Максим

Дарья Панина
I

1994-ый год.

  Максим проснулся от того, что затекли руки и ноги. Так было всегда, если он засыпал, где придется. Лучше всего спать было на балконе. Если удавалось пробраться туда незамеченным, он раскапывал среди куч отвратительного хлама свой закуток, забирался туда и сидел. Тихо-тихо. Пока не проваливался в сон. Но, это летом. Сейчас на балкон было нельзя — ноябрь.

  правда, как-то весной попробовал одеться потеплее и рискнул там заночевать. От этого воспоминания он поежился; тогда, среди ночи проснулся от заливающего лицо ледяного мартовского дождя. Вскочил, отпихивая разбухшие коробки, рванулся в квартиру -    дверь не поддавалась. В свете уличного фонаря, приглядевшись, разглядел задвинутый шпингалет. Максим оцепенел. Скрюченными от холода, мокрыми оскальзывающимися руками снова и снова дергал железную ручку, пытаясь подсунуть пальцы в образовавшуюся щель. Как будто это могло помочь.

  Под утро ударил мороз. Несильный, только чтобы схватить лужи и превратить улицы в сплошной каток. Для промокшего до нитки Максима этого было достаточно. Он перерыл всю дрянь, сваленную на балконе в исступленном желании найти хоть что-нибудь сухое. Наконец ему повезло — в одном из мешков оказалось пальто древнее и грязное, с ломающимися на сгибах рукавами. Завернулся. Стал ждать. Около восьми в квартире началось смутное движение. Почти окоченевший, с трудом разгибая замороженные конечности, он постучал в окно. Слишком тихо. Дыхание клочком пара замутило стекло, сделав неразличимой комнату с оживающими обитателями. Снова царапнул дверь, хотел позвать, но звук замер где-то внутри и, раздирая горло, выбрался неслышным хрипом. В этот момент дверь распахнулась, в нос ударил привычный смрад комнаты и Максим промерзшим кулем повалился на пол. Сверху понеслась чудовищная брань, но он уже не обращал на нее внимания, ликуя, что остался жив.

  Тогда ему здорово досталось за учиненный на балконе разгром.

  Как бы там ни было, больше подобные опыты проводить не хотелось. С наступлением холодов он всегда ночевал в квартире; если повезет  - на кровати, а нет, так на барахле, в углу у шкафа или возле старой продавленной тахты, как сегодня.

  Вялый ноябрьский рассвет затекал в комнату через грязное окно, заливая убогую обстановку мутным белесым светом. По квартире плыл привычный мерный храп. Максим потянулся. Надо вставать. Пока все спят, шмыгнул на кухню, осмотрелся — есть совсем нечего. Поискать на улице? При мысли о стылом утреннем воздухе, пронзительно ледяном после душной комнаты, поежился и приуныл — есть хотелось невыносимо, со вчерашнего утра, когда удалось стащить кусок черствого хлеба, принесенного кем-то из беспробудно храпящих за стенкой, ему больше ничего не досталось.

  И тут вспомнил. Ну, конечно, сегодня среда, а значит в ларьке неподалеку смена тети Кати. Она всегда давала ему поесть; обычно хлеба, который не разбирали вовремя, но иногда, она пускала его внутрь, заливала кипятком сухую лапшу из пакета, плававшую в тарелке тугими завитушками, и тогда у Максима был праздник.

  Обрадованный, бесшумно оделся и выскользнул за дверь. На улице было так как он предполагал: пронзительный осенний ветер сразу откусил нос и пальцы. Поскальзываясь, нахохленным воробьем, Максим припустил по знакомой дороге. Вот и обшарпанный, исписанный маркерами кубик ларька. Постучал — тишина. Обойдя с другой стороны, встал на цыпочки,, заглянул в окошечко — темно.
 - Теть Кать!
  Занемевшим кулачком пару раз стукнул в зарешеченное стекло. «Наверное, попозже придет», - решил и, прислонившись к дереву, стал ждать. Ждал он долго, время от времени прыгая то на одной, то на другой ноге, дыханием отогревая красные пальцы. От голода голова стала ясной и гулкой, и от нечего делать принялся рассматривать прохожих; старые, молодые — все были одинаково хмурые и какие-то серые, затасканные. «Как старые тапки на нашем балконе», - подумал Максим. Только изредка, шурша огромными черными шинами, проезжали мимо глянцевые машины, каждый раз вызывая вздох восхищения. В них точно такие «старые тапки» не ездят.
   Подошла какая-то женщина средних лет. Максим весь съежился, привычно ожидая брани или удара.
 - Ну. И где твоя шапка?
  Максим непонимающе уставился на тетку.
- Куда положить-то? - не унималась она. - Ладно, давай так, - не дожидаясь ответа, сунула мятую бумажку ему в карман и пошла. Максим недоуменно смотрел ей вслед — от холода мысли перекатывались в голове замороженными крупинками. Непослушными пальцами полез в карман. Зашуршало. Глянул — деньги.
- Стойте! - крикнул Максим, но женщина уже не слышала, а ветер так и норовил вырвать из руки бумажный комок.

  Тогда он спрятался за ларек, расправил купюру, посмотрел на нее с минуту, понюхал. Деньги. Ничьи. Были тетенькины, а теперь... получается, что его. Значит он вот прямо сейчас может пойти и купить себе еду. От восторга на глаза навернулись слезы. 

  Максим вскочил и со всех ног бросился в магазин, не чувствуя ни холода, ни неудобных ботинок. Так счастливо и радостно ему еще не было никогда в жизни. Казалось, что если он сейчас подпрыгнет повыше, оттолкнется получше, то непременно взлетит, а ветер подхватит, закружит и опустит уже возле самого прилавка. Так оно, наверное, и случилось, потому что Максим совершенно не помнил, как добрался до ближайшего магазина. Толкнул дверь — заперто. Под стеклом табличка «закрыто». «Ну и хорошо, - решил он, - меня бы туда все-равно не пустили». Он вспомнил, как однажды тоже зимой зашел погреться.

  Из дома его тогда выгнали, сказали, что убьют, если вернется. Ему такие по сто раз на дню говорили — обычное дело, но сейчас все было по-другому. На улице январь. Домой нельзя — страшно. Слонялся по городу, пока тонкие дырявые фуфайки еще держали тепло. А потом, когда холод цепкими щупальцами обвил живот, пробрался за шиворот и уже давно проглотил нос и голову, терпеть улицу стало невозможно. Максим слышал, что греться можно на вокзале, но где его искать, вокзал этот... пока дойдешь, руки-ноги совсем отвалятся. И тогда он решил рискнуть. Шмыгнул за огромным дядькой в ближайший магазин, спрятался  в тамбурочке между двумя дверями. Внутрь не заходил, знал, что не разрешат, но его все-равно выгнали; кто-то из покупателей сказал про него продавцам... Чуть не побили. В тот день Максим понял, что в магазин лучше лишний раз не соваться, а греться можно в подвале или подъезде каком-нибудь. Так что сейчас, оказавшись перед запертой дверью он не сильно огорчился, а лихо сдвинув огромную шапку на затылок, помчался к ларькам.

  В этот раз ему повезло: он купил хлеба — пол-буханки черного — на большее не хватило, но разве это важно? Продавщица — грузная тетка в безразмерном жилете поверх засаленного пуховика даже не спросила его откуда деньги. А он-то боялся, вдруг милицией грозить начнут, решат — украл.

  Хлеб Максим съел в подъезде. Забрался почти в подвал, в самый темный угол и медленно, кусочек за кусочком съел все до крошки. Проглотив последний, Максим почувствовал себя абсолютно счастливым. Довольный, выбрался из подъезда, решил погулять, пока не замерзнет и уж потом пойти домой.

II

  В тот день Тоня пришла с работы раньше обычного и как раз готовила ужин, когда услышала странный шум. Звук доносился из квартиры снизу; глухие удары, крики. Тоня нахмурилась. С постоянными ночными дежурствами, работой в две смены она приходила домой только ночевать, да и то не всегда, поэтому о существовании соседей могла лишь догадываться.

  Крики тем временем стали громче, раздался грохот, как будто уронили стол или небольшой шкаф. И вдруг все стихло. Какое-то время Тоня продолжала заниматься домашними делами, но тишина внизу была слишком неестественной. «Ты же врач! Вдруг там что-то серьезное», - сказала себе женщина. Вздохнув, бросила в раковину нож, вытерла мокрые руки и, накинув куртку поверх домашнего свитера, вышла на площадку. Кроме уличного фонаря подъезд уже давно ничем не освещался. Тоня поежилась. На ощупь захлопнула дверь и пока спускалась на этаж ниже, тщетно пыталась вспомнить, кто же живет под ней.

  Подойдя к соседской квартире, она прислушалась. С той стороны не доносилось не звука. Она позвонила. Тишина. Начала стучать — дверь с тихим скрипом подалась под рукой. Тоне стало нехорошо.
 - Эй, соседи, у вас дверь нараспашку! - позвала она в светящуюся щелочку.
«Там что-то плохое, - тоненько пискнул разум, - что-то очень и очень нехорошее. Не ходи туда!»
 - А если там кому-то нужна моя помощь? - вслух возразила себе женщина.
Вытерев о штаны вспотевшие ладони Тоня толкнула дверь. То что было дальше походило больше на кошмарный сон, чем на реальную человеческую жизнь и врезалось в ее голову навсегда, кислотой протравив в памяти этот вечер.

  Она не знала сколько было времени, когда при свете зажигалки открыла дверь своей квартиры. Люди из милиции, которую все-таки вызвала бдительная бабушка-соседка, только сейчас разрешили ей подняться к себе, взяв предварительно подписку о невыезде.
Зайдя домой, прошла, прямо как была в куртке и сапогах, к кухонному шкафчику, достала хранившийся для медицинских нужд спирт, отвинтила крышку у литровой пластиковой бутыли и хватила прямо из горлышка. Во рту словно взорвалась петарда; сноп прожигающих гортань искр огненным вихрем ринулся в желудок. Дыхание остановилось, брызнули слезы, но перед глазами по-прежнему стояло кошмарное логовище, почему-то называемое всеми квартирой, а в нос по-прежнему лезла ужасная вонь, пропитавшая там даже железные ручки и прилипшая теперь к ее одежде, волосам, даже лицу.

  Тоня схватила большой кусок ваты, плеснула спирта и быстро-быстро начала тереть руки. Она бы и глаза протерла, и каждую извилину в мозгу, где теперь шебуршилась пакость из бомжатника на соседнем этаже.

  Она думала, что за 15 лет больницы, 10 из которых были проведены в хирургии, ее уже ничем не проймешь... Ан нет... И дело было не в чудовищном отстойнике, которым оказалась соседская квартира, не в изматывающем допросе, учиненном ей милицейскими, прибывшими «на место» следом за ней, и даже не в двух изуродованных трупах, залитых густой липкой кровью... дело было в десятилетнем мальчике, которого они нашли на балконе среди древнего хлама.
  « - Этого куда? К нам?
Сначала к нам, а утром решат куда его сдавать”, -  вспомнила Тоня  разговор милицейских.
  Она сидела, закрыв лицо рукой, веки уже опухли от слез, а в ушах по-прежнему звучал голос дежурного, рассуждавшего про детдом.
  Тоня жила здесь 5 лет. Просто жила и не подозревала, что все это время за деревянными перекрытиями, за линолеумом и штукатуркой, в вонючей берлоге может жить маленький ребенок. Об этом, наверное, никто не знал... Наверное...
 - Я знаю, - сказала Тоня охрипшим от рыданий голосом. - Я теперь ЗНАЮ!

III

  Ночью Максим трясся в милицейском УАЗике. Он понял, что сейчас его везут в участок. Что будет потом он не знал. За всю свою жизнь, а особенно за последние несколько часов он так устал бояться, что ему уже было все равно. В теплом нутре машины Максим задремал и в полусне снова увидел как дома началась драка — ничего удивительного, на это он насмотрелся, но кричали так страшно, что он все-таки решил убежать на балкон. Сидя в своих коробках, он слышал ругань, угрозы, какой-то грохот. Потом все стихло, но выходить он побоялся — было не очень холодно — решил посидеть еще немного. А потом начали хлопать двери, послышались чужие шаги, голоса... Он всерьез испугался, когда его нашли милиционеры. Их он почему-то боялся по-настоящему. Там еще появлялись какие-то люди и среди них женщина, с таким добрым лицом, каких он еще не видел. Она была явно чем-то расстроена и напугана. Максиму стало ее жалко.

  УАЗик тряхнуло. Мальчик проснулся.
Приехали, - громко объявил сержант.
Дверца открылась и один из милицейских, взяв мальчика под мышки, поставил его на землю.
 - Ну, малец, новая жизнь у тебя начинается.

IV

2004-ый год.

  В дверь с табличкой «Заведующий отделением» постучали.
 - Антонина Михайловна, к вам можно?
 - Можно-можно, Марьяш, заходи.
  В кабинет влетела молоденькая медсестра.
 - Я вам тут истории принесла, - девушка шлепнула на стол увесистую стопку. - Вот!
  В этот момент снова раздался стук.
 - Да-да, - откликнулась Тоня.
  В дверь просунулась лохматая голова лет двадцати.
 -Это я.
 - Привет, - улыбнулась Тоня, - ты за диском? Прости, что утащила, хотела всем показать, какой ты молодец!
 - Ой, да ладно, мам! - Покраснел парень. - Лет через 5 посмотрим.
 - Конечно-конечно, - согласилась Тоня, протягивая квадратный футляр. - А, Максим, про хлеб не забудь, а то я поздно буду.
 - Конечно-конечно, - ухмыльнулся молодой человек. - Пока.
  Медсестра проводила рослую фигуру заинтересованным взглядом:
 - А кто это?
 - Это мой сын, Марьяш...  - с задумчивой улыбкой ответила Тоня, - Мой единственный сын.