...Он лежал на пологом песчаном берегу, и бледно-голубые, с возрастом ставшие почти бесцветными глаза с едва заметной счастливой улыбкой смотрели прямо вверх – в такое же бледно-голубое, почти бесцветное осеннее небо. Тонкие сухие губы также тронула легкая улыбка, отчего в их уголках на гладко выбритых щеках появились несколько лучиков-морщинок. "Вадим! Вади-и-м!" - доносился чей-то далекий крик, но он, словно не слыша этого призывного голоса, продолжал смотреть в голубое небо и проплывавшие по нему редкие белесые облака…
ПРОЛОГ
======
"Ловать — река в Белоруссии и России. Протекает по территории Витебской,
Псковской и Новгородской областей. Длина 530 км. Принадлежит бассейну
реки Нева. Вытекает из озера Ловатец вблизи границы России и Белоруссии,
впадает в озеро Ильмень. Крупные притоки: Кунья (справа), Насва, Локня,
Редья и Полисть (слева).
В среднем течении реки много перекатов и порогов. Основные – в районе
впадения Локни и ниже города Холм. В этом месте ширина реки достигает
50—60 метров, а после впадения Куньи — более 100 метров. В VIII-XIII вв.
по Ловати проходил "Волжский Торговый Путь" и "Путь Из Варяг в Греки".
(Из Википедии)
Отходив по морям более сорока лет, Вадим Сергеевич оказался перед нелегким выбором: либо провести остаток дней в двухкомнатной квартире на 11 этаже 16-ти этажной "точки", выбираясь из нее лишь за продуктами в ближайший универсам – благо, развелось их за послеперестроечные годы немалое количество, - либо…
Вот это второе "либо" и вызывало у Вадима Сергеевича глубокие сомнения. Сослуживцы, списавшиеся на берег раньше, не раз предлагали пристроить его на работу техником в какую-нибудь тепловую подстанцию в ближайшем микрорайоне. Начальник районного отделения Водоканала, – сам из бывших моряков, – охотно брал к себе на работу вышедших на пенсию судовых механиков. И не только из чувства солидарности. Были они, как правило, непьющими, а к своим обязанностям относились ответственно – море, как известно, расхлябанности не прощает. Особых физических усилий или технических знаний, помимо тех, которыми, как и огромным опытом, они обладали в достаточной мере, работа не требовала, а, при должном внимании и порядке – и времени много не отнимала. Но времени-то как раз у него теперь было предостаточно. Поэтому, узнав, что обход и профилактический ремонт подстанций, даже если их было несколько, занимает не более двух-трех часов в день, Вадим Сергеевич от этого предложения отказался. Оставался, фактически, единственный вариант как-то коротать неожиданно оказавшееся огромным свободное время – дача.
Впрочем, и этот вариант не был лишен недостатков, главным из которых было отсутствие пресловутой дачи. Когда еще в "доперестроечные" времена в профкоме Пароходства предложили приобрести дачный участок, Вадим Сергеевич на это предложение отреагировал неожиданно резко: "Мало того, что я на эти физиономии за столько лет в Пароходстве нагляделся, так мне теперь еще их зады на соседних участках разглядывать?!" Прозрачный намек на традиционную "позу" советского дачника особых пояснений не требовал, и председатель профкома, дама "к пятидесяти", обладавшая внушительной и, по ее мнению, весьма привлекательной упомянутой Вадимом Сергеевичем частью тела, слегка усмехнувшись, лишь уточнила вполголоса: "Думаю, все зависит от того, кто будет вашим соседом. Или соседкой…". Вадим Сергеевич шутку оценил, и с демонстративным интересом воскликнул: "Неужели рядом с вами участок освобождается?! Ну, это совсем меняет дело!..." – после чего они расстались, вполне довольные и собой, и легким, ни к чему не обязывающим флиртом.
Теперь, много лет спустя, он нимало не жалел о своем тогдашнем решении, поскольку с понятием "дача" связывал совсем другие желания. "Домик бы какой-нибудь в далекой деревеньке!" – мечтательно размышлял он, – "Да лесок поблизости – на кабанчика или на лося сходить, грибов-ягод пособирать… Да речку поближе к баньке, чтобы из парилки сразу в воду! А на утренней или вечерней зорьке с удочкой на бережке постоять…" Картинка, нарисованная его разыгравшимся воображением, была настолько красочной, что он от волнения зашарил по карманам в поисках сигарет, напрочь забыв, что уже шестой год, как по настоятельному требованию врачей бросил курить. "Никаких сигарет!" – решительно заявила ему терапевт районной поликлиники, куда он явился за очередной медицинской справкой для прохождения техосмотра своей старенькой, но любовно ухоженной и исправной "копейки". "И не смотрите на меня глазами бездомной собаки! И коробок с конфетами больше не таскайте! Всё, последний раз подписываю! С вашей застарелой язвой желудка и гипертонией, какие могут быть сигареты?! Леденцов, вон, купите себе, как все делают, и "курите" их на здоровье!" Вспомнив это, он с огорчением достал из кармана пиджака круглую железную коробочку с монпансье, грубыми, корявыми от постоянной возни с моторами пальцами выудил из нее липкую конфетину и, морщась, сунул ее под язык.
Конфет Вадим Сергеевич не любил с детства. С той самой поры, как в голодные послевоенные годы вместе с соседскими пацанами на Рыбачьем острове они отыскали в трюме подорвавшейся на мине и выброшенной приливом на берег баржи ящик размокших, солоноватых от морской воды карамелек. Карамельки съели тут же на берегу – все, до последней конфетки. Промаявшись затем почти сутки желудком, и пройдя через все муки, – от непрерывной тошноты, до постоянного желания срочно отыскать "укромный уголок", – он полностью утратил интерес ко всему сладкому. Даже чай с той поры пил без сахара, лишь изредка добавляя кусочек колотого, который употреблял "по-старому" – вприкуску. Со временем это вошло в привычку и превратилось в некий ритуал, вызывавший у тех, кто оказывался его свидетелем, уважительное любопытство. Вадим Сергеевич водружал на стол небольшую хрустальную сахарницу, заполненную крупными кусками колотого сахара, доставал из нагрудного кармана крохотные изящные хромированные щипчики, подаренные ему женой к какому-то из юбилеев, аккуратно откалывал небольшой кусочек сахара, и так, посасывая его под языком, неспешно тянул свой крепкий, заваренный до черноты English Tea №1. Другого он не признавал и всегда покупал его либо в зарубежных портах, куда заходило их судно, либо, если между рейсами возникал значительный перерыв, в магазине "Альбатрос", не жалея для этого, к глубокой зависти других посетителей магазина, драгоценных "чеков". Списавшись на берег, он, разумеется, забрал из своей каюты, помимо висевшей на стене цветной фотографии родного сухогруза и маленького бронзового сувенирного колокола-рынды, также и хрустальную сахарницу, занявшую почетное место в буфете на кухне. Щипчики же перекочевали из нагрудного кармана его парадного кителя на полку рядом с сахарницей.
Мысль о домике в деревне прочно обосновалась в сознании Вадима Сергеевича. Подгоняемый ею, он несколько дней тщательно штудировал имевшийся у супруги – школьного учителя биологии и географии – Большой Географический Атлас и, в конце концов, подобрал себе подходящую, на его взгляд, деревеньку на берегу малоизвестной речки с необычным названием Ловать. Его супруга, с которой он поделился своей идеей о покупке домика в деревне, восприняла ее с большим энтузиазмом. Анна Ивановна, обладавшая не менее развитым, чем Вадим Сергеевич, воображением, уже отчетливо представляла, как разобьет на замечательном деревенском черноземе – она была почему-то уверена, что в деревне не может быть никакой другой земли, кроме замечательного чернозема! – красивые клумбы и альпийские горки. И обязательно заставит мужа вырыть небольшой прудик, в котором будут расти, если уж не настоящие водяные лилии-нимфеи, то хотя бы самые обычные, но не менее красивые озерные кубышки.
Домик они купили на удивление быстро и недорого, благо деньги на его приобретение у Вадима Сергеевича имелись. Незадолго до пресловутой "павловской" реформы, словно почувствовав что-то неладное, Вадим Сергеевич снял все свои сбережения со сберкнижки и купил на них немецкие марки, которым доверял больше. Причин такого доверия он объяснить не мог, а на вопросы знакомых и сослуживцев отвечал просто: "Марки реже подделывают!"
Целый год после приобретения дачи Вадим Сергеевич возил на своей "копейке" в деревню лейки, бочки для воды, лопаты, грабли, тяпки… Вобщем, все то, что, по его мнению, могло пригодиться в их с Анной Ивановной дальнейшей сельской жизни. Разумеется, не были забыты рыболовные снасти и охотничьи принадлежности, в избытке хранившиеся у Вадима Сергеевича в гараже. Теперь все это богатство перекочевало на дачу, где ему было отведено отдельное место во "дворе" – пристройке к дому, предназначенной для содержания кур, коз, коров и другой домашней живности, обычной в деревенском хозяйстве. Живность ни Вадим Сергеевич, ни Анна Ивановна разводить не собирались, а «двор» использовали совсем в других целях. На первом этаже, предназначенном, собственно, для живности, в одном из помещений хранился хозяйственный инвентарь, другое было отдано Вадиму Сергеевичу под его инструменты, а также рыболовные и охотничьи принадлежности, а третья небольшая "комнатка", служившая прежним хозяевам курятником, стала дровяником.
Второй этаж, или, можно сказать, чердак, предназначавшийся изначально для хранения сена в зимний период, был Вадимом Сергеевичем полностью перестроен. Теперь это была просторная летняя гостевая комната, в которую по небольшой лесенке можно было попасть прямо из прихожей. Торец комнаты, обращенный к реке, Вадим Сергеевич полностью застеклил, оборудовав его дверью и пристроив снаружи еще небольшую площадку–террасу. С террассы по деревянной лесенке можно было спуститься прямо в сад. Пол в гостевой комнате как, впрочем, и во всем доме Вадим Сергеевич красить не стал. Лишь гладко отциклевал и в несколько слоев пропитал доски защитной жидкостью. Такой же жидкостью пропитал он и потолочные балки, и ничем не скрытые стропила.
Особый колорит комнате придавали обычные, предназначенные для бани березовые веники. Вырубив в соседней рощице несколько тонких ольховых жердей, Вадим Сергеевич тщательно ошкурил их и подвесил поперек комнаты на толстых пеньковых петлях. Подвесил с таким расчетом, чтобы они не мешали ходить, с одной стороны, и чтобы до них было легко дотянуться, с другой. На этих жердях он и развешивал теперь заготавливаемые в начале лета веники для бани. Веники наполняли комнату своеобразным ароматом, причем по мере высыхания аромат этот менялся – от свежего, лесного, до пряного, "банного".
Из мебели в комнате имелись два старых, приобретенных в "комиссионке" дивана, центр комнаты занимал массивный круглый стол, а завершал обстановку солидный, очевидно, довоенных времен секретер, с причудливыми бронзовыми ручками и застекленными узорными дверками. Вся мебель была аккуратно отреставрирована Вадимом Сергеевичем, отшлифована и покрыта несколькими слоями мебельного лака, а диваны он самостоятельно перетянул и заново обшил прочной и красивой мебельной тканью.
Но, конечно же, самым замечательным в гостевой комнате был вид, открывавшийся из ее застекленного торца на спокойно и размеренно текущую красавицу-реку. И теперь нередко вечерами – а широкое окно гостевой было обращено на запад – Вадим Сергеевич и Анна Ивановна усаживались рядышком на диване и наслаждались рекой, медленно опускавшимся за высокий, покрытый густым сосновым лесом берег солнцем, и окрашенными закатом в самые невероятные цвета облаками. На круглом столе, покрытом белой кружевной скатертью, красовался небольшой самовар, настоящий «гжельский» чайник–заварник с крепко заваренным English Tea №1, а рядом – уже знакомая нам хрустальная сахарница, доверху наполненная колотым сахаром. Сахарница, как и щипчики для сахара, перекочевали сюда в первый же год после переезда супругов на дачу, и выглядели в новой обстановке совершенно естественно.
И Вадим Сергеевич, и Анна Ивановна, казалось, только теперь, после долгих и трудных лет, прожитых в большом городе, поняли всю суетность и ненужность той, прежней жизни. Ее несравнимость со спокойной и мудрой плавностью течения жизни здесь, в близости и единении с природой – так похожего на величественное неспешное течение видневшейся за окном реки. И верили, что эта жизнь продлится вечность...
1.
– Сергеич, черника нужна? – долговязый и тощий Коля-Боксер робко позвякивал проволочным колечком, накинутым на калитку дачи Вадима Сергеевича.
"Боксером" его прозвали за сломанный в какой-то из давних драк нос. В сельском медпункте, куда его привели, местный фельдшер "пластической хирургией", разумеется, заниматься не стал, и, наложив кое-как шину на место перелома, отпустил его домой. Однако с шиной Николай ходил недолго, с неделю, после чего срезал шину обычными ножницами, предоставив природе самой залечивать полученную травму. Природа тоже особо напрягаться не стала и, в итоге, нос у него получился кривой, да еще и с глубокой вмятиной в том месте, где у "благородных" носов положено быть горделивой горбинке. Зато теперь Николай приобрел вид грозный и устрашающий, что, впрочем, никак не соответствовало его характеру – робкому, мягкому и доброму, но зато послужило причиной обретения им уважительного прозвища "Боксер".
Вадим Сергеевич, пригибаясь, выбрался через низенькую дверь "двора" наружу и подошел к калитке.
– Что, трубы горят? – усмехнувшись, поинтересовался у Боксера.
– Горят! – честно сознался Николай, и, протягивая сквозь прутья калитки двухлитровый алюминиевый бидончик, повторил:
– Возьми чернику, Сергеич, не дай пропасть! Недорого, за полтинник отдам!
Боксер был обычным деревенскими пьяницей, каких немало появилось после разрушения всего сельского уклада жизни, вызванного уничтожением колхозов и совхозов. В советское время он работал механиком на МТС, и считался неплохим специалистом. Да и выпивал не больше других сельских мужиков – после бани, да по праздникам. И уж конечно ни о каких недельных запоях и речи не было! Теперь же, оставшись после развала колхоза без работы, он мог рассчитывать только на пособие по безработице, небольшой доход от продажи ягод и грибов, или от сдачи собранного по всей округе металлолома. А ежедневное пьянство стало единственным способом уйти от мыслей о бесцельно уходящей жизни.
– Да что же ты на полтинник-то купишь? – удивился Вадим Сергеевич. – Бормотень – и та больше шестидесяти стоит!
– А я у Ивана самогонку беру, по тридцатке! – ухмыльнулся Боксер. – Еще и на закусь остается!
О том, что Иван, староста деревни, приторговывает самогонкой, Вадим Сергеевич слышал давно и больше для проформы заметил:
– Небось, дрянь самогонка?
– Не скажи! – радостно отозвался Боксер. – Самогонка у Ивана отличная, сливовая! Даже дачники берут!
Он помялся еще немного, переступая с ноги на ногу, и, не дождавшись ответа на мучивший его вопрос, напомнил:
– Ну, так что, возьмешь чернику? На автовокзале, вон, по восемьдесят за литровую банку торгуют!
- Ладно, давай сюда!
Вадим Сергеевич взял у него бидончик, зашел в дом, пересыпал ягоды в трехлитровую банку и, прихватив из кошелька пятидесятирублевку, вернулся к ожидавшему у калитки Боксеру.
– Держи! Будет еще – приноси. Я все равно местных ягодников не знаю, а показать никто не хочет! Да ты и сам тоже… Ведь, сколько просил: своди хоть раз за ягодой! Так, нет, все – некогда, другим разом! Или боишься, что самому не хватит?
– Вот еще – боишься! – обиделся Боксер. – Да я бы с радостью взял, только далеко это, часа три в одну сторону. Да и хожу я быстро – тебе не поспеть будет! Могу, конечно, рассказать, как туда пройти – а вдруг заблудишься? Леса-то у нас, сам знаешь, глухие да дикие! Нам же потом тебя и искать придется. Уж лучше не пожадничай полтинничка, а ягоду я тебе сам доставлю, прямо домой!
"И то верно!" – подумал про себя Вадим Сергеевич. – "Уж лучше пусть принесет, невелики деньги! Ходок-то из меня уже никакой!" Мысли эти имели под собой вполне реальные основания. Увлекшись "дачным вопросом", Вадим Сергеевич совершенно забыл и о недолеченной язве, и о повышенном давлении, и о неизбежных возрастных проблемах с сердцем. Но довольно быстро возраст сам напомнил о себе участившимися болями в боку а, главное – появившейся вдруг одышкой, к которой Вадим Сергеевич никак не мог привыкнуть. Казалось, совсем недавно в погоне за подраненным лосем он мог сутками пропадать в лесу, невзирая на дождь или снег. Теперь же даже спуститься каких-нибудь 20-30 метров к реке за водой стало настоящей проблемой. Наполнив ведра водой, Вадим Сергеевич по пути к дому несколько раз останавливался, успокаивая дыхание и торопливое шумное биение сердца. Об охоте, разумеется, пришлось забыть, и он полностью переключился на рыбалку и неспешные прогулки по лесу в поисках и сборе в изобилии произраставших здесь грибов. Но если в грибной "охоте" Вадим Сергеевич был весьма удачлив и, практически, никогда не возвращался домой с пустой корзинкой, то к тонкостям местной рыбалки приноровиться ему никак не удавалось. И это было особенно обидно, учитывая огромный стаж и поистине необъятную географию его рыбацких подвигов и приключений. Но сдаваться Вадим Сергеевич не привык и, чувствуя, что, ни прошлый опыт, ни зачитанные до дыр многочисленные энциклопедии и справочники по рыбной ловле, составлявшие основную часть его личной библиотеки, не помогают, не стеснялся обращаться за советом к местным жителям, досконально изучившим и саму реку, и повадки водившейся в ней рыбы. Поэтому, заметив торчавшую из-за высокого и толстого тополя белобрысую голову "боксерского" дружка Сашки Носкова, Вадим Сергеевич спросил:
– А это кто там за деревом? Носок?
И, выйдя на шаг за калитку, окликнул:
– Александр, чего прячешься? Иди сюда, дело есть!
Собственно, сам Носок интересовал Вадима Сергеевича мало. Как и Боксер, Носок увлекался только выпивкой и поиском средств, необходимых для ее приобретения. Зато его мать, с которой он обитал в крохотном домике на дальней окраине деревни, рыбачкой была заядлой.
Познакомился с ней Вадим Сергеевич в первый же свой выход с удочками на реку. Не успел он еще размотать удочку, как услышал сверху, с крутого откоса, нависавшего над пологим илистым берегом, язвительное: "Глянь-ка, еще один курортник червячков на помывку приволок! Куда ж ты их, милый? Чай, не банный день, не суббота!" Изумленно оглядевшись, Вадим Сергеевич не сразу заметил стоявшую на откосе невысокую щупленькую старушку. Вид у нее был настолько экзотический, что он с трудом удержался от смеха.
Одета она была в длинный, ниже колен, с крупными яркими цветами желтый сарафан, из-под которого выглядывали огромные резиновые сапоги, в просторечье именуемые "заколенниками". Поверх сарафана был наброшен старый потертый ватник, из которого местами, сквозь нередкие прорехи торчали клочья грязно-серой ваты. К туго стягивавшему ватник брезентовому солдатскому ремню, с позеленевшей от времени латунной пряжкой, был приторочен большой холщевый мешок. Мешок, как выяснил впоследствии Вадим Сергеевич, предназначался для пойманной рыбы. Но самым примечательным в ее наряде являлась, безусловно, плоская соломенная шляпка-таблетка, сплетенная из разноцветных прутиков и перевязанная яркой оранжевой ленточкой. Из-под шляпки в разные стороны торчали редкие седые, давно нечесаные и, очевидно, немытые волосы. Одной рукой старушка небрежно придерживала покоившуюся на плече длинную бамбуковую удочку, в другой была зажата ржавая жестяная банка с червями. Заметив, что Вадим Сергеевич обратил на нее внимание, она ухмыльнулась, не спеша спустилась по узкой глинистой тропинке на берег и церемонно, ладошкой вниз протянула высохшую, покрытую желтоватыми пигментными пятнами ручку:
– Вижу, познакомиться хочешь! Софья Дмитриевна меня звать! Можно просто – Соня!
На этой фразе терпение Вадима Сергеевича кончилось, и он громко расхохотался. Старушку, впрочем, его смех не смутил, и, мгновение спустя, она сама присоединилась к нему. Так у него появился неожиданный напарник и опытный советчик по рыбной ловле. Вернувшись домой, на вопрос жены, с кем это он так весело болтал на берегу, Вадим Сергеевич ответил: "Да, так, с рыбачкой одной… Соней!". Прозвище это настолько прочно приклеилось к новой знакомой Вадима Сергеевича, что вскоре уже никто в деревне иначе ее и не называл.
– Рыбачка-то где? – спросил Вадим Сергеевич, подошедшего к ним Носка.
– Мамка, что ли? – переспросил тот, – Так, на речке, где ж ей быть!
2.
Соня стояла у самой кромки воды и, презрительно поджав сухие губы, наблюдала, как Вадим Сергеевич возится с наживкой. Наконец она не выдержала.
– Слышь, морячок! Ты, часом, не бухгалтером работал в своем пароходстве?
– С чего ты взяла? – рассеяно ответил Вадим Сергеевич, пытаясь корявыми, неуклюжими пальцами насадить червяка на крохотный крючок.
Он уже аккуратно разрезал перочинным ножиком червяка пополам, одну половинку вернул в жестяную банку, и теперь старался водворить вторую половинку на предназначенное ей место.
– У нас в колхозе бухгалтер вот так же зарплату выдавал. Разделит ее на кучки и толкает одну через стол: "Это, – мол, – тебе на неделю! А за остальными придешь в следующий понедельник!"
Вадим Сергеевич заинтересованно обернулся:
– Это еще почему?
– Вот-вот! – ухмыльнулась Соня, – Мы тоже спрашивали: "Ты чего чудишь-то, Захар Алексеевич? Чего сразу не отдашь?" А он: "Вам отдай сразу – бабы тут же на тряпки все спустят, а мужики – на вино!"
– Ну, и ... – все еще не понимая смысла ее замечания, переспросил Вадим Сергеевич, – Причем тут я?
– Так ты, наверное, тоже боишься, что твоего червячка рыбки сразу "спустят"! А после уже и на крючок не захотят цепляться!
Старушка негромко хихикнула тоненьким голоском.
– Зря смеешься, милая! – с обидой заметил Вадим Сергеевич, – Так оно и было, пока я червяка делить не стал! Червяк-то здоровый, а крючок маленький! Целиком червяк на нем не помещается, вот рыба его за болтающийся кончик и стягивает!
– Это у тебя у самого "болтающийся кончик"! – окончательно развеселилась Соня, – Вот только тянуть, поди, уже никто и не хочет!
– Тьфу, старая ведьма! – он невольно усмехнулся, – Гляди, какая языкастая! Ты за мой "кончик" не переживай! Найдется, кому и потянуть, и зацепиться!
– Нет, ты сам подумай! – продолжала настаивать Соня, которую уже начала раздражать бестолковость ее "ученика", – Ежели, к примеру, от твоего "червячка" половину оттяпать, какая же приличная "рыбка", – она кокетливо провела сухонькой ручкой по своему костлявому бедру, – на такую убогую "наживку" клюнет?
– Хочешь сказать, что на крупную рыбу и червяк большой нужен? – догадался Вадим Сергеевич.
– Дошло, наконец! А что малёк какой-нибудь червяка стащит – не переживай! Крупного червя малёк и трогать не станет, соображаешь?
Вадим Сергеевич кивнул головой и, выбрав червяка пожирнее, насадил его на крючок. Мгновение спустя крупный окунь уже бился в его садке, полностью подтвердив правоту старухи. За первым окунем последовал второй, вскоре к ним присоединилась пара крупных плотвин… Старушка, подперев рукой бок, горделиво наблюдала за ним со стороны. Привлеченные его успехами, к Вадиму Сергеевичу понемногу стали подтягиваться зрители. Сосед Толик, стоявший с удочкой в десятке-другом метров ниже по течению, делал вид, что происходящее его совершенно не интересует, но, словно случайно, постепенно тоже смещался все ближе к месту событий.
Вадим Сергеевич, в азарте не замечая, что стал объектом пристального внимания, словно боясь спугнуть удачу, продолжал торопливо забрасывать удочку. Неожиданно, едва крючок с наживкой коснулся воды, раздался громкий всплеск, и резкий рывок едва не сбил его с ног. Откинувшись назад и упершись обеими ногами, Вадим Сергеевич с трудом удерживал ставшее непослушным удилище. Оно же, изогнувшись крутой дугой, то тянуло его в одну сторону, то вдруг тащило в другую, а то и вовсе пыталось вырваться из рук и уплыть к центру реки.
– Лещ! – громким возбужденным шепотом произнес Толик, – Крупный, килограмма на три...
Он уже окончательно бросил свою удочку и с волнением наблюдал за борьбой Вадима Сергеевича с неведомой добычей.
– Не факт! – рассудительно заметил подошедший на шум Володя, – А, может, щука! Откуда здесь, на мелководье, лещу взяться? Или щука, или судак…
Володя, чей дом находился на соседнем участке, в отличие от Толика, бывавшего в деревне лишь наездами к теще, жил здесь постоянно и на глупости, вроде рыбалки, времени не тратил. Вот и сейчас он с двумя взрослыми сыновьями Санькой и Юркой занимался тем, что пилил вытащенные загодя и уже просохшие на берегу топляки. Топляков этих на дне реки, больше сотни лет служившей для сплава леса, покоилось множество, и к концу лета, когда вода заметно спадала, местные жители на лодках отправлялись за бесплатными дровами. Они цепляли мощные бревна баграми и тянули их к берегу. Там, после того, как бревна какое-то время подсыхали на солнце и ветре, их распиливали, кололи на крупные чурки и здесь же на берегу укладывали в поленницы, оставляя до самой зимы. От этих многочисленных, разбросанных по всему берегу поленниц, вдоль реки тянулся кисловатый фенольный запах.
– Ты только не рви, не рви! Дай ей походить! – возбужденно советовал Толик.
– Да, отстань ты, советчик, сам знаю! – досадливо отмахнулся Вадим Сергеевич, пытаясь удержать удилище и, в то же время, стараясь не слишком тянуть его на себя, понимая, что и маленький крючок, и тоненькая леска вряд ли смогут долго сопротивляться энергичным рывкам крупной рыбины. Наконец, почувствовав, что напор ее начал ослабевать, он понемногу принялся подтягивать добычу к берегу. Когда до берега оставалось пару метров, под водой мелькнуло длинное серебристое тело с крупной вытянутой плоской головой.
– Щука, я же говорил! – удовлетворенно заметил Володя. – Можешь уже вытаскивать – набегалась, поди!
Вадим Сергеевич рывком выдернул щуку на берег, и здесь, став сразу заметно тяжелее и, видимо, почувствовав скорую развязку, рыба неожиданно изогнулась всем телом, затем, словно живая пружина, распрямилась и оборвала тоненькую леску. Продолжая изгибаться, она билась всего в метре от кромки воды, постепенно сползая все ближе к ней.
Напуганный опасностью потерять столь желанную добычу, и в растерянности не найдя лучшего решения, Вадим Сергеевич принялся энергично пинать щуку резиновыми сапогами, в надежде оглушить ее, а заодно и отбросить подальше от воды. Зрелище это вызвало у собравшихся вполне ожидаемую реакцию: Толик принялся хохотать, приседая и хлопая себя ладонями по бедрам, а рыбачка Соня тоненько визгливо хихикала, останавливаясь лишь на мгновение, чтобы набрать воздуха, отчего смех ее больше напоминал икоту – Хи-хи!...и-ик... Хи-хи!…
Лишь Володя с сыновьями, пряча улыбки, "деловито" продолжали советовать:
– Под дых бей, под дых!...
– Дядя Вадим, врежьте ей справа!...
Наконец, оглушенная рыба замерла, и Вадим Сергеевич, переводя дыхание, присел возле нее на корточки.
– Ну, и чего вы ржали? – возмущенно поинтересовался он у подошедших поглядеть на добычу "болельщиков", – Что ж я, по-вашему, должен был делать?!
– А вот что! – язвительно ответила Соня и резким движением засунула всю свою узенькую пятерню щуке под жабры.
Следующим движением она подняла рыбу над землей, словно демонстрируя ее беспомощность:
– Так-то, рыбачок!...
3.
Услышав доносившиеся с другого конца улицы крики и ругань, Вадим Сергеевич подошел к забору и, перегнувшись через невысоко натянутую сетку-рабицу, попытался разглядеть их источник. Через дорогу от него, у калитки тещиного дома возился со своим "Уралом" сосед Толик.
– Привет, сосед! – окликнул его Вадим Сергеевич. – Что там за шум?
– Здорово, Сергеич! – не отрываясь от своего занятия, отозвался Толик, – Не обращай внимания! Мишка-Гоблин Куху трахнул – вот она и возмущается!
– Постой, в каком смысле?... – удивился Вадим Сергеевич.
– В прямом! – ухмыльнулся сосед. – В том самом!
– Так ведь она, вроде как, теща ему… Или я что-то путаю?
– Ну, да, типа тещи! Потому и возмущается!
Мишка-Гоблин, парень лет тридцати с небольшим, обладал весьма недалеким умом, что подтверждалось соответствующей справкой, и в какой-то мере, если не оправдывало, то объясняло его поведение. А необычное свое прозвище он получил за весьма характерную внешность. Был Мишка выше среднего роста, с покатыми мощными плечами, в которые намертво вросла удлиненная корявая голова с большими, плотно прижатыми к черепу ушами. Шея, казалось, отсутствовала совсем. При ходьбе он сильно сутулился, отчего длинные мускулистые руки с крупными грубыми ладонями опускались ниже колен. Сходство с известным персонажем было очевидным и, как отмечали все, кто сталкивался с Мишкой ближе, - не только внешним.
Характер у Мишки был злобный и агрессивный. Проходя по улице, он пристально вглядывался в лица встречных, словно выискивая повод для ссоры или скандала, и жители деревни старались обходить его стороной. К счастью, появлялся он на улице редко, и, как правило, в компании своей сожительницы, 17-летней слабоумной Вальки и ее матери – Тоньки Кухарчук, в просторечье именовавшейся Кухой. Жило "семейство" на Мишкину пенсию, которую он получал как инвалид детства. Впрочем, все их жизненные заботы сводились к ежедневному утреннему посещению двух основных точек – дома старосты, где они приобретали свой "эликсир жизни", и продуктовой лавки – за нехитрой закуской. Полностью "затарившись", они возвращались в покосившийся небольшой домик Кухи, с полуразвалившимся крыльцом, откуда уже не выходили до следующего утра.
– Да чего ты, Сергеич, удивляешься! Они ведь как нажрутся, так вообще соображать перестают! И так-то мозгов не хватает, а уж после самогонки… – пояснил Толик. – Лучше скажи, ты на реке "резинку" с мотором видел? Крутая такая "резинка", с "хондовским" движком!
– Может, и видел, только я на них не особо внимание обращаю, – отвлекаясь от уличного скандала и оборачиваясь к Толику, ответил Вадим Сергеевич, – А что в ней особенного?
– Да мужики знакомые сказали, что тут какие-то дайверы из Питера на сомов охотятся. В гидрокостюмах, с подводными ружьями!
– Подумаешь! – равнодушно заметил Вадим Сергеевич, – Я таких "охотников" по разным морям много насмотрелся.
– Ну, так это в море! – возразил Толик. – Там и вода чистая, да и красиво, наверное… А здесь-то чего интересного?
– А почему именно на сомов? Есть же и другая рыба, получше сомов! Нам, вон, когда в Иран ходили, местные сомов этих даром отдавали! Вытащат на причал такого сома, килограммов на тридцать, и орут снизу: "Иван, бери рыбу! Хорошая рыба, только грязная – всякую грязь кушает! Свинья, а не рыба! А мы свинью не едим!" А тут – и судак, и жерех… Да и щука, если не очень крупная – пальчики оближешь!
– Не знаю… Может, ресторан какой заказал, или еще кто… Только они судаков, если подстрелят, нашим рыбакам даром отдают! Но крупного сома поймать – это да!...
Толик мечтательно закрыл глаза. Потом встрепенулся, словно вспомнил что-то, и неожиданно спросил:
– А ты, Сергеич, сома ловил здесь?
– Нет! – признался Вадим Сергеевич. – Как-то не попадался ни разу…
– Конечно, ты же с берега кидаешь, а сом – он по ямам прячется! Тут надо с лодки, там, где яма есть. Можно, конечно, и с берега достать, только наш берег пологий. На той стороне поглубже будет, там основное русло идет. Но, опять же, лодка нужна – не вплавь же на тот берег переправляться!
После этого разговора мысль о лодке прочно засела в голове Вадима Сергеевича. Двухместный надувной "Нырок", купленный в далекие советские времена, для серьезной рыбалки, по его мнению, совершенно не подходил. Состарившаяся и пересохшая за много лет резина вряд ли могла оказать сопротивление любому даже небольшому топляку или отмели. Да и мотор на нее крепить было некуда, а грести на веслах, учитывая, пусть не слишком быстрое, но довольно мощное течение, было довольно затруднительно. "Нет, тут что-то посолиднее нужно… Широкое и плоское – типа дебаркадера!" Неожиданно пришедшее в голову сравнение с "дебаркадером" развеселило его, и он, вспомнив, что видел похожую лодку у Володи, не откладывая в долгий ящик, отправился к нему, негромко напевая под нос: "Широкая и плоская, как рыба камбала!"
Лодок у Володи было две – тот самый "дебаркадер", о котором подумал Вадим Сергеевич, и обычная алюминиевая "казанка" со старенькой тридцатисильной "Москвой". Деревянной лодкой он не пользовался уже давно, и она теперь лежала у забора, полурассохшаяся, с местами сохранившейся, облезлой смолой на обращенном к солнцу днище.
Володя, как оказалось, и сам давно хотел от нее избавиться, и был готов отдать ее хоть задаром, но Вадим Сергеевич, не привыкший быть кому-то чем-то обязанным, сунул ему в карман куртки сложенную пополам "пятисотку". Юрка с Санькой помогли перетащить лодку на берег напротив дачи Вадима Сергеевича и он, потратив еще несколько дней на небольшой ремонт и просмолку, вскоре спустил ее на воду. С покупкой мотора решил немного повременить, чтобы подкопить деньжат и взять мотор получше. Но и на веслах уже можно было переправляться к противоположному берегу, где, по словам Толика, имелось множество глубоких ям и должны были обитать сомы. Оставалось только изучить технику их ловли. Однако его постоянная "советчица" Соня, к которой он обратился за помощью, лишь энергично замахала руками:
– Ты что, морячок, совсем "того"?! Да я их боюсь, этих сомов! Мне ж его и не вытащить никогда! Скорее, он сам меня утащит! Ты лучше у мужиков поспрошай – вон, хоть у Толика! Он, кажись, в по за том годе поймал сома килограммов на пятнадцать! И как раз напротив твоего дома.
– А в чем проблема? – удивился Толик. – Берешь леску потолще – "единичку" или вообще "двойку" – привязываешь к ней хороший "тройник", сажаешь на него лягушку – и всё! Только лягушку цепляй за хребтину – так она дольше живёт. Она под водой будет дрыгаться, сом ее и заметит! Да, вот еще: леску в руках не держи – хороший сом выдернет "на раз"! Перекинь через какой-нибудь упор – да хоть через уключину! А как дернет, тут уж держи! Я, когда своего поймал, полчаса упирался, пока не вымотал его!..
На следующее утро Вадим Сергеевич сложил снасти в лодку, поставил туда же литровую банку с несколькими пойманными накануне лягушками и, оттолкнув лодку от берега, отправился к противоположному берегу реки.
– Никак, на сома собрался, сосед? – окликнул его уже давно вышедший на промысел Толик.
– Ну, сом, или что другое – видно будет! – неохотно отозвался Вадим Сергеевич.
Во всем, что касалось рыбалки или охоты, он был чрезвычайно суеверен, и старательно избегал каких-либо прогнозов относительно предполагаемой добычи.
Пока лодка пересекала реку, совсем рядом, в нескольких метрах от нее, то с одного, то с другого борта раздавался громкий всплеск, а иногда над поверхностью взлетало изогнувшееся дугой серебристое тело крупной рыбы. Вадим Сергеевич уже знал, что так "бьет" жерех, но старался не обращать на это внимания и продолжал настойчиво грести к противоположному берегу. Добравшись до места, он внимательно осмотрел дно – благо, с утра ряби на воде не было, а сама вода была чиста и прозрачна. "Не соврал!" – одобрительно подумал он о Толике, говорившем о многочисленных ямах, имевшихся у этого берега. Ям действительно было немало, хотя назвать их глубокими можно было, конечно, с большой натяжкой. К концу лета река мелела настолько, что и углубление чуть больше метра считалось "большой ямой".
Вадим Сергеевич размотал леску и, не насаживая наживку, опустил ее в одну из таких ям – оказалось больше трех метров. Он вытащил тройник из воды и насадил на него лягушку. Затем накинул свободный конец лески петлей на уключину и опустил наживку на дно, приготовившись к долгому, как описывал Толик, ожиданию. Однако, к его удивлению, ждать почти не пришлось. Резкий рывок буквально выдернул уключину из борта – Вадим Сергеевич едва успел зажать свободный конец лески в руках. С трудом удерживая ее, он с возбуждением и азартом ощущал, как на другом конце бьется рыба. Немного поводив, Вадим Сергеевич стал постепенно подтягивать ее к борту. Чем выше он ее поднимал, тем энергичнее было сопротивление. Наконец сквозь коричневатую прозрачную поверхность уже можно было раглядеть добычу. "Судак! А вроде для него уже не сезон..." – с удивлением подумал Вадим Сергеевич.
Выждав еще мгновение, он уперся обеими ногами в борт и резким рывком поднял добычу над водой. Судак тут же обмяк и повис на "тройнике", позволяя почти без сопротивления втащить себя в лодку. Вадим Сергеевич прикинул на руке вес добычи – "С килограмм, не меньше! Считай, уже не зря сплавал!" – и бросил под широкую фанерку у носа лодки. Затем снял с лески запутавшуюся в ней уключину и вернул ее на законное место в борту: "Дурацкий совет – цеплять леску за уключину! Лучше на руку намотать – так, уж, точно не вырвет!"
Он насадил на тройник новую лягушку, опустил наживку в воду и, дождавшись, когда она достигнет дна, несколько раз обмотал свободный конец вокруг запястья. Оставалось дождаться нового рывка…
4.
Вадим Сергеевич продолжал крепко сжимать леску рукой, но желанного рывка все не было. Чувствуя, как от напряженного ожидания стали затекать колени, он присел боком на борт и опустил руку, на запястье которой была намотана леска, в воду. Второй конец лески для надежности прижал свободной рукой к борту. Теперь стало не только удобнее держать леску, но и можно было попытаться разглядеть что-либо в глубине, на дне ямы. Однако ничего заслуживающего внимания он там не обнаружил. Лишь у самого дна темнел толстый короткий ствол топляка, вокруг которого резвились несколько маленьких плотвичек, да чуть в стороне от лодки, ближе к середине реки снова громко ударил по воде жерех…
Рывок, как и в первый раз, застал Вадима Сергеевича врасплох. Но если тогда он твердо сидел в центре лодки, то теперь мощная сила легко сдернула его с борта и увлекла за собой на дно. Падая, Вадим Сергеевич громко выругался и, успев зацепиться широким грубым носком резинового сапога за борт лодки, оказался с головой в воде, растянутым между бортом, за который цеплялся его сапог, и топляком на дне ямы, к которому тянула скрывавшаяся под ним рыба…
Услышав долетевшее с реки короткое ругательство, Толик поднял голову и посмотрел на противоположный берег, но успел лишь краем глаза заметить взлетевшие у лодки Вадима Сергеевича брызги.
– Блин... – растерянно прошептал он, и громко, во весь голос повторил, – Бли-и-н!!!
Не зная, что предпринять, он еще несколько мгновений метался по берегу, затем рванул к возившемуся с дровами Володе.
– Лодку, лодку давай! – задыхаясь, кричал он на бегу, – Там соседа, кажись, сом с лодки сдернул!
Володя сразу сообразил, что случилось что-то неладное, и, ни о чем не спрашивая, бросился по откосу вниз к реке, где наполовину вытащенная на берег лежала его "казанка"…
Из последних сил задержав дыхание, Вадим Сергеевич попытался подтянуть зажатую леской руку ближе к груди, чтобы скинуть с нее петлю, но неожиданно почувствовал, как по груди стало растекаться тепло. Вначале несильно, едва заметно, но вскоре тепло перешло в жар, и вдруг резко, словно кипятком ожгло всю грудь…
Солнце уже окончательно поднялось над горизонтом и начало свой ежедневный путь, когда Анна Ивановна выбралась из-под теплого верблюжьего одеяла, сладко потянулась всем телом, чувствуя уже ставшую привычной в деревне легкость и бодрость, и вышла на террасу. Окинув беглым взглядом сад и блестевшую между кронами деревьев реку, легко сбежала по лесенке вниз, в свои цветочные "владения". Несмотря на близкую осень, многочисленные клумбы и альпийские горки густо укрывало пышное разноцветье. Анна Ивановна наклонилась, чтобы выдернуть несколько проросших между цветов травинок, однако неясный шум, доносившийся с берега реки, заставил ее поднять голову. Почувствовав легкий укол тревоги, она вначале торопливым шагом, а затем бегом бросилась к реке и, увидев мчавшуюся поперек реки "казанку", внезапно все поняла. И тогда она закричала – протяжно и горько…
Вадим Сергеевич лежал на пологом песчаном берегу, и бледно-голубые, с возрастом ставшие почти бесцветными глаза с едва заметной счастливой улыбкой смотрели прямо вверх – в такое же бледно-голубое, почти бесцветное осеннее небо. Тонкие сухие губы также были тронуты легкой улыбкой, отчего в их уголках на гладко выбритых щеках появились несколько лучиков-морщинок. "Вадим! Вади-и-м!" - доносился чей-то далекий крик, но он, словно не слыша этого призывного голоса, продолжал спокойно смотреть в голубое небо и проплывавшие по нему редкие белесые облака…
5.
В районной больнице, врач, производивший вскрытие, выдавая Анне Ивановне медицинское заключение, сказал:
– Инфаркт, самый обычный инфаркт! Воды в легких нет ни грамма!
И с досадой и раздражением добавил:
– У него ведь уже были проблемы с сердцем, верно? Вот и нужно было гулять себе тихонько по лесу, грибы собирать! Так нет, мы будем соревнования по гребле устраивать, да сомов пудовых таскать! Кстати, крупный сом-то был?
– Не знаю, не спрашивала… – растерянно ответила Анна Ивановна.
– Да, впрочем, какая разница, – махнул рукой врач, – крупный, некрупный… В любом случае это сильнейший стресс, удар по сердцу! Сразу такой выброс адреналина! Да, что я вам объясняю! Вы ведь, кажется, биолог по профессии?
Анна Ивановна утвердительно кивнула головой.
– Значит, сами должны понимать!
Анна Ивановна снова утвердительно кивнула головой и медленно вышла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
===========
Похоронили его на местном кладбище, в километре от деревни, на пологом, поросшем старыми высокими соснами песчаном взгорке. После похорон Анна Ивановна долго задерживаться в деревне не стала и, наспех собрав вещи и попросив соседку, жившую напротив, присматривать за дачей, вернулась в город. Поначалу она решила продать дачу и даже дала объявление в газету, но затем передумала, и, как только сошел снег, а деревья покрылись первым зеленым пушком, ранним утром сложила в большую сумку необходимые вещи и отправилась на автовокзал. К вечеру Анна Ивановна уже шла знакомой улицей к своей выкрашенной голубой краской даче.
Подойдя к калитке, услышала, как кто-то за спиной ее окликнул.
– Никак, вернулась?
Обернувшись, она увидела стоявшую у дома напротив соседку Дарью Алексеевну, и приветливо махнула ей рукой.
– Да, вот решила приехать! На кладбище нужно сходить, могилку прибрать…
– А, и то верно! – поддержала ее Дарья Алексеевна. – Чего там, в городе-то сидеть одной? А тут и своего навестишь, да и в саду всегда дело найдется – скучать некогда! Ты, как плиту затопишь, заходи ко мне, чайку попьем, поболтаем! Дом нетопленый, за зиму, небось, весь выстудился… А пока мы с тобой чаи гонять будем, он и нагреется!
Затопив обе плиты, Анна Ивановна накинула на плечи длинный пуховик и, прикрыв дверь на щеколду, пошла к соседке. В избе Дарьи Алексеевны было жарко натоплено и вкусно пахло свежеиспеченными пирогами.
– А я как раз с утра пирог испекла с гоноболью – как чувствовала!
Старушка, соскучившаяся за зиму по живому общению, не умолкала ни на минуту, спеша поделиться всеми деревенскими новостями.
– У нас-то, почитай сразу, как ты уехала, столь всего разного произошло, и не пересказать даже! По-перву, Мишка-Гоблин Сашку Носка зарезал! Совсем зарезал, до смерти! Чтой-то ему там привиделось, быдто Носок на его кралю как-то не так глянул. Ну, он пошел домой, взял столовый ножик и прямо в живот ему-то и пырнул! Пока "скорую" вызвали, пока до районной больнички довезли, Носок уже и помер! А Мишку-Гоблина наш участковый вначале в милицию забрал, в кутузку. Только никакого дела заводить не стали. Он ведь со справкой – чего с него взять? Отправили куда-то на лечение в специальную больницу. Но там, говорят, порядки хужей, чем в тюрьме! А "мурки" эти – Куха с дочкой – как Мишку посадили, так сразу и уехали куда-то в другой район. У них там, кажись, родня какая-то... Вот… А "рыбачку" - Софью Дмитриевну - отправили в Дом ветеранов, в район. Иван отправил, староста. Да и то – как бы ей одной теперь жить было? Там же и печь топить нужно, и воду таскать, а ей, как-никак, уже за восемьдесят!
Анна Ивановна, разомлев от тепла и горячего чая, с трудом понимала, о чем ей рассказывает соседка, но, чтобы не обижать ее, старательно вслушивалась и даже изредка кивала головой и поддакивала.
– Вот… А месяц спустя и Коля-Боксер помер. Но этот сам помер, его никто не убивал. Врач сказал от инфаркта – ну, как твой Вадим! Мол, от этих постоянных пьянок сердце-то и не выдержало! А только я думаю, не от пьянок это вовсе, а от тоски! Он ведь, как его дружка схоронили, пить совсем бросил! И из дома, почитай, совсем не выходил. Я его и видела-то всего пару раз – идет такой понурый, как потерянный какой! А когда помер, так его и хватились-то не сразу, на третий день только! Соседка, продавщица из лавки нашей, заметила, что уже давно в доме у него тихо, словно и нет никого! Дверь толкнула – а он там лежит на кровати, руки на животе сложены, словно заранее приготовился помирать!...
Просидев у словоохотливой Дарьи Алексеевны допоздна, Анна Ивановна вернулась к себе домой. Дом уже прогрелся, и она, чтобы прогнать накопившийся за зиму запах сырости и затхлости, открыла окна и дверь в гостевую. Затем, постояв немного в дверях, прошла к широкому окну, открыла ведущую на террасу дверь и вышла наружу. Внизу, совсем рядом, негромко шумела река. Полная луна ярко освещала оба берега, и лишь река, словно стесняясь своей наготы, стыдливо укрылась тонким одеялом ночного тумана.
--- *** ---