«Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас. Из сотен тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину, огонь, огонь!»
Старшина артиллерии Степан Петрович Кузьмин исполнял эту песню два раза в неделю – по вторникам и пятницам, чуть протрезвев и вылезая утром из постели тети Муры. Он общался с тетей Мурой, как общался с женщинами Наполеон Бонапарт, не снимая шпаги. Про Наполеона я узнал, уже будучи взрослым, а в 1946 году старшина артиллерии Степа тоже не знал про Бонапарта, но в постель лазил, как и тот – одетым.
Степа победил не только армию бесноватого фюрера, но два раза в неделю побеждал тетю Муру. Степа приходил в драбодан пьяный часа в три ночи, снимал с себя только сапоги и лез в постель к тете Муре, которая ютилась там с тремя дочками: Светой, Надей и Клавой. Младшей было четыре года, средней семь лет и старшей – девять. С приходом Степы, девочки теснились, тетя Мура кряхтела, а Степа сопел. Это продолжалось около часа, потом все затихало. Я, пристроившись на матрасе, расстеленном на полу против алькова Степы и Муры, не до конца понимал, чего один сопит, а другая кряхтит, но догадывался. Сегодня это называется любовью. В тишине иногда всхрюкивал Степа, в своем углу пыхтел Дед; как мышь тихо спала тетя Варя, а Полина с Сеней и полугодовалым Витенькой спали в противоположном углу комнаты, не обращая внимания ни на кого.
Часов в семь просыпался Степа и исполнив песню о том, как им Сталин дал приказ, натягивал сапоги и бренча медалями, удалялся .
Разбуженные песней, домочадцы начинали вылазить из своих лежбищ.
В этот вторник первой после ухода встала Полина и давай сюсюкать с Витенькой: «Витенька счас покаканькает, - нежным детским голосочком вещала она, - Витенька счас пописенькает.- Витенька пускал пузыри и не хотел делать ни того, ни другого. Вставал Сеня и начинал в трусах ходить из угла в угол.
- А хочет Витенька молочка? – вопрошала Полина отпрыска. Но тут вмешалась тетя Мура:
- А ты дай Витеньке гамнеца, - посоветовала она. - В это время из правого угла возвращался Сеня. Совет дать Витеньке гамнеца , пришелся Сене не по душе, и он хряснул тетю Муру по зубам. Но тут на него бросились Светка, Надька и Клавка, подключились я и Дед. Сеня был повержен. Витенька вопил, как резаный, тетка пыталась всех утихомирить, Полина рыдала в голос, тетя Мура прикладывала какие – то примочки к своей челюсти.
Подобные сцены происходили в этой семейке почти ежедневно. Примерно через час после мордобития наступал мир и покой. А потом все разбегались по своим делам.
Пора объяснить, о чем я написал выше.
После того , как победивший адмирала Деница, капитан первого ранга одержал победу и над нами, отобрав квартиру и выставив нас из летней кухни, нас приютила тетя Мура – младшая сестра матери . И стали мы жить в квартире площадью в двадцать два квадратных метра большой и не дружной кодлой. Кодла состояла из тети Муры с ее тремя дочерями: отцы Надьки и Клавки погибли на фронте, а отец Светки был расстрелян нашими за дезертирство. Но об я узнал через много лет, тогда об этом помалкивали.
Также здесь обитали– дочь тети Вари Полина и женившися на ней Сеня. Девать родившегося Витеньку было некуда и он стал тоже жить с кодлой.
Откуда – то взявшийся артиллерист – победитель, старшина Степа, разнообразил этот коллектив. Как я понял, Степа заведовал продовольственным складом и поэтому тетя Мура разрешала ему сопеть, хрюкать и петь по утрам.
Я, тетка и Дед были рады, что нас при помощи подводного флота С.С.С.Р вытурили из летней кухни – зиму мы бы там не пережили, окочурились бы от холода.
А я был доволен еще и тем, что измазанный кровью «авторитета» Вилли, Лерочкин костюм, его мать бросила мне вслед, когда мы молча прощались. Тетка его постирала и я щеголял в нем, как истинный американец. В школе пацаны завидовали мне. И когда из учеников младших классов в школе создали хор, меня, скорее всего из- за костюма, по крайней мере, я так решил, пригласили петь .
Хором руководил мичман по фамилии Ружанский. Это был толстенький, маленький, одетый в военно – морскую форму, человек. На первом же выступлении хора, исполняли мы «Песню о Сталине». Помню, у меня дрожала в коленке правая нога, а губы тряслись так, вроде их кто – то к этому специально готовил. Под размахивание коротких ручек Ружанского, мы на несколько голосов выводили:
О СтА -А - лине м- У –У-дром, р О – О –родн – О – Ом и люб – И- И мом прекр –А –А – сную п-Е –Е – сну-ю п – Е –Е - сню слаг – А –А - ет народ!
Когда хор по мановению руки Ружанского, которая как бы взмахом поймала льющиеся из нутра детей звуки и заткнула их обратно в эти открытые рты, замер в молчании, в зале раздалась такая буря аплодисментов и здравиц в честь вождя, что я , стоя на сцене, чуть не плакал и чувствовал свою причастность к великим Сталинским свершениям.
Но второго выступления хора не состоялось – Ружанский оказался английским шпионом. Он где –то выступая, спел песенку про шпионов - «Развелися в Греции шпионы, вспомни обо мне - э…», весь город тогда «шутил» - вспомнили , мол. И верили, что Ружанский что ни на есть шпион. АнглиЦкий и всё тут.
На этом моя песенная карьера закончилась и началась новая.
***
«Артиллеристы, Сталин дал приказ, - радостно и громко запел я. – Артиллеристы, зовет Отчизна нас…»
Но Степа держал нас под прицелом двустволки и командовал: - Слазь с дерева. Я тебе покажу артиллеристов. Слазь! – и пальнул из одного ствола в воздух.
Мы, это я и два моих дружка, спрыгнули с абрикосы на землю, а Ст епа скомандовал: «Руки вверх!» и загнал нас в сарай. Снаружи щелкнул ключ в амбарном замке, послышались удаляющиеся шаги Степы и все затихло.
Когда мы лезли в сад за абрикосами, я не знал, что это сад старшины артиллерии Степы. Иначе , скорее всего, не полез бы. Дело в том, что Степа поссорился с тетей Мурой: он пришел в очередную пятницу и , как обычно, начал загружаться в ее с дочками постель, но тетя Мура стала ему отказывать, объясняя громким шепотом, что не может целоваться по причине вывиха челюсти. Степа никак не мог понять причем здесь челюсть и разразился возмущенным матом. Мне это понравилось и я захихикал, за что был изгнан из комнаты возмущенной тетей Мурой. Выгоняя меня, она меня еще и воспитывала, намекая, что : «подслушивать плохо». И когда я выскочил за дверь квартиры, она крикнула мне вслед, чтобы я не возвращался. А мне только того и надо было.
Рядом находились развалины довоенного «Дома пограничников» и там «базировалась» банда подростков, которые потеряли в войну близких. Я и так проводил в этой развалке целые дни и участвовал во всех, как бы сейчас сказали , «акциях».
Одна из «акций» была проведена за несколько дней до того, как Сеня выбил челюсть тете Муре и заключалась эта «акция» в следующем:
Во дворе жил друг Степы, милиционер Гаркуша. Его квартира имела, как тогда говорили, парадный вход: на улицу выходила массивная двустворчатая дверь, а перед ней была площадка с тремя цементными ступенями. Это и называлось - парадная. Во дворе же, у Гаркуши был сарай, в котором он держал поросёнка. Гаркуша в беседах с соседями ласково называл его – кабанчик.
Пришло время и Гаркуша кабанчика заколол. Наготовил колбас, окороков и все эти деликатесы развесил в парадной, чтобы вялились. Но однажды утром Гаркуша обнаружил, что от копченостей остался только острый, вызывающий аппетит, запах. В парадной были выставлены две верхние створки двери.
Озверевший Гаркуша бегал по улице, стреляя из пистолета в воздух и кричал: «Где кабанчик, е ..ть ваши семачки!» Соседи не понимали причем здесь «семачки» - все думали, что у Гаркуши украли семечки и осуждали его – «зачем же из – за семачек стрелять». Несмотря на Гаркушины вопли , кабан не откликался Его в это время доедали в развалинах « Дома пограничников». Гаркуша был друг Степы, а подозрение «насчет кабанчика» - пало на меня. Кто - то стукнул.
Отказ тети Муры «ввиду челюсти» и история с кабанчиком и привела к тому, что Степа меня «не узнал». И запер нас в своем сарайчике. Что он хотел сделать с нами, мы не знаем. Я этого не ззнаю до сих пор.
Осмотревшись в месте заключения, мы обнаружили окно в потолке и аккуратно сложенные в углу плитки макухи – спрессованного подсолнечного жмыха. В то время это был один из основных продуктов питания.
Сарайчик был пристроен к забору, а через дорогу от забора, шумел бар. Один из нас по выстроенной из плиток макухи подставке, вылез через окно в потолке и спрыгну вниз с забора, я уселся на крыше свинарника, а третий подавал на верх плитки макухи. Все двести плиток через полчаса были переправлены на рынок и проданы по десять рублей за плитку. За эти деньги мы могли съесть 166 маленьких порций мороженого. Но мы купили пять чекушек водки, пять булок хлеба( 200 рублей за булку) , пять пучков редиски и килограмм хамсы и устроили пир в развалке.
Жизнь в развалке шла голодно, грязно, но весело. Дни проходили в основном в поисках пропитания. Мои близкие меня не искали, а я не искал их. Я даже в школу ходил. Правда уроков никаких не делал. Где мне их было делать. В школе писали на газетах. Учителя относились к нам с пониманием и сильно не докучали. Спасли меня книги. Отец записал меня в библиотеку , когда мне исполнилось семь лет, а читать я научился в пять. И пристрастился к чтению всей душой. Отец погиб , мать умерла. Родня перевезла все, что осталось после матери к себе, в том числе, оставшиеся незамеченными немцами при конфискации отцовской библиотеки, двенадцатью томами Льва Толстого, томом Гёте с Фаустом и подаренной мне отцом перед войной книге – «Серебрянные коньки». Вот это я и читал. Пока родня не пустила всю эту литературу на сортирные дела. «Гуси – лебеди» и сказки про медведя и Машеньку в детстве миновали меня. Зато я сказки: «Русские народные», братьев Гримм, дядюшки Ремуса, Андерсена начал с величайшим удовольствием читать, будучи взрослым человеком и читаю до сих пор.
В городской детской библиотеке меня принимали с радостью и вниманием. И разрешали целые дни проводить в читальном зале, не смотря на то, что я был оборван и грязен. Интересно, пустят бомжа в библиотеку сегодня? Я же проводил в библиотеке целые дни. Меня и спасли прекрасные наши библиотекарши и книги. Иначе, как большинство моих друзей по развалкам, я бы угодил в тюрьму, или подох пьяным под забором. Тюрьма грозила мне однажды всерьез, я был очень близок к тому, чтобы «загреметь».
В городе был дом дом пионеров, но нас туда не пускали – слишком мы были оборваны и грязны. И еще «выражались» - так почему – то называлось то , что сегодня называется ненормативной лексикой. А мы «выражались», не зная, что это ненормативная лексика. Меня тоже не пускали в этот дом, хотя меня приняли в пионеры сразу после освобождения. Мама сшила мне пионерский галстук, выкроив его из старой простыни и выкрасив, в где – то добытой, красной краске. На третий день после освобождения города меня и еще многих ребят приняли в пионеры. Я был этим очень горд и не снимал красный галстук даже на ночь – спал в нем.
А тут в дом пионеров не пускают. И мы устроили на него налет.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
http://www.proza.ru/2010/11/14/42