*
Керченев смотрел немигающим взглядом на проход. Прошло уже порядка получаса, официант с заказанной тарелкой не спешил.
- Лев Аркадьевич, дорогой! Еле нашел тебя – к столу подошел Кавтари Гвишиани, партнер по «бизнесу», Керченев привычным жестом протянул руку, не отрывая взгляда от прохода.
- Ну чего у нас с Петровско-Разумовской? Удалось заветное?
- Да, понимаешь, дорогой, Овсов уперся – не пущу, говорит, хоть вы с префектурскими приходите, хоть Михалыча впереди себя несите вместо стяга.
- Упрямый, - усмехнулся Керченев. Он протянул руку за сигаретами, повертел пачку в руках и положил на место. – Я вот тут думаю, Кавтари, может через питерских пихнуть, может он посговорчивей станет?
- С питерскими не ровно сейчас, ну нет у них единой позиции, - Гвишиани сделал паузу, медленно провел пальцами по щетине – есть у меня одна идея... – он не успел закончить, в проходе показался официант со сверкающим подносом на руке. Керченев автоматически перевел взгляд на официанта и оцепенел. Его пальцы побелели, по лицу пробежала нервная дрожь, на лбу выступили несколько едва заметных капель пота. Кавтари перевел взгляд с официанта на Керченева и обратно, губы его зашевелились, и он еле слышно прошептал:
- Это ведь не то, что я подумал, Лев Аркадьевич?
- Она сама, родненькая, - сказал Керченев и медленно облизал губы.
Первый раз он увидел действие узбекской лютой “Avolog” в 93 году, когда его пригласил на свой юбилей тогдашний региональный глава Саидов. Керченев сидел далеко от устройства и до него дошли только последние три обрывка волны. И все равно – он ясно помнил невероятное ощущение понимания и осознания, которое полностью заняло его сознание на следующие часы. С тех пор он постоянно пытался организовать для себя и некоторых коллег новый личный сеанс, его сознание тянулось к испытанному один раз, к тому самому чувству и пониманию. Несмотря на все усилия, старания и ухищрения поиски увенчались успехом только 25 лет спустя, в подпольном клубе недалеко от Павелецкого вокзала, за доступ в который ему пришлось отдать годовой запас (два пакета) WEISH-AU-PT 23-1776.
**
Кавтари оцепенело смотрел на сверкающий поднос, стоящий на столе - если Керченев пригласил его на обряд, это означало, что Кавтари предназначена роль активатора. Он попытался найти в кармане носовой платок, но понял, что руки не слушаются его. Неожиданно для самого себя он громко затянул:
- Прощай радость жизнь моя,
Слышу, едешь от меня.
Знать, должна с тобой расстаться,
Тебя мне больше не видать.
ТЕМНА НОООООООО-ЧЕНЬКА!
ЭХ, ДА НЕ SPITSA!
Sam ne znaju, pochemu
Ty, devchenochka, menya
Ty odna menya trevozhish,
Odna reshila moj spokoj.
TEMNA NOOOOOOO-CHENKA!
EH, CAN'T SLEEP!
Remember, remember the may day,
With my loved one walked for a swim,
And sat down on a sand that there lay,
On a yellow, on a warm sand so slim,
DARK IS THE NIIIIIIIII-GHT!
Oh, да не спиться!
Допев, он открыл глаза и увидел снег, который не видел со дня катастрофы. Снег ложился почему-то только на его лицо, однако не таял, но прилипал. Он начал отрывать его, суетно царапая и щипая себя за щеки, лоб и подбородок. Он обдирал кожу, прорезывал борозды в мясе и скреб по костям, но снег не сходил. Внезапно снег начал удушать его, суетно, словно стайка мелких насекомых стал проникать в нос, рот и дальше в горло. Кавтари увидел Смерть. Она не имела материальной оболочки, но у нее был леденящий запах черного цвета.
***
Керченев не мог оторвать взгляда от застывшего Кавтари. Допев песню тот замер и почти перестал дышать, глаза его остекленели, кожа побледнела, руки, лежавшие на коленях, были охвачены легким тремором. Неожиданно мягко и неторопливо завибрировала серебристая крышка подноса. Вскоре вибрации перешли в негромкий гул, затем так же внезапно как начавшись, вибрации прекратились. Официант все это время стоявший рядом уверенным, ловким и отточенным движением резко снял крышку. На подносе лежала кибернетическая конская голова. Вместо кожи ее покрывали металлические филигранные узоры, ажурные кружева, которые блестели матово и холодно. Керченев всмотрелся внимательно — кожа головы имела чешуйчатую структуру и отдельные чешуйки как элементы мозаики едва заметно входили одна в другую. Не отрывая ни на миг взгляда от головы Лев Аркадьевич поглощал ее глазами жадно, но не спеша. Через мгновение он заметил еще одну особенность — металлический оттенок вибрировал неритмично, словно волнами с переменной амплитудой, словно бы голова дышала своим причудливым образом. Керченев открыл рот и заметил, что он остался один на один с головой и оцепеневшим Кавтари. Через мгновение он поймал на себе взгляд налитых красных глаз головы. Они пульсировали в своем особенном, не связанным с кожей ритмом, однако с каждым изменением они становились все ярче. Керченев нерешительно протянул руку к голове и, словно в ответ на его движение, глаза одномоментно вспыхнули ярчайшим красным светом. Свет этот был не инженерного происхождения, он был живой. Он замещал собой искусственное освещение комнаты, он проникал глубже и глубже будто бы в душу, в сердце, в разум. И Керченев отдал себя этому свету без остатка одномоментно, он нырнул в него, он дал свету наполнить себя до предела, он проглотил весь свет, он заменил кровь на свет, он облизал свет с подноса до последней неделимой частицы света, он взаимодействовал со светом, он полюбил этот живой свет, он отказался от своей сути ради этого света, он отдал жизнь свету, он был готов на все лишь бы свет не покидал его, он крепко удерживал свет не отпуская его от себя, он сам почти стал этим светом, он светлел со светом, он краснел со светом, он теплел со светом, он был один во всей реальности со светом, он гладил свет душой, мыслью и разумом, он жил одним только светом, он понимал, что он никто, ничто без света, он примечал малейшие оттенки, диковинные всполохи света, он осознавал свет как живородящий и единственный, он перекликался со светом, он разделил каждую частицу своей физической оболочки и отдал половину свету, он понял свет, он светился светом, он стал свет, он теперь свет.
****
И Керченев свет не останавливался. И двигаясь со светом он заглядывал в глаза каждого человека на планете. Щедрые лучи его преломлялись в каждой капле поверхности океана. Он целовал в губы каждое живое существо. Бархатистое сияние его наполняло рассвет. Он отдавал частицу энергии каждой клетке любой форме жизни на Земле. Яркость его заставила сиять воздух. Он заставлял верить в чудо. Листья жадно ловили каждый луч его для самой жизни. Он освещал идеями самые светлые умы. Его отблески помогали людям видеть истинный мир. Неуклонно он отражался в бесчисленных зеркалах, двигаясь дальше. Он разгонял самую темную ночь. Неожиданные отражения его дарили миру цвет. Он был одновременно везде и успевал единовременно создавать, поглощаться и двигаться дальше.
Неизбежно, двигаясь, он встретил Керченева земного. И внутри его он почувствовал непроглядную тьму. И эта тьма расширялась, захватывая атом за атомом. Она поглощала окружающий мир, по молекуле. Она распирала Керченева земного изнутри. Она давила и замещала ему сознание. Она проникала в разум и подменяла мысли. Она забрала у него сердце и высосала душу. Она добралась до печени и селезенки. Она наполнила его глаза черной ненавистью. Она заполнила мысли темным гневом. Она запеленила слух его абсолютным шумом мглы. Она забрала его волю и отдала обратно золу. Она заставила его потерять ориентиры и двигаться впотьмах. Она подменила ценности и обесценила истину. Она вытеснила надежду. Она сражалась с последними проблесками света. И Керченев земной начал нести мглу на других. Он посадил сомнение в окружающих. Он укоренил зависть. Он сделал значимой ложную веру и веру в ложь. Он очернил солнце и объяснил важность мглы. Постепенно, свет исчез из мира навсегда, оставив за собой только тени.
*****
Гвишиани медленно открыл глаза. В ушах у него звенело; в онемевшие руки постепенно начала возвращаться кровь; глаза медленно осознавали окружающую реальность; сознание выстраивало цепочку событий – ресторан, Керченев, активация, снег, запах смерти, мгла. Он медленно поднял голову и огляделся. Рядом с ним официант аккуратными мягкими движениями приводил комнату в порядок – расставлял на места стулья, выравнивал скатерти, поправлял искусственные цветы в вазах. Кавтари поднял дрожащую руку:
- Эй! Это…, - мысли с неохотой складывались в слова, - тут со мной был… Лев Аркадьевич Керче.. как его, Керченев, куда он, ну как там?
Официант, не отрываясь от механических действий тихо сказал:
- Не выдержал, почернел. Мы все устроим, не беспокойтесь.
- Как это? Не понял, ты чего говоришь? - Гвишиани оцепенел, силясь осознать услышанное.
- Ну, почернел он, слабый был, не готов, не понимал, не осознавал. Мы все устроим, не беспокойтесь, оформим по вторичности.
Закончив предложение, официант выпрямился, набрал воздуха и медленно запел с легким акцентом, делаю паузу после каждого куплета:
Зачем солнце рано пало, / На дворе густой туман. / Ретивое задрожало, / Сердце чувствует обман.
Оставшись в одиночестве / Я точно опьянел / И всю-то ночку тёмную / В раздумье просидел.
Как ты, мы, быть может, послужим / Лишь почвой для новых людей, / Как ты, лишь предтечею будем / Грядущих и доблестных дней
Кавтари сделал глубокий вдох и закрыл глаза.
(конец)