Бревенчатый, из смолистой русской сосны, старый Дом стоял на пригорке. Подсвеченный белесым светом луны, он смотрелся одиноко и диковато. Почерневший, покосившийся на один бок, Дом походил на старика – немощного, измученного, покинутого всеми. Он и был таким. Рамы окон осели, превратились в оконца, крыльцо прогнило, чтобы пройти через двери, нужно было согнуться в три погибели. Во всем его виде чувствовалось что-то надрывное, безутешное и в то же время покорное, смиренное той участи, которая его настигла. Дом доживал свой век.
Черными заколоченными окнами печально всматривался вдаль – в свою деревню. Ни души. Пусто кругом. А помнится, внизу, словно веснушки, были рассыпаны домишки. Бывало, устроят между собой перекличку: над одним змейкой завьется печной дымок – следующий торопится выпустить свою струйку, и так до тех пор, пока над каждой крышей не поднимется пахучее древесными смолами тепло.
Дом тяжело вздохнул. Вот и пролетела вся жизнь, долгая и разная: одно накладывалось на другое, год на год. Он еще помнил, как сидели при керосиновой лампе, как в дома вошло электричество. Давненько не видел этого яркого, игривого огонька.
Дом стоял и слушал – слушал, с каким вниманием дышит ночь, освещенная колдовским, рясным светом звезд, слушал глухие, невольные вздохи дремлющей земли, шорохи воздуха по сторонам – и все это помогало ему слышать и чувствовать себя, то, что навсегда выходило из него в ночной простор, оставляя последнее тепло. В какой-то момент ему почудилось, что каждое из заколоченных оконцев – это воспоминания о тех, кого нет в живых. Растворяй их, гляди, чем ты, Дом, был богат! Дом пошевелился, заскрипев рассохшимися бревнами. Неожиданно в памяти высветилась давнее-давнее утро.
… Только что прошел дождь, короткий, буйный, из нечаянно появившейся летней тучи, а уже опять выглянуло солнце. Поляны дымятся истоминой, с деревьев и кустов капает набрякшими, тяжелыми каплями. Тут и там по траве, как ваньки-встаньки, катятся бусины росинок. Всюду свежо, благодатно. Земля, напоенная влагой, раскрылась и дышит утомленно, с наслаждением. И он – не старый Дом – нет: крепкий, добротный, с резными наличниками, пахнет терпкой древесиной, и вокруг все молодо, ярко, красиво. Дом праздновал новоселье. Ему сразу понравился хозяин – мастеровой, расторопный дед Митрич. Дом с охотой подлаживался под него. Доброе семя тот заложил – восьмерых детей дал деревне. Под этой крышей выросли три поколения. Всякое пережили, но Дом сохранили, а он им платил теплом и уютом.
С деревней Дом будто сросся, пропитался ее воздухом, запахами. Больше всего любил утренние часы. Просыпался с зорькой и вслушивался в звуки, пропуская их в себя. Скрипели половицы, хлопали калитки, гремели ведра - все вокруг оживало, двигалось. Остро пахло навозом, парным молоком, свежеиспеченным хлебом, скошенной травой. Деревня весело гудела, и Дому нравилась эта хлопотная возня. Днем все затихало. Было спокойно, ровно, с редкими, привычными звуками: животина ли прокричит, собака ли забрешет или где-то ненароком сорвется человеческий голос – все не для слуха, не для оклика, а лишь для того, чтобы кругом при живых не казалось мертво и пусто.
Любил дом и летние вечера. Во дворах на таганках потели чугунки с похлебкой. Мужики вполсилы вели неторопливые разговоры под самокруточку, под тихое бабье ворчанье.
А потом деревня, одолеваемая сном, замирала. Дом погружался в тишину, нарушаемую хозяйским храпом и мышиной возней за печкой. Всю ночь в Красном углу горела лампадка. Мерцающий свет освещал скромный лик Пресвятой Богородицы, перед которой склонялась в молитве сухонькая старушка Акулина. Дом отдыхал, набирался сил, готовясь к новому дню…
Так летели год за годом, принося с собой что-то новое. Менялся и Дом, он мужал, расширялся: появилась веранда, сменилось крыльцо. Чем старше он становился, тем явственнее ощущал свою нужность. Кто, как не он, собирал всех в радости и горе, куда, как не в него, спешили после рабочего дня? Он всегда ждал, обогревал, своей надежностью вселял уверенность, гнал прочь тревоги, давал покой и защиту.
Дом жил с хозяевами одной жизнью: трудовой и праздничной, веселой и грустной – разной, но жизнью полной, по-деревенски хлопотной и суетливой, и оттого – счастливой. У его порога благословляли молодых, встречали гостей, провожали в дальний путь, нередко – в последний. Но все это было живое – настоящее!
И вот сейчас такая нестерпимая тоска одолела, что сил нет! Неужто все?.. Дом затаился, ослабил дыхание и стал погружаться в тягучий сон. И снилось ему – милая деревенька, добрые лица сельчан, ватага ребятишек, дед Митрич, бабка Акулина, нашептывающая нехитрые, простые слова: «Пресвятая Владычица моя Богородица! Сохрани и помилуй меня и дом мой от всего худого и скверного. И избави нас от всякой беды и напасти, скорби и печали, от всякого зла…». Молитва летела ввысь, а старый Дом повторял ее снова и снова, веря, что будет услышан. И пусть век родной сторонки и его собственный подошел к концу – не об этом болела душа Дома. Сколько их, маленьких, скромных, забытых деревенек с низкими домишками пытаются выжить?! Помоги им, Пресвятая Богородица!