Дело было на Ямбурге, в один из тех моментов, когда, как пел Владимир Трошин в известной песне «Морзянка»: «Четвертый день пурга качается над Диксоном…». Конечно, Ямбург не Диксон. Но здесь, как и на Диксоне, в такие дни на улицу «подышать свежим воздухом» выходят лишь любители особо острых ощущений, рискуя при этом отморозить уши, носы, щеки, пальцы. Обычным же людям смелости хватает только на то, чтобы выскочить из подъезда жилого модуля «финского» комплекса и юркнуть в вахтовый автобус. А они, автобусы, в такую погоду, ходят исключительно колоннами, минимум в пять-шесть машин, со строжайшим соблюдением интервала не более чем в пять метров. Большее расстояние пробить снежную пелену автомобильные фары просто не способны.
День начался в четыре утра, еще в Надыме. Вскочив, наскоро попив чая, я и наш водитель Юра, шустро добежали до гаража. Так как гараж был теплый, то двигатель разогревать долго не пришлось. Сторож, укоризненно покачав головой, открыл ворота и осенил нас крестом. Выезжая, мы услышали его причитания: «С ума посходили. Это надо же. В такую пуржищу и на Ямбург. Без дров и буржуйки. С двумя бутербродами». Я приоткрыл дверцу и, смеясь, крикнул ему: «Ошибся деда! С четырьмя». Погода, действительно, желалось, чтобы была получше. Мороз стоял этак градусов тридцать пять. Ветер, несколько стихший к утру, тем не менее, нес поземку. Но видимость была пока неплохая, и до Старого Надыма доехали быстро. Переехав реку, мимо вмороженных в речной лед барж, освещенных своими прожекторами, сразу повернули на зимник, ведущий к ГП-1, первому газовому промыслу на месторождении «Медвежье». Тем временем ветер усиливался, и дорогу стало переметать. Хорошо, что выехали спозаранок, и отсутствовали встречные машины, иначе, возникли бы проблемы с разъездами, так как на этом зимнике и без того особо не развернешься, а в метель тем более. Уже подъезжая к межпромысловой бетонке на «Медвежьем», обратили внимание, что огни на сооружениях нашего старейшего промысла едва видны. Его накрыла пелена поднятой ветром снежной пыли, да и в целом видимость значительно снизилась. Однако темно-серая лента бетонки сквозь ветровое стекло кабины нашего Газа, на белом фоне окружающей снежной равнины, прекрасно различалась. Да и само тело дороги было приподнято метра на три над уровнем окружающей тундры. На ее поверхности снег не залеживался, его постоянно сметало. Четвертый, пятый и шестой промыслы проскочили в пределах нормы. А вот седьмой промысел, находящейся почти у самой дороги, едва различили. Помогли определиться прожектора, подсвечивающие внутри ограды промысловые сооружения. Восьмой промысел проехали даже не заметив его. При спуске к мосту через реку Ныда, на некоторое время оказались в некотором затишье. Но уже за мостом, когда огни компрессорной станции «Ныдинская» остались за спиной, и мы поднялись на самую верхотуру, нас застал врасплох резкий порыв ветра. Сначала показалось, что машину сбросит с дороги в кювет. Она устояла, но все кругом залило молоком снежной пыли. Помню, я в панике крикнул: «Не глуши мотор!». Но Юра опытный полярный «волк». Поиграв акселератором, он сказал: «Спокойствие, только спокойствие». О каком спокойствии, правда, могла быть речь, я не понял. Ориентироваться по серой ленте бетонки, как мы делали с Юрой до того, стало невозможно. А, через какой-то пяток километров мы должны были сворачивать на ямбургский коридор газопроводов, где бетонное покрытие дороги отсутствует. Как ехать? Куда ехать? Черт его знает. Я, было, вышел из машины и пошел вперед, пытаясь, ногами, нащупать дорогу. Но бесполезно, в этом молоке даже на расстоянии метра Юра меня не видел. Одним словом… закуривай.
Нудно тянулось время. На наше счастье, часа через три, со стороны Ямбурга прошла колонна уралов-трубовозов. Они лихо прошли след в след, ревя своими дизелями, даже не обратив на нас никакого внимания. Но это и понятно – у нас двигатель работал, до «Ныдинской» пять минут езды, а для них время это деньги. Мы решили тронуться, так как вроде чуть-чуть стало проясняться. Стоило только начать. Уже когда мы подъезжали к Харвуте, южной части Ямбургского месторождения, как небо очистилось, появились звезды, хотя ветер, значительно ослабевший, продолжал гнать облачную рвань. Окончательно он стих, когда мы въезжали через контрольно-пропускной пункт на само месторождение. Ну, тут уж до поселка рукой подать. Однако…
На самом повороте к собственно Ямбургу, у третьего промысла, мы услышали какое-то потрескивание. Находясь в некоторой прострации после утомительной дороги, мы как бы пришли в себя. Вдруг что-то случилось с машиной. Но звуки шли откуда-то сверху. Ба! Вдруг вся снежная равнина тундры осветилась. Но не тем, всем привычным светом, а каким-то призрачным мерцанием. Да, да. Это были всполохи – северное сияние. Не то, классическое, в виде разноцветных столбов и занавесей. А в форме проступивших на небе разноцветных пятен. Зеленоватые и голубоватые цвета быстро замещались лиловыми и фиолетовыми оттенками. Как в калейдоскопе, пятна быстро перемещались, меняя положение и форму. Казалось, что какой-то фокусник, там, на небе, раздвигает и сдвигает ладони, между которыми полощутся разноцветные шелковые платки. Зрелище богов, чарующее и восхищающее. Я не знаю никого, кто бы оставался к нему равнодушным. Сам став свидетелем северного сияния, всегда невольно замирал, наблюдая эту игру природы.
Как парализованные, мы с Юрой стояли перед машиной, запрокинув головы, пока пощипывание ушей и щек не подсказало, что пора и честь знать. Я толкнул своего товарища в бок локтем. «Поехали». Видно было, что он с трудом оторвался от зрелища: «Да, да, поехали. Это нам награда за смелость».