Адмирал Зиновий Петрович Рожественский

Генерал-Адъютант Свиты Его Императорского Величества, Вице-Адмирал Зиновий Петрович Рожественский.

«Не понравился мне твой немецкий  критик (М. Гарден) за его жестокие, грубые слова на Государя нашего, на мученика, который лихорадочно ищет людей правды и совета и не находит их, который оклеветан перед народом своим, который остаётся заслонённым от этого народа мелкой интригой, корыстью и злобой, который изверился во всех, имеющих доступ к престолу его, и страдает больше, чем мог бы страдать заключённый в подземелье, лишённый света и воздуха». Адмирал Рожественский в письме к своему другу, барону М.Р. Энгельгардту.

 Имя вице-адмирала Русского Императорского Флота – Зиновия Петровича Рожественского неразрывно связано с катастрофой в сражении у острова Цусима 14 – 15 мая 1905 г. Однако личность Зиновия Петровича Рожественского как моряка была незаурядной для своего времени. В разные годы он служил на разных должностях в Русском Флоте. Был, участником героического боя  парохода «Веста» с турецким броненосцем «Фетхи-Буленд» в годы Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., возглавлял военно-морской флот Болгарии, являлся русским военно-морским атташе в Великобритании, возглавлял учебно-артиллерийский  отряд, был исправляющим должность начальника главного морского штаба, был генерал-адъютантом Императора Николая II, и, наконец, командовал 2 – й Тихоокеанской эскадрой в её пути через три океана, из Либавы к Цусиме. Сквозь 18.000 тысяч морских миль, от холодных ветров Северного моря, вдоль пустынных берегов Африки и знойные тропики Мадагаскара,  к бухтам Аннама (Вьетнама) и далее к Цусиме… Находясь во главе Главного Морского штаба в годы предшествовавшие Русско-японской войне, после этой войны, в глазах русского общества, в глазах прессы, адмирал стал одним из виновников постигшей русский флот катастрофы.  Однако, проявив железную волю и терпение,  Зиновий Петрович благородно сносил всяческую, порой самую абсурдную клевету, которой старались покрыть его имя.  На суде по делу сдачи миноносца «Бедовый», Адмирал требовал расстрела для себя в назидание другим. Умер он, 1 января 1909 г. в кругу семьи, полузабытый и страдавший от ранений полученных при Цусиме. На его похороны к удивлению многих тогдашних его критиков пришло множество нижних чинов, офицеров и адмиралов тогдашнего русского флота. Зиновий Петрович был похоронен на кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге, но могила его не сохранилась для истории. Память этого благородного человека, никак не увековечена на русской земле. После революционных потрясений и Гражданской войны, «классической» историографической оценкой для адмирала стали работы А.С. Новикова-Прибоя «Цусима» и В.П. Костенко «На «Орле» в Цусиме». А.С. Новиков-Прибой был баталёром на эскадренном броненосце «Орёл» во время Цусимского сражения, В.П. Костенко в качестве помощника судостроителя служил на этом же броненосце в это же самое время. В их работах Адмирал З.П. Рожественский предстаёт полнейшим самодуром, человеком без каких либо военно-морских дарований,  безропотно поведшим свою эскадру на убой к Цусиме. «Цусима» А.С. Новикова-Прибоя как произведение классической пролетарской литературы стало постулатом для многих историков, писателей и простых людей. В современной военно-морской историографии можно выделить критическую работу В.Д. Доценко об Адмирале как флотоводце. Так или иначе, личности Адмирала касались такие военно-морские историки: В.П. Познахирев, В.Ю. Грибовский, И.Л. Бунич, В.Я. Крестьянинов, Б.Г. Галенин.
Однако в силу идеологических причин, работы и воспоминания многих офицеров Русского Императорского Флота были не известны историкам и простым людям многие годы. Не был известен как бы альтернативный взгляд людей, не просто бывших на 2 – й эскадре и участвовавших в сражении, но и как людей лично знавших адмирала З.П. Рожественского. 
  Таким образом, в своём очерке хотелось бы взглянуть и непосредственно привести воспоминания и оценки, как морских офицеров, так и других людей, знавших Зиновия Петровича Рожественского при его жизни. Воспоминания многих морских офицеров, изданные за последние десять лет и широко известные в кругу военно-морских историков и специалистов, мало известны  за пределами военно-морской историографии. Но личность, Зиновия Петровича Рожественского как незаурядного моряка своей эпохи и патриота России, заслуживает внимания русских людей, несмотря на то, что его имя в массовом сознании связанно с трагедией Цусимы.

Одну из первых характеристик тогда ещё лейтенанту З.П. Рожественскому дал выдающийся адмирал Григорий Иванович Бутаков, он вспоминал:

«Ужасно нервный человек, а бравый и очень хороший моряк».[1]

На своём пути морского офицера, Зиновий Петрович достигал высот и наград, не благодаря лести и не в силу «благородного» происхождения, он был родом из обер-офицерских детей, его отец был простым армейским врачом. Многие конечно в то время, как и в нынешнее,  могут подумать что Зиновий Петрович стал генерал-адъютантом Императора Николая II, «залезая по головам других», но вот воспоминания Адмирала Григория Ивановича Бутакова, к которому Зиновий Петрович пришёл рассказать о своих терзаниях в связи с награждениями его Орденом Святого Георгия IV степени:

«Приходит ко мне вчера один из служивших со мной офицеров... приходит страшно взволнованный и говорит, что пришел ко мне за советом.
— В чем дело? — спрашиваю.
— Вы знаете, говорят, что я был... на "Весте" и мне дали за якобы нашу победу георгиевский крест.
— Ну, так в чем же дело? — повторяю свой вопрос.
— Да какая же это победа. Это было просто позорное бегство и георгиевский крест просто жжет меня...
— Отчего же позорное, — возражаю я. — Ведь вам ни¬чего же иного и не осталось делать. Силы ведь были не¬равны, не могли же вы — простой пароход, да еще не бог знает каких морских качеств, бороться с броненосцем?!
— Да, пожалуй, — отвечает Рожественский, — но если бы мы, несмотря на это, вступили с броненосцем в бой и погибли, то это действительно было бы подвигом, а ведь мы, как только сообразили, что неприятельское судно — броненосец, сейчас же обратились в бегство, в позорное бегство. Повторяю, меня жжет мой Георгий. Научите меня, посоветуйте что делать.
Видя его крайнее возбуждение... я говорю, что ему остается службой своей заслужить этот Георгий, данный ему преждевременно. Привожу в пример самого себя. Вот видите, — говорю, - Георгий на моей груди. Я, по совес¬ти должен признаться, что дело, за которое мне дали его, было не выдающееся, и Георгия я не заслужил, а зато потом три дела, за которые награждение Георгиевским крестом было бы вполне заслуженным, не дали мне ни малейшей награды, поэтому я считаю, что Георгиевский крест могу носить как вполне заслуженный, хотя не за то дело, за которое его получил. Так рекомендую и вам по¬ступать в дальнейшей вашей службе. В деле "Весты", по¬вторяю, нет ничего позорного. Уходить от неуязвимого для вас броненосца являлось делом неизбежной необхо¬димости. Едва его успел успокоить, — закончил Григорий Иванович,— да и то не знаю, успел ли»…[2]

 После Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Зиновий Петрович занимал должность командующего создаваемого практически с нуля болгарского флота. О его пребывании на этом посту, вспоминал популярный русский военный журналист и писатель, Василий Иванович Немирович-Данченко:

«На одной из улиц Рущука как-то встречаю своего старого знакомого. Моряк Рожественский – в русской форме. Оказалось, что он командует болгарским флотом, являя из себя нечто вроде болгарского адмирала. Впрочем, смутно сам себя он называет адмиралом швейцарским. Тем не менее, у него делается настоящее дело. До его назначения болгарский флот представлял зрелище в высшей степени оригинальное… Рожественский, разумеется, не таков. Этот человек способен работать 48 часов в сутки. До тех пор ничего не делавший болгарский флот тотчас же был пущен в дело… Весь болгарский флот состоит из княжеской яхты «Александр»… из пароходов «Голубчик», «Опыт», «Взрыв»… Названия эти, ничего не говорившие болгарскому сердцу Рожественский перекрестил в «Царя Самуила» («Голубчик») – Царь Самуил, был единственным из болгарских монархов, искавших выход в море, - «Княгиню Раину» («Опыт»). Сверх того, он заказал первоклассную миноноску, которая будет называться по имени болгарского героя Ботевым. Всё это делает Рожественский не выходя из жалких средств, ассигнованных ему… кабинетом. Для матросов выстроена, недалеко от развалившегося арсенала, превосходная казарма…».[3]

Интересен взгляд, на деятельность Зиновия Петровича на посту командира учебно-артиллерийского отряда, великого князя Кирилла Владимировича Романова, которой начинал свою службу в качестве морского офицера в учебно-артиллерийском отряде:

«Артиллерийское училище в Ревеле, куда я поступил учиться, располагало редкостной коллекцией допотопных кораблей, многие из которых были созда¬ны еще в эпоху Крымских войн. Казалось, эти развалины были специально со¬браны в одном месте, чтобы служить наглядным примером того, каким не дол¬жен быть современный флот.
Эту донкихотскую флотилию я созерцал со смешанным чувством жалости, благоговения и ужаса. То были останки нашего флота, настоящие музейные экспонаты, которые представляли лишь археологический интерес. Трудно по¬верить, что некоторые из этих музейных экспонатов со свалки металлолома были отправлены сражаться с японцами.
В дополнение ко всей абсурдности положения во главе этого плавучего ар¬тиллерийского училища стоял блистательный военный — контр-адмирал Рожественский, обесславленный герой одного из величайших сражений в истории флота, своего рода морской Ганнибал, о котором мне представится случай упомянуть позднее».
 «Несмотря на то, что мне пришлось иметь дело с коллекцией устаревших и разнородных посудин, я сумел узнать много полезного в области практической артиллерии и ближе познакомиться с адмиралом, человеком суровым и прямодушным, страстно преданным своему долгу и одержимым непреклонным стремлением преодолеть любые препятствия.
Беда Рожественского заключалась в том, что в его распоряжении оказался столь никчемный материал, впрочем, неудачи преследовали его всю жизнь.
«Я считаю своим долгом отдать дань этому русскому патриоту, который, командуя плавучей грудой металлолома, отправился за двадцать тысяч миль навстречу верной гибели, не имея ни единой военной базы за спиной...
И когда стало ясно, что все потеряно, что Порт-Артур пал и войска обраще¬ны в бегство, наши моряки вступили в бой с превосходно вооруженным против¬ником, для которого море было родной стихией, и героически сражались до тех пор, пока волны не сомкнулись над ними».[4]

А вот великий князь Алексей Михайлович оценивал Зиновия Петровича крайне противоположно:

«Рожественский же заявил, что готов немедленно отправится в Порт-Артур и встретится с японцами лицом к лицу. Его почти нельсоновская речь звучала комично в устах человека, которому была вверена почти вся власть над нашим флотом. Я напомнил ему, что Россия вправе ожидать от своих морских начальников чего-нибудь более существенного, чем готовности пойти ко дну.
 - Что я могу сделать, - воскликнул он, - общественное мнение должно быть удовлетворено. Я знаю это. Я вполне отдаю себе отчёт в том, что мы не имеем ни малейшего шанса победить в борьбе с японцами.
 - Отчего вы не думали об этом раньше, когда высмеивали моряков микадо?
- Я не высмеивал, - упрямо возразил Рожественский. – Я готов на самую большую жертву. Это тот максимум, который можно ожидать от человека».[5]    

Стоит отметить, что воспоминания великого князя Алексея Михайловича были написаны уже значительно позже, в эмиграции, и отличались  крайней критической оценкой многих деятелей предреволюционной эпохи.
  В 1902 г. в Ревеле состоялась торжественная встреча русского императора Николая II  и немецкого кайзера Вильгельма II. В её ходе, корабли учебно-артиллерийского отряда которыми командовал З.П. Рожественский, показывали учебные стрельбы, а так же производили другие учения и манёвры. Зиновий Петрович как боевой моряк был специалистом в области артиллерии, и на флоте по праву считался одним из лучших артиллеристов.  А.С. Новиков-Прибой, служивший тогда, в учебно-артиллерийском отряде простым матросом вспоминал об этом событии:

«Корабли  учебно-артиллерийского   отряда,   развевая   боевыми   флагами, производили эволюции. Красивую картину представляли они,  когда  проделывали всякие повороты, принимая то строй кильватерной колонны, то строй фронта. Эти грандиозные плавучие крепости маршировали на воде с такой  легкостью, как взвод солдат на суше.
   Загремели пушки. Сначала  стреляли  по  щитам,  поставленным  на  острове Карлос, а потом - по щитам, буксируемым миноносцами. Рожественский,  казалось,  не  замечал  ни  царя,  ни  кайзера  и  только
напряженно следил за своими кораблями. Иногда покрикивал:
   - Чаще стрелять!
   А  когда  заметил,  что  одно  судно  сделало  какую-то  ошибку,  то,  по
обыкновению, рассердился  и,  не  стесняясь  присутствием  высочайших  особ, выбросил за борт бинокль. Капитан  2-го  ранга  Клапье-де-Колонг  подал  ему свой. Царь, заметив это, улыбнулся. Три часа продолжались маневры и стрельба. На этот  раз  попадали  в  цель лучше обыкновенного. По крайней мере,  все  щиты  были  повалены,  что  меня крайне удивило.
   По окончании маневров и стрельбы Вильгельм,  поздравляя  своего  коллегу, сказал:
   - Я был бы счастлив, если бы у  меня  во  флоте  были  такие  талантливые адмиралы, как ваш Рожественский».[6]

 Подтверждением слов кайзера Вильгельма II могут так же служить воспоминания капитана 2 – го ранга Владимира Ивановича Семёнова. Этот офицер вспоминал о спорах, которые велись на судах 1 – й Тихоокеанской эскадры, после того как 31 марта 1904 г. погиб, на подорвавшемся на японской минной банке броненосце «Петропавловск» вице-адмирал Степан Осипович Макаров, командующий Тихоокеанским флотом. Споры эти велись вокруг возможной кандидатуры на пост погибшего Степана Осиповича, на крейсере 1 – го ранга «Диана» где Владимир Иванович служил старшим офицером:
 
«Однако же наиболее живой интерес возбуждали не споры о составе тех подкреплений, которые могут быть нам высланы, а разрешение вопроса: кто прибудет на замену погибшего Макарова. Переходя от одной группы к другой, прислушиваясь к разговорам, часто вмешиваясь в них, подавая реплики, я был поражен той осведомленностью, которую проявляла эта серая масса по отношению к своим вождям, — ее знакомству с личными качествами высшего командного состава... Кандидаты на пост командующего флотом, намечавшиеся на баке, — это были те же, о которых мечтали в кают-компании, за которых и я без колебания подал бы свой голос. Чаще всего слышались имена Дубасова, Чухнина и Рожественского. Отдельные замечания по поводу возможности назначения того или другого только подчеркивали правильность оценки положения.
    - Зиновея (Зиновий Петрович Рожественский) не пустят. Чином молод. Старики обидятся... — Дубасова — хорошо бы! — Кабы не стар... — Чего стар! не человек — кремень! — Аврал, поди, идет в Питере — и хочется, и колется! — Ежели бы Григорья (Григорий Павлович Чухнин) — в самый раз! — Это, что говорить!.. — Дубасов-то, не гляди, что стар! — Да я нешто перечу? а все лучше бы помоложе... — Конечно, Дубасова! — Зиновея! — Григория!..
     Временами страсти разгорались, и сторонники того или иного адмирала уже готовы были вступить в рукопашную, но энергичный окрик боцмана или боцманмата:
 — Чего хайло разинул! Думаешь, в Петербурге услышат?! — предотвращал беспорядок.
  С величайшим интересом прислушивался я ко всем этим толкам. Всего два месяца войны, из которых первый жалкое прозябание, и лишь второй — настоящий, боевой, — под командой популярного адмирала, — а как развилось, как выросло сознание этих людей! Они ли это, которые еще так недавно жили по пословице — «День да ночь — сутки прочь» — и всякую попытку расшевелить их принимали как досадливую причуду начальства, которое «мудрит от скуки»...
  -Послушать их, — подошел ко мне однажды старший минер, — так после гибели Макарова весь флот на трех китах стоит — Дубасов, Чухнин и Рожественский...
 -А вы как думаете?
 -Пожалуй, что и правы...»[7]

 Характерно, то, как Зиновий Петрович относился к сохранению во время похода вверенной ему эскадры,  даже все так называемые его «фитили» подчинённым, за которые его и называли строгим и грозным адмиралом, были не простой причудой Зиновия Петровича, а стремлением довести до театра боевых действий 2 - ю эскадру без потерь. Не склонен был адмирал, и рисковать русской эскадрой, подставляя её под многочисленные хитрости и уловки англичан, союзников японцев. Так было во время так называемого Гулльского инцидента, когда 9 октября 1904 г. в Северном море  в районе рыболовных промыслов, когда среди рыбацких флотилий англичан были усмотрены несколько миноносцев, стремившихся выйти в атаку на русские броненосцы. Подобная ситуация могла возникнуть и позже. Об этом пишет капитан  2 – го ранга В.И. Семёнов:

«Наши агенты доносили (говорю со слов командира броненосца), что в Дурбане сосредоточена флотилия парусных шхун, типа рыбачьих, построенных в Бомбее и... вооруженных минными аппаратами; называли даже имя командира этой флотилии — контр-адмирала Сионогу. По странному стечению обстоятельств, вместе с этими известиями адмирал получил телеграмму, которой сообщалось о дружеском предупреждении со стороны английского правительства, что близ Дурбана, в море, производятся обширные рыбные промыслы, встречается масса рыбачьих судов, а потому... было бы крайне нежелательно повторение «гулльского инцидента»...
  На эту телеграмму (точный текст которой мне неизвестен) адмирал ответил не шифрованной, т. е. доступной для чтения на всех промежуточных станциях, телеграммой, которая гласила, что суда дурбанских рыбаков, пытающиеся прорезать строй эскадры или приблизиться к ней на дистанцию минного выстрела, будут беспощадно уничтожены, о чем он просит уведомить английское правительство для сообщения надлежащих инструкций рыбакам через колониальные власти.
  Не знаю, как поступили с этой телеграммой наши дипломаты, но если даже они вовсе ее утаили, несомненно, что решение адмирала стало известно в Лондоне еще раньше, чем в Петербурге».[8]

Во флоте у Зиновия Петровича было прозвище «Тигр в аксельбантах». О корнях этого прозвища, этого железного Адмирала, вспоминает вахтенные офицер эскадренного броненосца «Орёл» мичман князь Ясон Константинович Туманов. Связаны они, с частыми саботажами и поломками французского парохода-рефрижератора  «Эсперанс», во время похода 2 – й Тихоокеанской эскадры:

«Технические комиссии из инженер-механиков флота, назначаемые адмиралом для расследования причин столь частных аварий холодильных машин парохода «Эсперанс», не могли дать удовлетворительного объяснения их происхождения, давая этим всё больше и больше оснований для подозрений в злоумышленных действиях экипажа парохода.
 Однажды, дежуря на «Суворове», я получил приказание от флаг-офицера привезти к адмиралу капитана «Эсперанса». Пристав у пароходу и поднявшись по крутому трапу на палубу я был встречен толстым пожилым человеком с холёными усами и бородкой, подстриженноё а-ля Генрих IV, в штатском костюме, готовым, по-видимому съехать на бережишко.
 - Могу ли я видеть капитана? – спросил я его.
 - Весь к вашим услугам, я – капитан «Эсперанса», - ответил мне толстяк с самой обворожительной улыбкой.
 - В таком случае, капитан, прошу вас незамедлительно проследовать со мной на броненосец «Князь Суворов», так как вас приглашает к себе адмирал Рожественский.
 Обворожительная улыбка при этих словах сразу же исчезла с лица француза, которое вдруг приняло какое-то растерянное выражение, но он быстро овладел собою и, вновь расплывшись в улыбке, проговорил:
 - Весь и всецело в распоряжении его превосходительства.
 Пока мы шли на катере на «Суворов», француз поддерживал самую непринуждённую, весёлую болтовню, точно мы с ним отправлялись к своим закадычным друзьям или же на веселую пирушку. Посматривая на своего весёлого и жизнерадостного собеседника, я, не без злорадства думал:
 - Как ты будешь выглядеть на обратном пути… 
 Что же касается самого француза, если он и предчувствовал неприятности, то во всяком случае великолепно владел собой.
 Прибыв на «Суворов», я передал моего пассажира флаг-офицеру, который повел его к адмиралу, сам же я остался на палубе в ожидании дальнейших распоряжений. Прошло две-три минуты, как вдруг из открытого люка адмиральского помещения послышались крики, но какие крики! Их действительно можно было сравнить с рёвом тигра. От того места, где я находился, разобрать отдельных слов было нельзя, но я сомневаюсь, что их мог разобрать в этом рёве тигра и сам виновник адмиральского гнева, хотя в первое время слышались иногда какие-то робкие реплики бедного француза, вызывая всякий раз новый и сильнейший взрыв криков. Впрочем, в скором времени француз замолчал уже окончательно. На броненосце все как бы замерло, и одно время слышался рёв адмиральского голоса… Вдруг настежь распахнулась дверь штабной рубки, выходящей на палубу, и оттуда вылетел, как бомба, несчастный капитан парохода, но, Боже, в каком виде: красный, как рак, с крупными каплями пота на лбу, с вытаращенными от ужаса глазами. За ним в дверях рубки появился разъярённый адмирал, который, увидев меня, крикнул:
 - Выбросьте этого… (совершенно не печатное слово прим. Я.К. Туманова) на берег!
 Я молча вскинул руку к козырьку фуражки и, указывая французу рукой на трап, у которого стоял мой катер, проговорил:
 - S,il vous plait, monsieur, asseyez-vous… (фр. Пожалуйста, мсье, садитесь)
 Обратный путь прошел в глубоком молчании. Мы уже не болтали, а мой пассажир не улыбался. Он, понурясь, понурясь сидел, вперив взор в кончики своих элегантных ботинок, и глубоко вздыхал…».[9]

  Не ко всем Зиновий Петрович был так уж строг, случай с пароходом «Эсперанс», напоминает  сознательный саботаж, поэтому его гнев во многом оправдан. Судно, которое должно было поставлять на эскадру продовольствие в виде свежего мяса, не только не поставляло его, но и становилось причиной частых задержек в виде поломок.  А вот как, по воспоминаниям судового врача крейсера 1 – го ранга «Аврора» Владимира Семёновича Кравченко грозный адмирал благодарил офицеров и матросов за образцовый крейсер:
 
«Аврору» посетил адмирал Рожественский, обошёл, подробно осмотрел помещения, видел у меня в лазарете раненные на погрузке головы, остался очень доволен состоянием корабля, а за погрузку угля особенно благодарил, сказал, что лучшего корабля он в жизни не видал.
 - Вознаградить вас за такую службу я не состоянии. Один Царь и Отечество вознаградят.
В устах нашего строго, грозного, но справедливого адмирала такая похвала что-нибудь да значит – поэтому «Аврора» сегодня ликует. Рожественского мы не узнали. Я, видевший его последний раз летом в Петербурге, чуть не ахнул – так он изменился, сгорбился, поседел».[10]

  Можно так же привести воспоминания капитана 2 – го ранга Владимира Ивановича Семёнова о том, как Зиновий Петрович поздравлял команду эскадренного броненосца «Князь Суворов» в день рождества Христова, характеризующее отношение личного состава эскадры к своему адмиралу:

  «После обедни и положенного по уставу парада адмирал собрал команду на шканцы и, с чаркой в руке, произнес короткую, но глубоко прочувствованную речь. Она записана в моей памятной книжке почти дословно:
    — Дай вам Бог, верой и правдой послужив Родине, в добром здоровье вернуться домой и порадоваться на оставленные там семьи. Нам здесь и в великий праздник приходится служить и работать. Да иной раз и как еще работать!.. Что делать — на то война. Не мне вас благодарить за службу. И вы, и я — одинаково служим Родине. Мое право, мой долг — только донести Государю, как вы служите, какие вы молодцы, а благодарить вас будет Он сам, от лица России... Трудное наше дело — далек путь, силен враг... Но помните, что «ВСЯ РОССИЯ С ВЕРОЙ И КРЕПКОЙ НАДЕЖДОЙ ВЗИРАЕТ НА ВАС!..» Помоги нам Бог послужить ей с честью, оправдать ее веру, не обмануть надежды... А на вас — я надеюсь!., за Нее! за Россию!.. — И, резким движением опрокинув в рот чарку, он высоко поднял ее над обнаженной головой.
 Адмирал начал свою речь обычным, уверенным тоном, но чем дальше говорил, тем заметнее волновался, тем резче звенела в его голосе какая-то непонятная нота — не то слепой веры, не то мрачной решимости отчаяния... Команда, первоначально чинно собравшаяся на шканцах, всецело поддалась его обаянию. В глубоком молчании, стараясь не шуметь, люди, чтобы лучше слышать и видеть, громоздились на плечи друг друга, как кошки, вползали по снастям на мостики, ростры, шлюпки, борта, крыши башен... Последние слова, произнесенные явно дрогнувшим голосом, были покрыты мощным «ура!», заглушившим гром орудийного салюта... Передние ряды едва сдерживали задних... Казалось, вот-вот вся эта лавина тесно сгрудившихся человеческих тел хлынет на адмирала... В воздухе мелькали фуражки, руки, поднятые, как для клятвы... многие крестились; у многих на глазах были... слезы, которых не стыдились... И среди стихийного рева (в нарушение устава) резко выделялись отдельные крики: «Послужим! — Не выдадим! — Веди! — Веди!..»
Долго не могла успокоиться команда. Даже к чарке шли неохотно. Про обед словно забыли...
Эх! — невольно подумал я. — Кабы сейчас да в бой!..»
 Увы! еще целый океан отделял нас от неприятеля...».[11]

В это же время, во время изнурительной стоянки 2 – й эскадры у берегов Мадагаскара, о Зиновии Петровиче вспоминал, и описывал отношение к нему других, мичман Борис Карлович Шуберт вахтенный офицер крейсера 1 – го ранга «Олег»:

«Мне никогда не приходилось раньше служить с адмиралом Рожественским, и если не считать нескольких дней маневров в Черном море, осенью 1902 г., когда адмирал, в качестве судьи, находился на крейсере «Память Меркурия», на котором я в то время служил, — встречался я с ним всего раза три, в послед¬ний раз — перед назначением его командующим 2-й эскадрой Тихого океана. Но Рожественский всегда был моим любимым адмиралом современного нашего флота. Много я слыхал о его энергии, строгости, подчас суровости, — знал, что это человек большого ума и железной воли, но вместе с тем, о нем говорили и как о человеке в высшей степени справедливом и благородном, джентльмене до мозга костей, и я убедился в последнем сам, встретившись с ним в обществе. Понятно поэтому, как я обрадовался его новому назначению, — да не только я, конечно, но и большинство молодежи, которая, понимая необходимость строгой дисциплины во флоте — что обыкновенно ставилось адмиралу в вину — сумела оценить его остальные качества как человека и адмирала и с того времени, как Рожественский встал во главе эскадры, твердо верила в возможность успеха.
  Но так думали далеко не все, и Рожественский, уходя  с эскадрой из России, оставил там немало врагов, притихших,  может быть, до времени, считая неудобным высказывать свои мнения о человеке, взявшем на себя такую тяжёлую и ответственную задачу, в выполнение которой он вложил всю свою энергию, не жалея ни здоровья, ни жизни; в последнем не сомневался никто, кто хоть мало-мальски знал адмирала. С достижением эскадрой Мадагаскара, не была выполнена ещё и половина её задачи, но когда на другой день нашего прихода в Носи-бе, Рожественский посетил «Олег», мы воочию убедились, что ему стоило привести эскадру в исправности и целости, не потеряв по дороге ни одного миноносца. Худой, желтый с ввалившимися глазами, предстал пред нами этот человек, ещё год тому назад прекрасно выглядевший и далеко не старый. Но блеск его глаз, голос, полный решимости, и обаяние его внешности, оставшись прежними, производил и теперь еще большее впечатление, чем когда-либо».[12]

Интересна характеристика «фатализма» Зиновия Петровича, описанная капитаном 2 – го ранга Владимиром Ивановичем Семеновым, когда произошла фатальная ошибка на эскадренном броненосце «Император Александр III». Тогда недосчитались 400 тонн угля, что не позволило идти форсированным маршем к Владивостоку. Это обрекло эскадру на месячное скитание у берегов Вьетнама, в ожидании 3 - й Тихоокеанской эскадры контр-адмирала Н.И. Небогатова:

«Мне было, почти жаль, смотреть на адмирала… Он, не раз. Даже по пустякам, выходивший из себя, грозивший кулаком какому-нибудь кораблю, ошибшемуся в исполнении манёвра, посылавший по его адресу самые не лестные эпитеты (благо там не слышат и не видят за дальностью расстояния)  -  теперь не проронил ни слова… Как – то сгорбившись, судорожно ухватившись руками за поручень, он стоял  на крыле мостика, из-под сдвинутых бровей пристально всматриваясь в сигнал, трепетавший на ноке фор-марса-реи «Александра», словно не веря глазам.
 Пояснения данные по семафору, не оставляли места никаким сомнениям. Мы ответили: «Ясно вижу». «Александр» спустил сигнал.
 Адмирал точно очнулся, махнул рукой и пошёл вниз.
 - И ты, Брут!.. – с горькой усмешкой промолвил лейтенант Свенторжецкий, оглядываясь на «Александра», который он, как многие другие (и я в том числе), всегда считал образцовым кораблём в эскадре.
 - Ну, что скажите? – добавил он, обращаясь ко мне.
 - Что ж сказать? – Не везёт!..
Очевидно, идея прямого похода во Владивосток рушилась.
Мне кажется, несколько знакомый с характером Адмирала, который, при всей его энергии, не был, до известной степени, чужд фатализма, - я угадывал его решение: «Не судьба!..». [13]

  Не малыми физическими и душевными силами стоило З.П. Рожественскому привести 2 – ю эскадру к берегам Вьетнама, к бухте Камрань, которая была тогда французской колонией. Об увиденном внешнем виде Зиновия Петровича вспоминал судовой врач крейсера «Аврора» В.С. Кравченко:

«17 апреля. Адмирал обходил на паровом катере все суда и, не выходя, здоровался и поздравлял с праздником. «Аврора» встретила и проводила его музыкой. Все заметили, до чего адмирал в последнее время похудел и выглядит нездоровым. Это нисколько не удивительно, если принять во внимание, сколько трудов и энергии было затрачено им за почти годичный срок приготовления эскадры к настоящему походу и за длинный период самого похода. Да поможет Господь Бог ему и в дальнейшем, да сохранит силы для довершения подвига, которого ожидает от него вся Россия. Мы, служащие на его эскадре, верим в способности нашего начальника, в его счастье, и с этой верой собираемся победить врага».[14]   

Во время Цусимского сражения Зиновий Петрович, находясь на головном броненосце «Князь Суворов» получил множество ранений: в голову, спину, и в правую ногу, а так же множество самых мелких осколков. Но и тяжёло раненым, он, сколько мог, отдавал распоряжения, следил за ходом боя. Об этом моменте вспоминал флаг-офицер В.И. Семёнов:
 
 «Адмирал с трудом повернул голову в мою сторону и некоторое время точно усиливался что-то вспомнить…
 - Нет… куда же … сами видите… командование – Небогатову… - глухо проговорил он и, вдруг оживившись, с внезапной вспышкой энергии добавил:
- Идти эскадрой! Владивосток! Курс Nord-Ost 23!... - и снова впал в забытье…».[15]

Уже после заключения Портсмутского мира, Зиновий Петрович и члены его штаба возвращались в Санкт-Петербург по Транссибирской магистрали. В то время по всей России происходили волнения и беспорядки, так называемая первая русская революция. Эти волнения коснулись и солдат демобилизованных со службы и возвращавшихся на Родину. Но и эти революционно настроенные солдаты преклонялись перед возрастом, ранами и лишениями которые положил на алтарь защиты Отечества Зиновий Петрович. И это своего рода парадокс, так как Зиновия Петровича отличали яркие монархические позиции. Вспоминает уже не раз цитировавшийся здесь капитан 2 – го ранга В.И. Семёнов:

«Толпа рабочих и солдат собралась у вагона. Начальство попряталось. Прибежал кондуктор — бледный как полотно, — говорит: «Ломятся!» Оказалось — ничего страшного: депутация из трех человек. Справляются о здоровье адмирала. Говорю: — Ничего себе, слава Богу, хотя еще не совсем оправился; раны были тяжелые. — Удовлетворились. Просят, однако же, если можно, не подойдет ли «сам» к окну, потому что «народ, прослышавши, собрался». Доложил адмиралу, и он, как был — в тужурке, вышел на площадку вагона. Старший из депутатов (артиллерист, унтер-офицер) стал было говорить речь, что «в таких годах, себя не пожалев, кровь свою проливал, а потому они... всякое пожелание... и дай Бог...», но тут окончательно спутался, а кругом закричали: «ура» — и все полезли вперед. Воспользовавшись мгновением затишья, адмирал крикнул: «Спасибо вам на добром слове! Это — ваш выборный?» и, наклонившись к солдату, стоявшему на подножке, обнял его и поцеловал... Рев поднялся в толпе... Я с недоумением смотрел на депутата и на слезы, сбегавшие по его широкой черной бороде... сам словно не чувствовал, что и у меня что-то подступает к горлу... так вышло... неожиданно... — «Это все больше раненые, которые эвакуируются», — пояснил мне кондуктор, уже оправившийся от перепуга. — Да... Теперь стало понятно... — «Эти», конечно, знали «цену крови»!.. — Поезд медленно тронулся, а они бежали рядом с ним; гремело «ура»; летели вверх картузы и папахи...».[16]

«Двадцать седьмого ноября. — В 2 ч. дня на станции Тулун опять собралась около поезда толпа солдат и рабочих. Прислали депутатов просить, чтобы адмирал, хоть в окне, им показался. Он (несмотря на мороз —18) вышел на площадку. Спрашивали его: правда ли, что из России не хотели посылать ему подкреплений? правда ли, что небогатовский отряд в бою вовсе не участвовал, а держался далеко сзади? — Адмирал отвечал коротко и определенно. — «Измены-то не было?» — выкрикнул вдруг чей-то пронзительный голос... И чувствовалось, что для всей толпы этот вопрос — самый мучительный... — «Не было измены! Сила не взяла, да Бог счастья не дал!» — решительно отозвался адмирал и, поклонившись, пошел к себе. Вслед ему неслись сочувственные крики: «Дай Бог здоровья! Век прожить! Старик, а кровь проливал! Не то, что наши! У вас иначе — сам в первую голову!» — Поезд тронулся, сопровождаемый громовым «ура».[17]

Зиновий Петрович скончался 1 января 1909 г. в кругу семьи. На гроб З.П.Рожественского граф Гейден возложил крест из живых цветов от имени Государя и Государыни[18], соболезнования выразили и некоторые другие видные люди той эпохи. А известный географ П.П. Семёнов-Тян-Шанский писал:
 
«Луч беспристрастной истории озарит многотрудный путь, самоотверженно проедённый честным флотоводцем, которому не дано было совершить только одного - чуда». [19]

Могила Зиновия Петровича не сохранилась. И своеобразным литературным памятником этому достойному сыну России может служить рассказ «Четыре года спустя» написанный на смерть Зиновия Петровича, верным флаг-офицером капитаном тогда уже 1 – го ранга в отставке Владимиром Ивановичем Семёновым. «Четыре года спустя» это своего рода мистический некролог адмиралу и всей 2 – й Тихоокеанской эскадре. В России он издавался всего несколько раз, до 1917 г., и был переиздан в собраниях сочинений В.И. Семёнова совсем недавно, и то, ограниченным тиражом, поэтому будет уместным привести его целиком:

«Японец искони чувствует себя в море, как дома. Дореформенные «фунэ», шитые лыком (в буквальном смысле этого слова), никогда не задумывались пуститься в дальнее плавание на срок, измеряемый неделями, даже месяцами, а про современные шхуны, построенные по образцу норвежских, и говорить нечего! Эти готовы – хоть кругом света.
 И вот, всё же, есть одна такая ночь в году, когда самый отважный «сендоо» (шкипер) не осмелится выйти на промысел в местность, лежащую между Цусимой и маленьким островком Коцусима… Да не одни промысловые суда – пароходы! И на тех капитаны не могут подавить в себе чувства страха перед неведомой опасностью, завидев в эту ночь огонь маяка на одинокой, затерянной в море скале… А там-то? На самом островке? В здании маяка? Думаете, легко на сердце?..
 Эта ночь, та самая ночь, когда «заморские черти» празднуют память воскресения своего Бога, обещавшего им, что придёт день и час, когда все веровавшие в Него тоже воскреснут…
 Вернее всего, что сказка, но… как знать? – чего только нельзя достигнуть колдовством?.. А вдруг, в самом деле?..
 Люди почтенные… ну, хотя бы, Миягэ Сенсабуроо, переживший всех свои сыновей, у которого седые волосы сделались жёлтыми, как сухая трава, но ещё такой бодрый, что и посейчас водит в море свою старозаветную «фунэ», он прямо говорит, что «видел»…
 Придёт эта ночь, и запенятся волны над местом гибели русской эскадры, и всплывут на поверхность моря обезображенные, без мачт, без труб, с истерзанными бортами громады броненосцев… Всплывут и держатся на воде каким-то чудом. Потом таинственный, перебегающий свет забрезжит сквозь пушечные порты, иллюминаторы и бесчисленные пробоины… Чем ближе к полночи, тем ярче… А в самую полночь, когда лучезарная Аматерасу (Аматерасу – богиня солнца, от которой ведёт свой род Микадо) всего дальше от своего народа, на каждом броненосце поверх обломков, загромождающих палубу, на гребне бесформенных груд железа, в которые под огнём детей Страны восходящего солнца превратились их мостики и надстройки, - является странная тень в длинном чёрном одеянии и, высоко подняв над головою магический жезл, который они зовут крестом, произносит формулу великого заклятия: «Христос воскрес!» И сама бездна, несметные голоса из бездны, даже обломки стали и меди ответствуют ему: «Во истину воскрес!»
 В тот час бессильная Аматерасу перед чарами жрецов западного Бога. Свершается великое чудо, и если милостивая Кванон (Кванон – богиня, покровительница плавающих и путешествующих) сохранит жизнь нечаянного его свидетеля, то уже никогда не забыть ему виденного!..
 Всё воскресает! Не люди только! Воздвигаются трубы и мачты; сращиваются плиты брони; становятся на места развалившиеся, взорванные башни; тянутся из амбразур и портов дула исковерканных пушек; в призрачном свете гордо веют под самыми клотиками вражеские флаги.         
 Ужас сковывает мысль. Смертный холод проникает в сердце… Какой силой возможно бороться против воскресших? А они идут! Идут к берегам мирно дремлющего, беззащитного Ниппона!..
 Трепетно мерцает маяк Коцусимы. Смотритель и сторожа забились в подвалы здания. Падают ниц и покорно ждут неизбежной гибели рыбаки, по легкомыслию или по несчастью, оставшиеся эту ночь в море…
 Покорно расступаются волны перед стальными громадами; не смеют преградить им путь боги-покровители, боги-создатели славного царства Ямато… (Ямато – древнее название Японии)
  Но не близок путь!.. А на востоке, куда стремится чудом воскресший враг, сначала едва приметно, потом ярче и ярче разгорается алая заря. То спешит на выручку лучезарная Аматерасу!.. И кто осмелится спорить с восходящим солнцем?.. Какое заклятие восторжествует над ним?!.
 Бледнеют, тают в прозрачном воздухе очертания труб и мачт; вновь раскрываются гигантские пробоины; тонкие обломки пушек уже не грозят врагу, а как-то беспомощно торчат из-под развалин; глубже и глубже садятся избитые кузова; труднее и труднее становится им идти вперёд… Но всё же ищут, пытаются бороться, словно надеются успеть…
 Старый Миягэ, которому благоволение предков дело силу быть свидетелем этого зрелища и не погибнуть, сознавался, что трепетал от ужаса… Ближе и ближе цветущие берега его родины… а вдруг дойдут?..
 Не успели!.. и только брызнули из-за гор золотые стрелы богини-прародительницы, - бесследно исчезли призраки, а Миягэ упал на колени и, полный священного восторга, воскликнул: - «Ейоо, Аматерасу! Ейоо, Ниппон!..» (Слава свету Неба, Слава Восходящему Солнцу!)
 Так было из года в год.
 Так, хоть и не совсем так, было и нынче.
 Почему не совсем? А потому, что с корабля на корабль передавалась радостная весть:
 - Адмирал на «Суворове» и сам поведёт эскадру! (Адмирал Зиновий Петрович Рожественский скончался в ночь на 1 января 1909 г.)      
Поведёт, доведёт и даст решительный бой!.. Ведь только бы дорваться! Только бы сойтись грудь с грудью!.. Или и ему этого не удастся?.. Да, нет! Сумеет!..
 Ярче и ярче разгорается алая заря… Тают в лучах её, воскрешённые великим заклятием, громады броненосцев…
 - И ведь что досадно! – сердито топая ногой и, как всегда, оживлённо жестикулируя, восклицает командир «Суворова». – Ведь мы сами идём навстречу восходящему Солнцу! Сами спешим растаять, исчезнуть в его лучах!
 -А другого пути – нет… отзывается старший флаг-офицер... – Вот разве, кабы солнце взошло с запада, со стороны России…
 - О чуде мечтаете? – перебивает его командир. – Когда-то дождётесь! А вот, что и сегодня не поспеем – так это верно!..
 Ярче и ярче пылает заря… Воскрешённые броненосцы опять превращаются в бесформенные груды исковерканного металла… Люди ещё толпятся вокруг любимого вождя, ждут его слов… Они - исчезнут последними…
 Но он молчит…
 И выступил перед ним иеромонах Назарий, высоко поднял золотой крест, звездою сиявших в лучах приближающейся, всепобедной Аматерасу, и спросил его:
 - Почему и ты, долгожданный, не принёс с собой новой силы? Ты, милостью Божией сохранённый для Родины на целые три года! Ты, живший среди пославших! Ты научил ли их разумению? Ты им поведал ли о претерпении посланных?.. Сказал ли правду, всё правду?
 - Они и сами знают её… Я ждал…
 - Чего ждал? Или ждал что «камни возопиют?» Ждал чуда?
 - Ждал чуда и жду его! – резко ответил тот. – Жду и буду ждать того дня, когда встанет солнце и над Россией!..».[20]

 Самые разные люди, писатели, офицеры, великие князья, вспоминали Зиновия Петровича как человека железной воли, широких взглядов в деле развития флота, честного, талантливого, преданного Отечеству, и доказавшему эту преданность в огненном вихре Цусимы.
 Поражение Цусимы связанно не столько с личными качествами командующего русской эскадрой, сколько с техническими и географическими факторами. У японского флота было время на ремонт, перевооружение своих кораблей, их базы находились рядом, а матросы и офицеры имели годичный опыт ведения войны с 1 – й Тихоокеанской эскадрой, у японцев было преимущество в однотипности их судов и в скорости. Однако и в таких условиях, когда, не имея портов, угольных станций, в тяжелейшем походе через три океана, сквозь 18.000 морских миль, сделав то, что до этого не делал не один паровой флот мира, Зиновий Петрович провёл эскадру по этому пути без потерь в судах, и дал решительный бой, выиграл для русских моряков право первого удара, когда первые три минуты боя, японцы не отвечали, а русские комендоры засыпали головной японский броненосец «Микаса» снарядами, и в первые десять минут боя он получил около двадцати попаданий снарядами, и если бы не качество снарядов которыми снабдили русскую эскадру, бой мог бы пойти совсем по-другому. Подтверждением меткости стрельбы русских комендоров служит то, что первый пристрелочный выстрел левой носовой 6 – дюймовой башни броненосца «Князь Суворов» лёг всего в двадцати метрах за кормой японского броненосца «Микаса».
 Подтверждением широких взглядов и таланта адмирала З.П. Рожественского служит и то, что его относили (после гибели вице-адмирала С.О. Макарова) к числу трёх лучших флагманов Русского Императорского Флота, наряду с такими выдающимися адмиралами как Фёдор Васильевич Дубасов и Григорий Павлович Чухнин. Так считали не только офицеры русского флота, но и простые матросы.
Очень хотелось бы, чтобы на Русской земле имя Зиновия Петровича, как вождя флота в один из самых трагичных для него периодов было на слуху не только у историографов Флота, но и у простых русских людей и моряков. Память о Зиновии Петровиче как о моряке, всю свою жизнь отдавшему Русскому Императорскому Флоту могла бы быть увековечена в названии одного из кораблей нынешнего Русского Флота.



Библиографические  ссылки

1.Грибовский С.Ю. Вице-адмирал Рожественский. М., СПб., 2002. С. - 335
2.Там же. С. - 346 – 347
3.Там же. С. - 361
4.Галенин Б.Г. Цусима – знамение конца русской истории. Т.II М., 2009. С. - 644 - 645
5.Великий князь Алексей Михайлович Воспоминания. Мемуары. Мн., 2004. С. - 210
6.Новиков-Прибой А.С. Цусима. М., 1986. С. - 51 – 52
7.Семёнов В.И. Расплата. Трилогия. Т.I СПб., 2008. С. - 134 – 135
8.Там же. С. 308 – 309
9.Туманов Я.К. Мичмана на войне. СПб., 2002. С. - 114 - 115
10.Кравченко В.С. Через три океана. СПб., 2002. С. - 69
11.Семёнов В.И. Указ. соч. С. - 322-323
12.Шуберт Б.К.. На крейсерах «Смоленск» и «Олег».  СПб., 2009. С. - 67 – 68
13.Семёнов В.И. Указ. соч. С.- 383 - 384
14.Кравченко В.С. Указ соч. С. - 101
15.Семёнов В.И. Расплата. Трилогия. Т.II СПб., 2008. С. - 56
16.Там же. С. - 191
17.Там же С. - 196 – 197
18.16 января 1909 Газетные «старости» (Архив) // http://starosti.ru/archive.php?y=1909&m=01&d=16 // на 10 ноября 2010.
19.Грибовский С.Ю. Указ. соч. С. - 321
20.Семёнов В.И. Указ. соч. С. - 342 - 345