В ожидании бала. Глава из романа

В ожидании бала. Глава из романа Предварительное зрение

В то время как Оливия Шейн покинула зал заседаний, не в силах справиться со своей страстью, княжна Полонская, едва отошедши ото сна, с легкой улыбкой на утонченном аристократичном лице, предавалась мечтаниям. И виной тому было вовсе не ясное утро, дерзкие солнечные лучи которого пробивались сквозь неплотно занавешенные портьеры.
– Нужно будет указать дворецкому на недопустимость подобной неряшливости, – подумала Анна, на мгновение отвлекшись. Этак она совсем скоро потеряет свой благородный, бледный вид – гордость и надежду рода Полонских.
Она с волнением, в который уже раз, развернула и перечитала записку, аккуратно сложенную и бережно хранимую у себя на груди.

«Моя драгоценная, милая  Анна!
Я не в силах более выносить Вашу холодность
по отношению к, навеки Вашему, покорному слуге.
Странная болезь приключилась со мной и это состояние,
в пучину лихорадочной безнадежности которой я погружен,
вызвана отверганием малейшей возможности встречи с Вами.
Прошу Вас, если я хоть немного Вам небезразличен,
подайте знак, который дал бы надежду на исцеление.
Можно ли мне сметь надеяться на Вашу благосклонность?»

Накануне вечера вчерашнего дня чернявый мальчик-посыльный, озираясь, тайком вложил в ее руку листок:
– От князя Вяземского, – и моментально испарился, имея на то четкие указания своего хозяина.
Столбовой дворянин, Светлейший князь Вяземский, с древними потомственным корнями, уходящими далеко вглубь веков, которые всегда служили предметом гордости для представителей его рода (но, увы, не являли подобного интереса для матери Анны – баронессы Полонской), был безутешен. Даже, несмотря на то, что его пылкие надежды на взаимность прекрасной княжны встречали ответные и, (как он надеялся) пока еще робкие признаки заинтересованности. Единственной и непреодолимой преградой между ним и родом Полонских было состояние князя. Точнее, его полное отсутствие. И весь имущественный потенциал ограничивался исключительно этим званием, что было недостаточным и даже оскорбительным! в глазах строгой матушки.
Опасливо глянув на дверь, в боязни нежданного визита своей «надзирательницы», Анна поднесла письмо к губам и уловила аромат духов. Зардевшись от такого поступка, а больше от мыслей, которые обожгли своей откровенностью, она торопливо спрятала записку. Совсем не ведая того, что этот обычный, солнечный день, который начался с письма, милующего сердце словами-признаниями, станет первым в череде роковых событий.
И вроде ничто не предвещало грядущих перемен. Даже больше того,  завтрак, по обыкновению поданный в постель, сегодня показался Анне особенно восхитительным! И она, сама тому немало подивившись, съела его полностью. Воздушный круасан с кофе, приправленным взбитыми сливками, вкупе с последней новинкой летнего сезона – клубнично-миндальным суфле с кошмарным, неблагородным! запахом бальзамической эссенции (благодаря капельке острейшего соуса Табаско), открыли Анне глаза на природу вещей. В несочетаемом, но, тем не менее, будоражащем воображение вкусовые рецепторы Она видела в том знак. Блюдо, в существование которого, не увидав и опробовав воочию, невозможно было поверить своим фактом как бы указывало на то, что все возможно. А еще поговаривали (и теперь Анна верила тем россказням), что есть на Свете шоколад, вкусом который напоминает хорошо прожаренный окорок! Но поверить тому, что есть шоколад Белоснежного! цвета – на это у Анны не хватало ни воображения, ни фантазии.
не только ослеплен чувствами по отношению к Анне
– Ого, какой аппетит проснулся сегодня у барышни, – маменька зашла в опочивальню и немало подивилась пустой тарелке, которую выносил дворецкий.
– Сегодня, чувствую, гроза будет, – сказала баронесса, присаживаясь на край кровати. – Что-то ты, Анна, выглядишь нездоровой. Вон и румянец на щеках горит. Чай, не лихорадит тебя?
Анна поднесла ладонь к своему лицу.
– Да нет, маменька, со мной все хорошо. А щеки алеют, так это у меня на грозу такая реакция. Тебе ли не знать?
Анна сама не подозревала, что уж тучи грозовые сгустились над ее судьбой.


***

В свои двадцать три года княжна еще ни к кому не имела сердечной привязанности, целиком полагаясь на выбор матушки и смирившись со своим положением «невесты на выданье». Хотя внешностью была отнюдь не обижена: девичья стать, за которой уже можно было разглядеть черты будущей женственности и не простого, крестьянского толку, а такие, что не стыдно показать и в Московской богемной среде. Пшеничные волосы ниспадают с плеч водопадами кружевных локонов, лицо чистое и ясное, как у фарфоровой куклы, брови ровные, червленые от природы, а глаза ясного и доброго, но твердого взору. Да и весь профиль такой благородной степени и осанки, что хоть монеты королевского двора с него чекань!
Может, полученное воспитание не давало Анне возможности самостоятельно располагать своей судьбой, а лишь позволяло безропотно вверять свое будущее в маменькины руки… Или, всё дело было в том, что не видела она в окружении того, с кем желала бы разделять свои, пока еще не проснувшиеся, семейные переживания… Баронесса, в свою очередь, тоже не спешила определяться с назначением суженого, недремлющим оком оберегая честь и доброе имя семьи, основательно прорабатывая каждый вариант, попадающий в поле её зрения.
Энергичность поисков достойного жениха маменькой, считавшей свою дочь избранной, и представлявшей повсюду не иначе, как «Жемчужину рода», наводили мысли Анны на особый интерес, проявляющийся в желании матушки провести остаток дней в роскоши и богатстве. Баронесса отнюдь не разделяла странного, по её мнению, желания своей единственной дочери, иметь к кому-либо из претендентов руки, сердечную склонность.
– В наше время, Анна, непозволительно показывать свои чувства, омывая их слезами радости, али надменно противиться, изображая неуместное жестокосердие, – наставляла ее мать, стараясь (пока по-хорошему) обозначить границы её собственного волеизъявления.
Так и продолжалось девичье затворничество Анны, редко нарушаемое совместными выходами в Свет до тех пор, пока маменькин взор не упал на графа Варшавского. Да так на нем и остановился. Несмотря на то, что его внешний вид отягощали немалые лет;а, а лиловый нос прямо таки вопил о богатой коллекции вин в его собственном подвале, баронесса сразу почувствовала к нему «влечение», – точнее к капиталу графа. Его должность – действительный тайный советник, причисленная  к лучшему старшему дворянству  («хотя и низкой породы был» ), давала ему право потомственного дворянства. И графский титул был пожалован ему в соответствии с его общественным статусом.
Баронесса Полонская навела необходимые справки и чуть ли не лучше самого графа была осведомлена о его доходах. Основную долю которых составляли денежные поступления от государственного заказа по производству обмундирования для нужд армии и флота. И начала всячески обхаживать «выгодную партию» для дочери, вопреки ее душевным протестам.
– Ничего, привыкнешь да и полюбишь. Или ты думала, в наше время так просто найти себе приличного, небедного мужа? – баронесса уже все решила и  только по доброте своей продолжала успокаивать гордыню своей дочери. Анна еще не подозревала того, что баронесса уже приступила к обработке в соответствии со своими намерениями. «Уроки послушания» – так она теперь называла вечерние посиделки.
– Слезливость или ослиное упрямство в таком важном деле выбора партии, уж поверь мне, милая, не помощники. Взор твой еще неокрепший, оттого что не познавший жизненных неустроенностей, привык видеть лишь ясные и чистые образы, сотворенные и оберегаемые вот этими заботливыми руками.
Маменька с видимым усилием подняла руки и показала воображаемую ношу.
Анна же, будто не слыша многоукладной, но очень убедительной речи баронессы, не отрывалась от карт и продолжала раскладывать на столе пасьянс.
– С каждым годом все сложнее и сложнее находить твоей маменьке средства, которые бы позволяли содержать тебя в мире, которого достойна твоя нежная и добрая душа.
И прекрати, Анна, в картах искать эфемерные образы.
Неизвестно, чем бы кончилось это противостояние, если бы почти в это же время, неожиданно вернулся в родные пенаты князь Вяземский, унаследовавший имение после скоропостижной смерти отца.  Встретившись с ним взглядом на одном из светских раутов, Анна удивилась и немало смутилась неприкрытому восхищению, коим одаривал ее князь в течение всего вечера.
И отношения, начало которым было положено в тот роковой день, стали стремительно развиваться независимо от намерений баронессы Полонской.
Влечение, которое князь поначалу испытывал к Анне Федоровне, переросло в страсть, скрывать которую уже было невозможно. Его сердце теперь ему не принадлежало, в чем он однажды признался, застав ее одну, около поместья.
– Я люблю Вас, и, позвольте мне сегодня быть настойчивым, знаю, что взываю в Вас ответное чувство, ¬– открыл он свою душу. – И отблеск этой искры, вспыхнувшей подобно сухой траве, я не раз имел счастье лицезреть в Вашем взоре. Вы заронили во мне надежду, несравненная Анна, что я смогу до конца жизни трепетно восхищаться Вами, благоговейно пронеся эти светлые мгновения через все мое бытие.
Он вглядывался в ее печальные глаза, пытаясь разглядеть хотя бы малую заинтересованность в его словах.
– Однако в последнее время, Вы стали избегать моего общества, заставляя видеть Ваш светлый облик лишь издали, – печально говорил Вяземский и трепетно касался руки.
– Мы не можем позволить себе далее встречаться, ибо роман наш подобен пороку, который погубит обоих, – с грустью отвечала Анна. – Моя маменька уже сделала выбор, указывающий мне готовиться к отношениям с графом Варшавским. И Вы же знаете – я не могу этому перечить, – произнесла она, пытаясь оттянуть решение, сулящее им обоим сокрушительные изменения в своей жизни.
Резко отвернувшись, дабы не дать волнению оставить на лице пылающие алым знаки, и не дать повода матери уличить ее в «коварстве», скорым шагом пошла домой.
Граф Варшавский любезно пригласил Полонских на великосветский раут, особо значимый в жизни высокого общества. И они (точнее, баронесса) с благодарностью приняли, пообещав непременно быть через неделю в его родовом имении.
– Где ты была, Анна? – продолжая готовиться к предстоящему балу, баронесса держала под наблюдением любые отлучения дочери. – Или забыла, что замужние жены поступают в рангах по чинам мужей своих? И лишь тогда ты будешь вольна распоряжаться и властью состоятельности, и намерениями своими. Не об этом ли мечтает каждая современная девушка?
– Вы бы маменька сама предложили ему руку и сердце, дабы не впутывать меня в трясину своих алчных интересов. Не люб он мне! – будто услышав ее мысли, неожиданно, даже для себя, Анна раскрутила колесо фортуны.
– Как ты смеешь! – Анна даже не пыталась отвернуться от пощечины. – После того, как я денно и нощно взращивала в тебе ростки уважения и смирения в отношениях со старшими. Не покладая рук своих, лелеяла тебя словно жемчужину, оберегая твою изнеженность. Не чаяла я дожить до этого времени!
Не в силах терпеть упреки, а более, чтобы не показывать душивших ее слез, Анна бросилась в свои покои.
– И учти, дитя недостойное, холить твои безрассудные поступки я не намерена! – слышала за спиной колючие слова. Захлопнув за собой дверь спальни, она в отчаянии бросилась на кровать. – Кто, как не я будет заботиться о тебе… … и ты смеешь попрекать меня?!!... … чтобы всякий встречный поперечный без роду и племени голову тебе не вскружил, ограждала…
– Отвори, Анна! Сейчас же! – послышался требовательный стук.
– Ты желаешь скрасить скуку тех, кто шептаться будут за спиной моей, когда под венец пойду с этим старым обрюзгшим графом? – сквозь слезы Анна выдавливала из себя покорность, очищая себя от предначертанного. – Лучше я решусь тогда, маменька. И ввек Вы не отмолите меня, самоубивицу!
– Оповести меня, когда мысли повинные, а особо – окаянные, покинут твою голову…
Взяв перо, и, стараясь, чтобы слезы не капали на бумагу, Анна принялась перекраивать свою жизнь.

 «Светлейший Князь!
 Я чувствую, как в моей душе медленно угасает Божественный свет…
В том болоте завистников и лицемеров, в котором оказалась я
не по воле своей, но по воле свыше, часы мои уж сочтены.
После долгих и мучительных раздумий, я окончательно поняла,
что не смогу вынести бесчестия, уготовленного родительницей,
 ради корыстолюбия своего, вопреки разуму и чувствам моим.
Если намерения Ваши и помыслы относительно меня чисты и благородны,
я, надеясь только на Ваше добросердечие, вверяю жизнь свою в Ваши руки.
Прошу Вас,  сударь, не замедлите уведомить меня о своем решении
до начала бала».

Закончив писать, и облачившись в легкую накидку, шлейфом струящуюся по плечам, княжна подошла к окну и распахнула его.
Колесо судьбы застыло. Как и застыла на его самой верхней точке Анна Полонская.

***

– Стоп, снято! Это восхитительно, Мишель!!! – аплодисментами взорвалась съемочная площадка, выразив бурным восторгом окончание последней сцены фильма.
Однако Мишель Дан;и продолжала стоять у окна и всматриваться вдаль. Она слышала слова режиссера, но не двигалась, пораженная увиденным. Ей показалось, что в зеркальных окнах расположенного на соседней улице офисного небоскреба, отразился лайнер. Он, словно огромная серебристая птица, расправив крылья, камнем пикировал вниз. Но едва коснувшись земли, растворился в воздухе.