии.

***

Модест Корф

Милый Пушкин,
Это - не зависть, это - другое.
Несовпадение. Непониманье.
Хотя понимания больше, чем нужно
Меж нами.
Мы очень разные, но ближе друг другу иных,
Что к нам бьются часто в друзья.
Ты - полон стихии, я - полон "рацио",
Но твоя стихия – попробуй угнаться
За смыслом и  точностью формул и принципов.
Мой опыт ничтожен пред твоею стихией,
Но сосредоточен и в этом – сила.
Ты – нежен, я знаю, я - более скромен,
Но мы понимаем,
Кто и что у нас стоит
Во всей державе.
Во всей империи только двое,
Ты и Я,
Кто понимает,
В чем суть власти, когда власти нету,
И все покоится на зыбких началах
Авторитета.
И кажется жизнь проходит так тщетно.
Ты - знаменье стихии, которой правят
Законы толпы, настроения, чувства.
Я все понимаю,
Я готов быть рядом,
Но должны быть рельсы.
Ты хоть знаешь, что это - рельсы?
Мне жаль, что уходит все дальше от нас
Наше младенчество,
Нежное,
Цаскосельское.
Мы – громадны. В нас вложены тысячелетия.
Мы рядом, но все-таки чуточку одаль.
Ты - великим поэтом,
Я – законов невольником.
Мы  с тобой - важное что-то
В этой немного дурацкой  стране.
Я, наверное, знаю, как никто в этом мире,
Все про тебя.
И ты меня понимаешь... Таких поискать,
Не найти.
Нам нужно это с тобою различье.
Рацио и стихия,
Ведь это Россия,
Наша с тобой Россия.
Пушкин, боже, ты сохрани себя
Мне одному не снести этот крест
Пусть нас с тобою простят небеса
За нашу гордыню.
Твой навсегда
Модест.