Забытый Витя - VI

Валерий Панин
6.

В шесть часов утра, как и договаривались, оба работника встретились у колодца. Утро было серым и душным. С верховья Тяжёлой медленно, цепляясь фиолетовым брюхом за верхушки гор и закрывая взошедшее солнце, наползала огромная, в полнеба, туча, и в ней почти непрерывно мелькали малиновые всполохи. Воздух был густ и недвижен: ни ветерка, ни птичьих голосов, ни шевеления листьев. Даже стадо коров, направляясь на пастбище, проходило по улице в непривычном молчании. Степан встревожено шмыгал носом:

- Ты смотри, что творит, – он кивнул в сторону тучи. – Может, отложим до завтра? Чую, натворит она бед…

Витя, надевая высокие резиновые сапоги и ватник, мельком глянул на небо и произнёс:

- Пронесёт. Если и будет гроза, то быстротечная, а скорее всего без дождя обойдётся. Да и землю вытаскивать не помешает. Где фонарь шахтёрский?

Надев монтажный пояс, Витя закрепил на одном боку аккумуляторную батарею, пощёлкал тумблером, проверяя, горит ли лампочка, а с другой стороны привязал армейскую штыковую лопату с короткой ручкой. Ещё раз посмотрел на небо и перекинул ноги через край колодца.

- Верёвки-то хватит? – спросил он.
- В аккурат должно хватить, – ответил Степан, защёлкивая карабин на поясе напарника.
- Не забудь, два раза моргну лампочкой – значит, поднимай.
- Да чего уж сложного, запомнил…
- Ну, с Богом.

Витя ухватился двумя руками за альпинистский шнур, намотанный на ворот, а Сопатый взялся за рукоятку, и фигура парня скрылась в чёрном проёме колодезного сруба. Минут через десять, когда верёвка обвисла, он заглянул через край, но ничего не увидел. «Вот пропасть-то! – с лёгким чувством страха подумал он. – Хорошо, что не я внизу…»

Наконец, со дна вверх ударил яркий луч света, а затем два раза коротко моргнул. Вытянув пустой шнур, Степан закрепил на нём большую, литров на двадцать алюминиевую бадью, осторожно опустил вниз и стал ждать. Минут через пятнадцать снизу снова два раза моргнули фонарём. Работая воротом, Сопатый стал высчитывать в уме: «За час три бадьи, а надо не менее сорока вытащить. Итого, выходит, часов до семи вечера провозимся. Не быстро…»

И в этот момент неожиданно в лицо ему ударил шквал ветра такой силы, что сорвал с головы кепку. В воздухе в один момент всё завыло и загудело. По улице пронёсся столб пыли, пластиковых бутылок, пакетов и мусора, а макушки деревьев, подчиняясь напору стихии, согнулись в одну сторону, теряя ветви и листья. То тут, то там во дворах послышался треск и скрежет – поднимало и срывало плохо закреплённые листы шифера. Разом стало темно, и в тот же момент из неповоротливой, иссиня-чёрной тучи вырвалась колючая, изломанная стрела, как фотовспышкой осветила всё вокруг, а спустя мгновение раздался оглушительный треск грома. Степан от неожиданности присел и чуть не выпустил ручку ворота: «Что б тебе, окаянная!» С трудом, отворачивая лицо от ветра и жмурясь при каждой вспышке молнии, он вытянул из колодца тяжёлую бадью с мокрой донной жижей, перехватил её одной рукой и поставил  на край оклада…

…И вот здесь, пожалуй, можно было бы и закончить рассказ о забытом Вите. Потому что в следующее мгновение рядом с колодцем промчался на велосипеде мальчишка и, чуть притормозив, прокричал:

- Дядя Степан! У Вас во дворе баня горит! А у Лопатниковых молния в крышу дома шмальнула – здорово полыхает. Я к пожарным, а то телефонные провода оборвало…

Степан вытаращил глаза, шмыгнул носом, затем матюгнулся и кинулся по направлению к своему дому. И уже не видел, как наполненная до краёв, неустойчиво поставленная бадья наклонилась и ухнула вниз, как бешено завертелся ворот, разматывая шнур, как через некоторое мгновение этот шнур, натянувшись на одно мгновение, зазвенел тетивой и лопнул. С этого момента о Викторе Петровиче Сенечкине забыли. В последний раз. Забыли на целых два дня, пока в селе бушевала стихия. Сразу в нескольких местах вспыхнули пожары, оборвало электрические провода, и водонапорные башни встали – в колонках не было воды, и единственная на всё село пожарная машина моталась раз за разом к реке Тяжёлой. А колодцы почти все стояли пустые. И на дне одного из них с разбитой головой и сломанной ключицей лежал всеми забытый Витя…

Нет, не всеми, конечно! К исходу второго дня встревоженная, с чернющими кругами вокруг глаз, в бывшую колхозную кузню ворвалась Аяруна Эркименовна, где на старом топчане, застеленном звериными шкурами, лежал вдрызг пьяный Демьян. Не сразу ей удалось втолковать одуревшему кузнецу, что с Витей случилась беда. Не сразу он собрался, не сразу удалось спуститься в колодец, и с большими трудностями поднять на поверхность тело парня. Врач сказал, что после удара бадьёй Витя жил не более четырёх часов. «Что вы хотите – перелом второго шейного позвонка! Если бы сразу достали…»

Эпилог

На похоронах было совсем мало народу. Осунувшийся после свалившейся на село беды председатель сельского Совета сказал короткую речь, а десяток старушек староверок пропели по усопшему поминальную молитву. Не было Демьяна – его временно, до выяснения обстоятельств дела, посадили в КПЗ за то, что отправил Стёпку Сопатого на больничную койку. Ко всем несчастьям бедного калымщика, у которого пожар сгубил не только баню, но и стайку с телушками и свиньями, а также курятник и веранду дома, рассвирепевший кузнец свернул ему челюсть и сломал два ребра.

Не было Аяруны Эркименовны. Молодая женщина второй день не могла подняться с постели – неожиданно остро заболело сердце. Время от времени она подносила к лицу толстую тетрадь в клеёнчатой обложке, где сквозь слёзы проступали строчки:

Когда-нибудь,
столетия спустя,
разрушит время
тёмные заклятья,
и я тебе
из павшего листа
сотку вуаль
для свадебного платья...

Среди зимы,
забытого тепла,
когда мы станем
частью снегопада,
я отолью
из льда колокола
для нашего
венчального обряда...

И пусть миры
охватит яркий свет,
и всё сгорит
в потоке звездопада,
но я смогу
из пламенных планет
раскинуть шлейф
для твоего наряда...

Когда-нибудь
всё превратится в прах,
и только мы
в природе сохранимся.
Зажжём свою
звезду на небесах,
и в вечности
опять соединимся...

И женщина снова плакала. В этом плаче непостижимым образом соединились и неизбывное горе, и тихая радость от зародившийся в ней новой жизни…