***
Думаю, смогла бы я в реальности отыскать то место, где погубила земное чудо? Вряд ли... Даже если возвращаешься точнёхонько в свой собственный дом, твой час жизни другой, и свет скользит по другому, и другие мысли занимают сознание. Слушаешь, казалось бы, ту же музыку, записанную на том же диске, а восприятие плывёт среди гармоний в новых волнах взаимодействий струн и звуков...Но почему воображение так настойчиво вовлекает меня в тот ранний час, который не восстановим, чтобы я мысленно во что бы то ни стало ступила на ту же тропу? Что ещё там было потеряно, и что - обретено? Потому что потом у меня началась совсем иная, немыслимая в то время, но перестроившая все мои планы и стремления жизнь...
Пойду... Пора...
Уже почти месяц мы с моей крошечкой внучкой - год ей должен был исполниться в конце августа, прожили в махонькой комнате при солдатской казарме, которую уступил мне командир учебной роты майор, - я уже не помню как его звали, помню только рассеянный взгляд, способный, однако, ни на чём не задерживаясь, уводить его подальше от каких либо вопросов и бесед. Тут нужно пояснить, что мой читинский друг "афганец" Серёжа Фёдоров завез меня вместе с ордой из полсотни "трудновоспитуемых" мальчишек в спрятанный на берегу забайкальской речки Учебный Центр, где из новобранцев должны были ковать танкистов и артиллеристов. Только что вывели последние войска из Афгана, и можно было надеяться, что никому уже не грозят бои по ту сторону лиловых сопок, от которых веяло нездешним страхом войны и смерти...
До осеннего призыва оставалось ещё месяца два, Учебный центр пустовал, деды, ожидавшие демобилизации, скучали, а я, оказавшаяся единственной женщиной в радиусе ста километров, воспринималась ими как мама ватаги неуправляемых пацанов, которым армейская романтика и казарменная дисциплина обернулась богопротивным насилием над ними - настолько никто из них не хотел - ни маршировать спозаранку до завтрака, ни стрелять на полигоне по мишеням, ни бегать с полной выкладкой по пересеченным оврагами берегам непредсказуемой речки...Деды охотно раздавали малявкам десяти-двенадцати лет подзатыльники, кормили их кашами на завтрак, обед и ужин, водили на стрельбища и даже по вечерам рыбачили с ними на речке, но удержать в армейском режиме своевольных детей хулиганских окраин Читы не могли.
Однажды сами мальчишки привели мне с "рыбалки" дружка, который уже не стоял на ногах, и они волоком его втащили в казарму. Заморыш лет десяти был бледен на грани такого обморока, откуда недолго перебраться в гроб и могилу. Всё-таки он ещё был в сознании, но мне стоило больших трудов заставить его пить припасенную у меня для чаев чистую родниковую воду. Ничего другого мне в голову не пришло - я и была единственным человеком, имеющим право на первую медицинскую помощь. Дружки по ходу дела рассказали, что нашли его на берегу с полиэтиленовым пакетом на голове, под которым как прилипла к затылку смоченная в бензине ветошь. После третьего стакана, который я старалась вливать в него так, чтобы он, глотая воду, не подавился, Заморыша вырвало утрешней жидкой овсянкой, и он смог встать на ноги. Я налила ещё литровую банку воды и велела выпить до дна - хочешь жить, пей и не ерепенься. После третьей литровой банки, опорожнённой в его пустой желудок, перед тем как засунуть два пальца в рот, я потребовала от него, чтобы он встал и самостоятельно прошел по казарменной половице. Резко остановила дружков, кинувшихся ему помогать: - Хочет жить, должен сделать это сам. Малец нетвердо прошагал к туалету и вышел оттуда, нащупывая руками стенку. Следующие три литровых банки он выпил самостоятельно, после каждой все твёрже ступая по половице. Седьмая литровая банка была выпита под ликующие вопли пацанов, на бис и под приплясывание орды по казарме...
Под вечер мне пришлось объяснять дедам, что уроки мужества городским беспризорникам впрок не идут, а экстремальные формы воспитания могут привести к опасным передрягам...Как было не согласиться? Вскоре из полусотни сыновей полка осталось пять-шесть самых бездомных мальчишек, которым солдатская кормушка казалась скатертью-самобранкой, дома их всё равно никто не ждал, а дедам воспитывать в них воинский дух надоело. Практически вся команда дезертировала на попутках, за беглецами никто гнаться не собирался.
Друзья-афганцы за нами не приезжали - будто забыли, и я получила в подарок сказочный месяц июль в глубине забайкальской тайги. Мобильных телефонов тогда ещё не практиковали, и мне ничего не оставалось как заняться самым счастливым образом ареалами целебных и волшебных растений. У меня уже был некоторый опыт таёжных сборов в бригаде, работавшей на корейский кооператив. Никто специально ничего мне не поручал, но природное буквально встроенное в сознание любопытство заставляло меня просыпаться с рассветом, подкручивать рессоры коляски, усаживать поудобнее внучку, брать для неё парочку дневных порций, накрывать коляску простынёй и потихоньку устремляться прочь от казармы по разным таёжным тропинкам - куда душа поведёт. Я надевала самостийно сшитую из веселого ситца длинную до пят казачью юбку, которую по достоинству оценила - при хотьбе она разгоняла вражьи эскадрильи комаров и слепней. Повязанная по татарски так, что платок укрывал мне спину, и защищенная таким образом от кромешных нападений, я шла наугад к таежным опушкам, где могла обнаружить, например, астрагал, дикий золотой или мужик-корень, расторопшу и левзею. Река то и дело выносила меня на заросли кубышки, в полной мере оценённые дедами - её листьями и отварами из корней даже лечила сибирскую язву.
Моим вылазкам не только никто не мешал, а напротив, с нетерпением моего возвращения ждали, потому что в корзинке я приносила всякие снадобья, которые заваривала в чай, и ко мне заглядывали исключительно выпить стакан душистого отвара. Очень быстро меня стали называть врачихой и обращаться ко мне с чем угодно вплоть до солдатских кровавых мозолей. По вечерам деды звали меня смотреть телевизор и играть с моей внучкой - Ася только-только училась ходить, с удовольствием цеплялась за чей-нибудь указательный палец, и поклонники предложить крохе свою братскую солдатскую помощь даже очередь занимали - к кому сможет сделать несколько самостоятельных шагов моя малышка.
Скоро я уже хорошо знала ареалы трав в радиусе десяти -пятнадцати километров, точно рассчитывала время прогулок - не больше трех-четырех часов, и возвращалась всегда к обеду. Но однажды утром я решила уйти без Насти на пару часов за земляникой. Попросила дежурного по казарме заглянуть ко мне в комнатку, если что - и ушла со своей корзинкой в первый час после рассвета. Я была уверена, что вернусь к восьми часам утра, ну - самое большее к девяти, когда обычно просыпалась моя девулька. Быстро пройдя тревожный лужок лиловых ирисов, мысленно помолилась перед одинокой могилой на опушке сосновой рощи и шагнула к реке. Вдоль реки тропинка быстро вынесла к старинным лиственницам, каждая из которых могла соперничать долголетием с какой-нибудь калифорнийской секвойей. В роскошной россыпи лучей неторопливого июльского солнца заметила как сияют между ними не больше не меньше яркие как сигнальные огни рубины... Оказалось, рубиновые лилии расцвели и разбежались по полянке, пронизанные солнечными лучами, они-то и сияли как драгоценные камушки дивной красоты, неописуемой словами. Одну сорвала и, выкопав луковицу, попробовала на вкус. С собой я всегда брала короткий острый ножичек, заточенный пилкой, с помощью которого добывала нужные корешки. Мучнистая мякоть показалась сладкой как восточный лукум, с неопознанным пряным ароматом. Дальше тропинка увела в березняк, где на каждом шагу из под ног выныривала не хилая - с ноготок - земляника. Заметила местечко,- по солнцу на всю пробежку ушло не больше часа, стало быть, время около семи утра, и можно было продолжить разведку, а потом вернуться за земляникой. Душа заторопила дальше как гитара в резвых переборах Ди Меолы и вынесла меня к луговине, сплошь серебрящейся только что расцвётшим эдельвейсом, который местные называют кошачьей лапкой. В корзинку попадали драгоценные звездочки альпийских сокровищ, а тропа увела к меже, разделяющей пойму реки от луговины. Проскочив какой-то мосточек из нескольких потемневших жердинок, я пошла по неведомой мне тропе, сплошь поросшей метровыми зонтами расцветшего борщевника, которая и вынесла меня на пригорок, будто окутанный радужным полупрозрачным туманом. Остановилась, будто споткнулась, перевела дыхание и осмотрелась. Что-то же заставило меня внимательно разглядывать травостой на пригорке. Казалось, Он расцвёл у меня на глазах чуть в стороне от тропинки, потому что ещё секунду назад я его не видела, не замечала.
Трава стояла по пояс, а на метровой ножке, возвышаясь над колосьями дикого ячменя, смотрели на меня две невиданной красоты головки неведомого цветка. Как назвать то, что я видела? Аленький цветочек? Лепестки будто вращались по спирали вокруг сияющей рубиновой сердцевины, акварельно стекающей в капилляры оттенками нежного персикового сока. Парчовая ткань лепестков переливалась на солнце и создавала дополнительное сияние вокруг, будто сами головки были маленькие солнца, способные удерживать вокруг себя живую красоту цветущего лета. Я не знала название цветка, меньше всего мне хотелось назвать его лилией или, например, орхидеей. Позже искала его в самых различных специализированных энциклопедиях и - не нашла. Рука не убоялась достать нож и срезать его примерно на стебле сантиметров в пятьдесят, чтобы он точно лег в мою корзинку без страха быть поврежденным. Солнце показывало не больше половины восьмого утра, но я повернула обратно, мне как бы нечего было больше искать - в корзинке лежало самое несказанное чудо, какое мне довелось видеть в жизни.
Описывать, как я не нашла мосточка, как меня носило по болоту, полному ржавчины, так что мои китайские тапки превратились в медные калоши, как пришлось продираться сквозь ивняк и таволгу, идти по сводящим ноги ледяным камушкам стремительной речушки в поисках потерянной тропинки, с трудом выбраться в знакомый березняк , сесть на поваленный ствол березки, потянуться за ягодкой и тут же потерять корзинку, как отчаянно буквально вокруг ствола ползать в её поисках и попутно набрать целый битон отборной земляники, как наконец - заплакать навзрыд и попросить беса отступить от меня, вернуть мне корзинку - равноценно тому, чтобы начать историю рассказывать сначала. Я чуток скосила глаза и увидела корзину стоящей рядом с отмеченной взглядом березкой. Обрадовалась, схватила корзинку, но - моего сокровища в ней не было. Были эдельвейсы, рубинчик лилии, луковка, другая найденная травка, а цветка -НЕ БЫЛО.
Когда я вернулась в казарму, у входа встречал меня знакомый дежурный дед с мой девочкой на руках, часы на его руке показывали шесть часов вечера. То есть меня носило больше двенадцати часов, и - этого ВРЕМЕНИ Я НЕ ЗАМЕЧАЛА. Где же меня носило? И кто гонялся за мной по таежным дебрям, путая мое исключительное чувство пространства в наказание за погубленную тайну цветения?
Прошло больше двадцати лет, я не знаю ответа, но у меня действительно началась совершенно ДРУГАЯ ЖИЗНЬ с не оставляющей меня памятью о пережитом чуде.