Два дня проливался за окнами дождь. Плескался в стёкла, то делая их пронзительно прозрачными, плывущими искажёнными изображениями пустынной улицы, неузнаваемо искривлёнными яблонями, то - внезапно темнело вокруг, наливалось талой сырой пузырчатой влагой, и тогда по углам шевелились слабенькие тени. Промокший скользкий мир всхлипывал, булькал тяжёлыми каплями с шиферной, ставшей мрачно нахохленной крыши, выдавливая липкую землю, выталкивая случайный сор и упавшие мелкие нераспустившиеся почки.
Бесконечные дождливые эти два дня Дом наполнялся ожиданием, как поднимается постепенно в широкой кастрюльке молочная пена, растёт, качается воздушными пузырьками, вспухает мягкой пышной шапкой, кипенью распустившейся за окошком черёмухи, замирает на краткое мгновение у самого бортика, лезет выше и выше, и, не встречая уже ограничений, вываливается шипящей массой, причмокивая от удовольствия.
На третий день небо проснулось яркой безмятежной синевой. Заторопились, захлёбываясь от восторга, птицы. Зазеленели ветви уже не той, нежной салатовой мякотью, а настоящей, плотной, величаво распрямившейся листвой, ещё гибкой, едва клейкой, прячущей неопытность свою за сильным, чистым цветом. Водные потоки унесли куда-то мелкие жалкие остатки слабых тополиных веточек, рассыпавшихся полураспустившихся почек, цвета запёкшейся сукровицы длинных ажурных серёжек… Тополей не стало, вместо них торчали неровные, ступеньками, блины мокрых пней. Из них упрямо выталкивалась влага, мокрые разводы годовых колец теряли чёткость концентрических кругов, как смешиваются два оттенка пластилина, переходя один в другой, теряя собственную индивидуальность. Два дня две равные по силе стихии противостояли друг другу: сверху тяжёлыми беспощадными плетями хлестал дождь, изнутри – толкали и толкали корни живительную влагу в несуществующие стволы, торопясь напитать, напоить ветви и новые листья. Не было победителей в этой схватке…
Дом недоумённо и несколько растерянно смотрел на голую пустошь, стыдную, так чисто выбритый подбородок рассматривает в зеркало завзятый бородач, обнажение это подобно полному прилюдному раздеванию под смех и улюлюканье жадной до развлечений толпы. Пространство, то самое, загадочное пространство, мелькавшее иногда нестройной россыпью ярких огней, было всего -навсего рядом новых, появившихся недавно, крепких бревенчатых домов. Неожиданная улица на месте прежней заплатки неровного, обкусанного по краям чахлыми кустами, поля. Где-то там, в недалёкой противоположной окраине этого поля, стоял дом, куда нередко бегала девчонка, старшая дочка той, что произносила на раннем сонном утре незнакомые слова, заставлявшие Дом окончательно проснуться.
В том неизвестном доме жила бабушка, крепенькая, отчаянно кривоногая, с чёрными, всегда разобранными на прямой пробор, волосами и быстрыми, замечающими всё и вся, тёмными же мелкими глазами, успевающими подметить все недостатки странной «чужой» невестки. Хозяйка молодого тогда ещё Дома была приезжая.