Синицын, наконец, всех достал, и мы в очередной раз твёрдо уговорились пойти в выходные на охоту. Правда, я втайне надеялся, что бабье лето, случившееся в этом году вопреки всем здравым смыслам и вещанию синоптиков, всё-таки образумится и сойдёт на нет.
Но – увы. Суббота выдалась по-весеннему тёплой и солнечной, небо было чисто и глубоко что твоя хохломская бирюза, а лёгкий ветерок баюкал обалдевших от солнца галок и пахнул свежестью. Откровенно говоря, я был вовсе не против охоты, даже очень за, просто последнее время выдалось довольно суматошным, и в скудные выходные деньки больше хотелось полежать на диване с книжкой, нежели скакать по полям и болотам с ружьём в руках, преследуя ни в чём не повинную живность. Ну, да ладно. Охота – это ведь не обязательно убийство. Это в первую очередь – прикосновение к, так сказать, матери-природе, отдохновение душой и телом… ну, и так далее.
Короче, успешно себя уговорив, я вместе с Синицыным трясся в утренней электричке и слушал его неизменные разглагольствования. Вместе с нами были ещё двое – серьёзный пацан лет одиннадцати по имени Кирилл и его отец, невзрачный человечек с постоянно виноватым выражением лица и куцыми бакенбардами. При встрече он по рассеянности не представился и так навсегда остался для нас «папой Кирюши».
Итак, ехали мы недолго, часа три с небольшим. Синицын за это время успел подробнейшим образом изложить нам основы и нюансы охоты на лосей, описал все достоинства и недостатки различных моделей охотничьих ружей, а также поведал историю своего разрыва с последней зазнобой. Благодаря Синицыну мы стали специалистами в таких вопросах, как баллистика, коллекционирование холодного оружия, этические нормы современности, поэзия раннего Анатоля Ларса и упадок депривизма на примере поэзии позднего Анатоля Ларса и, в довершение всего, несказанно обогатились эксклюзивным рецептом приготовления блюда «Лосиное шёрль-дю-пассэ по-синицынски». Лекцию об истинных причинах падения космической станции «Мир» на самом интересном месте прервал раскашлявшийся динамик, кое-как через силу просипев нашу остановку. Ободрённые обещанием на обратном пути дослушать «самое интересное», мы сошли на перрон.
– Стоять, не расходиться! – решительно скомандовал Синицын, провожая глазами электричку и делая ей ручкой. – Сейчас подойдёт «вагонетка», на ней – ещё минут десять.
Профессионально выдержав паузу, Синицын счёл нужным объясниться.
– Вагонетка, – он обвёл нас тяжёлым взглядом учителя изящной словесности в школе для умственно отсталых и тяжело вздохнул, – это, господа хантеры, такой железный ящик на колёсах. Используется для транспортировки руды…
Лицо папы Кирюши вытягивалось как доходящая квашня. По всей видимости, он отчаянно пытался связать понятие «охота» с понятием «железный ящик для руды» и никак не мог понять, отчего они не связываются.
Мне стало его слегка жаль.
– Это местный поезд такой, – объяснил я. – «Кукушка»… э-э-э… локомотив плюс одна-две теплушки. Курсирует в пределах полперегона.
– Нам просто на другую ветку надо, – подхватил разулыбавшийся Синицын. – Туда электричка не ходит.
Папа Кирюши несмело улыбнулся в ответ и торопливо кивнул. Сам же Кирюша индифферентно разглядывал уходящую от станции грязную дорогу.
Подошла «вагонетка» – пресловутая «кукушка» с одним-единственным вагоном, причём вагон оказался – открытым! Прямо конка какая-то! Мы с удовольствием полезли внутрь.
– Так вот, – устраиваясь поудобнее, заговорил Синицын. – Станция «Мир», как я уже говорил…
Я перестал слушать и просто глядел по сторонам. «Вагонетка» ползла медленно, отчего бьющий в лицо ветер был вполне терпим. От локомотива густо тащило дымным прогорклым смрадом, но я почти не обращал на это внимания и разглядывал расстилающийся за «окном» нашего экипажа пейзаж.
Возьми англо-русский словарик, переведи на язык Байрона пару абзацев Паустовского, а потом обратно – и ты получишь выхолощенное, бесцветное и скрупулёзное перечисление различных объектов флоры и фауны с доскональным описанием их взаимного расположения. Отчего же этой цитадели романтизма, Туманному Альбиону, родине Льюиса Кэррола, Уильяма Вордсворта и несравненного Китса, сколь он ни пыжься, не понять восхищения, искреннего восхищения самого заурядного русского человека – осенней пашней, или бескрайними полями, с которых уже убрали хлеба, или зыбящимся туманом, похожим на северное сияние? Летящими – нет! не в холодном – холодеющем воздухе – нет! не паутинами – паутинками? А дым костров? А всхрустывающие под ногами лужи? А багряно-охряно-огненный наряд вековых деревьев, в который они обряжаются неторопливо и величаво, и с поистине аристократической небрежностью не замечают столь недолговечной жизни этого наряда? Отчего захоланывает сердце от журавлиного плача и доносящегося из-за скрытого дымкой горизонта гула? Почему замирает дыхание от пары берёзок, глядящих на своё отражение в быстрой реке?
Может быть, от нашей исконной, въевшейся в плоть и кровь тоски? Может быть, не будь её, мы бы тоже шли мимо этой прекрасной осенней печали, думая лишь о том, как бы поменьше запачкаться – и оттого добрый Отче оставил нам дар видеть её, потому что мы и так уже идём мимо слишком многого?
«Вагонетка» замедлила ход, локомотив зашипел пневматикой.
– Приехали! – радостно сообщил Синицын и выпрыгнул наружу. – Давай шустрее, парни, лось ждать не будет!
Я стряхнул наваждение, подхватил рюкзак папы Кирюши, ремни которого тот успел основательно запутать и последовал за Синицыным.
Перед нами стояла убогая деревянная лачужка без окон, на которой было старательно намалёвано «Лосиный дол». Дол, надо же… Столь выспренно-книжное название в такой глухомани вызывало лёгкую оторопь и невольную улыбку.
И, конечно, всё испортил негодяй Синицын.
– Это я написал, – заявил он и любовно погладил шершавую стену лачужки. С букв посыпалась белая труха, и Синицын торопливо убрал руку. – Вообще-то, это «1523-й километр»… но что такое, господа хантеры, какой-то там километр? А так – совсем другое дело!
Кирилл стоял молча и явно думал о чём-то своём. Папа Кирюши кивал каждому слову нашего балабола и зябко перетаптывался. Я распутывал рюкзачную сбрую и глядел, как к нам, уверенно ворочая колёсами жирную чёрную грязь, подъезжает замызганный «УАЗик».
– О! А на этом достойнейшем агрегате нас с ветерком домчат до, собственно, нашей с вами засидки! – сказал Синицын и, поддерживая ружейный чехол, потрусил к джипу. Мы пошли за ним.
– А… скажите, пожалуйста… что такое «заситка»? – почти шёпотом спросил меня папа Кирюши.
– Это место, где мы будем ждать зверя, – ответил я. – Ну… вроде засады.
Из машины вылез высокий смуглый мужчина, одетый в пёстрое пончо и украшенные какими-то побрякушками кирзовые сапоги. Голова его была непокрыта, а длинные, до пояса, волосы уложены в толстую чёрную косу.
– Хау колапила, Жимаган! – заорал Синицын, подскакивая к смуглому. – Хау ду ю ду, чувак?
Названный Жимаганом, широко улыбаясь, крепко пожал протянутую руку.
– Твоими молитвами, бледнолицый брат мой, – сказал он низким звучным голосом. – Как ты?
Мы подошли к джипу.
– Это местный егерь, – вполголоса объяснил я папе Кирюши и пацану. – Чистокровный индеец. Огнестрела не признаёт в принципе, зато копьё кидает – как бог. Кстати, «Жимаган» как раз и означает – копьё.
Синицын представил нас. Я не удержался и фыркнул в сторону, когда очередь дошла до папы Кирюши – Синицын, не зная, как его отрекомендовать, что-то неразборчиво пробурчал себе под нос. Жимаган, будто не заметив, торжественно пожал каждому руку и коснулся своего лба ладонью.
– Твои друзья – мои друзья, – сказал он Синицыну. – Однако, время идёт. Прошу.
Мы втроём залезли в «УАЗик» и вместе со своим багажом едва-едва разместились на заднем сиденье. Синицын уселся рядом с Жимаганом и тут же затеял с ним оживлённую беседу, если так можно назвать пересыпанный непонятными – наверняка, индейскими – словами монолог. Егерь отзывался редкими скупыми фразами – да, лось есть, да, едем на старое место, да, там уже всё приготовлено. Лишь один раз Жимаган, улучив момент, когда Синицын переводил дух, произнёс нечто, не относящееся к охоте.
– Поздравь нас, – сказал он. – У нас родился сын. Уже третий.
– Поздравляю, – отозвался Синицын. – Здоров? Всё нормально… прошло?
– Здоров, слава Солнцу, – кивнул индеец, крутя руль. – Здоров. Мы так счастливы.
Какое-то время мы ехали молча.
– Поздравляю, Жимаган, – зачем-то повторил Синицын.
Приехав на место, мы выкарабкались и, размяв ноги, потянулись за шагающими впереди егерем и Синицыным. Потеряться было достаточно сложно – статная фигура индейца и его цветастое одеяние были хорошо заметны даже когда мы вошли в довольно густой перелесок – но я старался не упускать из вида наших неопытных спутников. Лес есть лес, тут может случиться всякое.
Мы вышли на обширную поляну, посредине которой находилось довольно большое круглое озерцо, к которому тут же, не разбирая дороги, бросился упыхавшийся, изнемогающий от жажды папа Кирюши. Синицын еле успел схватить простофилю на ворот штормовки – озерцо было солончаком, и незадачливого путешественника, вкусившего его белёсых вод, вскорости ожидал бы, по меньшей мере, извиняюсь, понос. Что интересно – на животных сей солонец действие оказывал исключительно благоприятное, отчего два (а в засушливый год, бывало, и три) раза в год на его берегах собирались нереститься десятки наших красавцев-лосей.
Возле озерца, прямо на траве была расстелена большая рогожа, изукрашенная вытертым орнаментом. На рогоже громоздилась внушительная груда каких-то узелков и узелочков. Возле рогожи топтался худой субъект в строгом деловом костюме. При виде нас он натянул на своё рыбье лицо вежливую улыбку юриста, шагнул навстречу и учтиво поклонился.
– Хм, – сказал Синицын, и не думая подавать тому руку. Потом перевёл взгляд на груду припасов и присовокупил, – ого! У нас же всё с собой, Жимаган, стоило ли, право…
– Много – не мало, – изрёк егерь русскую мудрость, поворачиваясь к остальным. – Располагайтесь. Если что нужно – не стесняйтесь, говорите.
Синицын, сидя на корточках, уже развязал один из узелков и, качая головой, разглядывал внушительного размера копчёный окорок.
– Да что тут ещё надо-то, – пробормотал он. – Разве что серебряных вилочек…
Жимаган рассмеялся.
– Ну, как знаете. Моя помощь требуется?
– Нет, Жимаган, – Синицын встал на ноги и подошёл к индейцу. – Мы справимся. Заезжай за нами… э-э-э… часа в три-четыре. «Вагонетка» ходит так же?
Егерь кивнул, потом снова коснулся лба и полез в джип. Выплюнув клуб совершенно неуместного здесь дыма, «УАЗ» резво запрыгал на кочках и скоро скрылся из виду. Мы принялись разбирать снаряжение.
– Слышь, пиджачник, – негромко бросил Синицын, вытаскивая свой видавший вид «Чизл». Жмущийся поодаль «юрист» вздрогнул. – Бегаешь быстро?
«Юрист» залился краской и поспешно закивал.
– Это хорошо, – продолжал как бы сам с собой разговаривать Синицын. – Это замечательно. Потому как чую – настреляем мы сегодня сохатеньких просто до фига. Что в остальных узелках? Шнапс-жратва? Можешь хавать, ежели хочешь, я Жимагану не скажу. У нас нынче, господа хантеры, другая еда будет.
Он плотоядно улыбнулся. Из рук проворно потянувшегося к снеди «юриста» брякнулся на землю окорок и, переваливаясь, покатился в озерцо.
Синицын трижды, прислушиваясь, передёрнул затвор. Вытянул из ножен десятидюймовый батас*, опробовал на пальце, сунул обратно. Лицо его стало серьёзным.
– Так, – сказал он. – Как дела, хантеры? Сам вижу. Дай сюда.
Он вырвал из пухлых ручек папы Кирюши двустволку, парой отточенных движений загнал на место косо вставленный магазин, переломил ствол, поглядел нарезку, скривился как от зубной боли, захлопнул и пощёлкал курками.
– Пойдёт, – процедил он. – Теперь ты.
Бердан пацана он вертел в руках несколько дольше. Потом поднял на него удивлённые глаза.
– Ты что, занимался этим раньше?
Кирилл, потупившись, помотал головой. Синицын вернул ружьё и какое-то время задумчиво смотрел на пацана.
– Хм, – подвёл он итог своим размышлениям. – Ладно, господа хантеры, пора за дело. Порядок такой. Он, – Синицын ткнул в меня пальцем, – идёт первым и поднимает лосей на крыло. Я иду за ним и бью дальних. Повторяю – дальних! Вы двое берёте на себя тех, кто поближе. Ты, – короткий кивок в сторону «юриста», – ты, как мы уйдём на перезаряд, бегом – одна нога здесь, другая там – апортируешь намёртвых и добиваешь подранков. Бегом, слышишь!
Жующий «Юрист» поперхнулся, снова что-то выронил, насилу проглотил и быстро-быстро закивал.
Синицын удовлетворённо крякнул и мягким кошачьим шагом двинулся в обход озерца.
Началась охота.
* * *
Без десяти минут четыре припылил на своём «УАЗике» пунктуальный Жимаган. Оглядел сваленные в кучу туши лосей, осклабившись, одобрительно покивал – и вдруг, оглушительно гикнув нечто неразборчивое, стремглав умчался в сторону виднеющегося у леса поля.
– А Жимаган всё тот, – прокомментировал Синицын, прочищая надетой на конец шомпола тряпочкой ствол «Чизла».
Я согласно угумкнул и уложил последнюю деталь своей винтовки. И пускай Синицын хоть весь скепсисом изойдёт – всё равно буду разбирать оружие после охоты. Оружию тоже нужен отдых, и никто в мире меня не переубедит.
– А куда он убежал? – папа Кирюши, само собой, уже зачехлил свою пукалку. Так и убрал, балбесина, грязную и неразобранную… хорошо, что хоть разрядить не забыл. – А зачем он кричал?
Синицын закончил с ружьём и теперь убирал его в кофр.
– Увидишь, – ответил он загадочно и немного грубовато.
Появился егерь. Судя по небыстрой скорости приближения и странноватой согбенной позе, он то ли нёс что-то очень тяжёлое, то ли вообще тащил его волоком по земле. Наконец, он приблизился к нашей стоянке – и с радостным возгласом вывалил из необъятного кожаного мешка – кучу перепачканной землёй картошки! Руки его были черны, а глаза светились, словно два праздничных костра.
– Я ж тебе лопатку подарил, – укоризненно покачал головой Синицын. – А ты всё как дикарь.
– А я и есть дикарь, бледнолицый брат мой! – отдуваясь, Жимаган повалился на рогожу, чудом не придавив папу Кирюши. – Будем делать «Лосиное шёрль-дю-пассэ»!
– Хау! – заорал Синицын, воздевая руки к небу. – Хау! Хау!
Потом мы готовили это самое «дю-пассэ» – мелко нарубленную тушёную лосятину на тонких картофельных ломтиках… хотя нет – сначала мы занялись весьма неприятным делом – свежевали лосей. Жимаган сразу заявил, что забирает все шкуры – мол, из них получается роскошная одежда, а крылья лосей недурно идут заместо оконных стёкол. Синицын, конечно, для вида поворчал, да и я, может, не отказался бы от, скажем, веточки рога – дома эдакую икебану сварганить да на телевизор поставить – но, если уж егерю так всё это нужно – пусть забирает. Тем более у него вон пополнение. Папа Кирюши и пацан тоже вроде бы не возражали.
К самой готовке индеец никого не допустил – даже велел отсесть подальше – и часа полтора в гордом одиночестве шаманил у костра. Мы вдыхали дразнящие ароматы и облизывались. Наконец, Жимаган вознёс хвалу богам, и мы приступили к трапезе. К слову сказать, получилось столько, что половину пришлось выбросить в озеро – даром, что, поев, мы доверху набили свои рюкзаки этим потрясающим кушаньем. «Юрист», еле-еле отдышавшись после охоты, от «дю-пассэ» отказался – он сосредоточенно поглощал содержимое узелков. Жимаган бросал на него нарочито свирепые взгляды – вот, мол, уйдут гости, ужо будет тебе за то, что сожрал мною для них приготовленное, пусть те сами и разрешили – и от каждого такого взгляда «юрист» пугался, начинал дрожать как былинка и ронял очередную вкусную вещь. Синицына это почему-то страшно забавляло, и он хохотал не переставая. Ему вторил тоненький голосишко папы Кирюши. Кирилл, по обыкновению, безмолвствовал и смотрел на огонь. А я… я просто отдыхал.
На обратном пути у нас заглох джип, и, впустую с ним провозившись и поняв, что безнадёжно опаздываем, мы спешно простились с расстроенным Жимаганом и рванули к «Лосиному долу» пёхом. Когда мы, взмыленные как стадо мустангов, достигли цели, «вагонетка» как раз дала длинный гудок. Ну – успели.
В электричке мы все, кроме пацана, уснули и проспали до самой станции. Сердечно друг с другом простившись, мы, хантеры от макушки до пят, разошлись по домам.
Вечером я валялся на диване, смотрел хоккейный полуфинал и уплетал остатки «лосиного шёрль-дю-пассэ».
Завтра было воскресенье.
----------
*Батас (здесь) – охотничий нож с односторонней заточкой для охоты на крупного зверя.