ИГРАЮЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО Йохана ХЕЙЗИНГИ
Йохана Хейзингу (1872-1945), голландского историка, относят к «избалованным славой». Культовая книга Хейзинги «Осени Средневековья» сделала его имя синонимом Историка. В «мрачном средневековье» .Хейзинга обнаружил много замечательного и привлекательного: это и романтичный рыцарский этикет, и традиции карнавалов. Но знаковая слава Хейзинги связана с его взглядами на игру, которой он посвятил своей труд Homo Ludens («Человек Играющий»).
Современные Хейзинге ученые объясняли мир либо по Марксу, исследуя экономический базис, либо по Фрейду, пытаясь найти разгадки общественной жизни в физиологических инстинктах. Но голландский историк обратил свое внимание на принцип, далёкий от «только биологического, только логического или только этического». Хейзинга обнаружил Игру, которая «есть прежде всего и в первую голову свободная деятельность».
Сверкающая реальность феномена праздника, который заинтересовал историка в своих экскурсах по прошедшим векам, удивляла также и в концептуальном смысле. «Праздник» интересовал науку лишь скользом, словно праздник и игра в реальности вовсе не существовали.
Всюду игра
Но «игра» обнаруживалась Хейзингой повсюду. Ребенок, поэт, дикарь – все живут в сфере игры. Даже в жестоком животном мире несложно обнаружить игру. Игра с её «незаинтересованным характером» удивляла исследователей, настроенных естественнонаучно. Игра как бы прерывает процесс непосредственного удовлетворения нужд и страстей, изолируется от реальности, сохраняя внутри себя безусловный порядок. В чем же польза от этого бесполезного феномена?
Одно из определений игры, данное Хейзингой звучит так:
Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием «иного бытия», нежели «обыденная» жизнь.
Философы легко бы отмахнулись от идей Хейзинги, касающихся столь "несерьёзного" предмета, но историк развернул перед своими читателями мириады фактов. Люди не просто иной раз играют, они страстно увлекаются коллекционированием раритетов, гербариев, минералов, они играют в тайные союзы. Средневековье, казалось, тотально ограниченное одной религиозной идеологией, сплошь дополняется поведением, где в подоплеке лежит игра. Ордена, масоны, геральдика, церемонии… И театр начинается отнюдь не с вешалки - с игры. Пьеса играется, музыку играют. Вид человека в маске выводит нас из «обыденного» в иное. Поэзия, культивирующая способность языка творить образ, столь близкая к «чистой идее игры», столь далекая от уз логического разума (сам греческий термин «Ямб», означающий поэтический размер, восходит к слову «насмешка»). И средневековье, казалось законсервированное требованиями религии, вовсе не противится Игре и Поэзии, а позволяет им расцветать.
Игра везде, не только на детской площадке. Во множестве «взрослых» институтов общества присутствует игровой момент. Выпускные и вступительные экзамены построены на игровом принципе. Судебный процесс представляет собой игровое состязание между защитой и обвинением. А требование римского плебса «Хлеба и зрелищ!», воспринимающееся современным ухом как требование безработных о пособии и билетах в кино, действительно, по мнению Хейзинге, лишь свидетельство того, что римская публика не могла жить без игр и требовала своего права на священную игру.
Состязание
Одним из особых свойств игры – соревнование, состязание. Люди издревле соревновались: от игры в кости до рыцарского турнира. На примитивных фазах участники «состязаний» соперничали во имя самопрославления, и бытие участников примитивной истории реально, а вовсе не в фантазии преданий, вращалось вокруг Идеала Чести и Благородства. Продвинутые фазы не отказались от игры - сменились лишь правила: теперь вместо Чести появилась Справедливость. И это была не просто мода, сменившая «шашки на шахматы» - соседства кланов и племен сменилось сообществом больших народов и государств.
Игра правит историей, а в иных случаях игра даже просто ломает логику экономической и прочей рациональности. Этнографы обнаружили в обычаях индейцев Карибского моря такое странное для образованного европейца явление, как патлач. Идейцы, скопившие ы изрядное богатство, имели традицию всё нажитое вдруг раздавать своим небогатым сородичам. Аравийские бедуины тоже однажды пускались «в разгул», перерезая горло всем своим верблюдам, спуская свое богатство в одночасье. Так круто «играли» в прошлом.
И даже такая нешуточная вещь как война непременно увязывалось в средневековом мире с «идеей благородного соперничества». И Хейзинга, современник двух мировых войн, сам оказавшийся в фашистских застенках, видел, что «новые» военных стратегий отказались от обычаев «Человека Играющего». Идеология основоположника военной доктрины германского фашизма Эрих Людендорф (1865-1937) это подтверждало, германский стратег уже отказывался от последних остатков культурных и игровых функций войны: «новая» доктрина позволяла неограниченно уничтожать и пленных, и мирного населения…
Игра отрицается - общество деградирует. Войны, где рыцари сражаются 13 на 13, кажутся сказочной фантазией – в новых войнах самолеты сбрасывают на безоружное население бомбы, напалм, противники используют терроризм, экономические блокады, концлагеря.
«С последними чисто формальными рудиментами игрового поведения исчезает также и всякая претензия на культуру, и общество снова опускается на уровень архаической культуры», - угадывал историк.
Пуерилизм
Рыцарство ушло, но, кажется, что приверженность к игре осталась: возродилось олимпийское движение, распространились игровые виды спорта, появились игровые автоматы и компьютерные игры. Но такая игра, по мнению Хейзинги – пуерелизм ( мальчишество). Здесь игровое не отделяется от серьезного, так что игра почти перестает быть игрой. Спорт становится бизнесом, болельщики – фанатами, игра – болезнью, игровое по форме оказывается неигровым по существу, и пессимизм Хейзинги не исчезает.