В некотором царстве, да в некотором государстве жил был народ спокойный да дружелюбный и называли этот народ топтушами. То ли предки их топотать любили, то ли по какой другой причине, нам то не ведомо. Жил там и один из предков нашего Максимки Потапова, пра-пра-пра-пра- какой-то там пра-дедушка. В ту пору, о которой рассказ, правил этим народом князь. Не наследно он на престол сел, а выборно. Когда умер предыдущий князь ( старенький был уже совсем), собрался народ на площадь большую, ото всех городов, больших и малых из той страны по несколько человек достойных прибыло, кому народ доверил решать судьбу княжества, решать, кто во главе станет. Надо ведь, чтобы человек был хороший, умный. И не только умный, книжек всяких начитанный, но и мудрый, чтобы понимал, что в мире как устроено, чтобы отличал правду от лжи, чтоб судья из него справедливый получился, чтобы к виновным он строг был, а работящих и на придумки гораздых поощрял добром разным и словом. И вот собрался люд на площади, ох, и много же народу было! Детей не то что малых, а даже отроков и отроковиц не пускали и близко, даже на заборах им было не повисеть, и там взрослые люди были. Ведь младенец, что он понимать может? Хорошего-то человека и он увидеть может, а вот ум, справедливость и строгость разглядеть не всегда малым детям дано, потому что опыт у них ещё небольшой. Бывает, конечно, что вырастет орясина большая, косая сажень в плечах, а лоб дубовый, только на то и годится, чтобы им деревья валить. А думать совсем не может. Такие хоть и большие и по закону можно их допускать на многолюдные собрания, но за теми уж родные присматривали, чтобы чего непутёвого ими не сказано было. Стоит толпа, волнуется. Все думают, кто же княжить теперь будет? А было как заведено – выходит ближайший помощник князя на балкон княжеского терема и кричит громко-громко: «Кого вы хотите видеть князем своим?»
И начинает тут народ выкрикивать. Кто Оляпку выкрикнет, кто Мазуру, а кто Хваталу. Потом уж всех зовут показаться перед народом. И про каждого рассказывают, где родился, да как сгодился. Что хорошего успел для людей сделать, кто его добром вспоминает. Вот и сейчас также, княжий помощник, министр, всех министров первее, Тихоня Каменный на балкончик тяжело так вышел, грусть свою по князю покойному, видать, тяжело ему нести было. Глаз не поднимая постоял немного, а потом произнёс: -«Други мои разлюбезные, тотпуши, народ великий. Пришло время это грустное, схоронили мы князя нашего, был он нам и защитником и управителем. Осиротели мы в одночасье. Но не положено народу без вожака быть, иначе разброд в рядах наших начнётся, ежели некому будет следить за тем, чтобы законы принимались справедливые и чтобы соблюдались они неукоснительно. Знаете все вы, зачем сегодня собрались здесь. Так явите же свою волю, скажите, кто вам люб на месте княжеском?
Ждал Тихоня, что народ и его имя выкрикнет. Как же, все секреты знает, к самому князю допущен был, с ним совет держал и подсказывал. Кому, как не ему и продолжить дело княжеское? Честно и верно служил он князю. А народ Тихоню не сильно жаловал. И плохого ничего про него сказать не могли, никаких дел за ним недостойных не виделось, и князю верным слугой был, помогал во всём, а вот любви почему-то народной не заслужил. Никогда слова плохого не скажет, с детства тихо себя вёл, за что и был ещё матерью прозван Тихоней. А Каменный, это уже прозванье позднее. Вырос когда Тихоня, научился он чувства свои не показывать. Что там у него на душе – никто не ведал, потому что он не только губы свои держал на замке, улыбался только тогда, когда сам себе разрешал, но даже взгляд в узде держал. Никогда не сверкнёт глазом, никогда не запечалится. Лицо всегда каменное, бесстрастное, вот и прозвание ему дали – Каменный. И ни один человек о Тихоне не подумал, кроме жены его да одного из сыновей, и то, только потому, что дома Тихоня обмолвился, что и он бы князем хорошим был. А так бы и они, может быть, другое бы имя крикнули. Правда и его кричать не торопились, неудобно же – родня родню на княжение зовёт! Подождать решили чуток, а когда кто выкрикнет, поддержать уж. Да только поддерживать им некого было. Все люди на площади одно и то же имя, Березай, стали выкрикивать. Те, кто подальше стоял, думали, что передние кого-то другого выкрикивают и перекричать их старались.
- Березая на княжий стол (раньше место, на котором сидят, во многих языках столом называлось, отсюда и слово престол пошло, то есть трон)! Березая!
Так друг друга и пытались перекричать, пока не поняли, что одно и то же орут.
Вывели тогда Березая на помост перед балконом, а тот идет и оглядывается, стесняется, не ожидал такого. Ответственность-то какая, не за себя одного думать, а за весь народ! Иные и о себе-то не могут позаботиться, о семье своей, а он, такой молодой, а его уже княжить зовут. Надо сказать, что Березай и верно, молодёхонек был. Не юноша безусый, конечно, но и человеком зрелых лет его никак не назовёшь. Только-только ему двадцать пять исполнилось, даже не женился ещё, всё занят был. То младших братьев-сестёр помогал матери на ноги поднять, после того как отец их вместе с лошадью в полынью провалился да не выбрался. То учился ремёслам разным и всё никак не мог ни на одном из них остановиться. И бочар из него прекрасный получился – в бочках его очень вкусная капуста квасилась и огурцы солились. И лекарю помогал с охотою и много травок разных знал, понимал. И кузнец его нахваливал. Перещеголять-то кузнеца он не перещеголял, но ежели б продолжил работать в кузне, то ещё и неизвестно, как дело бы обернулось. И животные его любили, и когда его очередь была стадо пасти, никто не разбегался, и коровы домой приходили с полным выменем. То ли это от того, что он выбирал места, где коровок ветерок обдувал и их мошкара не донимала, не докучала, кровь не пила, шкуру не портила. То ли это от того, что играл он на гуслях узорчатых, да песни пел, сочинения собственного. За те песни его и девки любили, и парни уважали, на все плясовицы его звали, только не всегда у него времечко находилось сверстников уважить – по дому работы, ох, и много было. А когда братья-сёстры подросли, отпросился он у матушки с обозом купеческим в края дальние, ему неведомые. Посмотреть, как в других странах народ живёт и себя в деле попробовать. А путешествовать в те времена опасно было. Много есть охотников не работать, пот не проливать, а чужое добро взять. Только не знают, видать, те разбойники, что неправедно добытое на пользу никогда не идёт. Не было ещё случая такого, чтобы богатство убийством аль воровством полученное счастливым человека сделало. Но чтобы там разбойники не думали, честные люди должны заботиться о том, как своё добро уберечь и самим не пропасть. Да и не хорошо это, других в соблазн вводить. Если видят тати-разбойники, что при обозе есть люди ратные, если есть кому дозором перед телегами пройти и приметить лихую засаду, то не сунутся, другую силу почуяв, а если бы все так себя защищать могли, то и разбойники вскоре перевелись бы. Какой смысл разбойничать, если голову легко сложить в бою с противником сильным?
Год купцы странствовали, и Березай с ними. Из дому увозили всё меха больше, соболей, да куниц, да горностая, да красиво сделанные вещицы столярные, шкатулки диковинные. А ещё каменья их земля рождала самоцветные, и мастера были, которые те каменья в красивую оправу вделывали. А обратно привезли купцы пряности диковинные, в похлёбки-кушанья добавлять, чтобы даже самое простое блюдо вкусным было. Да и от болезней многих эти пряности заморские, как и родные травы, помогали. А ещё ткани чудные привезли, шелка и бархат, молодицам в усладу, чтобы было в чём красоваться перед женихами. И ниток всяких переливчатых, чтобы можно было вышить наряды себе, да зеркала дорогие, венецианские, славными мастерами сработанные. А чтобы никто секретов не узнал, не выведал, вывезли венецианцы этих мастеров на отдельный остров и не выпускали их никуда. Жили они со своими жёнами и детьми пусть и богато, но не всем из них такая жизнь была по душе. Некоторые, особенно молодёжь, тосковали по странам заморским, прежде не виданным, по искусствам иноземным. Многого им увидеть хотелось, да никак не удавалось. Были они пленниками в стране своей за умение своё.
И пока ходил с обозом Березаюшка научился он многому, в том числе и искусству ратному, воинскому. И доспехи на себя приладил, и копьё и меч научился держать, и колоть-рубить ими спроворился. И лук себе добрый сделал, и стрелять метко из него навострился. А ещё у охотников опытных, обоз сопровождающих, научился он лес слушать, понимать язык звериный, видеть следы незаметные. Рассказали ему, поведали, как в лесу на морозе лютом не пропасть, не замёрзнуть без костра горячего, без одежды тёплой. Как еду добывать без лука, как дорогу в чаще находить, где и тропинок никогда не было. И в бою ему побывать довелось, рубил разбойников без стеснения, но и без злобы лютой, ибо знал он, чувствовал, что злоба любого человека в такого же ворога превратить может. И убитым разбойникам не радовался, а сожалел, что неверной дорогой пошли ребятушки. Сколько бы добра могли сделать, если бы ремеслом каким занялись. Одного понять не мог поначалу Березай, почему в их княжестве татей-разбойников никогда на его памяти не было. Не шалили людишки по дорогам, не баловали. Потом уже посмотрел на житьё-бытьё в других странах, и многое понял. Правили там цари бесчестные или безвольные. Одни сами не хотели блага своей стране, лишь бы им самим сытно жилось, да диковинок всяких чтобы к ним во дворец приносили-привозили. А другие, с волей немощной, были игрушками в руках жадных бояр, слуг царёвых и родственников. А были ещё такие, которые царство захватывали неправедно, без закона, а потом тех, кто им помогал в этом чёрном деле, умасливали. А чтобы было чем награждать пособников дел их чёрных, обирали народ простой до нитки и вводили налоги драконовские. Не барскую десятину и не церковную требовали, а с каждой души налог, да с каждой проданной вещи налог, да за каждого работника нанятого налог, да ещё и за разрешение каким ремеслом заняться тоже сначала заплатить было велено. Вот и разорялись мелкие ремесленники да торговцы, а потом от жизни такой несладкой подавались в лес, разбойничать. А у топтушей князь был справедливый, чёрных нашептников не привечал, около себя не держал. Нечего было злым людям рядом с ним делать и они или вели себя как и все добрые люди, или уходили в другие места, где их грязная душа себя хорошо чувствовала. Многое Березай в дальних краях повидал, многое осмыслил. А, заодно, по какой стране не проходил обоз, он всё примечал, и в книжечку записывал. Как говорят, как едят, как женятся и какие сказки детям рассказывают. Какие ремёсла в какой стране процветают, где какое устройство – цари там или народ сам справляется, выборных людей ставит. Ох, и книжек этих у него за путешествие собралось! Пуще золота он их берёг, хранил в котомке, которую держал в самой первой телеге, подле которой обычно и ехал на лошади. Он и раньше грамотеем слыл. Даром что с малых лет работой был занят, а всё книжечку сядет почитает, когда время от трудов тяжёлых отдохнуть придёт. Пот утрёт, книжечку вытащит, и утешается. Одно было плохо, зачитаться мог так, что и про работу забудет. Да тут кто-нибудь из сестёр-братьев подбежит, от чтения отвлечёт. Вскочит Березай, опомнится, и давай боронить или сеять, или траву косить, или сено грести. И так быстро, что за час делал работу, которую обычно за два успевал. Вот как на него истории книжные действовали. Он и серьёзные книги тоже читал, как руду находить, или как человек изнутри устроен. Может, потому и ремёсла разные ему легко давались, что он много всего знал, иногда и учителей своих удивлял, говоря им то, чего они сами до того не знали. Одна беда, книжек маловато было. Он уже все в городе перечёл, стал просить тех, кто по другим городам ходил, чтоб ему оттуда приносили. А книги в те времена дороги были, печатать их ещё не умели и все от руки переписывали. Да слава о Березае такая шла, что на время ему любую книгу давали почитать, знали, что вернёт в целости и сохранности. Одного только от Березая не дождаться было, что он сам возьмёт, да книгу перепишет. Не умел Березай подолгу на одном месте сидеть, а книгу переписывать красивым почерком, чтобы каждая буковка отдельно стояла и красовалась, не один месяц надо потратить. Да ещё и рисунки нарисовать. Зато, начитавшись, придумывал Березай много всяких разностей. Идёт он по деревне, видит, бабуся воду из колодца таскает да в кадку наливает, чтобы прогрелась она на солнышке и поливать овощи – ягоды в огороде можно было. Тяжело бабусе, кряхтит, надрывается.
- Подожди, - говорит ей Березай, - сделаю я сейчас тебе так, чтобы вода сама в кадку лилась, ты её только знай из колодца доставай, а бегать не надо, ноги свои старые пожалей.
Взял он дерево старое, распилил надвое, сердцевину из него вынул, приладил так, чтобы один конец в кадку смотрел, а второй на коньке колодца лежал. Показал бабушке, как воду из ведра в дерево выливать. Смотрит старая, не нарадуется, вода сама по жёлобу бежит, ей свои ноги не надо трудить. И так у многих его придумки оставались.
А то Березай крышу крыть начнёт, а помощника нет, кроме сестрёнки малой. Он верёвочки так привяжет, грузы приладит, что за один конец потянет и всё, что ему на крышу поднять надо было, ровненько, некособохонько поднимется и само на место станет. Потому и в дальних странах он тоже примечал, где люди до чего додумались и как это можно у них в княжестве применить.
Вернулся Березай из странствий, купцы с ним сполна расплатились за работу охранную да за то, что товарищем хорошим в дороге был, никакой работы не чурался. Да и умения его лекарские не раз пригодились. Не стали скупиться купцы, много злата-серебра ему отсыпали. Так много, что хватило Березаю новый дом для семьи поставить, тем более, что и жениться ему уже пора было, и скотину всяко разну прикупить, завести. Была у них одна корова – стало пять. Была одна лошадь, соху да борону за собой по полю таскала, а теперь три лошади для работы в поле, да две, чтобы верхом ездить. Решили они поле льном засеять, сёстры потом из этого бы льна полотна наткали да нитками заморскими шёлковыми по нему цветы бы вышили. Будет и людям радость, и в семью прибыток. Увидели люди, что может парень справно хозяйство вести. Да и раньше никто в этом не сомневался, только и похвастаться особо Березаю было нечем. А ты попробуй столько ртов прокорми, да чтобы ещё и достаток в доме был! Не голодала семья, одеты, обуты и грамоте все учёные, вот уже и хорошо. И матушка сохранила свою красоту, не убила её работой изнуряющей. Видать, хорошие помощники у неё были, а самый главный Березай. Он и матушку слушал, и многое по-своему делал, а она и не перечила, знала, что сын у неё умный и если придумает что, то выйдет толк из его задумки. А даже когда не получалось что-то с первого раза, никогда не корила его и правильно делала, потому что рано или поздно любая работа у её старшего сына спорилась.
Рассказали всё это люди про Березая, мало ли кто окажется, кто его не знает. А так как больше никого в князи и не назвали, все единодушно его на трон посадили, правителем страны провозгласили. И никто не смотрел в этот момент на Тихоню Каменного, а если бы и смотрел, то ничего не заметил бы. А вот, пра-пра-пра-пра- какой-то там пра-дедушка Максимки Потапова, которого тоже Максимом звали-величали, да и лет ему было столько же, сколько Максиму сейчас, умудрился на площадь заранее пробраться и незаметно в старой бочке пустой спрятаться. Слышать-то ему всё слышно было, а в щёлку только балкон княжеского терема и было видно, вот Максим во все глаза и смотрел на Тихоню и ему хорошо было видно, как сжались пальцы в кулак. Понял Максим, что очень недоволен решением народным Тихоня Каменный, но что к чему, и до чего доведёт не мог он знать, даже если бы был уже совсем взрослым. Знать не мог, а всё-таки ему не понравилось, как Тихоня нового князя встретил и решил Максимка понаблюдать за ним.
Продолжение следует.