Преподаватель истории и обществоведения Жанна Огурцова возвращалась с работы через заснеженный пустырь, окруженный новостройками. Ходу до дому всего двадцать минут, а пользы от пешей прогулки - на целую неделю. Да еще по морозцу, по скрипучему снежку, под лучами яркого, хоть и бестолкового январского солнышка.
Шла она и напевала про себя: «Ходили мы походами в далекие края. У берега французского бросали якоря. И где бы ни бывали мы, в какой бы стороне, любимой нашей родины не позабудем мы нигде…», а потом невесть откуда выплывал припев совсем из другой песенки: «Не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна!».
Не нужен ей турецкий берег! И французский не нужен с черной Африкой в придачу! Правда, никто ее там и не ждал. И не звал в эти дальние края. Туда путевок со скидкой не продавали, и без скидки тоже. А предложили ей в профкоме только Чехословакию.
«Ну, конечно, - обиженно размышляла Жанна, шагая под маршевый припев, - Германия, откуда в прошлом году физичка Марь Петровна привезла сервиз «Мадонна» на двенадцать персон, это страна для директорских подлиз. А коснись честного, но гордого труженика, положившего на алтарь общественного образования юношества, можно сказать, и жизнь, и молодость, и счастье - добро пожаловать к братьям славянам. Что там делать в этой занюханной Чехословакии? За люстрами носиться? За канделябрами с подвесками? Нет уж! Не на таковскую напали! Мы наши родные русские березки на такую муру не меняем! Вот вам!» - и Огурцова сунула мысленный кукиш прямо в крючковатый, и тоже мысленный нос председателю профкома Исааку Ивановичу Трахтенбергу.
«На хрена мне их люстры? Что в нем такого распрекрасного, в этом чешском хрустале? Подумаешь, блестит он как-то особенно. Ничего особенного в нем нет! Не желаем! Жили с пятью рожками под потолком и еще проживем!».
На самом деле пятирожковый светильник рукастый Огурцов еще летом пришпандорил к потолку дачной мансарды, и хрустальная люстра старинной работы в их московской двушке уже сияла. Жанна выклянчила ее у старой тетки, обитавшей в доме с высоченными потолками. Старушка не долезала до сталинских высот с гипсовой лепниной даже по стремянке, отчего содержать в девственной чистоте прозрачные висюльки с годами становилось все проблематичней.
Взамен единственная племянница предложила Александре Витальевне стеклянный матовый шарик на длинном проводе, протереть который труда не составляло даже со стула. Особенно, если кто-то, придержав его за антикварную спинку, заботливо подстрахует одинокую ветхозаветную тетушку.
Шарик этот вообще-то сначала висел у Жанны в прихожей, но Огурцов постоянно бился о него своей многоумной головой и нецензурно выражался в адрес ее драгоценной родительницы. Такое кощунственное поминание почившей обижало Жанну, и шарик отправили на антресоли, где он и дождался своего звездного повышения, экономно осветив старушкины хоромы неверным шестидесятисвечевым светом.
« Подумаешь, удивили! – продолжила Жанна внутренний монолог. – Хрусталей мы их не видали! Или пива! Огурцов говорит, что наше «Рижское» или «Жигулевское» - лучшее в мире! По крайней мере, родное. Отечественное! А он зря не скажет».
Многоопытный Огурцов действительно когда-то пробовал с дружками чешское пиво из жестяной баночки, которую незаметно захорьковал, впоследствии сотворив из нее копилку для каких-то непонятных личных мужских нужд, тайно неодобряемых Жанной. Она решила потерпеть до восьмого марта, ожидая наступления полной ясности с этими нуждами в дни любимого весеннего праздника.
« Правда, говорят, шоколадные вафли у чехов какие-то необыкновенные. Можно бы разок попробовать. Хотя, не думаю, что наш «Артек» хуже. Уж что-что, а мука у нас точно не кукурузная. Пшеничная! С бескрайних наших, раздольных русских полей! И шоколад у нас настоящий, натуральный! Отечественный!».
С мыслями о том, где в родном отечестве в данный момент произрастают шоколадные деревья, Огурцова поскользнулась и, проехав на пятой точке с вытянутыми вперед ногами, врезалась в дорогие замшевые сапоги идущей впереди и не замеченной ранее дамы.
Дама, не ожидающая от жизни никаких подвохов и тоже, по всей вероятности, получающая удовольствие от неспешной зимней прогулки, рухнула на полностью деморализованную собственным внезапным приземлением Жанну.
Женщины еле поднялись, с трудом разлепившись. Подбитая дама стряхивала снег с шубы, недовольно поглядывая на Огурцову в ожидании извинений.
- Простите, женщина. - Виновато сказала Жанна, тоже сбивая снег с нового зимнего пальто с норковым воротничком стойкой. - Я задумалась и не заметила, что здесь так скользко. Не дети, а хулиганье! Шпана! Специально раскатали там, где ходят взрослые. Мало им катков во дворах! Простите, пожалуйста, я не нарочно… - добавила она и замолчала, широко распахнув глаза и рот, неторопливо и на этот раз добровольно оседая в пышный снежный вал сбоку от расчищенной дорожки.
- Женщина! Что это за чудо? – еле выговорила она заплетающимся языком.
- Что? Вы о чем, дама? – незнакомка с недоумением уставилась на завалившуюся в сугроб Огурцову.
- Шуба!! Блеск! Из кого она?
- Ах, это? – самодовольно улыбнулась дама, оглядывая полы мехового изделия и стряхивая последние застрявшие там снежинки. – Это кролик. Специальная выделка.
- Кролик?! Не может быть! Не верю!
- Кролик-кролик. Друзья привезли из Чехословакии.
- Откуда?!
- Из Праги. И недорого, знаете…
- Сколько?
Дама назвала цену в чешской валюте. Огурцова мгновенно раскинула гибкими тренированными мозгами, с восторгом осознав, что обещанных Трахтенбергом чешских крон в обмене на рубли хватит с избытком.
- А там еще есть точно такие же? Не в курсе?
- Не знаю. Наверное, есть. Там все есть… Подруга говорила, что у них чего только нет в магазинах! Они же с разными странами торгуют, не только с соцлагерем...
Откуда-то прилетел и шелестнул, ненадолго заложив уши, легкий свист. Дама в кроличьей шубе крутила головой, удивленно озираясь по сторонам. Ее собеседница пропала из поля зрения. Огурцова исчезла из ее жизни так же внезапно, как и появилась.
Дама вгляделась в ту сторону, откуда обе они только что шествовали через пустырь.
Вдали, сквозь легкую морозную дымку мелькали темные и белые полосы рифленых подошв. Их хозяйка в посеребренном снегом пальто слилась с зимним отечественным пейзажем.
«Ничего! Успею! Неделю никому не могли впарить эту Чехословакию. Вряд ли за двадцать минут нашли идиота. А я - вот она! Тут как тут! Я передумала, дорогой Исаак Иванович. Хочу шоколадных вафель! И люстру!"- задыхаясь от встречного ветра, успевала соображать в неистовом полете над пустырем Жанна.
"А если профорг уже нашел кого-то, то по любому уговорю уступить мне поездку. Буду на жалость давить. Скажу, что срочно нужен светильник для туалета. Лампочка, мол, на проводах болтается. Дядя Степа Огурцов, как всегда, башкой кокнул старый плафон. Если надо, слезу пущу. Шепну, что Огурцова током при этом прилично долбануло. С тех пор не встает с одра, плачет, просит чешского пива...
Никто из группы не должен узнать о цели ее поездки. Пусть слушают перезвоны своих висюлек и пивной тары до самой таможни. А увидев новую шубу на Огурцовой следующей зимой, эта расфуфыренная химоза повесится с горя рядом с периодической таблицей или в тайне от коллектива вусмерть напьется в захламленной лаборантской. Желательно, ашхлором!" – звенели весенней капелью гибкие мысли по тренированным извилинам.