Рубель:
на рабочей поверхности рубеля делались поперечные рубцы. Рубель использовался для разглаживания — «прокатывания» после стирки сухой холщовой ткани. ...
Эту историю мне бабушка Люба рассказала, а я решила ею с вами поделиться. Вот она...
Было это в стародавние времена, когда наши бабушки-прабабушки были ещё молоды, красивы, полны сил. Много воды с тех пор утекло, многое изменилось. Например, в те времена даже понятия не имели, что такое утюг электрический и гладили обычным деревянным рубелём. Да и электричества тогда ещё не было, и крестьянские избы освещались либо лучиной, либо лампадой масляной.
Так вот: жила в деревне одна семья. Впрочем, семьёй её можно было назвать с натяжкой: так - муж и жена. Пётр и Катерина. В полноценных крестьянских семьях в ту пору было много детей: например, в семье бабушкиных родителей их было девятнадцать. Да и в других не меньше. А тут — ни одного. То ли женщина была бездетна, то ли муж слабоват — кто теперь знает? А может специально Бог детей им не дал по причине существенной.
А причина эта была такова: пил Пётр. Не так, чтобы каждый день, но в месяц раза четыре употреблял, причём основательно, от души. Домой являлся заполночь, и уж тогда — хоть святых выноси: ору, выражений крутых да перчённых, каких и слыхом не слыхивали, и видом не видывали. «Рукодельник» был этот Пётр страстный: если Катерина не успевала вовремя убечь из дома, бил её смертным боем. Всем, что под руку попадётся. Разве, что печью только не бивал, а уж о печь - многократно.
Вырвется Катерина из рук его с грехом пополам и по соседям: окровавленная, простоволосая, с глазами полу-безумными от боли и страха. Просит спрятать её от муженька разбушевавшегося. Поначалу прятали, женщину жалеючи, а потом надоело всё: Пётр до самого утра буйствует-буянит жёнушку разыскивая, никому покоя не даёт. Стали перед самым носом Катерины двери закрывать — не пущать горемычную. Забьётся Катерина куда-нибудь в стог, али в погреб какой залезет и трясётся там до утра.
А утром, чуть свет — домой: кровь смывать, выдранные из головы волосья вычёсывать. Смотрит на неё Пётр, слёзы льёт, ноги-руки целует, молит его, окаянного, простить, уверяет, что помутнение на него какое-то находит, что не помнит ничего из того, что утром ему Катерина рассказывает-жалится. Бьёт себя в грудь мужик, клянётся, что и мизинцем больше жену не обидит. Но и неделя не проходит, как всё сызнова повторяется. И нет этому ни конца — ни края.
Посоветовала как-то соседка Евдокия подруге своей:
-Катерина, что курицей на заклание терпишь всё? Дай ты Петру хоть раз отпор! Глядишь, всё и образуется: муж и перестанет над тобой измываться...
-Боюсь я его, Дуся, - призналась Катерина. - Пьяный он когда, в него словно бес вселяется... Не устою я против него... Прибьёт он меня, Дуся... Ой, прибьёт!
Хоть и жалела Дуся подругу свою, но помочь не могла ничем — разве только словом жалостным. Но не шли они ей на язык — не шли, а в душе где-то глубоко гнездились, омытые слезами горючими — Катькиными слезами.
-Ну, Катерина, тогда я не знаю чем ещё помочь тебе? Но, если так будет и дальше продолжаться, то так и так он когда-нибудь тебя...
Не стала Евдокия мысль свою до конца доводить — итак всё ясно было.
А на следующий вечер Пётр снова домой пьяным явился. Схватил жену за волосы, на пол повалил и пинками начал потчевать, вспоминая меж делом и Бога, и креста, и телячьего хвоста. Вырвалась Катерина из лап мужа и бегом со двора. На самый край деревни в сильном волнении прибежала, да и провалилась не то в яму глубокую, не то в погреб какой заброшенный. Хорошо, что не сломала себе ничего, только коленку зашибла. Прислушалась: не то скулит кто-то, не то всхлипывает. Присмотрелась повнимательней, а в дальнем конце ямы мальчонка какой-то притулился. Волосики светлые, длинные. Рубашонка на ём красная. А плечики так и ходят ходуном: не то от смеха, не то от плача. Аж трясётся весь горемычный.
Попыталась Катерина припомнить чей это малец, перебрала в памяти лица всех знакомых и не знакомых детишек: нет таковых, и не было никогда в деревне. Откуда взялся мальчонка - непонятно, словно из небытия возник. Не иначе проделки нечистого.
Такой страх вдруг охватил женщину — даже спина испариной покрылась: на дворе зима лютая, а мальчонка в рубашонке одной, босой. Выскочила из ямы, сама не зная как, и к дому своему, где бегом, где кубарем, где ползком — на одном дыхании.
Встала у крыльца, прислушалась, что в хате делается. А у самой зуб на зуб не попадает, как у волка голодного — чечётку выбивают. Однако слышно ей явственно, как Пётр в доме колобродит: кидает всё, гремит, никак не успокоится.
Открыла Катерина дверь потихоньку, на цыпочках в дом вошла. Но, как тихо она не ступала, а половицы скрипят-выдают её. Пётр и услышал. Затих на секунду, словно к прыжку последнему, хищному подготавливаясь. А потом все свои угрозы в один присест выдал: убью мол сейчас — окончательно и бесповоротно.
Тут и попался рубЕль на глаза Катерины. Схватила она его за ручку, сжала так, что пальцы побелели. Только Пётр замахнулся на неё со словами охальными, она и пошла его рубелём охаживать. Руки протянет — по рукам. Уберёт — по голове. Била мужа до тех пор, пока в горницу не загнала. Залез муж под кровать и запросил пощады: хватит мол, угомонись.
-Ладно, - ответила Катерина. - Но, если ты ещё хоть раз на меня руку поднимешь — прибью, паразита!
Пётр затих под кроватью, а Катерина с орудием возмездия в руках караулила, пока он, наконец, не уснул и не захрапел. Сама же до самого утра глаз не сомкнула: от крови полы отмывала, вещи отстирывала, себя в порядок приводила.
Утром муженёк с видом покаянным, в глазки заглядывает-винится. А потом вдруг и говорит:
-Что же это ты меня вчера, жёнушка, рубелём встретила? Да ещё не гладкой, а шершавой стороной?
Вот вся правда на поверхность и вышла: ничего, оказывается, Пётр не забывал — всё помнил. Посмотрела на него Катерина холодным взглядом и говорит:
-В следующий раз, когда пьяным явишься — я тебя не рубелём встречу, а тем колуном, что у нас в сарайке валяется...
С тех пор Петра словно подменили: как шёлковый стал. Пьяным придёт — уже с порога кричит:
-Мать? Мать!... Я спать... спать...
И сразу на боковую. Так и лежит не шелохнувшись до самого утра — спит-отдыхает.
- А был ли мальчик? - спросите вы. Хочу пояснить сразу, чтобы отпали все сомнения: на самом деле не было никакого мальчика - не было. Проверяли потом подружки - самолично. Они даже ямы такой не нашли, хотя всё окрест облазили. Что с Катериной тогда произошло она и сама не поняла. Словно вёл её кто-то в ту ночь: бесхарактерная, мягкая женщина неожиданно превратилась в жёсткую, способную постоять за себя, дать отпор.
А через год у Катерины и Петра мальчонка народился: хорошенький такой, волосики шелковистые, длинные. Бабка повитуха сказала тогда Катерине: - Счастливый у тебя будет мальчонка-то, Катя: в рубашке он родился.
Тут Катя и вспомнила того мальца в красной рубашонке, что в яме видела. И сразу поняла, что это ей знак свыше был. Только не поняла она его тогда, испугалась. Вон оно как всё обернулось-то...