Две тысячи по тахометру… медленно, сказал бы не торопясь, не спеша, но… тогда почему же пыль поднимается плотным туманом, таким густым и липким. И всё пространство заполнено этакой мглой безразличия, которая заставляет видеть не дальше своего носа. Почему же та, пока еще не тронутая человеком, красота, что за окнами, никак не притягивает взора?! Лишь Солнце ослепляет. Мысли хороводят, голову кружат. Шрамы на теле, словно фривольная роспись слегка подвыпившего художника, запечатлевшего отпечатки некогда свершенного. И прикасаясь к ним – болят, оживают, будто бы очнувшиеся от сна воспоминания, красочно воссоздавая серпантин прерывистой дороги, где за каждым поворотом понимаешь: не исправить, как не крути валами, а от жизни угнать не дано…
Прикурил… Вспомнил, как мерцали звезды, горящие пламенными вспышками, разрывающими в падениях короткими яркими полосами темноё небо. О которых забываем… Снова и снова перелистывая немую летопись, сложенную в основательный, мощный фундамент годами по кирпичикам: день за днём, строка за строчкой; остается нелепое чувство. И оно твердит, где-то глубоко внутри, доносясь до сознания лишь заглушенным эхо, к которому невольно прислушиваешься. Тихо очень звучит доносящийся тембр: - „не так…“. Видимо все мы работаем на прошлое, только ночные светила своим зябким сиянием изредка напоминают о том, что свет, уже отгоревшей звезды, лишь спустя годы меркнет в наших глазах. Благородно это… свет из прошлого в будущее, словно память о последствиях наследия, оставляемого за спиной. Живи и помни – высечено из камня: твердо и навеки неизменно. Живи… Помни… не более чем и не менее. Как надорванные жилы измотанного Сердца, раздающиеся ритмичным постукиванием метронома, смеженные от недомогания веки – всё не зря, да та, обжигающая легкие, жара, расчертившая горящими линиями задымленный горизонт, бесцеремонно скравшая не минуты, часы, но месяца и годы. Не зря…
Дрова уже почти прогорели. Холод дикий и табачный дым режет глаза, вышибая неблагородные слёзы. На все чудеса, щедро предоставленные матушкой природой, приходится лишь в недоумении покачивать головой. Только бы не пошел дождь… Холодно очень… И здесь будет легко остаться простуженным и брошенным, обреченным не то на выживание, не то на погибель – только время рассудит кому быть героем, а кому беспамятно сгинуть… Впрочем даже если так случится – никто и не намерен опускать руки. Раскинутая плащ-палатка, смешно, но лишь этот брезентовый кусок остается единственным знаком напоминания о том, что бывает тепло… уютно… Да, наверное бывает иначе, хотя впрочем – это скорее вопрос, случайно потерянный кем-то безалаберным, и вот найденный мокрым в осеннем тумане, лежащим на сырой, остывающей земле, которая принимает всё: прах к праху, дождь и засуху…
„Будешь?“ – на вопрос со стороны, человека, усталый профиль которого виден в мерцании уже догорающего костра, человека, разделившего с тобой долю быть покорителем вечной мерзлоты, дабы не стать покоренным; привычно отвечаешь, сжав челюсть, кивком головы, означающим твердое „Да!“. И не по 20 капель, глядя в глаза товарищу, когда каждый думает о своём, понимаешь, что есть тепло истинное, что оно несет в себе… понимаешь… насколько отвык от него, что трудом великим окажется смирится и принять… это странно, ведь люди стремятся к доброму и светлому, а тут принять таковое… в голове не укладывается. Ведь никто и не отказывается от стремления того, но вот принять, оказывается порой слишком тяжело… Да будем в здравии! И пока глаза товарища не до дна излили свет свой, и мои веки пока мест не смежены накрепко сном без снов… просто хочу… просто люблю жизнь эту, стерву, которая не умеет щадить, баловать, честна не в меру, а впрочем… ничего личного.
Две тысячи по тахометру… медленно ли?!
Четыре тысячи по тахометру. Наконец вошел в рабочий интервал, за окнами всё так же прекрасно вырисовывает картины чародейка природа, но вот усталость тихой сапой подобралась и мало-помалу одолевает. Перестает радовать глаз живописная игра кистей чародейки – не радостно, хоть все-таки и не скорость.
Она… Едва ли знаю её настолько, чтобы вот так вот изливать мне Душу. Ценно такое доверие, особенно когда в очах загорается искорка томного вожделения, нежности… Прислушиваешься к её голосу, ловя каждую долю секунды, каждое ее движение. И даже когда она вздрагивает, вздрагиваешь с ней вместе. Вечерело. Ее величественная стать, выражающая каноническую красу женственности, глаза ее полнящиеся ласковым зазывающим светом – вот уже ловлю каждое ее движение… Она вздохнула, и трепетом отозвалось волнение в момент, когда она откинула с глаз смешную чёлку. Мир наполнялся сладким дурманом, и всё-всё вокруг дышало и оживало, благоухая ароматами любви. Она всё говорит… за жизнь, что-то про звезды и астрологию. Смотрю на неё, слушаю, с каждой минутой всё больше поддаваясь её божественным чарам. А она всё говорит… наверное это что-то да значит. Впрочем… всё в жизни значит что-то.
Так в простом рукопожатии рождается что-то большее, чем слова. Даже что-либо говорить не к месту. Странно, без слов, но далеко не тишина, не безмолвие – разговор живой и душевный. Всё же это прекрасно когда двоих судьба когда-то объединила, не то спутав карты, не то решив пошутить. Есть что вспомнить, понять… заново. Да… действительно неоценимо, хоть и пришлось проститься с чем-то очень дорогим, отрывая кусочек Сердца, которое в последствии покроется болезненным шрамом напоминания при бушующем ветре и пронзительных проливных дождях – такова судьба, и иначе… иначе никак, лишь сквозь немые одинокие слезы достойно нести эту ношу, как исповедь, до последних дней памяти. Нести не оглядываясь на то, что могло бы быть, оставаясь честным перед самим собой, не выбирая между чувством и чувством. Тяжко…
Прошло время. Мучительно было смотреть, как ее обнимает другой, страстно шепчет ей на ухо что-то, а она кокетливо улыбается. При случайной встрече, опустив взор, чтобы никто не смог увидеть отражающуюся в глазах нестерпимую боль кровоточащей раны Сердца, увидел кольцо на правой руке… Наверное у них была красивая свадьба, будут хорошие дети, и вместе они зашагают по мирным просторам рука об руку. Винить не кого. Проронив „здравствуй“, пройду дальше. Даже затрудняясь признаться – сохранилось ли что-нибудь к ней… но помню ее…
Как было… молчим… закончились слова и уже нечего сказать друг другу. Ты второпях собираешься и скоро уйдешь, громко хлопнув дверью, будто та была в чём-то пред тобой виновата, и твой обрушившейся гнев справедлив. Уйдешь, а я не стану останавливать тебя у порога, стремительно догнав, в страстном безудержном порыве уговаривая тебя, нет… даже руками не разведу. Ты каждый раз уходишь будто навсегда и скоро возвращаешься, врываясь бушующим ураганом в мою жизнь, не спрашивая ни о чем, просто берешь и корёжишь привычные устои, заставляя заново привыкать к тебе. Зачем я каждый раз впускаю тебя, зачем… и сколько можно?! А вот если бы подсчитать минуты, отведенные нам, на двоих, то не так уж и много получится. А ты вот так вот просто берешь и уходишь, каждый раз когда тебе это взбредет в голову. И я каждый раз прощаю тебя… зачем… молчим и даже в глаза не смотрим. С каждым разом становится холодней… Наверное я тебя очень люблю, но почему-то становится всё равно, когда ты так поступаешь. Ведь ты же не птица, чтобы запирать тебя в клетку и пытаться удержать всеми доступными и недоступными… ты человек, которого я люблю. Знаешь, ты не услышишь громких слов, о том, что всё отдам за твоё счастье и прочее – но если того потребует жизнь, ни секунды не оставляя на раздумья, просто сделаю так. Иди же, но знай, что однажды по твоему возвращению двери будут закрыты. Не входные, а двери моей Души, хоть и не смыслю радости в жизни без тебя, но так когда-нибудь случится. И все твои попытки удержать приведут лишь к обратному результату, хоть и зарекаться не могу. Не делай так! Я сам решу „что, где и когда“. Но раз собираешься уходить, так будь же последовательной в конце концов, не рви на части светлое чувство, уподобляясь инквизиторам, не убивай его – не возвращайся: не трать мои и твои минуты за зря, ведь вместо того, чтобы хлопнуть дверью, растеряв напрасные слова – просто обними, пока мы еще вместе. Даже уйти можно по-разному. Молчим…
Вот уже совсем скоро… подумал с ужасом. Как же быстро летит время: был человек и нет человека. Осталось то рукотворное, что постаментом напоминает о нём, нерукотворное, вечным зовом отдающееся добром сотворенным, не зная преград времени. Даже уходом своим ты сумел доказать, что жизнь сильнее смерти, оставаясь верным святому неприкосновенному. Ты верил в меня, верил мне. И когда поздним вечером, возвращаясь пустынным шоссе домой, понимая, что может быть видел тебя последний раз… слезы… не в горечи дело – неужели все тяготы, лишения, вся эта неравная схватка – напрасно всё?! Нет, теперь и четко понимаю – нет, не напрасно! Осталось пару недель и дата… Грустно стало, тоскливо немного. Знаю, что виноват, но не знаю в чем, „смешно“. Ведь сделал всё что мог, что в силах моих. Навсегда запомнил тебя лучшим, да ты и был лучшим! Прости… прости меня…
Определенно что-то значат слова ее, той, которая стала чужой женой. И муж ее был некогда близким человеком. Как же так случилось?! Счастья им. Она не услышит ропота, он никогда не узнает ответного – простил их, нашел в себе силы и простил. За те дни, когда одичало искал пули, простил и за тот месяц беспробудного похмелья. За всё простил…
И вот история… Он ведь тянул даже в изнеможении, когда его тело едва удерживало дух. Просто взял ребёнка и стал жить для него, ради него, обрел смысл изнемождающей бойни с ветряными мельницами. Наверное не мог иначе. И по-мужски жесткие глаза, так и не потеряли веры: после предательства, после всех пакостей, которыми жизнь щедро осыпала с головы и до пят. Он просто знал ради чего коптит Небо, Землю топчет. Знал и любил. И когда сомкнулись его веки в тяжелом недуге – не сдавался и жил, но и не просил большего. На дубовый крест был возложен венок, без почестей, но с превеликим уважением. Кому может и показалось: сгинул человек в никуда, но только добро сотворенное навсегда осталось проживать жизнь за жизнью из года в год. И право, что наша жизнь без доброты?!
Шесть с половиной тысяч по тахометру. Что за окнами – не ведаю… скорость требует особого внимания и точности, каждый „промах“ сейчас будет фатальным. Вечно мы спешим куда-то, загоняем до исступления гончих, спотыкаемся и уже не держат натруженные ноги, но продолжаем бешенную гонку – даже обернуться некогда. Скорость… одно неверное движение и… уже вне событий… толи на мягкой обочине, толи прахом к асфальту… Тут же картинами рисует память… Руки с истертыми в кровь мозолями, невыносимо жарко и дышать нечем, будто чьим-то старанием пространство разрядилось в вакуум. Под ручьями и глаза заливает – режет неприятно. Кровоточащая рана на спине – жжет. От ветра дуновения становится холодно до дрожи. И только проклятое слово „надо“ перекликается с „не могу больше“. Жестко – да! Но ведь и предела, в принципе, нет. Человек не способен даже представить какие терзания способен вынести, и причем вынести достойно! Такова мужская доля на Руси – тянуть до отсечки, падать и вновь поднимаясь, скрипя зубами – продолжать! Есть ли будущее, настоящее – не важно уже, не важно! Единственное, что сейчас обретает истинную ценность – полностью, до последних капель чаши жизни, выложиться: пусть невыносимо больно, да до конца! До конца, раз уж имело место быть начинание, до конца… Да уметь шагать сквозь время, твердо: из прошлого в будущее, без оглядки крепким решением каменным. И все-таки странная штука – скорость…
На какое-то мгновение знакомая мелодия привлекла к себе внимание. Привычная дрожь пробежала холодком по всему телу. Люблю музыку, которая трогает за Душу, от которой знобит. Она настоящая, от нее то так хочется жить и дарить, просто так дарить свет всему и всем, то навевает грусть… она честная с Душой, когда настоящая. Впрочем, как и всё настоящее в Мире. Люблю, когда аккорды, тонкими стрелами пронзают пространство, словно призраком проходят ноты сквозь время, и, незримой шелковой нитью вяжет зорьки озябшие с зарницами рыдающими. Мелодия… аккорды… созвучия… Как Души и Судьбы… Вроде сентиментально как-то… руки в мозолях, Сердце в шрамах, Душа в заплатах, а тут от музыки „плыву“. Видимо единственное нерушимое в жизни человеческой – это чувства, звуки струн Души: бархатные ли, напевные, томные ли, грустные, в оттенках печальных, радостные ли, добрые. Без них люди мертвы! А ведь иногда кажется: человек из стали, литой, железный, без жалоб и притязаний на излишества. Ничего лишнего, казалось бы. Несгибаемый и непоколебимый – всё что нужно для выживания. Ан нет, оказывается того мало… при ближайшем рассмотрении человек, со всеми присущими ему качествами, силой и слабостями, не является полноценным, обретая бесчувствие. Сентиментальность… А впрочем словом „люблю“ перекрываются всё вопросы, да и они не тяготят тяжким грузом совесть. И кто же осмелится назвать Любовь к Родине, Матери, Женщине пустым сентиментом?! Можно справедливо назвать всё это великой… самой великой глупостью, но никак не пустозвучным сочетанием слов. Да, чувство должно захлестывать волнами шторма, переполняя Сердце звоном колокольным в краю родном раздающимся, где избушка покривилась, над ней уныло повисла Луна, едва лишь выглянув из-за тучки. А может быть отразиться шумом камыша на болотах, верещанием игривых стрекоз. Улыбнулся: толи грустно, толи нелепо – отвык. А ведь действительно, вместо того, чтобы наслаждаться минутами, даже самыми трудными, люди часто раздувают „из мухи слона“, убивая наповал все то, что таким близким кажется, с головой ныряя в мелочи – тонем в них, превращая их в драмы. А ведь легко можно жить и без этого. Но даже в сомнении любая повесть заканчивается точкой, не многоточием. Впрочем, о конце думать – дело последнее… чу эти мысли… чу… Надо быстрей, желваки сыграли. Всё будет как надо! „газ в пол“!
Семь с половиной тысяч по тахометру. Отсечка скоро… И всё же почему?! Почему… ни смотря на то что тяжко до безумства, так, что хочется спрятаться в темный уголок, закрывшись от всего мира двумя руками, почему так не хочется чтобы оканчивалась эта постылая затянувшаяся канитель?! Видимо остаться на века под палящим Солнцем куда проще, чем отступиться. Но только суть вопрошания в ином. Почему иначе не приемлемо?! Скорость?! Да шут бы с ней! Трудно определить… Но так противно, когда надо, важно, успеть – спешишь, но не успеваешь… от самого себя противно, пусть и скорость предельная. Видимо удовлетворение приходит после отсечки. Насколько красочней бы стал Мир, если б только можно было не торопясь… Да, именно! Не торопясь жить, творить, любить… но… Видимо не бывает медленно – и пусть. Важно, чтобы основательно было, хоть и медленно не бывает… жить на полную, вплоть до отсечки… до последнего созвучия.