В маленькой дворницкой на ул.Петра Лаврова, был один стул, но на него не садились, обычно располагаясь на полу.Янка выбрала себе место между стеной и шкафом. Пространство её пугало.Никто, кроме хозяина, не знал, откуда и когда она появилась здесь. Просто однажды они пришли сюда и увидели её уже сидящей на своём этюднике в этом самом углу.
Гарик бросил университет и работал дворником, но сокурсники Гарика не бросили, ходили к нему почти всем своим восточным факультетом.
Что они в нем находили, непонятно.Был он резкий, лохматый и вообще, странный. Девушек в глаза называл «мымрами», часто посреди беседы поворачивался, уходил в комнату и ложился спать. Но на него не обижались и приходили снова.
В кухне, которая являлась также прихожей, царило такое состояние уединения, что терялось ощущение пространства. Город исчезал совсем.
Течение времени останавливалось, было тепло и уютно.
Дни текли медленно. Но, когда приближался вечер, открывалась дверь и входил первый человек, маленькая дворницкая оживала.
Янка сидела в своём углу, молчала, слушала или рисовала что-то в папке,лежащей у неё на коленях.
На неё смотрели, она отводила глаза, иногда о чём-то спрашивали, но она боялась отвечать. Если говорила, то только тогда, когда была уверена в точности сказанного. Поэтому её всегда слушали.
Отсутствие информации об этой рыжей девчонке давало прекрасную возможность для игры воображения. Студенты - восточники в возвышенно-романтичном порыве незамедлительно наделили Янку всеми качествами, какими, по их мнению, должен обладать романтический персонаж и наперебой принялись окружать её усиленным вниманием.
Всеобщий интерес казался ей лишь данью вежливости. Поэтому, когда они переключались друг на друга, она облегчённо вздыхала.
Как во всякой компании, здесь тоже был лидер. Звали его Миша. Миша Лосин.
Он был нищ и талантлив. Курил беломор, играл на гитаре.
- Песня американских индейцев, - громко провозглашал, тут же начиная петь приятным баритоном на хорошем английском.
Дальше начинался спектакль одного актера. Песня до конца не допевалась, в пение вставлялись ремарки, которые развивались в какую-нибудь бредовую тему.
Что сказала бабушка Ким ир Сэна японским захватчикам. Гуманно ли поступил Маресьев, когда съел ежика, спасая свою жизнь.
Соперники у него находились, только он их переигрывал. Ему важно было быть первым. Несло его так, что, казалось, нет такой силы, которая может его остановить. В любой дискуссии он оставался победителем.
Когда все расходились, Миша часто оставался и разговаривал с Янкой на кухне до утра. Говорил он, Янка слушала. Безвременно ушедший отец, безденежье. И дикое желание быть лучше всех. Он рассказывал, как начал тренировать свою память в пятнадцатилетнем возрасте, выписывая цитаты и заучивая их наизусть. Самостоятельно научился играть на гитаре, петь на английском языке. Янка понимала его. В гордости они были даже похожи.
Она тоже не могла просить, тоже хотела всего добиться сама.
Оттого, что она вынуждена жить у Гарика, как ей казалось, из милости, все её нутро корёжилось от стыда. Деньги у неё были. Два года назад в Питер хлынули иностранцы на волне перестройки и стали лихорадочно скупать сувенирную продукцию ручной росписи. Янка быстро влилась в этот поток, красила пасхальные яйца и матрёшки и продавала их за доллары.Постоянно ходила на площадь Мира, где собирались люди, которые хотели снять или сдать комнату. Но попытки снять комнату успехом не увенчивались,непонятно по какой причине. Какая-то тётка посмотрела на Янку однажды тяжелым взглядом:
- Тебе не сдам. Мужиков водить будешь.
Янка растерялась. Ей просто жить негде. Нет места, где она могла бы побыть в одиночестве.
Вот тогда подруга Мила привела её к Гарику, с которым встречалась.
Мила была девушкой ухоженной, любила комфорт и дорогие вещи. Сборища в дворницкой её раздражали и однажды она ушла со словами:
- Вы здесь все ненормальные. Как я от вас устала!
Янка с Гариком загрустили. Вечерами, когда никто не приходил, они сидели напротив друг друга, каждый на своей кровати, и подолгу молчали.
Первым молчание нарушал Гарик:
- Ну что, мымра, не нужна никому, да?
Янка не отвечала. Так и поссориться можно, а идти-то ей некуда. Да и жалко было его.
Но было еще то, в чем она боялась признаться себе. Если она уйдет, то останется совсем одна и Мишу больше не увидит. Но думать об этом нельзя. Он слишком хорош для неё, слишком ярок и умён. Только.. как он на неё смотрит! Неужели это иллюзия?
В один из вечеров все собрались, чтобы поздравить Гарика с днём рождения, который был полгода назад. Или будет через полгода. Хотелось праздника, и кто-то предложил идею с днем рождения.
Радостные гости дарили подарки, сами же их разглядывали и хвалили друг друга за хороший вкус.
Янка почувствовала, что её ноги, вынутые из джинсов, были замечены.Это придало её уверенности. Глаза сияли, излюбленный угол был забыт. Увлекшись, она даже что-то спела. Но тут же, спохватившись, загрустила и незаметно выскользнула на улицу. Шёл мелкий дождик, капли освежали горячее лицо. Шаги. Открылась дверь подъезда.
- Ты?
Миша взял её за плечи и зачем-то встряхнул.
- Я тебя люблю, ты понимаешь это?
Почему он так кричит? Неожиданное признание ошеломило её. Не веря даже в возможность происходящего, она испуганно молчала. Миша тряс её за плечи, говорил, не переставая, как будто боялся ответа. Что-то кричал, убегал, возвращался, убеждал её в чем-то, хотя она и не возражала.
С этого момента всё изменилось. Миша творил. Его присутствие ощущалось постоянно, Янка больше не была одна, только по-прежнему боялась в это поверить. Но для влюблённого Миши её исключительность была неоспорима, талант подразумевался уже потому, что она занималась чем-то таким, чем он заниматься не мог. Каждое её желание, даже полувысказанное, мгновенно исполнялось, слова, предназначенные ей, были прекрасны. Перед сном под подушкой она находила записки с чудесными пожеланиями на ночь. Утром, просыпаясь, она уже видела его счастливые глаза, потому что он не мог спать без неё так долго.
Действовал он открыто, чувств своих не скрывал. На глазах у всех разыгрывалась идеальная история любви, такая, о которой можно было только мечтать. Ошеломлённая Янка принимала поздравления. Каждый стремился подойти к ней и сказать, что рад, что Миша - самый лучший из них, самый честный и самый надёжный.
Однако, сделать ответный шаг Янке что-то мешало. Всякий раз, когда на неё изливались эти вдохновенные потоки чувств, она внутренне сжималась. Почему-то ей хотелось убежать или куда-нибудь спрятаться.
- Твои чувства словно заперты в клетку. Открой, или я сломаю её.
- Я не могу.
Последний оплот, рубеж, рубикон. Что будет, если…
- Но почему?
- Потому что у меня нет инструментов, чтобы отстроить клетку заново, - жалкая попытка объяснить то, что самой не очень понятно.
- И не надо! Отпусти свои чувства. Я с тобой,.
Импульсивность и настойчивость сделали своё дело. Он опять победил.
Янка сказала «да».
Защита была снята. Это мистическое «да», как прыжок в пропасть, не давало возможности обратного хода.
Миша обожал кино и часто шутил:
- Важнейшим из исскуств что является? Правильно, кино.
В библиотеке на Литейном был единственный в городе видеозал, который показывал элитное кино. Антониони, Годар, Бертолуччи…
Билет стоил рубль. Янка, понимая, что это – половина мишиного дневного бюджета, периодически пыталась вернуть ему деньги, которые он тратил на неё. Миша отшучивался, переводя рубль на разные валюты и предлагал вернуть его то в юанях, то в песо, то в лирах.
После кино бродили по улицам, шутили, смеялись, целовались в подворотнях.
Янка потом жалела, что не смогла продлить этот период. Мучительно перебирала в памяти свои слова и поступки, но так и не смогла понять – почему?
Миша пригласил Янку домой, познакомил с сестрой и мамой.
Всё было хорошо. Очень хорошо.
К Янке пришла уверенность. Внимание и восхищение стали привычными.
Эго, подогретое безоговорочным обожанием, стало раздуваться и выскочило из того уголка, куда было затиснуто и завалено вынужденными обстоятельствами. Она позволила себе смело высказываться.
- Ты говоришь так, словно твое мнение – истина в последней инстанции.
Чужой взгляд. Холодный тон. Что она такого сказала? И не её это мнение вовсе. Ларошфуко об этом говорил. Вроде бы даже Конфуций. Ещё куча народу повторило это после них.
- Прости, не отводи взгляд. Всё хорошо. – Миша обнял её и вернул обратно.
Гарика выселили из отдельной дворницкой в коммуналку на параллельной улице. Надо уходить. Больше для неё здесь места нет.
Куда угодно, только быстрей.
Пустая обшарпанная комната, диван с клопами, вечно пьяная хозяйка.
Двор-колодец. И пустота. Нестерпимо захотелось позвонить Мише.
- Конечно, приходи.
Миша мыл окно. Через ослепительно чистое стекло нестерпимо светило солнце. Каждый предмет в комнате вобрал в себя солнечные лучи и назойливо лез на глаза.
Почему он так странно смотрит?
- Нужно поговорить.- Миша сел на табуретку напротив Янки. Молчал, курил, сбрасывая пепел в напольную вазу.
- Постарайся меня понять.Какое-то время нам лучше не встречаться.– ему трудно было говорить.
- Почему?
- Не знаю, не могу объяснить. Со мной что-то происходит. Ты очень талантлива. Больше, чем я. Ты так красива, что я чувствую себя Петрушкой, укравшим царскую дочь.
Солнце исчезло. Помутнели и спрятались вещи.
Зачем он об этом? Талантлива? Глупости. Хотелось крикнуть «нет», но она молчала. Как тогда, раньше.
- Ты – самая лучшая из женщин и я тебя люблю, но сейчас не могу иначе.
Только бы не разрыдаться. Она посмотрела в любимые глаза. Так же нельзя. Он же знает, что нельзя так. Временно… Нет, это – навсегда.
- Я тобой восхищаюсь. Ты такая сильная, так держишься, - в его глазах мелькнуло почти прежнее обожание.
Предательские слёзы. Наощупь Янка пыталась пробраться к выходу. Миша хватал её за руки, бормотал, что не пустит её в таком состоянии.
Янка вырвалась и выскочила на улицу. Миша – за ней.
- Я так виноват. Не подумал. Не отпущу. А вдруг что-нибудь…
- Уйди! – она заорала так, что остановились прохожие.
Она запомнила этот момент. Стоит испуганный Миша, стоят и смотрят удивлённые люди, только что бежавшие по своим делам.
Темно. Холодно.
Одуревшая от слёз, Янка лихорадочно металась по городу, пытаясь поверить в то, что произошло.
Злополучный день не хотел кончаться. Люди шли куда-то непрерывным потоком.Освещённые окна смотрели отчуждённо.
Проснувшись наутро в своей постели, Янка лежала ещё несколько часов, равнодушно глядя в потолок.
Потом взгляд её медленно сполз по стене и остановился на засохших кистях, разбросанных на полу.
С трудом встала, собрала их и опустила в банку с разбавителем. После чего подошла к обтянутым белым холстом подрамникам, взяла один из них, поставила на открытый этюдник и села на стул.
Она долго не могла даже думать о том, что произошло. Сразу начинала себя жалеть и плакать.
Постепенно боль немного утихла, история этой несостоявшейся любви превратилась в загадку, которую Янка периодически пыталась разгадывать.
Сама себе она рисовалась в образе трагической героини, которую незаслуженно оставили. Она ведь лучшая из женщин, слышала это своими ушами. Но где-то внутри сидел червячок и шептал:- не ври, не ври. Под влиянием этого шёпота Янка стала винить только себя, но, повзрослев, решила считать, что ошиблись оба - нарисовали то, чего не было.
И успокоилась. Почти.