Раннее ноябрьское солнце слегка озолотило окрестные холмы, вызывая ощущение эйфории на грани радостного безрассудства. Еще вчера лил холодный, леденящий душу и тело дождь, а сегодня наступила благодать, дарованная нам свыше Богом и природой. Даже шум и суета крупного мегаполиса, находящегося буквально в нескольких шагах, адский смог и смрад этого издержка цивилизации, не могли нарушить ощущения единения с природой, и почти не заглушали звонкий крик птиц, и пение ветра в камышах. Отходы жизнедеятельности человека, в виде строительного мусора, битых бутылок, и прочего хлама, коим усердно усыпаны прилегающие территории крупных городов, покрывались инеем, и, как бы олицетворяли собой величие и непоколебимость земли- матушки. Лишь один предмет нарушал гармонию, а точнее творение рук человеческих: в сотне метров от полевой дороги, пьяно наклоняясь в одну сторону, стояло ветхое строение, похожее более на хлев, чем на человеческое жилье. Черный дым, клубами валивший из закопченной трубы, неприятно дисгармонировал с благородным, золотым одеянием прилегающих деревьев и кустарников.
Владелец этого пристанища, Василий Андреевич, мирно спал на грубо сколоченной деревянной лежанке, покрытой лишь рваным одеялом, непонятного происхождения. Ночь выдалась спокойная, впервые, за последний месяц, его не тревожили ни шайки городских бродяг, ни визиты ментов, чьи налеты и наезды представляли для этого одинокого человека большую опасность, нежели набеги городских собратьев по несчастью. Василий Андреевич был бомж. Хотя нет, так его прозвало наше зажравшееся, ожиревшее душой и телом общество. Презрительно глядя на всех, кому менее повезло в жизни, стадо людей с отвращением причисляло подобных нашему герою людей, к отбросам, нисколько не заботясь ни о душе, ни о причинах столь тяжкого существования, даже не думая об этом.
Василий Андреевич не был бичом в полном смысле этого слова. Да, пил, да, зарабатывал на жизнь случайными халтурами и сбором стеклотары, но зарабатывал и жил честно, по возможности, никому не делая зла. Отсутствие документов, неопрятный вид и рваную, едва защищающую от холода одежду, с лихвой компенсировали добрые, понимающие глаза, в отдаленных уголках которых прочно поселилась грусть в дружбе с отчаянным равнодушием. Этот, уже пожилой человек, возрастом под 60 лет, всегда был готов протянуть скудную руку помощи тому, кто, по его мнению, в ней нуждался. Бескорыстно и с беззубой, но теплой улыбкой.
А сейчас он спал. Даже столь яростные, в это утро, солнечные лучи с трудом пробивались в маленькое, закопченное окошко. Лишь только мухи, надежные попутчики отвергнутых людей, размеренным жужжанием нарушали блаженную тишину и спокойствие, да треск сырых дров в примитивной печурке. Именно мухи и разбудили старика.
Он проснулся, потягиваясь на ветхом одеяле столь же сладостно, сколь обеспеченные люди в теплых квартирах, под теплым пледом. Достал Приму, прикурил, не вставая с кровати, и с удовлетворением оглядел свое жилище. Да, оно было достойно восхищения любого мыслящего, понимающего всю суть жизни, человека, ибо несмотря на открытую бутылку водки на грубом столе, на ветхость вещей, и кричащую нищету, представляло собой непоколебимый образец человеческого достоинства. Чисто вымытая в близлежащем пруду посуда, несмотря на отколотые края не выглядел убого, а тщательно подметенный земляной пол вызывал робкие ассоциации с квартирой городского жителя.
Дождь, ливший весь вечер и всю ночь, неумолимо отложил необходимые жизненные заботы, и потому, Василий Андреевич, повинуясь давней советской привычке, ощущал законный выходной. В самом деле, запас водки, пищи, сигарет и дров, позволял расслабится на один день, который представлялся этому человеку блаженной вечностью. Глубоко затянувшись горьким, едким дымом Примы, старик с неземным наслаждением прикрыл глаза и унесся в далекое прошлое, между которым жестокая судьба смогла проложить глубокую, непреодолимую пропасть… Он вспоминал светлое детство, маму, звавшую его на горячий, непередаваемо вкусный обед, школу, первую пятерку по литературе, ярко-красный пионерский галстук. Лиду, свою единственную женщину, их первую встречу, когда он, движимый робким целомудрием, неуверенно прикоснулся губами к ее щеке. Сердце замерло на мгновение, посылая в мозг воспоминание о её чудесных, голубых глазах, затемняющих своей глубиной весеннее небо. Скупая мужская слеза покатилась по его дряхлым щекам. Лида, в последствии ставшая его женой, вот уже 10 лет, как умерла, и он больше не услышит её родного, даже в скандале, голоса, не почувствует её ласковых рук, нет увидит укора в ее глазах, если придет домой в очень не трезвом виде… «Лидочка, родная моя»- прошептал Василий, и почувствовал, как нещадно сжалось его сердце. Потянулся к бутылке водки, отпил пару глотков, и снова унесся в воспоминания… Сын… «Господи, как я благодарен тебе за подарок!!!» Вспомнилась его неуклюжая молитва, молитва закоренелого атеиста, которую он произнес в тот памятный день. Подгоняемая алкогольными парами память, с нечеловеческой, звериной жестокостью перенесла его в роковой день. Лида умерла…. Вспомнилось глухое отчаянье, разрыв с реальностью, желание последовать за ней… Он остался один, в большом, пустом доме… Больше никто не встретит его с руганью у двери, не подаст бутылку пива с утра… никто не будет хвататься за сердце, переживая за него… Жизнь оборвалась. Он и раньше часто выпивал, работа, заботы, переживания о детях, убивали этого человека, заставляли забываться в вине. А теперь он ушел в бессрочный запой. Зачем жить? Дети уехали, у них своя жизнь, и они не вспоминали одинокого отца… Любимой больше нет рядом… Он пил, стараясь не посещать разрушенное жизнью семейное гнездо… В один из зимних дней, пьяно покачиваясь, Василий Андреевич подходил к своему участку. Впереди стояла пожарная машина, толпа бессердечных зевак, а к небу, простирая огненные руки, возносилось жаркое пламя. Дом горел… Сжигая горькие воспоминания и, как оказалось, всю прежнюю жизнь… Сгорело все: мебель, скудные сбережения на «черный день», а, главное, документы. По версии пожарных, замкнула ветхая проводка.. Далее последовали годы несправедливости, когда его, ветерана труда, презрительно гнали зажравшиеся чиновники, когда за сгоревший в пожаре паспорт потребовали сумму, составляющею его зарплату за несколько месяцев… Денег у него не было, и он перебрался в пригородные холмы города, своими руками построил хижину, и продолжал жить по своей совести, изредка, в моменты особой жестокости бомжей, поступаясь своими принципами.
Василий Андреевич вышел на улицу. Невинная первозданность поздней осени заставила сжаться его сердце… Дети… Почему они бросили его, забыли о том, кто растил их долгие годы? «Господи, за что мне это????» -вознеслась очередная молитва, крик отчаянья, к небу… И тут же память, услужливо и злорадно, воскресила в памяти один момент жизни. Он вспомнил, как много лет назад, отдал родного отца в стардом. Тогда, молодой еще и перспективный человек не пожелал нянчится со старческими причудами, предпочел убрать с глаз того, кто его родил и воспитал… И почти сразу всплыли в памяти давно забытые слова бабушки, православной христианки: «Внучек, помни эти слова: «Не обманывайтесь, Бог поругаем не бывает, что посеет человек, то и пожнет»» Озаренный внезапной догадкой, осмыслением своей ошибки, Василий Андреевич опустился на пожелтевшую траву, и, невзирая на осеннюю слякоть, припал лицом к сырой земле. Громкий, надрывный крик и рыдание огласили впадающую в зимнюю спячку природу.