Привокзальная суета объединила решивших прослушать монотонную песню колёс, и заставила внести изменения в привычный ритм жизни. Пёстрая толпа слилась в гудящую, суетливую массу, которая жевала пирожки, громко смеялась, озабоченно бродила по перрону, обнималась, и долго трясла друг другу руки. Здесь жизнь утвердила особое представление, превращая пришедших на него в зрителей и актёров одновременно.
В этой суете люди становились похожими друг на друга, и лишь один старик, никак не вписывался в общую картину. С лицом безумца, и почти полным собранием орденов и медалей Великой Отечественной войны на затертом кителе, он казался в ней лишним. Старик не протягивал руку за подаянием, и не старался вызвать жалость. Просто молча стоял, и смотрел на уходящие вдаль рельсы, изредка вытягивая шею, как будто что-то заприметил. Сердобольных граждан такое поведение старика немало удивляло. Приблизившись к нему, и не обнаружив во что можно бросить мелочь, они недоумённо пожимали плечами, затем громко заявляли: «Дурак, он и есть дурак! А шапку у него определённо спёрли. Ну и ходи теперь голодным!»
Старик, как бы извиняясь, пожимал плечами, и нервно одёргивая китель, начинал слегка приседать то на одной, то на другой ноге. Со стороны могло показаться, что он танцует. В такие моменты около него неизбежно собиралась толпа.
- Давай, дед, давай! – выкрикивал розовощёкий юнец, прихлопывая в ладоши.
- Его бы в клетку, да детЯм в зоопарке показывать, - приговаривала дородная баба с корзинкой в руках.
- Зачем в клетку? Он смирный! – сквозь хохот выкрикнул небритый, с запахом перегара, мужчина, и, шутя, отвесил старику оплеуху.
- А я бы таких, в газовую камеру. Всех, в кучу. Только воздух портят, - со злостью глядя на безумца, проговорил молодой человек, спортивного телосложения.
- Зачем в камеру? Пусть лучше хоть какую-нибудь полезную работу выполняют, чем тут околачиваться, - добродушно вынес решение полный, болезненного вида, пенсионер.
- Чем меньше будет таких, тем здоровее станет наше общество, - авторитетно заверил интеллигентный мужчина, поправляя очки.
- Это всего лишь отбросы, - высокомерно глядя на старика, произнесла миловидная женщина средних лет.
- А ещё ордена какие навесил! Украл ведь! А за них люди кровь проливали. А ну, снимай, паскуда! – выкрикнул капитан в полевой форме, и попытался сорвать с него китель.
Старик упал на колени и невнятно что-то выговаривая, стал вытаскивать дрожащими руками из внутреннего кармана помятые фотографии.
- А вот и улики, - не унимался военный, и наполовину стащил китель.
На возникший шум подошёл дежурный милиционер.
- Оставь старика, капитан! Медали его. Заслуженные. Четырёх сыновей, и одной дочери, посмертные награды. В течение недели он получил пять похоронок. Считай, каждый день к нему смерть приходила. От этого и умом тронулся. Двадцать лет он на этом вокзале детей своих встречает. Это их фотографии, - сказал он, видя, как старик тычет их окружающим. – Все местные его знают. А вот от вас, покоя нет, - завершил он, и одёрнул китель на старике.
Толпа начала быстро расходиться. Люди старались не смотреть друг другу в глаза.
- Извини, отец, - тихо произнёс капитан, и, порывшись в походном рюкзаке, вынул бутылку водки. За твоих пью, - прохрипел он, и, обхватив горлышко обветренными губами, до дна опустошил её.