«Господи, спаси, сохвани и помилуй папу, маму, Сятика, Васеньку»... За стеной привычной скороговоркой молится трехлетний Ванечка, а я, падая от усталости, домываю посуду. Деревня спит. Пятилетний Святослав уже помолился на ночь, а Ванечка припозднился и теперь торопится: «Дедушку, бабушку, еще дедушку, бабушку»... Пауза и вдруг ликующим счастливым голосом: «Ваисочку! Господи! Я ее люблю даже до неба!» И меня заливает тепло его благодати, его любви...
Дорогие, любимые мои мальчики: Святослав, Ванечка, а теперь еще и Васенька... Святославу только исполнилось три года, а Ване три месяца, когда я впервые их увидела. Добираться было трудно: сначала автобусом, потом меня встретил Игорь, и мы брели двенадцать километров по глубоким снегам через лес без тропы. И был январь, минус двадцать, и солнце. Запомнила я этот путь: сумки тяжелые, на мне шуба... Прошли восемь километров, выбрались на дорогу, шуба мокрая насквозь... А на дороге ждал нас конь, укрытый старым рваным одеялом, по имени Соловей. Пока ехали оставшиеся четыре километра, замерзли, заледенели на ветру, но недалеко от дома я стала снимать шубу и переодеваться в старинный сарафан, сшитый по лекалам семнадцатого века. Очень красивый, расшитый серебряными прошвами. «Что ты делаешь, заболеешь!» — ругали меня и Игорь, и хозяйка Соловья, Надежда. Но я иначе не могла. Я взяла этот сарафан специально: впервые предстать перед Святославом и запомниться ему на всю жизнь. Хотелось поразить его с первого взгляда.
Мы подъехали к дому на закате. Огромное багровое январское солнце проваливалось за деревья парка. Снег искрился всеми оттенками радуги, от Соловья валил пар, а в окно дома, прижав нос к стеклу, смотрел на мир огромными темными глазами трехлетний Святослав...
Я шагнула из саней, сбросила с плеч шубу и пошла по искрящемуся снегу в своем удивительном сарафане. Вошла в дом и легла на пол. Святослав осторожно ходил вокруг меня, а я подсматривала за ним сквозь щелочку глаз, и громадное, незнакомое мне доселе ощущение чуда вырастало во мне. «Ты откуда?» — «Я шла к тебе по глухому лесу»... Я рассказала ему сказку о своем путешествии. Он слушал, как завороженный... Мы обнялись и с той минуты любили друг друга.
Потом заплакал трехмесячный Ваня. Я взяла его на руки, посмотрела в глаза, и присутствие нездешнего высшего мира было мне наградой. Он был мудр и всезнающ, он знал такое, этот трехмесячный Ванечка, к чему я только приходила, а вернее сказать — возвращалась. Как-то сразу стало ясно, как строго, ответственно, как целомудренно надо вести себя в присутствии этих младенцев.
И началась жизнь. В крошечной деревянной церкви Успения Божьей Матери служил отец Игорь, а матушка Ксения — моя племянница — одна пела и читала на клиросе, одной рукой качая коляску с маленьким Ваней. Народу в храме было мало. Святослав уставал от долгих служб, а когда отец Игорь выходил из алтаря и спрашивал: «Исповедники есть?» — часто случалось, что только один Святослав и отзывался: «Есть, батюшка». Игорь, склонившись к нему, что-то ему долго выговаривал. Святик поворачивался к прихожанам: «Плостите, плихожане, мешаю молиться... Господи, плости, плохо себя веду в хламе»...
Он был такой маленький, худенький. С маленьким личиком и огромными глазами. Ему еще не было трех лет, когда Игорь взял его с собой в Лавру. Идут к храму, а навстречу владыка в облачении. Игорь подошел, благословился, взял Святика на руки: «Благословляйся!» А тот, не отрываясь, смотрит на сияющую митру владыки. «Благословляйся, мальчик!» — владыка сложил руки, показывая, как должен сделать Святослав. И тот поднял правую ручонку и медленно торжественно произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!» — благословил владыку. Долго смеялся владыка и приговаривал: «Ну и сынок у вас, батюшка! Кем же он будет?»
Я захожу в комнату: маленький Святик сидит на горшке, очень грустный, и говорит: «Увы мне. Свет моих очей потух — мама ушла за водой»...
Мы читали, гуляли, баловались, играли в разные игры. Вечером я залезала на русскую печку. Ксения подавала мне маленького Ваню, Святик садился рядом, и мне приходилось без устали сочинять сказки: про сушеные яблоки, которые висели в мешочке, про валенки, про мясорубку... Когда я уставала, Святик говорил: «Буду петь по-глечески» — и пел на своем «глеческом» языке очень выразительно. Ему до шести лет не давался звук «р». Я была у Святика Лалиской, а у Ванюшки, когда он подрос, — Ваисой.
Бредем по глубоким снегам парка, по тропе, Святька ушел вперед с палкой: «Я Александл Невский»... — сражаться пошел. Вдруг выскакивают две громадные собаки и бегут с двух сторон к Святославу. Я пугаюсь, а он громко запел: «Боголодица Дево, ладуйся» — пропел всю молитву, а на собак даже не посмотрел. А они сели по обе стороны тропы и молча позволили нам пройти. «Я так испугалась, князь, когда собаки прибежали»... — «Батюшка научил: увидишь собак — запевай Боголодицу». Теперь и Ванюшка так делает.
Я без устали стираю Ванечкины пеленки, а Святослав пристает: «Сколо ты?! Дочитай мне пло Иголева полка» («Слово о полку Игореве»). Бой, война, героизм, подвиг — все военное приводит его в восторг. Такой маленький, хрупкий, музыкальный — и все время в бой...
Держу Ваню на руках, Святик из другой комнаты кричит: «Лалиска! Звони сколей! Вызывай богатыля! Таталы напали на лусскую землю!» Звоню: «Скорее, богатырь! Татары напали!» Идет и бьется с татарами. Потом немцы напали, потом шведы... И я вдруг неожиданно для него как закричу: «Да будет когда-нибудь покой на русской земле!» А он сразу: «Покоя не жди!»
После ужина: «Мама, я волк деселтный. Я бы с удовольствием съел сгущенки». Просыпается утром, лежит, не открывая глаз: «Лалиска, сегодня следа или пятница?» — «Четверг». — «Ула! Сыла дадут!»
Бывает, самозабвенно играет один. Выхожу во двор, а он сидит на поленнице, подперев щеку рукой, с мечтательным выражением на лице, рядом пасется коза Марта. «Святослав, иди обедать!» — «Я не Святослав, а Елена Плекласная, а это (показывает на козу) — Иванушка-дулачок, и мы уже пообедали».
Переваливается зимой в шубе через высокий порог, весь в снегу: «Матушка, там покойника пливезли, самому отпевать или поможешь?» «Да отпевай уж сам, батюшка, мне Ваню надо кормить», — говорит Ксения. «Со святыми упокой...» — запел сразу и полез через порог.
Полотенце через плечо, в руке старинное ботоло — колокольчик для коровы... «Паки и паки — милому господу помолимся...» — это любимая игра у того и у другого. Один раз «кадил» особенно старательно, от всей души призывал: «Паки и паки...» А мы на кухне заняты, не обращали внимания. Он не выдержал, заходит и говорит: «Неужели нельзя сказать: «Господи, помилуй!»
«Мама, я заголоднел!» Редко так бывает. Очень плохо ест.
Вот уже четыре года Святику. Рассказываю о нем всем своим друзьям. перед очередной поездкой к детям приходит знакомая девушка Таня и говорит: «Расскажи Святославу мою историю, спроси, что мне делать». Приехала я, попросил он сказку рассказать, вот я и начала: «Жила на свете кошка Таня. И был у нее кот Константин. Табак курил, подарков не дарил, денег у него нет, все разбрасывал, мусорил, но добрый был, песни пел. А кошка Таня устала ему обед готовить, убирать за ним. Сидит и плачет кошка Таня, не знает, что делать»... «Как что? — говорит Святослав. — Телпеть. А денег нет — пусть он глядку сделает. Умный ведь кот Константин...» Поговорили мы утром про кошку Таню, а днем вдруг подходит ко мне Святослав и говорит: «Таня, а Таня, это я, кот Константин. Я тебе подалочки плинес». И протягивает кубик и зеленый плюшевый хвост старого зайца. «Что это?». — «Это зеленая лоза и духи» (роза и духи)». — «Спасибо, Константин». — «Ты лада?». — «Я рада, но я еще хочу», – говорю я капризным голосом кошки Тани. «Что ты хочешь?» — «Ананас и в Грецию слетать». Он серьезно посмотрел на меня и серьезно сказал: «Эх, Таня-Таня! Нет у меня денег на ананас. А в Глецию лететь ни клылышек, ни пелышек нет».
Растут мальчики. Иногда играет Святик с Ваней, иногда и обидит. Один раз увидела я, как он украдкой стукнул Ваню кулачком. Рассердилась я больше меры, схватила Святослава и выставила в коридор. Он плачет. Мне через минуту стыдно стало. «Святослав, прости меня». — «Бог плостит. А я-то площаю. Но встала ты пеледо мною, Лалиска, как Вавилонская башня! Видишь, как с человеком облащаться можно, что он на тебя и смотлеть не захочет». С тех пор, как что не так сделаю, так чувствую себя Вавилонской башней. Заболеть можно от такого ощущения.
Осенью идем поздно вечером гулять. Темно. Небо темное, редкие звезды. Держит меня за руку. «Плиедешь, Лалиска, в длугой раз, обвенчаемся. Пола мне жениться, а всех жен холоших лазоблали»... Горжусь.
Стоит голенький, как-то чувствует свои острые лопатки, удивляется и говорит: «У меня, как у длакона, крылья, что ли, ластут»...
Растет. Говорит как-то: «Лалиска, что такое? Плошу у Господа: дай мне сон милен (мирен), а мне кошмалы снятся»...
И Ванюшка растет, пробивается к слову, трудится. Такой великий труд, такая тайна в этом... Крепенький, светлый, большие голубые глаза, добрый, любит все живое: «Курекука». Только научился ходить как следует, утром встает, сам молча одевается. Все спят, а он идет в курятник и несет яйца, еще горячие. Протягивает и с таким удивлением говорит: «Пиставляете, яйца!» Всегда готов помочь, защитить. А Святьку заставлять надо. Однажды ходила на пруд полоскать белье. Святослав со мной. В его маленькое ведерочко что-то сложила и попросила донести. Не хотел. Хныкал, но донес и говорит: «Надолвался». — «Давай полечу». — «Лаз уж надолвался, то уж никак не исплавить. Не столкнешь надлывку-то».
«Ты почему бледный такой, Святослав?» — «Это я глаза сбледнил».
Эх, Святька-Святька... «Один лаз я Ване подмыслил такую мысль: сгони кулицу с гнезда. Он и взял палку, глупый»...
Нарисовал Святослав мой портрет, потом говорит: «Налисую на полтлете Лалисины чувствительные клетки, котолые чувствуют боль и легкость». И нарисовал два зеленых квадрата на щеках. Прошу иногда нарисовать мою жизнь. Рисует очень интересно... А я написала им стихотворение:
За полями, за лесами,
За веселыми ручьями,
За плескучими морями,
За мостом, что сроду Аничков,
Под кустом барбариса
Живет девочка Лариса,
Тетка Святослава с Ванечкой.
Две собаки, лошадь с телкой,
Нитка белая с иголкой,
Две тетрадки, дырка в зонтике
Странный дом ее не портили.
Вечером на чай без пряника
Приходили кот с племянником,
Мышь в очках да белка Любочка,
Змей-Горыныч, заяц с дудочкой
Да коза по кличке Лапочка,
В белых варежках и тапочках.
Самовар кипел-насвистывал,
Скатерть постелили чистую,
Чай сварили в медном тазике,
А сервиз был из Японии...
Вдруг сюрприз на чайном празднике —
Весть пришла из Пошехонии:
Едут Святослав и Ванечка
И везут мешочек пряничков!
Змей-Горыныч в три головушки
Голосит, как тот соловушка,
Заяц задудел на дудочке,
Мышь в очках целует Любочку,
Кот с племянником раскискались,
А коза по кличке Лапочка
Ну гоняться за Ларискою,
Сбросив от восторга тапочки, —
Рады все, что Святик с Ванечкой
Привезут мешочек пряничков.
Приезжайте, Ваня с Святиком,
Приезжайте братик с братиком.
За мостом, что сроду Аничков,
Под кустами барбариса
Ждет вас девочка Лариса,
Тетка Святослава с Ванечкой!
Когда моя мама, их прабабушка, поехала к ним, я записала стихотворение на пленку. Отдала маме кассету и попросила, ничего не объясняя, включить маленький магнитофон, когда дети будут играть. Они играли на полу, на ковре, когда мама незаметно включила магнитофон – и полился мой сильный своеобычный голос. Дети перестали играть. Маленький Ванечка заплакал, а Святик встал, послушал и крикнул: «Лалиска, выходи!» Но я не вышла, а голос мой продолжал звучать. Святослав сжал кулачки, топнул ногой и закричал: «Выходи, Лалиска, кому говолят!» Увы... Он закрыл лицо руками, дослушал, подошел к Ксении и сказал: «Матушка, что мне делать: у меня Лалилска пелед глазами»... Я очень пожалела об этом, когда все узнала. Это был урок. Голос — полнота присутствия человека. И нельзя было так поступать. О, они меня многому научили. Больше, чем я их, это уж точно.
Спорим о чем-то со Святославом. Я говорю: «Если я права, то ты мне три порции мороженого покупаешь». Он: «У меня же денег нет». — «Ну хорошо, три раза поцелуешь меня». Я оказалась права. Он один раз поцеловал меня. Я: «Три раза надо». Он: «Никто слазу по тли моложеных не ест».
Вот и Ване уже три года. Любит читать про богатырей. Вчера читали про Илью Муромца, а сегодня он вдруг говорит: «Путятишна, уходи с колен, тяжело девжать».
Такой любимый, добрый, ласковый Ванечка. «Ванюша, что такое постный день?» — «Беда!» А Святослав из своего угла: «Ванюшка, глупенький, постный день — это плаздник для души»...
Плохо вел себя Ванюша в храме. Дома спрашивает Ксения: «Ваня, ты хорошо себя в храме вел?» — «Плохо». — «Наказывать надо?!» — «Надо!» — «Выбирай: не пойдешь гулять, ремешком по попке дадут, в угол поставят или сладкого неделю не есть?» Думает. «Сладкого не давайте». — «Хорошо. Неделю без сладкого и по три земных поклона в день». Пообедали. Чай пьем. Ваня сам беспокоится, чтобы ему чай без сахара дали: «Вы не забыли, мне же сладкого нельзя». Святослав думал-думал и говорит: «Мама, а что если и мне с Ванюшкой сладкого не есть?» — «Ну, Святослав, Бог тебе внушил такую мысль. Если вдвоем, то только два дня без сладкого». За ужином Святослав законючил: «Конфетку хочу». — «Как, ведь ты решил вместе с Ваней сладкого не есть!» — «Все равно хочу!» Ксения молча положила перед ним горсть карамели. Он взял конфетку, и началась страшная мучительная борьба: лицо исказилось, он боролся со своим животом, со своим чревоугодием. В последнюю минуту он швырнул от себя конфетку. Через два дня мы их поздравляли.
Как-то Ваня обиделся на Ксению. Ходит, в пакет вещи свои собирает, игрушки. Уезжать собрался. Святослав жалобным голосом ему говорит: «Ванюшка, ты на маму обиделся?.. Да кому ты еще такой безоблазник нужен! Не уезжай!..» Но Ваня собирается. Святослав почти плачет: «Не уезжай, Ванюшка! Я тебе подалок подалю!» Ваня молча собирается. Святик плачет все громче и горше: «Ну Ванюшка! Блат! Не у-ез-жа-а-ай!» И рыдает. Ваня: «Ладно! Вади бватской любви остаюсь!» Ваня все еще вместо «р» говорит «в».
Слышу, молится Ваня: «Пвеподобный Севгий, помилуй нас гвешного».
Я заболела, лежу, мучаюсь: «Святослав, помолись за меня». — «Мне некогда, я клепость стлою». И тут же упал со своей крепости и набил шишку под глазом. Поплакал и приходит ко мне, приносит игрушку: «Лалисочка, это тебе... И это тебе... И это... И комнату эту тебе подалю...» — «Какой ты добрый, Святослав!» — «Это я с сегодняшнего дня». А чуть позже говорит Ксении: «Мама, у меня сегодня в селдце любовь и доблота». Какую хорошую шишку набил!
Продолжаю болеть. Прошу убрать игрушки. Не хотят. Взяла ремень: «Кто будет убирать, того поцелую, кто не будет, того ремнем». Святик убирал, Ваня нет. «Ну, подходите за расплатой!» Не успела я опомниться, как Ваня шагнул ко мне и крепко поцеловал в губы — обезоружил.
Теленок должен появиться у коровы. Ваня: «Ува! Ува! Будем с теленком жить!» А по-неместному: «Гип-гип-ува!»
Ваня строит что-то из кубиков. Святослав подходит и говорит: «Мой пликаз — стлоить клепость!» Ваня спокойно: «Я не квепняк. Я домняк и хвамняк» (то есть дома и храмы строю).
Спрашиваю: «Ванюша, что такое Любовь?» Смотрит в глаза и говорит: «Любовь, Ваиса, это такая жизнь (пауза) ...ласковая»... «А ты, Святослав, как думаешь?» — «Любовь — это такая длинная дорога к Богу, и узкая». (Ура! Буква «р» вырвалась из плена!) Но как он уже обусловлен, Святослав...
«Ваня, а что такое творчество?» — «То место, где коволь (король) живет». — «А путешествие — что такое?» — «Путешествие — это космос».
Во время поста великого на службе Ваня вдруг на весь храм: «Ваиса! Что такое... Иду и вижу: икона колбасой пахнет!»
Читаю ему «Сказку о рыбаке и рыбке». Слушает стоя, не шелохнется. Кончила читать. «Ваиса, я буду Пушкин!» И кричит Ксении на кухню: «Мама, ты не возважаешь?»
Лежит утром рядом со мной, только проснулся, смотрит внимательно, а я переживаю, что, наверное, после сна плохо выгляжу. И вдруг говорит: «Ваиса! У нас никаких замужей нет! Я на тебе пвосто женюсь!» (И это «пвосто женюсь» ликующе-победным голосом). «Ты будешь моя матушка, а я буду твой батюшка». — «А что я буду делать?» — «Всякую ваботу ваботать». — «А ты?» — «А я буду свужить в хваме и пвоповедовать догматическое (от меня ускользнула трансформация этого слова) богословие. Но иногда буду твой помогатель. Бывают же батюшки-помогатели».
Все время собираются со мной уехать, убежать. Завтра я уезжаю. «Ты нас с собой возьмешь?» — «Возьму». — «Ты нас с собой мечтой возьмешь?»
Когда меня нет, на любой прогулке, как только Ваня увидит чайку, он кричит: «Смотвите, смотвите! Вон Ваиса полетела!»
Пьем чай. Он подходит: «Ваиса, душа, цо пьешь?» Идет вокруг стола: «А ты, душа Святя, цо пьешь?»
А скоро и Васенька появился. Здравствуй, Васенька! Маленький болел, плакал. Ванюшка ему ножки целует, гладит его: «Мама, как я таких маленьких люблю и святых!» — «Ванюша, что тебя больше всего радует?» Показывает рукой в небо. «Что?» — «Сама догадайся». — «Ну не могу, что?» — «Б... О... Догадалась?» — «Нет» — «БОГ». Это любимое слово теперь и у Васи. Он смотрит на икону и самозабвенно, радостно произносит: «БОГ».
Приехала в сентябре 1999-го. Ване месяц до четырех лет. «Спой песню». Запела почему-то «Миленький ты мой, возьми меня с собой». Сидят втроем на диване, слушают. Чувствую, тяжела им эта песня: не берет он ее с собой, а мальчики переживают. Но делать нечего, допела. Утром Ваня приходит на кухню и говорит требовательно: «Мама, пой «Миленький ты мой»... — «Зачем?» — «Пой!» Ксения запела: «Миленький ты мой, возьми меня с собой»... — и тут Ваня как закричит: «Беву!» Я была потрясена: он сутки не находил себе места, как переменить несправедливую ситуацию, и придумал: беру! И этим «беру!» переломил эту ситуацию для всех женщин в мире.
Святослав учится играть на скрипке. Ваня спрашивает: «Ваиса, на чем богатыви игвают?» — «На гуслях» — «Буду учиться игвать на гуслях». Богатырь!!!
Эмоционально очень говорю Ксении: «Быть женщиной в нашей стране — героизм, а быть женщиной-поэтом — какой-то нечеловеческий подвиг». Подчеркиваю интонацией два последних слова. А дети рядом играют. Вдруг идет Ваня, глаза полны слез, и требовательно, серьезно говорит: «Ваиса! Будь пвосто гевоем!» — «Ваня, почему ты так говоришь?» — «Мне тебя жа-а-авко!» И заплакал. А плачет он редко...
Ксения наказала их за дело. Ваня надулся, сел в угол и молчит. А Святослав, которому уже шесть лет, горько-горько плачет и приговаривает: «Господи! Я знаю, что за все надо благодарить... Благодарю тебя, Господи, за то, что меня так больно наказали, — и залился пуще прежнего. — Благодарю тебя, мама, за то, что ты меня так больно наказала, — все это сквозь поток слез. — Благодарю и тебя, бабушка Шура», — и так плачет — душа разрывается, — совершает духовный подвиг. А Ваня сидел, надувшись, в углу и вдруг говорит: «Пвидется, когда вывасту, вас наказывать». Пауза. Святик запричитал: «Господи, яйца курицу учат... Еще и яйца курицу учат!» — и захлебывается слезами. Бабушка: «Так, Ваня, ты вырастешь, я буду совсем старенькая, ты меня наказывать будешь?» Ксения: «Я тебя кормлю, играю, читаю — ты меня наказывать хочешь...» Ваня помолчал: «Что, и пошутить нельзя?!» Встал на колени: «Пвостите, Хвиста вади»...
А в другой раз Святослав Ваню обидел, потом долго просил прощения, но потом все-таки сказал, отвернувшись, нехотя: «Бог пвостит!» Инцидент был исчерпан. А вечером, когда сидели за круглым столом, я взяла карандаш вместо микрофона и стала брать у них интервью: «Хочу задать вопросы Ване. Скажи Ваня, что ты больше всего ценишь в людях?» — «Севце» — «А что тебе не нравится в людях больше всего?» — «Гвязь» — «А что ты любишь делать больше всего?» — «Помогать» — «А что не любишь?» — «Развлекаться» — «А что тебя радует в жизни больше всего?» Заулыбался: «Ма-а-а-ма» — «Спасибо. А теперь я хочу задать эти вопросы старшему брату, Святославу». Но Святька вдруг сказал с большим чувством: «Лариса, я не могу отвечать на эти вопросы после того, что я сегодня утром совершил!» (Вспомнил, как обидел Ваню).
И последнее на сегодня. Я прислала телеграмму. Мне в очередной раз отказали в визе в Австралию. Ксения прочла телеграмму вслух. Святослав сказал: «На все Божья воля». Ваня закричал: «Ува! Ваисочка никуда от меня не денется!».
Дорогие, любимые мои мальчики! Каких только ласковых слов я вам не наговорила! Так огромен каждодневный, каждоминутный жизненный подвиг, который вы совершаете! Сотворцы Господа, соработники Его, гении Жизни, Свободы, Любви, Творчества! Священные служители Жизни! Кланяюсь вам низко, а через вас кланяюсь и всем детям, которые живут сейчас на земле. Дети — наше будущее? Нет, дети — это наше настоящее. Они уравновешивают нашу несвободу, нелюбовь, наши страхи, грязь, безверие, неспособность обрести себя, их работа по освоению мира, языка, сознания — громадна, так созидательна, так полнокровна, что нам надо учиться у них работать, творить, любить, быть свободными, общаться с Богом. Ранним утром, осенью, замой, везут на санках малышей в детские сады, бредут первоклашки со своими тяжелыми рюкзаками, и я благословляю их всех, кланяюсь им и желаю им счастья.
Святослав, Ванюша, Васенька! Спасибо вам! Я люблю вас! «Господи, спаси, сохрани и помилуй Святослава, Ивана, Василия и всех детей на земле».
Ваша Лариса Патракова
3 декабря 1999 г.
Всенощная на Введение
во Храм Пресвятой Богородицы
P.S. Дорогие, любимые Катенька, Мишенька — здравствуйте и вы!
P.P.S. И тебе, Анечка, я тоже рада!
Из двухтомника «Радуйся!», издание 2005 года