Случайная встреча с милой девушкой заставила меня взглянуть на происходящие события более проникновенно. Я вдруг понял, что каким бы правильным и оригинальным не был мой метод расследования, результат многодневных поисков может быть нулевым. И дело здесь не в моих умственных возможностях, а только в том, что я забыл первый и наиболее важный закон любой игры. Необходимо знать правила игры, в которую ты играешь. Для человека, не знающего правил, такая всенародно любимая игра, как футбол, превращается в бессмысленный и противоестественный фарс. Маниакальное стремление сильных и здоровых мужчин овладеть маленьким кожаным мячом кажется до того нелепым, что здравомыслящему гражданину от всего этого мельтешения становится грустно и неловко. Но если тому же самому нормальному человеку объяснить смысл и правила игры, если подготовить его к предстоящему зрелищу — наступает великое прозрение: бессмысленный хаос предстает гармоническим действом.
Тихенький хаос, окружавший меня, был прямым следствием того, что я не знал правил уссельской игры. Умный доктор Фрейд говорил: «Если мужчина не знает, что он мужчина, он — не мужчина, но если мужчина знает, что он мужчина — он мужчина». Умный доктор был прав. Люди должны знать, что они люди и по каким правилам они живут. Если они не знают по каким правилам жить — они живут без правил и совершают неправильные поступки.
Не скажу, чтобы мое сознание отличалось особой гибкостью, но шила в мешке не утаишь. Моему мышлению свойственны состояния озарения.
Ходишь-ходишь или лежишь-лежишь, и вдруг — как озарит, и всё становится простым и понятным. План моего расследования был гениальным и в уточнениях не нуждался. Просчет состоял в другом. По моему мнению, злоумышленник не представлял из себя ничего любопытного. И это был правильный вывод, если бы… Если бы это был злоумышленник тамбовской, московской, новгородской или какой угодно другой местности. Такой злоумышленник все равно как дальний родственник получается, потому что играем мы с ним по одним правилам. Уссельский злоумышленник играет по правилам уссельским, о которых мне известно только то, что они есть. Следовательно, первое, что мне предстояло узнать, — какие такие особые уссельские правила напридумывала себе особая уссельская жизнь.
Я почти дошел до своего дома, когда заметил что уже несколько минут следом за мной медленно двигается белая «Нива». В машине сидело несколько человек и все они, не исключая водителя, внимательно меня рассматривали. Народная популярность становилась навязчивой и, судя по лицам моих поклонников, малоприятной.
Заметив мой взгляд, из машины вышел широкоплечий молодой человек лет двадцати пяти-двадцати восьми. На его широком мужественном лице подергивалась неуклюжая улыбка. Нервное подергивание по-видимому означало искреннее проявление дружеских чувств. Но почему-то дружеские чувства молодого человека не вызывали никакого воодушевления.
— Игорь Николаевич Иегудов? — спросил меня улыбчивый незнакомец.
— Да, вы не ошиблись, — ответил я, и с гораздо большим умением изобразил на лице вежливую улыбку.
— Классно, — откомментировал мое сообщение молодой человек, — мы, ну, вас приглашаем, ну, вас ждут, всё по первому классу. Шеф у нас — такой мужик, ну поехали!
— Куда!
— Да, тут рядом, кабак такой клевый, «Патмос» называется, ну полный финиш, не пожалеете, поехали!
Пока я решал вопрос, какая форма отказа будет наиболее приемлема в данном случае — внезапная головная боль или срочное и неотложное дело, — молодой человек ошибочно истолковал деликатные размышления, как неразумное выпендривание. К сожалению, такие ошибки свойственны подрастающему поколению. Молодость — безумный вихрь белков, жиров и углеводов. И вихрь этот красив, мускулист, привлекателен, но чересчур уж бывает простоват. До того иногда чересчур, что так и хочется сказать: «Вы, молодой человек, кретин и белки ваши, жиры и углеводы страдают тем же психологическим недостатком». Хочется-то, конечно, хочется, но стоит ли…
Простоватый молодой человек, с дружеской простоватостью врезал мне по плечу и простоватым голосом заявил:
— Правильно, мужик, не пожалеешь!
— О чем не пожалею?
Молодецкая рука, лежащая на моем плече, уже подвела меня к машине и заданный вопрос имел скорее художественно-эстетическое значение.
— Ну, «Патмос» — это, вообще, это — клево, — более подробно объяснил мне представитель подросшего поколения и с удивительной легкостью запихнул в машину. И все-таки немалая часть моего достоинства была сохранена. Прежде чем дверь автомобиля захлопнулась, я уверенно сказал:
— Клево — это кайф!
Молодые люди, сидящие в автомобиле, ободряюще хмыкнули.
— Так ведь клюнуло, клюнуло! — неожиданно подумал я. — Получилось! Дернулся злоумышленник уссельский, дал о себе знать окаянный. Не выдержал! Не выдержал томительной неизвестности, и на тебе — объявился. Рожи какие у этих молодчиков бандитские. Таких не перепутаешь с банковскими служащими. Хорошенькие вы мои бандюганчики… И везут они меня, скорее всего, не на съемки мексиканского сериала, и не на вечер классической музыки. Нет, юные граждане везут меня прямо в пасть. Точнее, в пасть — зловонную, преступную и злоумышленную. И от всех этих умных мыслей я почувствовал, как скоренько и весело забилось мое геройское сердце. Теперь у меня не было сомнений. Роковая встреча должна была состояться через несколько минут. Кое-кто мне ответит на кое-какие вопросы, и этот кое-кто никуда от меня не денется.
— Если кто-то, кое-где честно жить не хочет, — тихонечко пропел я.
— Чего-чего? — спросил меня один из попутчиков.
— Всё о’кэй, — бодро ответил я.
Клевый ресторан «Патмос» представлял из себя двухэтажное каменное здание, расположенное в тихом и, как мне показалось, в заброшенном парке. Лучшего места для роковой встречи и не пожелаешь. Старый парк, разбойничий притон — замаскированный под ресторан, затаившийся злоумышленник и кровавый финал. Действительно получается красиво и трогательно и особенно трогательным может оказаться финал. Поверженный злоумышленник в бессильной ярости скрежещет поверженными зубами, а правосудие в моем лице торжествует. Во всех смыслах поучительное и патриотически-воспитательное зрелище.
Машина остановилась у самого входа в ресторан и правосудие в моем лице неожиданно проявило досадную, но легко объяснимую слабость.
На небе сверкали первые звездочки, пахло осенними листьями, и мне захотелось бросить все к чертям собачьим и бежать отсюда в каком-угодно направлении. Трогательный финал мог быть поучителен и в ином смысле. «Не было у звонаря кручины, пошел звонарь к чёрту на именины», а потом искали звонаря ровно тридцать лет и три года. Искали-искали да так и не нашли, говорят чёрт из него сапоги себе пошил. Знатные получились сапоги со звоном. Спрашивается, какая меня бесстрашная блоха укусила? Живцом притворился — поймай меня, дяденька-злоумышленник, не пожалеешь. А дяденька ручкой махнул, глазиком подмигнул, и живец сам к нему на сковородку приплыл. В поединочке живцу захотелось поучаствовать. А что? Дяденька добрый, он и поединочек организует. Как раз такой, о котором и мечталось. Трогательно-кровавый финал гарантирован.
Прежде чем войти в гостеприимно распахнутую дверь ресторана мне захотелось сказать что-нибудь искренно душевное. Какие-нибудь такие слова, которые на всю жизнь запомнились бы этим простоватым парням.
— Пацаны, — обратился я к ним, — хотите стихи прочту.
Пацаны вздрогнули и нахмурились.
Сердечным и проникновенным голосом я провозгласил:
На столе стоит ботинок,
А в ботинке апельсин.
Это странно, очень странно
Но такая наша жизнь!
Талантливые поэтические произведения подчас оказывают странное воздействие на слушающих. Рассудок пытается объяснить такие воздействия звуковыми ритмическими колебаниями, или завораживающими воздушными дрожанием, или каким-нибудь другим литературно-художественным изыском. Но так ли важно, какие изыски подымают из глубин нашего сознания хрупкое ощущение чуда. Молодые люди в полной мере испытали это удивительное чувство.
— Ну, ты, мужик, даешь! — выдохнул один из них.
— Это круто, — согласился его товарищ.
Я был доволен. Хорошее дело прижигать сердца людей глаголом. А сказано как! Какая искренность и задушевность, а сковородка, ну что ж, посмотрим, что эта за сковородка? Бывает, что и дом родной огненной печью кажется.
Ресторан был достаточно уютный. На столиках стояли лампы под розовыми абажурами, у окон дремали дремучие тропические растения, а в центре зала девушка в спортивном трико исполняла медленные акробатические упражнения.
Мы поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и оказались в длинном, пустом коридоре. На лицах молодых людей появилось выражение египетского беспристрастия. «Египет — страна контрастов», — подумал я. «И мумий», — подсказал чей-то отвратительный шепоток.
В детстве я больше всего боялся зубных врачей. Не было от них ни пощады, ни спасения, но они никогда не забывали напоминать мне: «Ничего не бойся. Все будет хорошо». Жаль, что поблизости не было ни одного зубного врача. «Ну, и ничего — обойдемся», — подумал я и пожелал себе удачи от лица всех медицинских служащих, работающих в стоматологических поликлиниках.
Помещение, куда я попал, можно было назвать обителью богатого филантропа, проводящего большую часть жизни в морских путешествиях и дорожных странствиях. Картины, туристические безделушки, коллекции морских диковинок и прочая блестящая мишура, заполнявшая комнату, произвела на меня двойственное впечатление. С одной стороны, заморские прелести несомненно вызывали интерес, а с другой — хотелось спросить у любознательного хозяина: «А в чем собственно говоря дело, уважаемый?» Вопрос был тем более кстати, что «уважаемый» сидел за письменным столом и с веселеньким любопытством посматривал в мою сторону.
Это был молодой человек лет двадцати восьми-тридцати, похожий на смекалистого инспектора пожарной охраны, решающего чрезвычайно важный вопрос: «А что будет, если… если поджечь банк, если украсть миллион, если проскакать на одной ножке от Москвы до Нью-Йорка или совершить какие-либо другие непредсказуемые «если»». У молодых людей, задающих себе подобные вопросы, жизненная линия выделывает иногда такие выкрутасы, что овчинка неказистая небом алмазным становится.
— Нравиться? — обратился он ко мне.
«Если это злоумышленник, — подумал я, — песенок мне больше не петь».
— Давайте познакомимся, — предложил молодой человек.
Он встал из-за стола, подошел ко мне и подал руку:
— Геннадий Иванович Попов, можно просто — Геннадий.
— Игорь Николаевич Иегудов.
Рукопожатие молодого человека запоминалось надолго.
— Игорь Николаевич, мне кажется будет гораздо удобнее, если я объясню вам, какое место занимаю в уссельской жизни. Проще говоря, чем занимаюсь в меру сил. Прошу вас, присаживайтесь. Мягкое кресло, хорошая бутылочка вина — что еще надо простому человеку? — не очень остроумно пошутил Геннадий.
— Правды, — уверенно сказал я и сел в кресло. Оно было действительным мягким, а бутылка французского шампанского, стоящая на столике, выглядела достаточно привлекательно.
— Правда — это хорошо, но, но… — Геннадий усмехнулся. — Правда, — повторил он. — Правда? Взгляните, на столе стоит старинный глобус. Примерно ему около сорока-пятидесяти лет. На нем изображены все моря, все континенты, все океаны, но города, в котором мы с вами сейчас находимся, на нем нет. Так в чем же правда? В том, что есть, или в том, чего нет, но оно есть?
— Правда в том, — решительно сказал я, — что Земля вертится и будет вертеться, несмотря на то, что люди этого не замечали и не замечают сейчас. Рано или поздно ученые найдут место на глобусе и для вашего потерянного города.
— Вы материалист, Игорь Николаевич.
— Нет, я реалист и, поверьте мне, в этом большая разница. Был бы я материалист — только бы меня здесь и видели.
Геннадий с интересом посмотрел на меня.
— Знаете, а в вас есть что то уссельское! — сказал он.
«Что-то похожее мне уже сегодня говорили, — подумал я, — но к этому еще можно так же добавить, что есть во мне что-то и французское, американское, японское и что-то такое, от чего мурашки по коже бегают. Иногда быстро бегают, иногда медленно, а иногда останавливаются и шуршат — Шур, шур, шур, шур. В Уссельске, наверное, хорошо знакомы с таким шуршанием, может потому и слышатся им во мне родные пошуркивания.
— Да, есть, наверное, во мне что-то уссельское, шуршит у меня не в том месте, — ответил я.
— В том месте шуршит только шампанское, — сказал Геннадий.
Он был прав. Шампанское всегда шуршит там, где ему и полагается шуршать. Французское шампанское отличается от прочих игристых вин наиболее правильным и оживленным шуршанием. Убедившись в том, что французские виноделы хранят и приумножают свое искусство, я напомнил Геннадию о том, что он обещал рассказать о себе.
— Честно говоря, и рассказывать особенно нечего, но раз обещал — значит расскажу, — согласился Геннадий.
— Мое детство и юность прошли в Уссельске. После окончания школы поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Вообще-то это сейчас выглядит забавно, но тогда… Ну, вот первый курс, новые впечатления, новая жизнь, словом, все как и полагается. А потом я понял — нет Гена, ничего у тебя не получится, это не твоя жизнь, точнее говоря, половинка твоей жизни, а второй половинки как бы и не существует ни для кого. Однажды я попытался рассказать своей девушке об Уссельске… Хорошо, что только ей. Если тебя считают фантазером и выдумщиком, это еще воспринимается достаточно безболезненно. А что еще она могла предположить? Из Уссельска уезжает много молодежи и большая их часть конечно приспосабливается к нормальной жизни. Кто лучше приспосабливается, кто хуже, кому как повезет. Всем им приходится подстраиваться подо что-то, скрывать свое прошлое, таиться и это, в их понимании, называется нормальная жизнь. Нет уж, извините, такую жизнь и существованием назвать тяжело. Так, лизоблюдство какое-то. И когда я это понял — мне стало легче. Правда или ломает, или делает сильней. После окончания второго курса я приехал в Уссельск и организовал группу молодых людей, скажем так, принимающих жизнь такой, какая она есть.
Немногие на моем месте, услышав такое оригинальное сообщение, сумели бы сохранить хладнокровие и духовное мужество. Но я, естественно, сохранил эти благородные чувства и поэтому спокойно спросил:
— Проще говоря, вы организовали еще одну криминальную группировку?
— Да, организовал, — как-то по-приятельски просто ответил Геннадий.
— Ну, и как успехи?
— Замечательно, — успокоил меня Геннадий, — бизнес процветает и гамлетовские вопросы больше не мучают. Я живу не просто, а так — как я хочу жить, что, согласитесь, уже само по себе событие значительное. Главное, я живу полной жизнью. Нет, честное слово, все это было бы смешно, но на самом деле так получается. Криминальная деятельность самым органическим образом совмещает два абсолютно несовместимых мира. Пусть, пока что — несовместимых, — усмехнулся он.
— Это грустно. Выходит, что вы глава местной мафии?
— Родной отец, если можно так выразиться, всеми уважаемый и любимый.
— Да, Уссельск — великолепное место для хранения наркотиков, оружия и тому подобной гадости.
— Ошибаетесь, нет в Уссельске ни наркотиков, ни оружия, ни бесценных мировых сокровищ, ни даже мало-мальски стоящего антиквариата не имеется, — печально вздохнул Геннадий.
— Что ж так не по-хозяйски?
— Не получается, Игорь Николаевич. Уссельск, я вам скажу, универсальная таможня. Каких мы путей не искали, чего не придумывали, всё впустую. Не пропускает природный контролер. Ни наркотиков, ни оружия, ничего такого, но обидно другое. Любая вещь, возраст которой превышает 50 лет в наш городок не попадает. Верите ли, Игорь Николаевич, у меня была мечта открыть в Уссельске музей, пусть и не Эрмитаж, но я бы постарался. Люблю искусство!
Геннадий посмотрел на меня и рассмеялся:
— У вас такой вид, как будто вы состоите в ассоциации хранителей музейных ценностей.
— Каждый культурный человек состоит в этой ассоциации, — с достоинством ответил я.
Родной отец уссельской мафии воспринял мои слова как шутку. Но, по моему мнению, в моих словах не было ничего смешного. Культурный человек хочет того или не хочет, но является хранителем мировых ценностей. Такая у культурного человека судьба. Прочитал Пушкина и — как сглазили. И рад бы вскарабкаться на медные плечи медного царя-батюшки, ан нет. Не пущает голос внутренний.
На берегу пустынных волн
Стоял он дум великих полн.
И этим все сказано.
— По вашему распоряжению убили Евгения Владимировича? — напрямик спросил я.
Мой вопрос должен был ошеломить мафиозного главаря, сбить с толку или заставить совершить роковую ошибку. Во всех детективных романах злоумышленники обязательно совершают какую-нибудь роковую ошибку. Геннадий не стал совершать популярной роковой ошибки. Пальцы его не задрожали, руки не затряслись, спина не искривилась и даже зловещая гримаса не исказила лицо. Геннадий как будто ожидал моего вопроса.
— Как раз по этому поводу мне надо с вами поговорить — уверенно сказал он.
— По этому поводу со мною только и говорят, — грустно заметил я.
— Вы правы. Я был уверен, что рано или поздно вам обязательно расскажут про главного уссельского боса, то есть про меня. А что вы сделаете потом?… Простите, Игорь Николаевич, вы сделаете то же самое, что и делаете сейчас. Вы скажете, мысленно конечно скажете, вот он — кровожадный паук, в чьей грязной паутине запуталась несчастная жертва. И конечно, вы попытаетесь распутать ужасную паутину. К чему могут привести необдуманные поступки — неизвестно. Я решил, что будет лучше и для вас и для меня, если мы встретимся лично. Есть одно важное обстоятельство, которое вы должны знать. Вряд ли найдется человек более заинтересованный в раскрытии преступления, чем я.
«Чего и следовало ожидать, — уныло подумал я, — всё как нельзя более логично, Уссельск он и есть Уссельск, этакая большая, дружная семья, в которой все друг друга уважают и любят. Мне остается только пить шампанское и любоваться на окружающих меня законопослушных граждан. Всё прекрасно и чудно!»
— Как это ни парадоксально, — продолжал Геннадий, — но для меня крайне важно соблюдать правопорядок и общественное спокойствие в этом городе. Если, например, у какой-нибудь там тети Мани пропал кошелек — мои люди через несколько часов его найдут. Заметьте, не полиция найдет, а мои люди. Теперь вам понятно, Игорь Николаевич, почему в Уссельске не воруют кошельков, исправно платят налоги и не проворачивают никаких темных махинаций. Порядок для меня главное. Уссельск мой дом, и безопасность дома, комфорт, уют и благосостояние гарантируются порядком. За последние два-три года уссельская полиция превратилась в театральную труппу, изображающую полицейских. Если что-нибудь происходит — люди идут ко мне. Я — реальная власть в городе. То, что произошло, в первую очередь касается меня. Мои люди обшарили весь город, опросили всех, кого только можно опросить, и — ничего. Представляете, ни единой зацепки, ни намека на зацепку. Поверьте, я готов заплатить какие угодно деньги за любую информацию об этом деле. Когда в твоем доме убивают человека, и ты не знаешь кто это сделал, спрашивается — кто хозяин твоего жилища?
— А вы не пробовали искать среди своих? — спросил я.
— У меня два высших образования, одно университетское, а второе, сами видите, — криминальное. Одним словом, если вы найдете того, кто совершил преступление, получите сто тысяч, — закончил Геннадий.
Оказывается, можно привыкнуть и к высоким гонорарам.
— Сто тысяч — хорошие деньги, — спокойно сказал я.
— Мне тоже так кажется, — серьезно сказал Геннадий.
Странно устроены люди. Казалось бы, что может объединять уссельского боса и незадачливого петербуржца. Жизненные интересы у нас различные, финансовое положение несопоставимое, политические, литературные, культурные и прочие пристрастия по-видимому тоже находятся на почтительном расстоянии друг от друга. И вот надо же — что-то нас объединяет, что-то интуитивное, логически необъяснимое, похожее на веселую новогоднюю песенку. А что? Может в далекие-предалекие времена, будущий криминальный авторитет, одетый в костюмчик милого, ушастого зайчика, лихо отплясывал вокруг уссельской зеленой елочки и впервые в жизни испытывал чувство настоящего счастья. Я тоже когда-то давным-давно прыгал вокруг зеленой красавицы и тоже был счастлив. По-настоящему счастлив! Где ты, волшебный дедушка Мороз? — Нет ответа, но воспоминания о чудесном времени не забываются. А может, нет здесь никакой психологии, просто встретились два маленьких Новогодних зайчика. Встретились и не узнали друг друга.
— Славное у вас шампанское, — сказал я.
— Хотел на Новый год оставить, а тут такой гость, — улыбнулся Геннадий.
Мы выпили шампанского и я задал достаточно прямой вопрос:
— А что бы вы сделали на моем месте?
Геннадий как будто ожидал услышать от меня нечто подобное.
— На вашем месте я бы ничего не делал, — ответил он.
Ответ был неожиданным.
— Неужели уж так и ничего?
— Видите ли, Игорь Николаевич, всё, что можно было сделать, уже сделано. Ваша роль скорее что-то дополняет, чем выясняет.
Прозвучало не очень вразумительно.
— Бывают такие шахматные задачи, — сказал он, — в которых требуется, поставить какую-нибудь фигуру, например коня, на определенную клетку. Если вы правильно поставили фигуру, через несколько ходов последует оригинальный мат. В нашем случае возникшей позиции не знает никто, но фигура известна — это вы! Мне кажется, ваша задача состоит не в том, чтобы действовать, а в том — чтобы оказаться в нужное время в нужном месте. Такая она моя версия.
Версия мне понравилась, но детали… И почему я конь? Не ферзь, или, по крайней мере — не офицер? Оставался и еще один вопрос — кто игрок? Новичок, любитель или профессионал?
— А если меня не окажется в нужном месте и в нужное время? — спросил я.
— Окажетесь! — уверенно ответил Геннадий. — Вас высчитали, и, чтобы вы не делали, рано или поздно произойдет то, что и должно произойти.
— Я окажусь в нужном месте и в нужное время.
— Непременно, и может быть лично познакомитесь с игроком.
— А вы что будете делать?
— Мне достаточно знать кто игрок. Личное знакомство не входит в мои планы.
О моих планах меня уже давно никто не спрашивал, но они у меня были.
— А если мне не захочется ни с кем знакомиться? — спросил я.
— Захочется, обязательно захочется, — успокоил меня Геннадий.
И неожиданно я понял, какую роль выбрал для себя мафиозный руководитель. Он будет следить за правилами игры.
— Знаете, чего я сейчас хочу?
— Вас подвезти или сами дойдете?
Проницательный человек иногда вызывает неприятные чувства.
— Сам дойду, — ответил я.
Если рассматривать нашу встречу как шахматную партию — победил более опытный и подготовленный противник.
У выхода из ресторана я заметил знакомое лицо. Почти у самого входа в зал, за отдельным столиком сидел главврач уссельской больницы.
— Игорь Николаевич, прошу вас!— воскликнул он, заметив что я обратил на него внимание.
Главврач находился в состоянии задумчивого опьянения. Некий греческий философ называл подобные состояния «идейной тишиной». А разве бывает настоящая идейная тишина без хорошего собеседника?
Через несколько минут на столик было приятно посмотреть.
— Все за счет заведения, Игорь Николаевич, — предупредил официант.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— И у маленького городка есть свои маленькие прелести, — усмехнулся доктор.
Мне показалось, наша встреча не была случайностью.
— А не меня ли вы здесь дожидались, Валентин Петрович? — откровенно спросил я.
Прежде чем ответить на прямой вопрос, доктор выпил рюмку водки, покачал головой и грустно сказал:
— Игорь Николаевич, разве это так важно. Мы сидим с вами в ресторане, который называется «Патмос», а знаете ли вы, почему он так называется?
— Слово знакомое, — неуверенно сказал я.
— Знакомое, еще как знакомое! — повеселел доктор. — Все мы его когда-то слышали или читали и почти сразу благополучно забывали. Какая нужда помнить древние географические названия? Но в данном случае, как видите, кто-то вспомнил. Патмосом назывался небольшой остров, расположенный в Эгейском море. Около двух тысяч лет назад на никому неизвестный островок сослали одного слишком разговорчивого человека по имени Иоанн. Событие, по тем временам, малозначительное в дальнейшем стало одним из самых ярких исторических моментов. Слова-то какие возвышенные — исторический момент, — насмешливо проговорил Валентин Петрович и выпил еще одну рюмку водки.
— Патмос, Иоанн, Патмос, — несколько раз повторил я.
— И получается Апокалипсис, — закончил за меня доктор.
— Конечно! — воскликнул я. — Конечно, как же я не вспомнил! Апокалипсис был написан Иоанном на острове Патмос.
— Именно там, — подтвердил доктор, — Апокалипсис написан на острове Патмос, и многие люди верят, что написанное в книге — правда! Верят и ждут этого самого Апокалипсиса, а я, представьте себе, не верю, и знаете почему?
— Почему?
— Зачем мне верить в то, что уже произошло. Да, Игорь Николаевич, мне кажется всё, что случилось с Уссельском, уже было описано Иоанном. Точнее говоря, Уссельск только начало.
— В Апокалипсисе события развиваются несколько иначе, — возразил я.
— Перестаньте, никто ничего не знает. Люди придумывают красивые легенды и сами же в них верят, а о реальности и знать никто не хочет. Уссельский обыватель собирается летом поехать к своим родственникам в Петербург — это по-вашему реальность? Человек из несуществующего пространства приезжает к вам в гости и говорит: «Здравствуйте, я ваш дядя». — «Родственничек приехал, — говорите вы, — вот те радости привалило». Где здесь по-вашему реальность? Абсурд, полный абсурд… А мы что? А мы ничего, наше дело маленькое, всё в порядке, всё нормально, всё замечательно… Рассудок по боку, законы природы по боку, авось проживем! Нет, Игорь Николаевич, не проживем.
Главврач пристально посмотрел мне в глаза, налил полную рюмку водки, но пить не стал.
— Не получится, Игорь Николаевич, — бесстрастно проговорил он, — любое тело имеет границы своего сжатия, предел возможностей. Если давление превышает предельно допустимое значение, тело или ломается, или взрывается. Апокалипсис начинается там, где кончается предел сжатия. Щёлк — и может произойти что угодно. И звезда полыни, и кони бледные, и звуки трубные. Рано или поздно «щелк» происходит и с планетами, и с человеческой психикой, и с тихими провинциальными городками…
Валентин Петрович окинул меня холодным взглядом и, немного помедлив, выпил очередную рюмку.
— Скучно жить, — тихо произнес он и посмотрел на меня так, как смотрят на людей, которым уже давно пора поспешать по своим маленьким взрослым делам.
— Ну, мне пора, — деловито произнес я.
Главврач хмыкнул в ответ что-то неразборчивое и задремал, а может, только сделал вид что задремал, чтобы отвязаться от непонятливого собеседника.
«Патмос» провожал меня знакомой мелодией — «Венского вальса».
Из ресторана я вышел живой, невредимый и немного озадаченный. Небо уже потемнело, и заросший сад напоминал заколдованный лес. В детстве многие хотят попасть в сказку, но потом люди взрослеют и начинают хотеть совсем другого. Мне повезло, я повзрослел, можно сказать, попал в сказку и могу получить то, о чем другие только мечтают. Для полного счастья не хватало пустячка. И мое отношение к пустячку я выразил кратко и конкретно: «А пошел-ка пустячок куда подальше», — громко сказал я.
— Куда, куда? — тихо-тихо прошелестело поблизости.
«Туда же, всё туда же — в руки законного правосудия», — мог бы я ответить глупому осеннему шуршанию, но говорить ничего не стал.
Не хватало мне еще объяснять всяким осенним шуршалкам свою социальную и нравственную позицию. Обойдутся!
Я шел по Уссельским улицам и чувствовал себя великолепно, почти так же великолепно, как надувной матрас, лежащий на теплом, сухом песке. Подо мной нужное место, надо мной нужное время, а что еще мне надо? Мне ничего не надо, а кому надо — милости просим в гости. И плевать мне на мафиозного папу, мафиозную маму и всех мафиозных родственников…
Через полчаса я был в своей квартире, где легко и непринужденно принял ванну, легко и непринужденно поужинал и лег спать — тоже легко и непринужденно.
Снилось мне что-то неясное и бесформенное, и все-таки один момент я запомнил. Ко мне подошел человек в белом халате и хитрым, подхихикивающим голосом проговорил: «Вы думаете — я доктор, потому что на мне белый халат, но это не так, я одел его для того, чтобы все думали, что я врач.
— Вы идиот? — спросил я.
Человек в белом халате посмотрел на меня печальным взглядом и ничего не ответил. Наверное, он был все-таки идиотом.
Утром я проснулся в отличном настроении. Мысли мои были свежими и благоухали как полевые цветы. Запах свежих мыслей дурманил и завораживал.
«Какое дивное утро!» — сказал я самому себе и, не удержавшись, весело подмигнул своему отражению в зеркале. Зеркальное отражение тоже подмигнуло мне, но, как мне показалось, недостаточно неубедительно. Не то чтоб меня это сильно взволновало, но призадуматься заставило.
И действительно, встаешь утром свеженький, благоухающий, ангелоподобный, подходишь к зеркалу — и в ответ на все эти внутренние красоты твое же собственное отражение строит тебе какую-то подозрительную, кривоватую двусмысленность.
Чашечка крепкого кофе немного скрасила впечатление от своей же собственной физиономии. Кофе делает из клеточек нашего мозга бенгальские свечи, и это хорошо! Клеточкам нашего мозга нравится блестеть, сверкать и хохотать — хохотать до лошадиного ржанья, до восхитительной истерики. Клеточки моего мозга с детства отличаются особой смешливостью.
Нервное хохотание просветило мой ум, и я понял, что означает кислое выражение на моем лице. Оно означает только то, что я человек и ничто человеческое не чуждо моей внешности.
После чашечки крепкого кофе прогулка по Уссельску показалась интересным продолжением исследования моих человеческих достоинств и недостатков. Поиски злоумышленника как-то сами собой отошли на второй план.
Уссельск встретил меня королевским солнцем, приветливыми лицами немногочисленных прохожих и запахом блинов.
«Да, все-таки Уссельск странный город, — подумал я, — посмотришь издалека — настоящая фантастика, а присмотришься поближе — обыкновенный провинциальный городишко. И никакой чертовщины, один-единственный злоумышленник и того найти никто не может. Да появись такой городок где-нибудь в цивилизованном месте благоустроенной Европы, и гномы бы здесь уже давно были и монстры на любой вкус, и прочая бы нечисть из-под каждого куста выглядывала. А у нас что, блинный дух и провинциальная скука.
Совсем забыл — есть в Уссельске и нечисть — хвостатая. Пока я развлекался умными мыслями, пристроился уже один. Глаза хитрые, рожа жульническая, одним словом, самый заурядный барбос, изображающий грустного монстрика.
— Еды нет, — прямо сказал я, — и не будет.
— Нет, так нет, — не привыкать, — проговорил Барбос, тоскливо посмотрел вдаль и тяжело вздохнул.
Минут через пять наша беседа продолжилась.
— Ты чего за мной пристроился, повторяю: еды нет и не будет, понятно?
Барбосу было давно все понятно, поэтому он еще раз тоскливо посмотрел вдаль и еще раз тяжело вздохнул. На этот раз его вздох означал: «Человеки-человеки, какие же вы скупые и жадные».
— Это кого ты назвал скупердяем? — обиделся я.
Барбос только стыдливо опустил глаза — мол, чего уж тут говорить, и сам знаешь.
— Хорошо, — согласился я, — ты получишь еды, но запомни: то, что ты делаешь, называется бессовестным вымогательством.
— Позвольте, — обиженно гавкнул уссельский барбос.
— Не позволю, — прервал я его, — тебе какую колбасу купить докторскую или чайную?
— Докторскую, — надувшись ответил пес.
Только в магазине я сообразил: не такой это простой барбос, как могло показаться с первого вгляда. Докторской колбасе отдает предпочтение далеко не каждая собака.
Сожрав двести пятьдесят граммов докторской, мой случайный знакомый нашел мое общество приятным и полезным для здоровья. На месте пса я поступил бы также, раз этот идиот дал мне один кусок колбасы, этот же идиот может мне дать второй кусочек. Но дело в том, что идиотом я не был и поэтому без всяких сантиментов грозно изрек:
— Всё. Ни хрена больше не дам!
— Ладно, тогда пошли, — спокойно сказал барбос. Не человеческим голосом, конечно, сказал, но я его понял.
— Пошли, — сказал я.
Не знаю как объяснить, но приглашение собаки выглядело логичным. Официальные и неофициальные представители городской власти со мной как бы переговорили, почему бы теперь не побеседовать с представителем здешних домашних животных. Уссельскому барбосу могли быть известны самые невероятные факты здешней жизни. Вопрос был в другом, помогут ли мне новые факты в предстоящем расследовании. Судя по тому, как хитроумный барбос вилял своим барбосовским хвостом, у меня стали появляться на этот счет смутные сомнения. И сомнения эти не рассеивались, а увеличивались все более и более. А когда лохматый четвероногий подвел меня к дощатому забору, из-за которого выглядывало низенькое деревянное строение, смутные сомнения стали уверенностью. Дружелюбный барбос сразу разглядел во мне классического простака, которого было бы просто грех не использовать в осуществлении своих темных замыслов. В чем состояла цель и смысл жульнических замыслов, оставалось только догадываться.
Пес несколько раз громко гавкнул и с ироническим любопытством уставился на мою персону.
— Ну, что мужик, — говорила его физиономия, — я же просил тебя, купи еще докторской!
— Дырку тебе от бублика, а не докторской, — хотел я ответить циничному вымогателю, но не успел. За забором послышались шаркающие шаги и раздраженный голос рассерженной старухи: «Чтоб ты сдох, окаянный, чтоб тебя кошки сожрали, чтоб тебя громом пришибло, кобель ты этакий, чтоб тебя блохи извели!». Кому предназначались перечисляемые напасти — догадаться было несложно. Но что интересно, барбос воспринимал старческое ворчание даже не без некоторого удовольствия.
Вскоре калитка отворилась и я увидел щупленькую старушку с длинным, крючковатым носом.
«А вот тебе, Игорек, и бабушка Яга, — успел подумать я, — и сварит, и пожарит и косточки белые закопает». Увидев меня, старушка запнулась на полуслове и востренькие ее глазки стали еще вострее.
— Видите ли, — попытался объяснить я, — эта собака так себя вела, что я подумал, может быть кому-то нужна помощь.
— Помощь! — воскликнула старушка. — Помощь нужна мне, потому что этот ирод кого хочешь в могилу сведет.
«Ирод» виновато махнул хвостом и, не дожидаясь продолжения своих жизненных заслуг, быстренько юркнул во двор.
— Два дня где-то шлялся и вот, на тебе, явился, — негодовала старушка.
— Извините, но мне пора, — вежливо сказал я.
Старушка вдруг обхватила голову руками, охнула и жалобно запричитала:
— Ой старая, ой совсем из ума выжила, ой старая!
— Что случилось? — обеспокоено спросил я.
— Да ведь вы же Игорь Николаевич будете, — плачущим голосом произнесла она.
— Да, он и есть, — признался я.
— Ой старая, ой совсем из ума выжила, — не унималась старушка.
— Так в чем дело то?
— Как в чем, как в чем? — горевала она. — Ко мне в гости такой человек пожаловал, а я тут, старая чувырла, о какой-то пакостной собаке заладила. Пойдемте, пойдемте в дом, — она ухватила меня за руку и потащила во двор.
— Вообще-то у меня дела, — пролепетал я, но сделал это скорее из скромности и врожденной порядочности.
Домик у старушки был с виду неказист, но внутри имел вид чистый и опрятный.
— Ох, какой у меня гость-то сегодня, радость-то какая, — охала старушка, пока не усадила меня за широкий обеденный стол, покрытый голубенькой скатертью.
— Вы тут посидите немного, а я вам быстренько чайку приготовлю, — пообещала она сладким голосом.
Комната доброжелательной хозяйки напоминала большой и вместительный сундучок. Шкафчики, полочки, тумбочки, этажерочки, коробочки создавали пеструю и уютную обстановку.
В маленьком провинциальном городке приглашение выпить чаю может означать и ранний обед, и поздний ужин, и ужин похожий на обед, и обед похожий на несколько ужинов. Все зависит от времени года, настроения хозяина и природной толщины приглашаемого гостя. Моя природная толщина вызвала у доброй хозяйки искреннее душевное сочувствие. На голубенькой скатерти появилось печенье, конфеты, пряники, какие-то жизнерадостные домашние булочки, маринованные огурчики, помидорчики, жареная картошка, яичница, миска куриного супа и графин, наполненный жидкостью вишневого цвета.
— Простите, но это… — мои мысли находились в некоторой растерянности, и выразить эту растерянность представлялось делом затруднительным. Выручила меня добрая старушка.
— Меня Анной Васильевной величают, — радостно сказала она.
— Большое вам спасибо, Анна Васильевна…
— Кушайте, все домашнее, сама готовила, — удовлетворенно произнесла она, — ой, как же я рада, Игорь Николаевич, что вы у меня в гостях. Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь и наливочку попробуйте, тоже сама делала. Рецепт у меня есть особый, старинный, от бабки достался.
Наливка произвела на меня душевное впечатление.
В человеке, попробовавшем нечто приготовленное по старинному рецепту, пробуждается биологическая ловкость памяти. Эта самая ловкость напоминает дикую обезьяну, сигающую из века в век, из века в век, пока где-то в переплетении лет не дохнёт терпким ароматом самого чудесного, самого лакомого плода, который когда-либо возбуждал вкусовые рецепторы. Мои вкусовые рецепторы испытали это приятное чувство.
— А что-нибудь еще старинное у вас есть, предметы какие-нибудь, вещи, — поинтересовался я.
— Вещи — да нет, — вздохнула старушка, — какие вещи, так мелочь всякая, часы вот были, у сына сейчас, он здесь рядом живет, тумбочка у дочки, чего хранить-то, хранить-то нечего… Ой! — вдруг вскрикнула Анна Васильевна. — Нет, совсем, совсем памяти не стало. Вот бабка старая. Есть у меня одна вещичка — она и хлебушек мой, и занятие на старости лет. Меня здесь, знаете, как называют — и колдуньей, и ведьмой старой, и даже, знаете, словом таким… эксастенкой — во как! — засмеялась она.
— Экстрасенсом, — поправил я.
— Точно, точно, так и называют. А какая я ведьма — по картам немножко гадаю, травки кое-какие даю, так помаленьку всего, но эта вещичка особенная. Когда совсем плохо кому, только тогда и пользоваться разрешаю. Но боязно, честно скажу, ох боязно!
Что-то зашевелилось во мне — и не в умственном пространстве, как происходило раньше, а где-то внутри, в сокровенной глубине моей. Где-то как раз между желчным пузырем и, скорее всего, селезенкой.
— Что же это за вещичка такая? — не утерпел я.
— Да уж такая, — усмехнулась старушка, — камешек это, да не простой камешек, а разговорный. Он моей бабке от ее прабабки Капитолины достался. В тот день, когда Уссельск от земли отделился, она и нашла его на своем огороде. С тех пор у нас в семье и хранится. Глаза бы мои его не видели.
— Так что же в нем особенного? — воскликнул я.
— Не знаю как и сказать тебе, Игорь Николаевич, — смутилась старушка, — с виду камешек как камешек. Красивый, чистенький и сверкает, так и сверкает синенькими огонечками. Только если минутки две посмотреть на эти огонечки — тут и начинается. Кто с чертями говорит, кто с привидениями разговаривает, кто — с людьми какими-то иностранными, одним словом, с кем придется с тем и говорят, говорят. Бывает что и не помнят потом ничего, а бывает ох, страсти небесные… Я тоже раз грех на душу взяла, хорошо еще, что мне Капитолина привиделась, эта та, что камень нашла. Умная женщина, и о камне тогда сказала, что, мол, тому на него давать смотреть можно, кому уж и свет божий не мил. Вот какой камешек, — вздохнула она.
— Значит так тому и быть, — решительно сказал я.
— Чему быть-то? — испугалась старушка.
— Тому и быть, что никуда от своей судьбы не денешься. Хочу я того или нет, а с камешком мне поговорить придется.
Анна Васильевна всплеснула руками, но отговаривать меня не стала.
— А не страшно тебе, сынок? — только спросила она.
—Страшно — не страшно, но надо.
— Раз надо, тогда говори.
Анна Васильевна убрала со стола посуду, достала из тумбочки деревянную шкатулочку и поставила ее на стол.
— Ты уж сам с ним, не нравится мне на это смотреть, — проговорила старушка.
— Справлюсь как-нибудь, — успокоил я ее.
Перекрестившись, она тихо вышла из комнаты.
Одно-единственное движение руки отделяло меня от чьего-то таинственного зова, и все-таки что-то меня удерживало. Не страх, не волнение, а что-то незначительное, но очень важное. Как будто вышел погулять на улицу, смотришь, а ботинки-то и забыл надеть. «Ботинки, ботинки», — тупо повторял я и вдруг вспомнил! Незначительное и очень важное.
Сосредоточившись и четко выговаривая слова, я произнес:
— Свет мой, камешек, скажи, да всю правду доложи! Что мне делать, как мне быть, где злодея изловить?
После такого вступления я готов был говорить с кем угодно. Сезам открылся, мантра произнесена и ботинки находятся там, где им и полагается находиться. Я медленно открыл шкатулку и вынул оттуда небольшой, темно-синего цвета камень.
Камень был овальной формы и напоминал гигантское пасхальное яйцо мутно-голубого цвета. Неожиданно несколько синих огоньков заблестело на его поверхности. Я положил камень на стол и стал смотреть на него более внимательно. Синих огоньков становилось все больше, они вспыхивали, гасли, снова вспыхивали и вдруг внезапно исчезли. Все пространство вокруг меня застлало белым туманом.
— Эй, есть тут кто-нибудь? — на всякий случай негромко выкрикнул я.
— Да подожди ты, — раздраженно ответил приглушенный мужской голос.
Через несколько минут туман рассеялся. Эзотерические явления всегда вызывали во мне любопытство, но принимать участие в подобных экспериментах приходилось впервые. Наконец-то господин сказочный Уссельск одарил меня чем-то по-настоящему чудесным.
Я оказался в большой светлой комнате, очень похожей на обычный школьный класс. Письменные столы были аккуратно составлены в три ряда, на стенах висели портреты прославленных деятелей науки и культуры, а на месте учителя восседал мудрый старец с тоскливым выражением лица. На старце был надет маленький, клоунский колпачок, черный балахон до пят и в левом ухе блестела серебряная серьга. Но главной достопримечательностью в облике оригинального старичка была борода. Длина волосатого сокровища превышала все мыслимые и немыслимые размеры и вызывала какие-то смутные ассоциации с первобытно-хвостатыми временами.
Старец так и впился в меня мудрыми глазками, лицо его побледнело, губы скрючило нехорошей усмешкой, а серьга в ухе вздрогнула и закачалась, как серебряный маятник.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я.
То, что произошло далее, к педагогической мудрости не имеет никакого отношения.
— Подонок! — заорал старец, — губошлеп, дебил, урод, мыслитель недоделанный…
Пока невменяемый старикашка изголялся в сочинительстве сквернословных выражений, мне пришла в голову любопытная мысль: «Почему так часто величайшая мудрость соседствует с величайшим безумием?» А действительно, почему?.. Почему интимно-теоретический вопрос в основном интересует людей не мудрых и не безумных, проще говоря людей самых что ни на есть обыкновенных? Лично меня интимно-теоретический вопрос не волновал нисколько. Глядя на то, как раскачивается серьга в ухе так называемого мудреца, я еще раз убедился в том, что раз уж так устроена наша жизнь, — значит это для чего-то надо.
— Позвольте, — прервал я разбушевавшегося старца, — но при чем здесь я?
Старец запнулся на полуслове и прежде чем ответить на вопрос долго смотрел на меня диковатым взглядом. Потом он умилительно улыбнулся и сказал:
— Вы правы, сейчас я все объясню. Необыкновенные свойства камня дали вам возможность непосредственно увидеть и поговорить с вашим личным учителем, то есть со мной. У каждого человека есть свой учитель, но поговорить с ним лично, с глазу на глаз, удается единицам. Поверьте моему опыту, кому представился такой случай, считают такую встречу самым важным событием своей жизни. Можете считать, что вам невероятно повезло.
«Вот тебе на, — подумал я, — за что ж мне такая радость?»
— Простите, но у вас такой непривычный вид, — сказал я.
— О! — сладостным голосом проговорил старец, — это очень, очень интересный вопрос. Великолепный вопрос! Начнем с бороды. Перед тем как посмотреть на камень вы говорили «свет мой зеркальце… да всю правду доложи»?
— Говорил, — признался я.
— Вряд ли вы можете объяснить, почему, говоря эти слова, представили себе злобного дядьку Черномора с его отвратительной бородой, и тем более необъяснимо, почему вы наградили этим сокровищем меня. Конечно, можно предположить, что борода является для вас символом власти, но что для вас «только является» — для вашего личного учителя становится реальностью. Гнусной реальностью, Игорь Николаевич!
— Откуда же я мог знать, что оно так обернется?
— А вы вообще что-нибудь знаете? Вы когда-нибудь отдавали себе отчет в ваших мыслях? — возмутился мудрый наставничек.
— Наверное, когда-нибудь отдавал.
— Ах, наверное, — передразнил меня старик. — Наверное, тогда, когда напялили на меня идиотский колпачок, посчитав сей головной убор необходимой принадлежностью всех проницательных умов Востока. Предположим, халат — символ неуязвимости и магических способностей, а позвольте вас спросить, какую такую оккультную способность предполагает наличие в моем ухе серебряного украшения?
— Может что-нибудь связанное с творчеством? — неубедительно проговорил я.
— Как мило! — ехидным голосом произнес старик. — Серьга в ухе — символ творчества, а я-то, наивный, думал, что наблюдаю первые признаки кретинизма. Ан нет, оказывается — это первый признак вашей скромной гениальности.
— В конце концов человеческое подсознание, оно и есть подсознание, — рассердился я.
— Подсознание — подсознанием, но элементарные правила психического поведения, в первую очередь, зависят от ваших нравственных и духовных качеств. А на каком уровне находятся ваши нравственные и духовные качества можно судить, глядя на меня. Вы превратили своего учителя в пугало или шута горохового, выбирайте, что вам больше нравится? — не унимался старик.
— Шут! — буркнул я.
Старик так и подскочил со стула!
— Скажите пожалуйста, ему шут нравится. Сами вы шут, поэтому и в Уссельске шута из себя корчите. А знаете, знаете почему так происходит?
— Не знаю!
— А я, представьте себе, знаю. Потому что вы всегда боялись, и боитесь сейчас, ответственности!
Мой мудрый учитель смерил меня презрительным взглядом и наконец-то замолчал.
— И что же теперь делать? — робко спросил я.
— Снимать штаны и с голой задницей бегать по Уссельску, — съехидничал старик.
— По-моему, предлагаемый вариант нельзя назвать лучшим…
— А напрасно, напрасно…— прошипел старик, — по правилам, которые не нам с вами обсуждать, вы можете задать три вопроса и я постараюсь на них ответить. Вы поняли меня? Три вопроса!
— Три вопроса, три дороги — как в сказке, — обрадовался я.
— Как в Уссельске в гостях у бабушки Анны, — поправил меня мудрый старец.
Для того чтобы задать первый вопрос, времени для размышлений не потребовалось. Вопрос был кульминационным пунктом уссельской Одиссеи. Он был и моим роком, и судьбой, и чем-то таким, о чем и думать не хотелось.
— Как мне найти злоумышленника? — спросил я.
Мудрость моего личного учителя отличалась поистине народной прямотой и природным здравомыслием.
— Такому только блоху искать в одном месте у слона, — с хитрецой ответил он.
— Если бы мне надо было искать блоху, я бы ее нашел, но злоумышленник не блоха, а Уссельск не слоновья задница, — объяснил я своему наставнику и вежливо улыбнулся.
— Неужели? А я думал, для вас это не имеет никакой разницы, — удивился учитель.
— Имеет.
— Значит, по вашему, Уссельск это не слоновья задница, а злоумышленник не блоха? — переспросил он.
— Вы правильно меня поняли.
Оказалось мудрого старца отличает не только народная прямота и природное здравомыслие, но и живой, пылкий нрав.
— Так какого ж рожна ты здесь груши околачиваешь? — заорал он. Шляется где-то целыми днями, рожа от наливок опухла, ни хрена не делает, а потом спрашивает, бедняжечка, «как мне злоумышленника найти?».
— Простите, но мне кажется, вы утрируете обстоятельства моего расследования…
— Говноследование ты ведешь, а не расследование, — любезно пояснил мне учитель. — Чем занимался Евгений Владимирович последние пять лет? Писал книгу. Год пишет, два пишет, три пишет — и никто ничего не знает, никаких приятелей, никаких знакомых — никого!
— Простите, но это хорошо проверенный факт. Евгений Владимирович вел уединенный образ жизни.
— Кто же так называемый факт проверил? То-то и оно, что так называемый хорошо проверенный факт является фактом только для тех, кто проводил проверку. Логика уссельской жизни проста — на людях и кнопки в кармане не утаишь. Не учитывается только одно обстоятельство: Евгений Владимирович в последние годы жизни, правильной и непоколебимой логике не подчинялся. Писать книгу в таком городе, как Уссельск, все равно что немножко сойти с ума. Такой человек невольно становится изгоем и оказывается за пределами обыкновенной жизни. И за этими пределами нет ни приятелей, ни знакомых, ни уссельской логики.
Мой личный учитель замолчал и уставился на меня как на новые деревянные ворота.
— За пределами обыкновенной жизни, как правило, живут немножко сумасшедшие, или — как они себя называют — единомышленники, — раздраженно сказал он.
— Вы хотите сказать, убийство совершил сумасшедший, — предположил я.
— Я хочу сказать следующее, объясняю по пунктам, — мрачно изрек старец. — Пункт «а» — идиот — это идиот, пункт «в» — сведенья о том, что произошло, надо искать среди единомышленников, дурачков и странных людей. Придурки должны быть везде, тем более в Уссельске, и последний пункт «с» — пока оставлю без разъяснений. Слушаю второй вопрос.
«Второй вопрос, — подумал я. — Попробуй-ка спроси какого цвета у злоумышленника глаза? Этот мудрец не упустит случай ответить мудро. Глаза, мол, у него злоумышленные, подлые и гнусные, но, по крайней мере, не такие глупые, как у того, кто об этом спрашивает». Пришлось спросить о том, что пришло в голову первым.
— Что здесь вообще происходит?
— Первоклассный вопрос! — воскликнул мой учитель. — Не ожидал, не ожидал! Вы меня удивили, Игорь Николаевич, не знаю, что вам и сказать. В городе происходит действительно что-то важное, хотя может быть уже и произошло. Во всяком случае, человека, который предположительно мог знать ответ на этот вопрос, уже нет. Повторяю, предположительно мог знать. Вам не кажется странным, что с кем бы вы ни разговаривали — все как будто о чем-то не договаривают. Произошло сенсационное убийство, все должны говорить о том что случилось, переживать, сплетничать в конце концов… А что происходит на самом деле? Ваша персона интересует уссельское население гораздо больше, чем загадочное убийство. Остается сделать вывод — люди чувствуют, а кое-кто может быть и догадывается, что начинается новый этап уссельской истории. По сравнению с этим поиски какого-то несчастного злоумышленника имеют значение второстепенное.
Учитель высокомерно взглянул на меня и холодно добавил:
— Объяснять что такое история, и в чем заключаются этапы ее развития, я не намерен».
— Премного вам за это благодарен, — поблагодарил я.
Третий вопрос относился к разряду практического руководства по задержанию опасных злоумышленников. Рано или поздно долгожданная встреча состоится, и мои действия в экстремальной ситуации предполагали знание определенных правил подобного общения. Что это были за правила и как ими предстояло пользоваться — оставалось невыясненным обстоятельством. Бить злоумышленника по лицу кулаками или громко кричать: «Руки вверх!» почему-то не хотелось. Мой третий и последний вопрос отличался практичностью, предусмотрительностью и суровой мужской деловитостью.
— Что мне делать при непосредственном контакте со злоумышленником? — спросил я.
У моего личного учителя аж пятна аленькие по лицу пошли, так ему понравился суровый незамысловатый вопрос.
— Нет слов, нет слов! — восхищенно прошептал он.
Потом он встал из-за стола, поправил на голове шутовской колпачок, погладил сказочную бороду и, подойдя ко мне, ласковым голосом сказал:
— Так держать, так держать! Уважаемый Игорь Николаевич, вы не представляете, как я рад, что вы не пропустили такой интересной детали. Знать правила действий, при общении со злоумышленником, необходимо чрезвычайно, и для начала я объясню вам, что означает пункт «с». Слушайте внимательно и запоминайте! При встрече со злоумышленником очень вас прошу, подчеркиваю — очень прошу, передайте ему от меня большой и пламенный привет…
В следующее мгновение мой личный мудрый учитель доказал мне, что такая наука, как психология, таит в себе много тайн и неожиданных открытий. Честно говоря, я давно подозревал что-то подобное, но на собственном опыте убедился только сейчас. У мудрого старца оказался не только скверный характер, но и великолепно поставленный боксерский удар. Последовало молниеносное движение правой рукой, и — перед моими глазами вспыхнули яркие, разноцветные огонечки.
— За что? — пронеслось у меня в голове.
— За все хорошее, — послышался издалека довольный голос старого мерзавца.
Разноцветные огоньки поблестели несколько мгновений и превратились в синие искорки. Искорок становилось все меньше, меньше, и, когда погасла последняя, мои глаза открылись.
Я сидел за столом, неопасно поблескивал разговорный камешек и боль под левым глазом была лучшим доказательством того, что дух просвещения готовит нам много-много чудесных открытий. Разговор с личным учителем закончился с выгодой для обеих сторон. Некоторые наболевшие вопросы решились сами собой, некоторые только предстояло решить. Я положил магический камень в шкатулку и вышел во двор.
Анна Васильевна сидела на деревянной скамеечке и читала газету. О чем было написано в газете, я догадался сразу. Начинал сказываться опыт уссельских знакомств.
— И что обо мне пишут интересного? — спросил я.
Старушка даже вздрогнула от такой неожиданной проницательности.
— Ох, напугали, Игорь Николаевич, — взволнованно проговорила она, — пишут вот, что вы напали на чей-то след, и дни уссельского злодея сочтены.
— Правильно пишут, — подтвердил я. — Только и со мной не мешало бы посоветоваться — на какой такой я след злодейский напал.
— Так это ж Сенька Крутов! — взмахнула руками старушка. — Писатель наш газетный, и кто его только за эту писанину не лупцевал. И мужики били, и бабы, и девки наши за волосы таскали, а ему хоть бы что, носится по всему городу, а потом нацарапает что-нибудь в своей газетенке и доволен… Батюшки! — вдруг вскрикнула старушка, — а с глазом-то у вас что?
— Учение — не всегда свет, — уклончиво ответил я. — И по этому поводу разрешите Анна Васильевна кое о чем у вас спросить. Есть ли в вашем городе люди, которых называют чокнутыми, ненормальными, словом, люди, чьё поведение или поступки кажутся обыкновенным жителям неразумными или глупыми?
— Как не быть, конечно есть, отчего ж им не быть-то? — удивилась старушка, — и ходить никуда не надо. И чокнутой меня называли, и ненормальной, и кем только не называли…
— А, кроме вас, еще кто-нибудь есть?
— Кроме меня, — задумалась Анна Васильевна, — дак, кроме меня, почитай только Игнатий-топтун, да этот идолище козлиный, Мудров Феофан. Имечко чего стоит — Феофан, а сам как пугало огородное, хряк косматый.
— Чем же они вам так не угодили?
— Так чем не угодили? — придурошные оба. Игнатий при магазине работает, а тот — пастухом… Днем посмотришь — вроде как нормальные, а вечером и начинается. Игнат, как время-то у него свободное появится, так у трех сосен своих ошивается. Все ходит между ними, ходит. Третий год уж как ходит. А спроси его: «Чего ходишь?» — ухмыльнется только и дальше топает. Туда-сюда, туда-сюда, как маятник какой. А Феофан премудрый совсем пропащий, да и не наш он совсем. Лет десять назад появился откуда-то, да так и остался. Построил себе хибарку у ручья и живет там, чумовой! Днем за коровами ходит и камешки в пирамидку складывает. Булыганы обычные. А вечером, как звездочки на небе появляются, тут-то и начинается. Берет он свои камешки и в небо швыряет. Говорит, пока до неба камень не доброшу, до тех пор и швырять буду, — во как умом угораздило. И называет он себя как-то по-лешачему — пращником! Вишь, пращник какой нашелся… Я ему раз так и сказала: «Прыщник ты, а не пращник».
Анна Васильевна неожиданно улыбнулась и потеплевшим голосом сказала:
— А вообще-то он мужик непростой. Голова набекрень, но жизнь понимает.
Последнее замечание Анны Васильевны убедило меня в том, что Феофан Мудров может быть тот человек, с которым стоит познакомиться поближе. Бесцельные блуждания Игната-топтуна между трех природных объектов пробуждали грустные воспоминания о молодости. Романтические искания — занятие увлекательное, но, как показывает практика, во всех смыслах бесполезное.
— А как мне найти вашего Феофана? — спросил я.
— А чего его искать?
Старушка остановила взгляд на лохматом Барбосе, мирно лежащем у крыльца, и повелительным голосом сказала:
— Вставай, кровопийца, отведешь Игоря Николаевича к своему лиходею.
Лохматый кровопивец при сообщении хозяйки о том, что ему придется вести меня к некоему лиходею, изобразил на собачьем лице глубокую собачью радость. Глубокую и глупую.
— Приятеля себе нашел, — объяснила старушка. — Старый хрыч сказки ему рассказывает про свое житье-бытье, а этот глаза умные делает и слушает, — слушальщик. А сам только о костях и думает. Феофан его костями угощает.
— Кости, конечно, костями, — возразила собака, — но послушать умного человека всегда приятно.
— Ох-ох-ох, послушать ему приятно, — взмахнула руками Анна Васильевна, — слушатель блохастый, а ну-ка подойди сюда!
Слушатель блохастый подошел к хозяйке по-английски, а свое отношение к оскорбительным словам выразил ироничной французской походкой.
Анна Васильевна достала из кармана кофты ошейник и надела на шею собаки. Подобрав с земли небольшой камешек, она положила его в мешочек, привязанный к ошейнику.
— Феофану подарочек от меня, — улыбнулась она.
«Вот оно как, — подумал я, — для кого-то и конь дареный не хорош, а Феофан Мудров и камню за пазухой спасибо скажет». Нашелся подарочек и для меня: увесистый пакет, полный пирожков, приготовленных по старинному рецепту уссельских бабушек. Расстались мы с Анной Васильевной, как близкие родственники.
По словам доброй старушки, до жилья Феофана было не больше получаса ходьбы, но через пять минут я понял, что уязвленное самолюбие лохматого идола требует сатисфакции. Говоря русским языком, коварный пес решил восстановить свое собачье достоинство. Полтора часа четвероногий садист водил меня по дремучим уссельским задворкам. Закончились собачьи блуждания на краю широкого поля. Присмотревшись, я разглядел на горизонте что-то похожее на человеческое строение.
— Пришли, — благодушно объявила собака.
— Неужели? — еще более благодушно сказал я.
«Ав-ав-ав» на простом собачьем языке пролаял уссельский пес и со всех ног помчался к своему жизненно мудрому другу.
«Хорошо, когда у тебя есть друг», — подумал я и, спотыкаясь, побрел к Феофанову жилищу. Погода была хорошая, чирикали веселые птички, шуршали под ногами полевые травушки, и от такого жизненного благолепия забывались и тревоги, и волнения, и все уссельские запутанности.
Феофана я узнал издали. Внешность чокнутого пастуха полностью соответствовала его образу жизни. Он был похож и на приболевшего Карла Маркса, и на бездомного домового, и на одержимого всеми бесами, но главное, он был похож на того, кем его все и считали. На чокнутого! Длинные белые волосы до плеч, длинная белая борода, худощавое лицо и в глазах пьяные искорки полоумной веселости. Такие «Феофаны» и собак научат разговаривать, и камни на луну закинут, и чего только от веселости чокнутой не понавыдумывают… Впрочем мне «Феофаны» всегда чем-то нравились. Может быть потому, что и сам я немножко с «Феофанчиком» в голове.
Увидев меня, Феофан Мудров трогательно зарычал и со всех ног бросился навстречу! «Совсем одичал мужик», — подумал я и на всякий случай вежливо улыбнулся. Как я неоднократно замечал, мои вежливые улыбки обладают необъяснимой магической силой. Магия магией, но мне кажется — все гораздо проще. Добрая, вежливая улыбка напоминает человеку о том, что он может быть таким же добрым и вежливым, как и улыбка, которую он видит. В густонаселенных городских районах вежливо-психологическое средство действует безотказно, но, как выяснилось, в чистом поле культурные навыки теряют магические свойства.
Подбежав ко мне, Феофан Мудров очень невежливо стал трясти меня за плечи, потом тоже очень невежливо хлопнул по спине и только после этого сказал:
— Игорь Николаевич, Игорь Николаевич, — глазам своим не верю.
— Пустяки, — смущенно ответил я.
— Ну, пойдемте, пойдемте, я уж и чайку приготовил, — радостно сообщил Феофан и, схватив меня за руку, потащил за собой.
— Мне уж про вас Мартын-то понарассказывал, — сообщил он. Не трудно было догадаться, о чем мог понарассказывать разговорчивый Мартын, в миру больше известный как лохматый кровопийца, идолище поганое, чертяка блохастый, а также и под другими многочисленными нелицеприятными прозвищами.
— А я-то уже вас три дня жду. Как узнал, что вы в городе, так места себе не нахожу. Хотел уж сам пойти, да нет, думаю, — придет, куда денется, — засмеялся Феофан и опять невежливо хлопнул меня по плечу… — Вот и мой домик, — с гордостью произнес он, показывая на неприхотливое деревянное сооружение. Домиком можно назвать что угодно, если кому-то хочется называть обыкновенный деревянный сарай «домиком», — пожалуйста! Любой гражданин имеет право называть частную собственность, как ему заблагорассудится. Постройки, сделанные своими руками, развивают в хозяевах таких строений фантазию почти фантастическую, сравнимую разве что с эпохальными надеждами на урожай с личных садово-огороднических участков. Объяснить широко распространенный фантазийный феномен сложно, но предположить, что корни его уходят во времена баснословно далекие и жуткие, весьма и весьма вероятно.
Рассуждать об исторических корнях фантазийных феноменов никакого желания не возникало. Я не стал ничего выдумывать и честно сказал:
— Замечательный у вас домик, Феофан… простите не знаю вашего отчества…
— Арнольдович, — сияя от удовольствия подсказал хозяин.
— Чудный, чудный у вас домик, Феофан Арнольдович! — восхищенно повторил я.
— Обстановка-то у меня скромная, но чай особенный — по рецепту приготавливаю, — улыбаясь сказал Феофан.
Обстановка в доме была и вправду спартанская — грубый деревянный стол, три табуретки, деревянный топчан и железная печурка в углу. Таким бытовым условиям мог позавидовать и грек-философ, и монах буддийский и многочисленные российские граждане без определенного места жительства. Меня интересовали соображения иного рода.
— Феофан Арнольдович, — с искренней благожелательностью спросил я, — вы хотели мне что-то сказать?
— Да, ведь я и говорю: бежать к вам хотел, да нет, думаю, — придет, куда денется.
Феофан ласково улыбнулся и налил мне полную кружку горячего чая.
— Дня за три перед тем как Владимирыча-то не стало, пришел он ко мне и говорит: «Как Игорь-то Николаевич придет, ты ему сразу и отдай».
— Кто пришел, что отдать? — пролепетал я.
— Так я ж говорю — Владимирыч приходил. Он частенько ко мне заглядывал, а тут пришел, молчал-молчал, а потом и достал ее — тетрадочку свою, щас покажу.
Феофан подошел к топчану, кряхтя нагнулся и достал тоненькую синенькую тетрадку.
— Вот она, — уважительно проговорил он, — перед тем как книгу свою писать, он сначала ее сочинил. Хорошая сказка — мне понравилась.
Феофан положил тетрадку на стол, сел на табурет и задумался.
Не знаю, о чем думал Феофан Мудров, но с моими мыслями явно творилось что-то неправильное. Такое бывает, когда вспоминаешь, вспоминаешь о чем-то, а вспомнить не можешь. Не можешь или не хочешь. Маленькая тоненькая тетрадка представляла из себя не что иное, как первый настоящий след, первую улику, первый шаг к раскрытию преступления, только, что из такого шага следовало? Предчувствие подсказывало мне, после первого шага следовал шаг второй…
— Сказки писать хорошо, — грустно сказал я.
— Глаза Феофана засверкали, он широко раскинул руки и громко воскликнул:
— Сказки это… это… ну, как небо! — восторженно произнес он и замер.
— А почему он тетрадку отдал вам? — спросил я. Вопрос носил скорее риторический характер, но Феофан Мудров ни о какой риторике и слыхом не слыхивал и ответил на вопрос кратко и просто:
— Так, кто ж его знает.
Потом он с громким присвистом отхлебнул из кружки чай, пригладил растрепанную бороду и потеплевшим голосом сказал:
— А мужик он был что надо. Меня-то сюда, лет двенадцать назад, как занесло? — по пьянке всё. Дней десять пил, очнулся, — мать честная, пироги с хреном, — тридевятое королевство. Присмотрелся, ничего вроде, жить можно. Пастухом устроился, прижился. А через год увидел. Лежал вечером в поле и вдруг — хрясь! — Феофан даже привскочил на месте. — Смотрю, — вскрикнул он, — небо-то! Небо рукой достать можно. Я камень схватил и — шварк — думал докину, и еще — шварк, шварк!.. Ну вот еще бы чуток, а всё никак. С тех пор каждый вечер камни в небо бросаю. Докину ли когда до родимого... Местные меня придурком называют, и то потеха — на мужика дурного смотреть. А Евгений Владимирович лет восемь как ходить стал. Придет, сядет и смотрит как я стараюсь. Так вот сидел раз и говорит: «Ты, Феофан, настоящий пращник». — «Кто? — спрашиваю, — что за пращник такой?» А он мне тогда стихи прочитал, я их всегда теперь с собой ношу.
Феофан засунул руку за пазуху и осторожно достал мятый, скомканный листок бумаги.
— Вот они, — ласково проговорил он и нараспев, будто прислушиваясь к своим словам, прочитал:
Камни улетают из моей пращи
прямо в ночь цвета вороненой стали.
Не долетают и падают снова на землю —
оттуда, где мреет черное пламя созвездий.
Я — и глухая стена, и хлещущий стену вселенский
пронзительный ветер.
Перетекаю в смерть, слово вопль, перетекающий в эхо.
Тянусь за камнями я, отрешенный, — туда,
где существует лишь ночь, назначенье и крест моей
жажды.
Из сердцевины моей рвется сквозь зубы сдавленный стон.
Я лежу ничком перед глыбой стены, исхлестанной
ветром.
…Я пращник, пращой сокрушающий чрево беременной
ночи.
Летят вдохновенные камни, и полночь сейчас разрешится.
Смерч и стрела, камень, клинок и таран.
Кричу. И страдаю. И жажду. И свищет праща в моей
длани,
посылая камень за камнем в созвездья, дрожащие в небе
от страха.
— С тех пор я пращником и стал, как Владимирыч прозвал, — удовлетворенно закончил он свой рассказ.
Стихи мне понравились и пращник Феофан понравился, но синенькая тетрадка на столе нравилась все меньше и меньше… Будто подсматривал кто за мной, не из умысла вредного, а так, из творческого любопытства, мол, интересно, как поведет себя Игорь Николаевич дальше? Не то чтоб меня волновало смутное ощущение, но кому приятно, когда за ним подглядывают в замочную скважину.
— Феофан Арнольдович, а вам Евгений Владимирович про свою книгу ничего не рассказывал? — спросил я.
— Про книгу, — медленно повторил он, — нет, про книгу ничего не говорил. А вот помню, когда в последний раз зашел, сказал: «Скоро, Феофан, сбудется твоя мечта». — «Какая мечта?» — спрашиваю, а он камень взял, да со всего размаха как хрястнет…
Феофан замолчал и улыбнулся.
— Что с камнем-то случилось? — не вытерпел я.
— Так нет того камня… — с тихим восторгом произнес великий пращник.
— Всякое случается, — глубокомысленно заметил я.
— Э-эх, — простонал вдруг Феофан и, ударив по столу кулаком, прогрохотал, — ух, доброшу!
— Ну, мне пора, спасибо за чай, — бодро сказал я.
— Может пряники будете — у меня есть… — засуетился Феофан.
— Большое спасибо, Феофан Арнольдович, за чай и особенно за тетрадку, а пряниками в следующий раз угостимся, — поблагодарил я.
Положив тетрадку в карман куртки, я встал из-за стола. Визит был закончен. Мы вышли с Феофаном из дома и пожали друг другу руки. Мне захотелось пожелать ему что-нибудь доброе и я сказал:
— Счастливого вам камня!
Феофан широко улыбнулся и, неожиданно вспомнив о чем-то, громко позвал:
— Мартын, Мартына-а!
Из-за угла дощатого строения высунулась знакомая хитрая физиономия.
— Вот так и получается, — грустно произнес барбос, — для кого-то идол, паразит несчастный, а для кого-то и Мартын, друг сердечный…
Мне стало совестно и я опустил глаза.
— Прости меня Мартын, — тихо сказал я.
— Чего уж там, — пробурчала умная собака, — кто старое помянет, тому блоха под хвост.
— Мартын вас куда хочешь проводит, у него в голове книжка, — радостно сообщил Феофан.
К счастью, воспользоваться книжной головой Мартына не пришлось. Феофан замер, поднес руку к глазам и, смачно плюнув себе под ноги, глухо произнес:
— «Генки» приехали.
— Какие генки? — не понял я.
— Генки Попова ребята прикатили, — пояснил он.
Невдалеке метрах в трехстах от нас я действительно заметил знакомую «Ниву» ослепительно белого цвета. Как они меня нашли у Феофана, объяснить было несложно. Я внимательно посмотрел на Мартына. Мартын внимательно посмотрел на свой хвост. Выяснять причины двухчасовой прогулки по уссельским окрестностям не имело смысла. Собака она и есть собака, один хвост чего стоит. Болтается из стороны в сторону и пользы от него никакой. «От хвоста пользы никакой, — подумал я, — а вот от ослепительно белой «Нивы» польза может быть большая».
— А почему бы генкам не подвезти меня до дома? — спросил я.
— А чего, ребята они смирные, — согласился Феофан.
Мартын от моей сообразительности даже просиял весь, как щенок весенний, и дружелюбно сообщил:
— На машине вы быстро доедете.
— Правильная мысль, — не стал возражать я.
Феофан Арнольдович еще раз пожал мне руку и вдруг, вспомнив о чем-то, поспешно предложил:
— Может водки, а? у меня есть.
— Большое спасибо, как-нибудь в другой раз, — поблагодарил я.
Чувствовало мое сердце — не долго дожидаться другого раза. Феофан улыбнулся размашисто и проговорил:
— У меня водка хорошая, небом пахнет.
Может оттого, что есть еще водка, которая пахнет небом, настроение у меня значительно улучшилось. Земля пахла землей, трава — травой, а по широкому уссельскому полю медленно шел обыкновенный человек и улыбался. Только таким ли он был обыкновенным, как могло показаться с первого взгляда? Веселый, общительный, с добрым открытым лицом и умными, проницательными глазами, он производил впечатление личности самобытной, талантливой и, без сомнения, незаурядной. Отличался он от обыкновенного человека и многими другими качествами, но главное его отличие заключалось в том, что этим человеком был я. Отмеченный загадочным знаком судьбы, я шел по полю и чувствовал, как зарождается во мне нечто новое, необъяснимое никакими человеческими словами.
«Наверное, во мне пробуждается Вселенское сознание, — подумал я и громко крикнул — Э-ге-гей!» Возможно через миллионы лет одинокий, приветственный крик и долетит до какой-нибудь обитаемой планеты. Долго придется инопланетным ученым ломать свои умные головушки над тем, что же означает это «э-ге-гей», прилетевшее к ним из таинственных глубин космоса. Только не разобрать им моего послания, потому как никакими формулами и законами научными не объяснить того, что жизнь наша э-ге-гей какая!
— Э, ты чего там? — послышалось из машины.
— До дома не подкинете? — весело попросил я.
— Садись.
«Настоящий провинциальный сервис», — подумал я: ни вопросов, ни расспросов и какая разница, что это за ребята и кем они посланы.
— Любо, братцы, жить, любо! — с чувством произнес я.
— Чего? — переспросил меня широкоплечий молодой человек.
— Говорю, машина у вас хорошая.
— Фуфла не держим, — улыбнулся молодой человек.
— И правильно, за фуфлом погонишься — одно фуфло получится, — согласился я.
Высказанная мысль была до того очевидной, что возражать никто не стал. «Нива» плавно тронулась с места и то ли мне послышалось, то ли на самом деле где-то вдали прозвенел знакомый собачий лай.
По дороге я выслушал несколько занятных историй о будничной жизни простых уссельских мужиков. Так, узнал я про некоего Валерку Кривого, который по каким-то непонятным идейным соображениям полез на крышу своего дома, а потом по не зависящим от него причинам хрюкнулся с крыши и был таков. Последнее, что успели заметить близкие родственники Валерия Кривого, было хрюкавшееся с крыши тело. А-а!.. — истошно заорало тело, и больше его никто не видел. Валера Кривой исчез, не долетев до родной Уссельской земли всего-то одного-двух метров. Жена Валеры откомментировала факт исчезновения родного мужа по-женски непосредственно: «Да чтоб его черти заели, паразита поганого». Но в том месте, где приземлился Валера Кривой, чертей никаких не было.
Молодой человек изобразил на лице удивление и гнусавым голосом продолжил рассказ от лица неуклюжего Валеры: «Сижу на заднице, тошно мне, а прямо передо мной бандурина какая-то стоит, вроде башни, и чистенько все кругом, охренеешь как, а люди не по-нашему одеты и тоже чистенькие все как банки стеклянные».
Только вечером Валера Кривой понял, что находится в городе Париже и ничего хорошего в этом нет. Наоборот даже. Одни неприятности вокруг и получались. Два дня он бродяжничал во французской столице, а на третий — не выдержал, залез на дерево и хрюкнулся тем же местом о землю-матушку. В глазах искры, в ушах звенит, а сразу почувствовал — не на чужбину забросило. После парижских прогулочек родная земля перинкой мягкой показалась.
— Теперь с ним вообще хохма, — закончил свой рассказ молодой человек, — мужики его встречают и спрашивают: «Ну как там в Париже?», а Кривой отвечает: «На заднице я ваш Париж видел!»
Молодость смотрит на жизнь просто — так, как смотрят на большую красивую витрину, за которой происходит много забавных и увлекательных событий. Ах, молодость-молодость, ей и невдомек, как забавно наблюдать за теми, кто смотрит на жизнь как на большую и красивую витрину, за которой происходит что-то занятное.
Молодые люди задыхались от хохота, но мне история показалась не такой уж и смешной. Чем, собственно, отличается пятая точка Валеры Кривого от моей приключенчески-уссельской тарабарщины. Если подумать, вроде никаких отличий и не наблюдалось. Мысль эта почему-то не вызвала у меня никакого внутреннего удовлетворения. Более того, я почувствовал приближение знаменитой петербургской тоски. Не знаю чем бы это могло все закончиться, если бы… Если бы я не вспомнил, что в кармане моей куртки лежит маленькая синяя тетрадка. И пусть для кого-то эта тетрадка и маленькая, и ничем не примечательная, а для меня она так все равно, что грамота царская. Значит, не с бухты-барахты свалился я на уссельские головы, значит, и дожидались меня здесь, и думали, и подарочек любопытный заготовили. Прочитайте, мол, Игорь Николаевич, глядишь и разглядите что в дали туманной.
Лучший способ скоротать время — размышлять о жизни. Только-только я вошел во вкус философского самопознания, как поездка закончилась. Белая «Нива» остановилась возле дома, в котором я временно квартировал, и бритоголовый водитель не без гордости сообщил:
— На хату приехали!
— Классная тачка, — заметил я и вышел из машины. Воспитанные люди умеют сказать спасибо в любой ситуации.
В мое отсутствие в квартире явно кто-то побывал. В комнатах был наведен порядок, со стола убрано и в хрустальной вазе стоял букетик розовеньких цветов.
Заботятся — не без удовольствия подумал я. Приятно, когда пахнет розовыми цветочками, а синенькая тетрадка не пахнет. В тетрадках люди пишут разные слова, потом другие люди читают написанные слова и радуются тому что написано, или не радуются. Много чудаков живет на свете. Один чудак пишет, другой чудак читает, а что из такого литературно-творческого процесса получается — ни один чудак и вообразить не может.
Я положил тетрадку на стол и сел в кресло. Проще всего было взять тетрадку и прочесть то, что в ней написано. «Проще-то оно проще, а что произойдет дальше?» — подумал я. А дальше уссельская неразбериха или станет еще большей неразберихой, или окончательно превратится в полный хаос. А потом — есть в моей жизни интересный психологический нюансик, называемый загадочной улыбкой Джиоконды. Загадливо-загадочной. Иногда стремишься к чему-нибудь, добиваешься и праведными и неправедными путями, и когда добьешься чего хотел, глядь, а то, к чему ты так стремился, превратилось в странную и необъяснимую улыбку. «Как же так?» — спрашиваешь ты, а в ответ мерцает одна загадочная улыбка, и за окном сопит, урчит и чертыхается город Петербург.
Будь моя воля, пошел бы я сейчас в серую петербургскую даль… И шел бы так себе, шел, пока не зазолотилась бы в моем сердце простенькая надежда на глупое, маленькое, человеческое счастье.
Была и другая причина, почему мне не хотелось читать того, что было написано в тетрадке. Причина заразумная и вместе с тем простая. Предчувствие. Ни хорошее, ни плохое, а скорее благоразумное.
Нет, не стану я читать того, что написано в тетрадке. Петербуржцы народ странный, но, как показывают психологические исследования, странностям петербургским любое здравомыслие позавидует.
В хрустальной вазочке мерцал розовый букетик цветов, скучно и монотонно цыкал механический будильник. Я вздохнул, встал с кресла и обречено сказал: «Утро вечера мудренее». И лучше этих слов не выдумать было никому.
Спал я в эту ночь, как трудолюбивый крестьянин. Ничто не тревожило мой сон: ни смутные видения, ни вещие голоса, ни истерическое суперэго личного учителя. Таким и только таким должен быть сон настоящего победителя и мужественного человека.
Утром моими мыслями можно было рисовать «в багрец и золото одетые леса». Не знаю почему, но я сразу понял: наступивший день будет днем историческим. Мне захотелось по-хорошему отметить торжественное событие, и неожиданно каким-то чужим голосом я громко грянул: «Как ныне сбирается вещий Олег, отмстить неразумным хазарам…».
Может быть, такие люди, как я, появляются на свет раз в неделю, а может — и в месяц, кто знает? В это дивное утро во мне родился герой. И не просто герой, а герой призванный. И какая разница, кто меня призвал и зачем… Призванность делала мое геройство — событием общечеловеческим. Преуменьшать или скромно замалчивать совершившийся факт не только не имело смысла, но и могло быть непростительной ошибкой. Конечно, нашлись бы знатоки-профессионалы, которые могли обвинить меня в юношеской легкомысленности, бахвальстве и наивном дилетантстве. Мол, нашелся еще один призванный. Что я могу ответить на такие знатоковские инсинуации? «Вы правы, уважаемые профессионалы, как и всегда и во всем правы. Ваша правота делает вас солидными и обеспеченными. Ваша правота позволяет вам называть себя знатоками и профессионалами. Одного только не позволяет ваша правота — быть героем! Да-да, уважаемые, тем самым легкомысленным дилетантом, который вдруг неизвестно почему и зачем отправляется на поиски мифических Америк или с самоубийственным упрямством доказывает, что наша земля круглая! Лично мне ничего доказывать было не надо. Предстоящий день должен был стать днем моего триумфа, может, правда, и не совсем триумфа, но все равно день обещал быть интересным.
Плотно позавтракав, я быстренько составил план действий. План был геройски простым, коротким и состоял всего из одного пункта. Во чтобы то ни стало, и чего бы там ни стоило обнаружить и схватить уссельского преступника. В моем распоряжении не было ни одной вещественной улики, ни одного внятного свидетельского показания. Сам мотив преступления, по сути, оставался неясным, и все-таки я был уверен — преступник будет найден.
Не нужна мне никакая логическая дедукция, ловля на живца и прочие двусмысленные приемчики. Настоящий сыщик похож на талантливого поэта и расследует дело так, как никто не смог бы расследовать дело, кроме него. Познай себя, и ты познаешь свой стиль, — прописная истина рядового следователя. Я познал себя, и стиль, который появился в чудесное уссельское утро, назовут в истории криминалистики «героически-прямолинейным». Нет, я не горжусь этим, но и скрывать своего удовлетворения не намерен. Мой стиль не только не имеет аналогов в практике раскрытия преступлений, помимо этого, он еще благороден и красив. Стоит ли удивляться, что первое и обязательное качество, которое новый стиль требует от следователя, называется духовным виденьем. Что скрывается за этим расплывчатым определением — объяснить сложно, но, по-видимому, скрывается что-то значительное.
— Трепещи плохой человек! — воскликнул я и почувствовал, что нет границ моим силам, и моему разуму тоже нет никакого предела. Уссельск в эту минуту показался мне махонькой избушкой на курьих ножках. Сила чувств была настолько велика, что подобную великость надо было выразить только великими словами.
— А ну-ка, Уссельск-городок, — возгласил я, — повернись ко мне передом!
В ответ на мое обращение за окном что-то зачирикало, зачирикало и затихло. То, что произошло, или могло произойти, а может быть и произошло, стало еще одним удивительным доказательством того, как мало мы знаем о том, о чем и не догадываемся.
В некой заморской стране один так себе знаменитый актер любил повторять: «Покажите мне перед, и я переверну весь мир». Через некоторое время его выбрали президентом этой страны, но переда ему так никто и не показал. И правильно, что не показал, переворачивать мир — занятие небезопасное. Исторический случай напомнил мне, что и у триумфа может быть и перед и другие пространственные направления. О том, куда эти направления ведут и как они называются, думать не хотелось. Как-никак, а житейский опыт чему-то да учит. И состариться хочется в свое время, и нос в дверном проеме не защемить.
Прежде чем выйти из квартиры я взял со стола синюю тетрадку и положил ее в карман куртки. Талисман, не талисман, а может и сгодится на что…
На улице капали снежинки и по тому, как трогательно они капали, проницательный человек мог бы без труда догадаться, что погода в Уссельске изменилась не в лучшую сторону. Проницательный человек был бы несомненно прав, хотя это и не имело никакого значения. Погода была что ни на есть самая петербургская, с этакой психоделической изюминкой в настроении. Настоящему петербуржцу хочется от такой погоды петь, плясать и заболевать грустными душевными болезнями. И это замечательно, это прекрасно, потому что мистика! И не какая-нибудь журнально-потаскушная, а живая, национальная мистика души Петербургской.
Пушкин никогда бы не стал А. С. Пушкиным, если бы не жил в Петербурге, и Достоевский — что стало бы с ним, если бы он не был петербуржцем? Да и я никогда бы не попал в Уссельск, если бы не родился на брегах невских. Но если кого угораздило на этих брегах родиться — мистика души Петербургской ему обеспечена. Будьте любезны, получите и наслаждайтесь. Чем наслаждаться? А чем угодно! Лично мне нравится наслаждаться снежинками, которые падают с низкого серого неба. Мокрые снежинки бодрят тело и делают ум гибким и радостным. Откровенно говоря, лучшей погоды для ума и пожелать нельзя. Не погода, а оздоровительная процедура. Бесплатное умопросветление. Городской житель — он ведь как цветочек полевой. Земелька под ногами, денежка в кармане, а в небе звездочки-снежинки, что ему еще надобно. Так, пустяки. Если только, что любовишки какой неказистенькой, но только чтобы с крыльями любовинка обязательно, с огоньком и ножичек вострый за пазухой.
Но беспокоило меня другое. Обычно на уссельских улицах разве что лягушки не квакали, а если бы и квакали, никто бы на это не обратил никакого внимания. Уссельские улицы по причине своей некоторой отдаленности от реальной цивилизации могли служить эталоном экологической чистоты и тишины. Не было в Уссельске ни оживленных транспортных магистралей, ни многолюдных толп; ни того, что шумит, загрязняет атмосферу и вредно вибрирует, в Уссельске тоже не было и быть не могло. Тихо было в городе и спокойно. До того тихо, что несколько десятков владельцев транспортных средств решили установить в центре города дорожно-постовой пост. Такие идеи рождаются в глубокой тишине и спокойствии. Но в это утро уссельская экологическая тишина показалась мне чересчур тихой…
Только пройдя несколько кварталов, я обратил внимание на то, что не встретил ни одного прохожего. «Подозрительно, очень подозрительно, — подумал я, — и подозрительно не то, что я никого не встретил, а то, что никто не встретил меня.
Я уже почти дошел до конца улицы, как вдруг навстречу мне выбежал главврач Валентин Петрович. Лицо его было красным, потным и несчастным. У медиков, когда они волнуются, лица становятся похожими на плюшевых обезьянок. Великий естествоиспытатель Чарльз Дарвин утверждал, что впервые заметил это сходство еще в детстве. Вот каким наблюдательным мальчиком был великий естествоиспытатель. Я тоже был наблюдательным мальчиком, но естествоиспытателя из меня не получилось, а жаль. Испытывать естество — занятие для настоящих мужчин. Утешает одно — склонность моего ума к естество-испытательскому взгляду на жизнь. По преимуществу, не на свою жизнь.
— Не на Фонтанке ли побывали? — пошутил я.
Доктор моей шутки не понял. Чуть отшатнувшись, он взволнованно произнес:
— Это вы!
— Нет, это Иоганн Себастьян фон Шизозберг, датский поэт и драматург, прославившийся…
— Игорь Николаевич, — прервал меня доктор, — какой еще драматург, вы что не понимаете, что происходит?
— Понимаю, — ответил я, — понимаю и не только понимаю, но и анализирую свое понимание. Как мы видим, в данную минуту падает снежок, он будет падать, падать и в конце концов образуется лед. Но придет время, и лед начнет таять и тогда обязательно появится человек, который воскликнет: «Лед тронулся, господа уссельцы!»
— Какой лед, — прервал меня доктор, — вы видите этот снег?
— Вижу.
— Дело в том, что ни один старожил не помнит, чтобы когда-нибудь в Уссельске упала хоть одна снежинка. Теперь вы понимаете, что происходит?
— Не совсем, — уклончиво ответил я.
Доктор тяжело вздохнул и обречено опустил глаза.
— И никто не знает, что происходит, — никто, — грустно проговорил он.
— Может это и к лучшему…
— Что к лучшему? — переспросил Валентин Петрович.
— Что никто ничего не знает, идет снежок, ну и пусть себе идет.
— Игорь Николаевич, вы опять забываете. Если в Уссельске пошел снег, это может означать все что угодно. Все что угодно, — горестно повторил он.
Как говорил один древний китайский философ, выражение «все что угодно», может означать все что угодно.
— Конец — делу венец, — решительно сказал я.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил меня доктор.
Слышать голос своей судьбы дано не каждому, ох не каждому. Интуитивный слух — редкость в наше прагматическое время — большая редкость. О себе я могу сказать только одно — что дано, то дано! Куда денешься! Раз моя судьба печальным голосом Валентина Петровича спрашивает меня, что я собираюсь делать, значит, надо что-то делать. И не просто что-то, а что-то великое. Раз надо, так надо!
— Вечером следствие будет закончено, — уверенно произнес я.
— Вы знаете кто это сделал? — пролепетал бедный доктор.
«А действительно, что бы я сделал, если бы знал, кто это сделал? — подумал я, и неожиданно понял: — Хорошо бывает тогда, когда ничего не надо знать, потому что и так все понятно. А если непонятно — можно и спросить».
— Валентин Петрович, вам известно, где живет Феофан Мудров?
— Да-а, очень хорошо…
— Мне бы хотелось, чтобы сегодня вечером вы, мэр города и Геннадий Иванович, владелец ресторана «Патмос», собрались у Феофана Арнольдовича. Надеюсь, вас не затруднит сообщить им мою просьбу…
— Конечно, сообщу, но как же Семен Андреевич?
— Если не ошибаюсь, это начальник полиции, — уточнил я.
— Да.
— И Семен Андреевич пусть приходит, какой разговор без полицейского?
Вид у доктора был такой несчастный, что если бы не интересы следствия, я бы сказал ему: «Валентин Петрович, да пошлите вы всю эту снежную канитель куда подальше!» Но говорить этого я не стал. Следователи и рыбаки не имеют права на ошибки. От неудач не застрахован никто, но ошибки быть не должно. Доля у них такая. Слово — что воробей, и рыба — что воробышек, упустишь — и поминай как звали. И везде и всюду одни воробьи летают. Присмотришься к жизни, и одно большое воробьиное царство получается. Удача — воробей, счастье — воробей, любовь — воробей, одна судьба по вороньему каркает! Какое-то разнообразие.
Поэтому ничего такого, чего потом не поймать, не сыскать, говорить я не стал, а сказал то, что и должен был сказать:
— Валентин Петрович, мне хотелось бы кое-что у вас спросить.
— Пожалуйста, спрашивайте.
— Не подскажете ли вы мне, где находится Центральная уссельская библиотека?
Чего-чего, а такого вопроса доктор не ожидал никак. И хорошо, что не ожидал. В медицинской литературе описано множество случаев, когда неожиданные вопросы оказывали на здоровье людей поистине феноменальные воздействия. И раны на теле сами собой рубцевались, и волосы на голове ни с того ни с сего произрастали, а глаз третьих сколько пооткрывалось! Каких только неожиданностей не творится с людьми от неожиданности! С Валентином Петровичем ничего сверхъестественного не сотворилось, а жаль. Очень жаль! Интересно посмотреть, как оно, это сверхъестественное, выколупливается из глубины психической. Красивое, наверное, зрелище и научно познавательное. На лице доктора, к сожалению, ничего красивого и познавательного не наблюдалось. Так, легкая анатомическая гримаска — изумленные глаза и растерянное выражение лица. Что еще можно ожидать от человека, давшего клятву Гиппократа. Гиппократ, он и в Уссельске Гиппократ!
— Библиотека здесь рядом. На площади. Я провожу вас, — тихо сказал доктор.
Несколько минут мы шли молча, но внезапно он схватил меня за рукав и торопливо произнес:
— Ответьте мне на один вопрос! Вы сатана?!
«Утро неожиданных вопросов продолжается», — подумал я и неожиданно почувствовал слабое-слабое щекотание в центре лба. Неужели глаз? — удивился я, — третий! Третий, родимый глазок. Щекотание усиливалось. Доктор все это время внимательно смотрел на меня и ждал ответа.
«Ну, давай, давай, прощекочивайся, — подбадривал я свою сверхъестественную возможность. — Ну, еще, еще чуть-чуть… ну, давай, зараза!» Зараза меня и подвела. Кто же знал, кто мог предполагать, что при рождении магических способностей ругательные слова произносить не рекомендуется. Пишут умники всякие, пишут волшебхрень всякую, а как оно на самом деле происходит — никто не напишет. Всегда у нас так: тра-та-та, тра-та-та, а за кого кота кошка вышла замуж? Какой породы, какого возраста, какой масти непонятно! Нет, не вылупился мой третий глазочек… Пощекотало, пощекотало в центре лба и расщекоталось.
— Какое же все-таки свинство! — с чувством сказал я.
— Что? — переспросил доктор.
— Глаз не вылупился, — объяснил я.
— Глаз?
— Ладно, Валентин Петрович, забудем, у нас есть дела и поважнее. Вы спросили меня не сатана ли я?
— Спросил.
Я взял его под руку и пошел по улице.
— Подумайте сами, Валентин Петрович, если бы я был тем, кем вы меня назвали, разве мы с вами сейчас направлялись в библиотеку? Уверяю вас, существуют места, куда более приятные для общения. Взять хотя бы ваш «Патмос» или какое-нибудь другое уютное местечко. Помните, как там в стихах: «А ну-ка, Фауст, дай на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду, давай с тобой…» м-да, простите, кажется не совсем то, но вы меня понимаете. Кстати, Валентин Петрович, а за сколько бы вы продали свою душу?
— Не знаю. Никогда об этом не думал.
— А зря, зря не думали! По-моему каждый интеллигентный человек рано или поздно должен поставить перед собой этот вопрос. А потом, разве вам самому не любопытно? За сколько бы вы могли продать свою душу?
— Любопытно… — задумчиво сказал доктор.
— А я что говорю — это вам не в картишки с коллегами перекидываться. Здесь — вопрос вопросов, смысл смыслов и лежбище лежбищ. Но ответ-то, ответ каков будет? вот где с черепом заговоришь!
— Пришли, — прервал меня Валентин Петрович.
Уссельская библиотека находилась на центральной городской площади в небольшом трехэтажном домике.
— Первый этаж, — пояснил доктор.
— До встречи, не забудьте в девять часов вечера у Феофана.
— До встречи, — хмуро сказал доктор.
— Не простудитесь, — громко проговорил я. Что еще я мог пожелать этому нехитроумному врачевателю.
Библиотека состояла из трех небольших залов, уставленных стеллажами с книгами. Справа у входа за письменным столом сидела пожила женщина.
Определить, что человек проработал в библиотеке не один десяток лет, для меня не составляет никакого труда. Многолетнее общение с книгами накладывает на лица работников книжного дела неизгладимую печать унылого-унылого очарования.
— Здравствуйте, — поздоровался я.
— Доброе утро! Знаете, мы вас таким и представляли, — робко сказала женщина.
При моем появлении унылое-унылое очарование на глазах преобразилось в трепетно-трепетное обожание.
— Это прекрасно, но мне бы хотелось кое-что…
— Вы, наверное, пришли взглянуть на читательский билет Евгения Владимировича, — поспешила закончить за меня работница библиотеки.
— Если вас не затруднит, но как вы догадались…
— Набор книг, которые человек читает, иногда может рассказать о нем гораздо больше, чем самые близкие люди, разве не так? — робко улыбнулась хранительница человеческой мудрости.
— Безусловно, именно так, как вы и говорите, — согласился я.
«Всё так, всё действительно так, уважаемая сударыня», — подумал я. И еще я подумал, что нет ничего странного в том, что умные женщины, с застенчивыми улыбками, редко когда бывают счастливы.
Женщина покраснела и протянула мне читательский билет под номером двадцать один. Магическая комбинация цифр не произвела на меня никакого впечатления. Следователь, будь то любитель или профессионал, верит только одной цифре — доказанной! И такая вера правильная, потому что разумная.
Читательский билет под номером двадцать один стал еще одним убедительным доказательством того, что в следственном деле легких путей не бывает.
За последние несколько месяцев Евгений Владимирович прочитал только две книги — рассказы Чехова и «Алису в стране чудес». Интуиция подсказывала мне, что связь между этими авторами существует несомненно, но какая? Мой разум привстал на цыпочки и попытался взглянуть на ситуацию с более высокой точки зрения. И что интересно, ему удалось и взглянуть и кое-что услышать.
— Антон Иванович, смотрите, чей-то разум опять привстал на цыпочки, — услышал я отдаленный мужской голос.
— Брат Кэролл, это, наверное, опять какой-нибудь следователь дурью мается. Нету здесь никаких злоумышленников, вы слышите меня — нету!
«Нет, так нет, чего орать-то», — подумал я, и вернул разум в привычное состояние.
Связь между двумя великими писателями, как я и предполагал, существовала, но к делу никакого отношения не имела.
Сидят себе два гения на каком-нибудь зазеркальном заваленке, пьют шампанское и нет им никакого дела до наших умных глупостей.
— Игорь Николаевич, может быть вам чем-нибудь помочь? — тихо сказала работница библиотеки.
— Извините, как вас зовут?
— Зоя Ивановна…
— Зоя Ивановна, а вам не запомнилось что-нибудь особенное из последней вашей встречи с Евгением Владимировичем? Какие-нибудь слова, выражения?..
— Нет, все было как всегда. Он пришел отдал книгу, а… знаете, нет-нет. Перед тем как уйти он спросил меня, есть ли у нас в библиотеке шахматы? Я сказала что есть, но в них почти никто не играет. Тогда он улыбнулся и сказал: «В шахматах необходимо знать, где расположены черные и белые клетки. Всему остальному может научиться любой». Правда, странная мысль?..
— Почему странная? — тихо сказал я.
— Так уж…
— Зоя Ивановна, вы не представляете, как я вам благодарен, но мне пора…
— Может чайку? — послышался робкий голос, но я уже выходил из библиотеки.
Уссельский ветер гудел за моей спиной. Меня несло этим ветром и несло туда, куда и надо было нести. Вперед!
Разгадка пришла сама собой, но никакой счастливой случайности не было. Духовное виденье определило результат моих поисков. До решения уссельской головоломки оставалось сделать несколько шагов.
Белая «Нива» стояла метрах в двадцати от подъезда.
— Пацаны! — крикнул я.
Пацаны будто только меня и ждали. Истосковались от безделья бритые головушки.
Я сел в машину и не задумываясь назвал место, куда надо было ехать. Удивления или дополнительных вопросов не последовало. Механизм расследования заработал слаженно и точно. Машина мчалась по пустынным уссельским улицам, и я чувствовал, что в жизни бывают такие мгновения, когда очень, очень хочется гаркнуть во весь голос: «Поехали!» А потом взлететь высоко-высоко и ехало все болело. Э-хе-хе, мечты мои грешные.
— Приехали, — сообщил мускулистый водитель.
Место, куда мы приехали, оказалось гораздо ближе, чем я предполагал.
— Спасибо, братан, — поблагодарил я и вышел из машины.
Снежинки почти растаяли. Моросил тихий, неприметный дождик. Три возлюбленных сосны Игната-топтуна выглядели как самые обыкновенные деревья. Ничем особенным эти сосны не выделялись, и все-таки неспроста выбрал их Игнатий для своих странных прогулок. Чокнутые видят мир не глазами, а подсознанием. Прирожденному следователю знаком и такой способ виденья.
Только когда я подошел к соснам поближе, оказалось что одна особенность все-таки присутствует. Деревья росли так, что составляли правильный треугольник.
Я давно уже подозревал, кажется еще с пятого класса, — ничего хорошего от равносторонних треугольников ожидать не приходится. Детские предчувствия отличаются сверхъестественной прозорливостью.
— Где же ты, Игнатушка? — громко сказал я. Никто не ответил на мой вопрос, но как-то зябко сделалось вокруг. Словно сыростью болотной потянуло и запахло нехорошо скверностью одеколонной. Что Бермудский треугольник, что сосновый, а конец один — подумал я.
— Мыша тебе в ряху, — раздался тонкий и писклявый голос.
Я обернулся и увидел жирного серого кота. Собственно ничего такого особо гнусного на его физиономии написано не было, но впечатление он производил все-таки гнусное. К тому же этот хамский тон. Словом, не привык я к такому поведению домашних животных. Вульгарность она никого не красит — ни человека, ни кота, ни мыша бедного. Неудивительно, что хамское обращение вызвало во мне некоторую растерянность. Я отступил на несколько шагов, зацепился за что-то и упал.
Граждане будьте бдительны. От треугольников, какие бы они треугольные ни были, можно ожидать любой пакости. Это факт! Пакость, которая случилась со мной, называлась сверхпакостью. Впрочем внезапное падение можно трактовать и несколько иначе «за что боролся, на то и напоролся». Чего хотел, то и получил. А получил я то, от чего футурологи малахольные писаются по ночам и стонют от удовольствия. А стонют они от того, что мерещится им в потемках ночных щелочка такая заповедная… Мол, кто протиснется в нее, сразу в другом мире оказывается. И там-то уж его и напоют, и накормят, и на слонах белых покатают, и вечною молодостью наградят. Как только отыскать ее заветную?
Не знаю, о каких они мирах сладостных мечтают, но только упал я на простой уссельской лужайке, а поднялся на ноги в хрен-хреновом пространстве. Кустики вокруг кривые, деревья скособоченные, а вдалеке фигурки без образные пошевеливаются и дымка серо-голубоватая колеблется. Не то чтобы страшно мне стало, но удовольствия не испытывалось никакого.
— А ты не бось, не бось, ето тебе не Парижа ушастая, — послышался чей-то хриплый, нагловатый голос.
Я оглянулся и увидел скрюченного маленького старичка, сидящего на кривом березовом пенечке. На старичке была одета старенькая шапка-ушанка, старая телогрейка и старенькие, латаные-перелатаные валенки. Но действительно оригинальной была у старичка физиономия. Синюшное, сморщенное личико, похожее то ли на печеное яблоко, то ли на бутылку дешевого портвейна.
Старичок смерил меня ядовито-хитрым взглядом и важно произнес:
— А ты глазелки то не корячь, не корячь, раскорякой то и останешься.
— Так чего ж корячить то, и так все перекорячено, — ответил я.
Дедуля хрякнул носом, помолчал и взглянул на меня вроде как подоброжелательней.
— Простак ты, — наконец сказал он.
— Истинная правда, — согласился я. — По простоте своей и по жизни мыкаюсь, как сиротинушка какая бесприютная.
— Сиротинушко-козлинушко, ты хоть знаешь, куда попал-то, мазурик, — загыгыкал ехидно старикашка.
— Как раз об этом, дедушка, я у вас хотел спросить, — с подчеркнутой любезностью сказал я.
Дедушка на мою подчеркнутую любезность только хрякнул широченным носищем и загыгыкал еще громче. «Вредненький старикашка», — подумал я и не ошибся.
Отгыгыкав, дедушка уставился на меня мутно-голубенькими глазками и гнусавым голосом просипел:
— А то каким местом пялиться?
— Зрительным местом, зрительным — уточнил я.
— Так оно зенки-то две. По одной выходит, что заумь это ваша человечья, а по другой живем мы тута, разные всякие.
— А поточнее, дедуль, что за заумь такая и кто такие по-вашему разные всякие?
— Заумь она заумь и есть, а разные всякие по-вашему значит нечисть будет.
Дедуля посмотрел на меня наивными глазами и ласково улыбнулся. Двусмысленной показалась мне эта улыбка, очень двусмысленной.
— Что влип, Николаич, — произнес старый хрыч и загыгыкал, как лошадь.
«Влип то оно может и влип, — подумал я, — только это еще какой зенкой посмотреть».
— А что за нечисть у вас, дедушка, водится? — любезно спросил я.
— Разная: и домашняя, и лесная, и окаянная встречается, так вон они дожидаются, — показал он рукой в сторону подозрительных голубоватых фигур.
— Интересные, наверное, создания, — задумчиво проговорил я.
— Кому и гнилок болотный — забава, а мне больше домовые да лошаки но нутру. Хозяйственные мужики. А бабы они и есть бабы. Непутевки одни! Рукалки, ведьмачихи, шалапутки полевые, горевухи, бедовухи — тьфу на них! Бабка Ерепьевка еще куда ни шло, а так… шалавное отродье…
— А Ерепьевка-то чем хороша?
— Характером берет, если уж привяжется — никакими словами не отговоришься. Настырная…
— А ты то, дедуль, сам кем будешь?
— Думовой я по имени Стас, — важно ответил дедуля. В чей дом зайду, много дум приведу.
Старичок думовой был не так прост, как могло показаться, но беспокоило меня сейчас другое.
Нечисть вызывает интерес на определенном расстоянии, но если расстояние начинает по каким-либо причинам сокращаться, интерес значительно уменьшается.
Пока разговорчивый дедуля усердно критиковал женскую половину темной зауми, подозрительные фигурки неторопливо приближались к месту нашей беседы.
«Извести человека дело нехитрое», — подумал я, и почему-то от такой незатейливой мысли мне стало легче. Нечисть она ведь тоже мозгами шевелит. Физиономии, которые я увидел, подтвердили мою догадку. Каких бы золотых Оскаров не вручали голивудским изобретателям, никогда им не создать того, что матушка природа в заумном состоянии налепила. А почему так? А потому, что настоящая нечисть нутром страшит, а в нутро нечистое ни один изобретатель по своей воле не залазил. Вот оно все как хитро устроено…
Не знаю как это объяснить, но только из нутра уссельской нечисти никакой кошмарности не выглядывало. В глазах тех, кто смотрел на меня, проглядывало легкое любопытство и лукавая ироничность.
— Странно они как-то смотрят на меня, — задумчиво проговорил я.
— Так а чего ж не смотреть-то, на благодетеля свово…
— Кого, кого? — переспросил я.
— На кого ж еще, на благодетеля, так и есть оно… Первому ворота открывать, второму путь-дорожку прокладывать. А иначе никак. Порядок такой… Первый, вон он за кусточком охлаждается… Как ворота-то открыл, так и обомлел весь…
За кусточком невдалеке от нас и вправду сидел хиловатого вида мужичок с обомлевшей улыбочкой на обомлевшем лице.
— Игнатий-топтун, — уверенно сказал я.
— Он самый, первым будет. Воротничек… Все топтался-топтался и вытоптал топталочку, — ласково прошепелявил думовичок. — А тебя уж, Николаич, вторым угораздило, и не обомлел, — захихикал дедок.
— Мы питерские такие, привычные…
— Так уж теперь ты и есть благодетель наш…
— Благодетели тоже люди, — грустно сказал я.
— Не без ума, как же, понимаем, понимаем.
Старичок что-то вынул из пазухи, крякнул и важно сказал:
— На, питерский, заслужил. Перстенек вот наш — заумный, всем перстенькам — перстенек. Три каких хошь желания сделает, как по-сказочному.
— Давно мне хотелось на Луну слетать.
— Не-е, на Луну не слетать, — убедительно сказал старик. Не на Луне перстенек сделан, а в зауми, и желания он исполняет заумные, иначе никак…
Заумных желаний в моей жизни было достаточно, и что интересно, многие из них исполнялись и без перстеньков заумных. Но чего уж тут! От дареных перстеньков и кобыла заржет. Авось и сгодится заумная вещичка.
— Спасибо, дедушка, — поблагодарил я и взял трехжеланный перстенечек.
Такой бы перстенечек мне кто пораньше подарил, ох и пошалили бы мы с перстеньком этим…
— Шалить, оно никогда не вредно, — парапсихологически улыбнулся думовой и, ловко топнув ногой, придавил огромного рыжего таракана. Таракан гнусно засвистел, испустил зловоние и моментально исчез.
— Ну, мне пора, засиделся я тут, дедушка, — вежливо сказал я и поднялся с пенька.
— Ну что ж, прощевай, Николаич, простак ты, но кровинкой нашей попахивает, ой, попахивает, — осклабился дедулька, и то ли подмигнул мне левой своей гляделкой, то ли прищурился замысловато.
Обсуждать, что делала моя прабабушка в тридевятом царстве, вряд ли имело смысл. Я неловко шагнул в сторону и, как мне показалось, не без чьей-то дружеской помощи вернулся на уссельскую землю.
Возвращение было столь же оригинальным, как исчезновение. Меня это не удивило, но досадное чувство осталось. Заумные пути-дорожки могли быть и более цивилизованными.
На лужайке не было ни черных котов, ни белой «Нивы», никого. Растерялись, испугались и умчались к шефу докладывать — решил я. Впрочем это не имело никакого значения. Черная половинка дела сделана, на левом моем мизинце поблескивает трехжеланное колечко — жизнь прекрасна!
— Да здравствует усселькая заумь! —громко воскликнул я и пошел куда глазам смотрелось. Доверяйте своим глазам, и ничего плохого с вами не произойдет, — эту истину я подарю когда-нибудь своим детям. Неважно, что дети делают из истин бумажные кораблики. Ничего другого они делать и не должны. Сколько дитё не учи, а получаются одни кораблики бумажные. Взять хотя бы Уссельск, — подумал я, — чем не бумажный кораблик?
— Лево руля, полный вперед, так держать! — громко закричал я и резво помчался по безлюдным уссельским окраинам. Чтобы представить себя большим кораблем — одного интеллекта мало. Необходим такой важный компонент, как единение с природной субстанцией представляемого представления. Примерно, это похоже на то, чего уже нет в действительности, но все-таки это есть, и есть как раз в той самой действительности, где этого нет. Сложно, но восточные люди сочинили и сочиняют на подобные темы множество стихов и до сих пор вроде никто не жаловался на то, что в стихах отсутствует здравый смысл и житейская мудрость. На Востоке человек-корабль не редкость, а в Уссельске только я один, наверное, такой — плавучий.
— У-у! — густым басом зарокотала пароходная труба. Плыть по бескрайним океанским просторам дело нехитрое, гораздо труднее следовать выбранному курсу. Овраги, буераки, заросли кустарников и прочие природные препятствия вносят в маршрут морского путешествия неожиданные и нежелательные изменения. Тропинка, по которой я плыл, закончилась у маленького грязного болотца. Сняв капитанскую фуражку, я хотел произнести нечто торжественное, но не успел.
— Игорь Николаевич, — послышался знакомый девичий голос. Нет, все-таки не напрасно плыл мой корабль, — подумал я и дружелюбно помахал рукой гостеприимной, юной хозяйке по имени Света. Она стояла на небольшом пригорке и удивленно смотрела в мою сторону. Померещилось ли ей в моей легкой походке что-то манящее за дальние горизонты и синие дали, или показалось что — отдаленное,— не знаю. Девушкам всё что хочешь может примерещиться. Паутинки у них в голове летают и золотые, и серебряные, и оловянные.
С высоко поднятой головой, твердым шагом я подошел к Светлане и, элегантно улыбнувшись, сказал:
— Здравствуйте, Света.
Если мужчина немного похож на Дон-Кихота и немного на д’Артаньяна — это всегда производит хорошее впечатление.
— Игорь Николаевич, я так рада, что встретила вас, — взволнованно сказала Светлана.
— Приятно это слышать, — с достоинством сказал я.
— Сегодня какое-то странное утро, — проговорила Светлана и горестно посмотрела на небо.
Я тоже посмотрел на небо, но ничего горестного не увидел. Обычное, серенькое, уссельское небо.
— На этом небе явно чего-то не хватает, — задумчиво сказал я.
— В небе? — переспросила Светлана.
— Да, Света, именно в небе, не в твоем небе, не в моем, а вот в этом уссельском небе, чего-то как раз и не хватает. И мне кажется, я знаю, чего именно ему не хватает.
— Ой! — испуганно воскликнула Светлана и тревожно посмотрела на небо, потом на меня.
— Но прежде чем кое-что добавить к этому небосклону, я хотел бы Светлана у тебя спросить.
— Спрашивайте, — слабым голосом пролепетала девушка.
— Почему тебе показалось утро странным?
— Не знаю, как будто озябла вся и на сердце нехорошо стало, подумала — на улице пройдет.
— И не прошло.
— Да, не прошло.
— Света, ты хочешь полетать по небу? — откровенно спросил я.
Девушки — народ действительно непредсказуемый.
— Как ведьма?! — вскричала Света и уставилась на меня огромными, горящими глазами. И никакого недоумения, никакой робости.
— Да, как ведьма, — вздохнул я.
— Здорово-то как, но…
— Никаких «но», — прервал я Свету, — «но» будут потом, а сегодня… садись.
Я указал ей на небольшое, сосновое бревно, лежащее рядом с нами.
Ни деревянных ступ, ни метел с длинными ручками поблизости не наблюдалось. Пришлось воспользоваться подручным материалом. У Светы был такой вид, как будто она впервые в жизни видела мужчину, способного совершить классный поступок.
— Садись и покрепче держись за сучья, — успокоил я ее и первый подал пример как лучше устроиться на лежащем бревне. Когда она села, я поднес левый мизинец к губам и тихо, но разборчиво, прошептал: «Приём, приём, желанье первое —хочу, чтобы бревно полетело». Если бы не восторженный визг девушки, всё было бы замечательно. Заумь в отличие от незауми исполняет свои обещания своевременно и без обмана.
Бревно плавно поднялось над землей и довольно быстро набрало приличную высоту. Света, как и все женские натуры, оказалась весьма способной к ведьминским навыкам. Через несколько минут она управляла бревном так, как будто всю жизнь летала на древесных стволах различных пород деревьев.
— Ну, теперь-то ты понимаешь, чего не хватало этому небу? — громко крикнул я.
— Нет! — радостно прокричала она в ответ.
Это-то дурацкое «нет» меня всегда и возмущало в женщинах. Главное, куда-нибудь полететь, побежать, поскакать — испытать чувственный восторг и никакого логического мышления. Прав, прав был дедушка-думовик, непутевые они, эти женщины. Дальше колдовского бревна и не видят ничего. Попробуй объясни девушке-ведьме, что уссельскому небу не хватало жизни! Вон она какая! Разрозовелась, рассчастливилась, поведьменела… Ей-то хорошо: летит себе на бревне и очаровывается, — а мне нехорошо. У меня от полетов начинаются в разных частях тела помутнения. Такие нехорошие симптомы наблюдаются у меня от полетов комфортабельных, в мягком кресле, с минеральной водичкой, словом, в цивилизованных условиях. В нецивилизованных условиях полета количество неприятных симптомов увеличилось настолько, что мне очень захотелось загадать второе желание. Удержали меня от опрометчивого поступка милая девушка Света и здравый смысл. Света была в восторге, а мой здравый смысл напомнил мне «за добро, которое ты делаешь людям, приходится платить дороже всего». Не понимаю, что можно разглядеть с высоты птичьего полета, но Света то и дело вскрикивала и показывала мне рукой на что-то, пролетавшее под нами. Юная ведьмочка вероятно могла летать целый день, но у меня такого желания не было.
— Света, к Феофану, Феофану! — крикнул я.
— Что!? — послышалось в ответ.
— К Феофану! — заорал я во весь голос.
Бревно, плавно описав дугу, пошло на снижение и через несколько минут вдалеке показалось знакомая хибарка. Но до жилища Феофана мы так и не долетели. День больших и маленьких удач продолжался.
— Стоп, машина! — громко заорал я.
Светлана вздрогнула испуганно, оглянулась, и бревно медленно приземлилось.
«Да чтобы я еще раз сел на летающее бревно, ну уж нет, ни с одной самой распрекрасной ведьмой», — облегченно подумал я и сполз с древесно-воздушного аппарата.
— Что с вами? — удивленно спросила меня Светлана.
— Так! Решил отдохнуть у остывшего пепелища, — бодро ответил я и кивнул головой на черные головешки от давно потухшего костра.
Светлана с недоумением посмотрела на выгоревший клочок земли.
— Для меня полеты закончены, до Феофана как-нибудь доберусь и сам.
Светлана опустила глаза, и не надо было обладать особой догадливостью, чтобы понять о чем она меня хочет спросить.
— Бревно остается в твоем полном распоряжении, катайся сколько хочешь, — спокойно сказал я.
—Игорь Николаевич! — вскрикнула девушка и, подбежав ко мне, благодарственно чмокнула в щеку.
Поцелуй девушки сладок и вдвойне сладок поцелуй девушки-летуньи.
— Вы не представляете, не можете представить как мне хорошо! — выдохнула она.
Хотите сделать девушку счастливой — подарите ей летающее бревно.
— Света, у меня к тебе только одна просьба, не найдется ли у тебя полиэтиленового пакета? — спросил я.
— Пакета, конечно, вот, берите!
Поблагодарив за пакет, я пожелал Свете неба без сучка и задоринки и больших летных успехов.
— Я вас никогда не забуду! — воскликнула она и, вскочив на бревно, стремительно взлетела в серенькие уссельские небеса.
«У каждой ведьмочки своя метла, — снисходительно подумал я и неожиданно понял: — Произошло событие! В Уссельске появился первый по-настоящему счастливый человек». А в сущности, что такое счастье, взять хотя бы эту кучку пепла.
Я аккуратно разгреб руками мокрые угли и насыпал в полиэтиленовый пакет несколько горстей сухой золы. А почему бы и нет? «Счастье есть ловкость ума и рук», сегодня вечером жалкая горстка пепла может подарить кому то отличное настроение.
До жилища великого пращника я дошел минут за пятнадцать.
Филимон Арнольдович сидел за длинным дощатым столом, стоящим рядом с домом, и сосредоточенно смотрел вдаль. Что он там выглядывал, догадаться было несложно. Великие пращники в любой дали видят нечто великое и грандиозное.
— Добрый день, Филимон Арнольдович, — громко поздоровался я.
Филимон посмотрел на меня бесцветными, затуманенными глазами и глухо произнес:
— Надо место искать верное.
— Так-то оно так, — согласился я.
— На верном месте и верный камень лежит, вот оно что, а! — пояснил свою мысль Феофан.
— Так-то оно так, — повторил я.
— Дело такое, — мечтательно проговорил великий каменщик и на его лице появилось осмысленное выражение.
— Игорь Николаевич, а тут уж и доктор наведывался, говорил собрание здесь будет.
— Феофан Арнольдович, я договорился встретиться с некоторыми гражданами вашего города и, простите, без вашего согласия назначил эту встречу у вас.
— И дело, что назначили, посидим. Места у меня во сколько, — Феофан показал рукой на далекий уссельский горизонт и во весь голос провозгласил: — Погуляем!
— Погуляем, но вначале немного поговорим, — уточнил я.
В глазах Феофана быстро разгорались молодецкие огоньки. Широкая натура уссельского камнеметателя почувствовала приближение праздника.
«Для кого-то может и праздник, для кого-то не праздник, а кому-то и на дудке играть надо», — подумал я.
— Феофан Арнольдович, у меня к вам есть небольшая просьба. Нельзя ли у вас где-нибудь отдохнуть?
— Так и в доме можно, и вон на сеновале место есть. Там у меня и постелька постелена. Люблю духом дышать, — сказал Феофан и махнул рукой в сторону небольшого деревянного сарайчика.
Дух в сарайчике стоял такой, что и вправду хотелось и дышать духом, и проникаться, проникаться какими-нибудь зефирно-радужными проникновениями. От такого ясного духа и камнеметательный восторг появится и разные другие восторги сами собой образуются.
Я лег на сеновал и сразу крепко заснул. Разбудила меня маленькая наглая птичка. Небесное творение пыталось соблазнить мой слух своими писклявыми трелями. «Пи-пи», — надрывалась глупая птица, но тщетно. Писклявыми чарами меня не соблазнить, душистым сеном еще куда ни шло, можно слегка соблазниться, но писклявыми чарами — нет! Не получится. «Пи-пи-пи», — передразнил я глупую пичужку и с выражением таинственной гениальности на лице вышел из сарайчика.
Небо над Уссельском быстро темнело. Возле дома Феофана слышались оживленные голоса, и мне как-то невольно пришли на память широко известные строки — раз, два три, четыре, пять, я иду искать, кто не спрятался, я не виноват. Уважаемые граждане Уссельска сидели за длинным дощатым столом и наслаждались вечерними ароматами полей. Деловым людям свойственно сентиментальное отношение к некоторым явлениям природы. А мне свойственно замечать то, чего не замечают другие. Предстоящий разговор мог иметь значение историческое, и не только для такого странного городка, как Уссельск. Впрочем, для того чтобы понимать и чувствовать уникальность исторического момента, необходимо иметь особый талант.
Первым подошел ко мне доктор.
— Добрый вечер, Игорь Николаевич, мэр подъехал минут десять назад, а так уже все собрались, — сообщил он и отвел глаза в сторону. «Ах, доктор-доктор, философия может довести до чего угодно, но только не до того, чего бы нам хотелось», — подумал я и слегка усмехнулся. И надо сказать, повод для такой усмешки у меня был веский. Ничем не примечательный человек появляется в маленьком, загадочном городке и сразу становится главным действующим лицом всех городских событий. «И чтобы это могло означать?» — задает себе вопрос ничем не примечательный человек и на его лице появляется снисходительная усмешка.
— Валентин Петрович, мне кажется, что я это уже когда-то видел, — задумчиво проговорил я.
— Такое бывает не только с вами, — грустно ответил доктор.
— Знаете, что я вам скажу, Валентин Петрович?
— Что?
— Это «кровавым мальчикам» надо оказывать неотложную помощь! А теперь пойдемте к нашим гостям. Пора начинать сеанс следственной терапии.
Граждане Уссельска могли встретить мое появление и поторжественнее. Исключение составлял Феофан Арнольдович Мудров. Великий подбрасыватель камней сиял всеми небесными сияниями. Видно, не часто приезжали к хозяину деревянной хибарки такие видные люди.
— Игорь Николаевич, во как! — закричал он и бросился ко мне. На бегу он поднял с земли увесистый булыжник и подбежав протянул его дорогому гостю.
— Извините, Феофан Арнольдович, у меня с рукой что-то, да и не время вроде… — неловко объяснил я.
Феофан с нескрываемой любовью посмотрел на камень и вдруг быстро развернулся и бросил его в небо. Такое надо видеть. Никогда не думал, что бросание камней в небо можно назвать творческим процессом, но оказалось, что можно. Феофан Арнольдович наглядно продемонстрировал, что творческим процессом может быть любое дело, если его делает настоящий, талантливый чокнутый. Камнеметательная техника великого пращника сочетала в себе восточную утонченность и неохватную славянскую широту. Истории человечества известно немало подобных восточно-славянских экспериментов, и, что любопытно, некоторые из них завершались положительными результатами. Вся птичка-изюминка такого способа состоит в том, чтобы раз и… и получилось. У Феофана, кажется, получилось.
Камень взлетел в небо, и наступила многозначительная тишина. Прошло, наверное, больше минуты, но удара о землю так никто и не услышал. «Получилось», — подумал я. И получилось, как всегда, тихо и незаметно. Ничего не засверкало, не заблестело и не вспыхнуло. Так… может быть, издалека повеяло чистой-чистой свежестью и глаза у Феофана будто золотом зацвели.
«Ну, вот и всё, больше мне в Уссельске делать нечего, шахматная партия начинается», — с легкой грустью подумал я.
— Может, в сено упал или в канаву? — раздался спокойный голос мэра.
— Сено это сено, канава это канава, — глубокомысленно проговорил начальник уссельской полиции.
— Простите, Игорь Николаевич, я здесь больше часа и, поверьте, пришел сюда не для того, чтобы обсуждать каменные бредни, — с юношеской запальчивостью воскликнул главный мафиозный деятель.
Интересно, смог бы я объяснить экстравагантному молодому человеку, что каменными бреднями можно назвать и всю нашу грешную, непутевую и прекрасную жизнь. Нет, наверное, таких разумностей я объяснить бы не смог. Хотя при некоторых обстоятельствах может быть и смог бы…
Я посмотрел на изумленного Феофана, на его запрокинутое в небо лицо, на солнечные искры в глазах и понял — пора! Пора и тебе, Игорек, начинать свою лебединую песню.
— Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить хорошую новость, следствие закончено, — громко сказал я. Не спорю, где-то и кто-то нечто подобное уже говорил и, кажется, говорил не без успеха. Давно прошли те времена старинные, далекие и забавные. Во времена нынешние, не забавные, такие сообщения успехом не пользуются, и потому уссельские господа отнеслись к моим словам с деловой настороженностью. Не изменил своему нехитроумию один нехитроумный доктор.
— Вы знаете кто это сделал? — воскликнул он и, словно испугавшись своего голоса, растерянно замолчал.
— Увы, Владислав Петрович, увы, — многозначительно проговорил я. Что означало это многозначительное «увы» объяснить сложно, скорее всего некий поэтически-бессознательный образ. Бедный доктор смущенно опустил глаза, покраснел и на лбу его выступили капельки пота. Поэтически-бессознательный образ — страшная сила.
Уважаемые граждане Уссельска хотят услышать от меня ответы на многие вопросы, и они эти ответы услышат. Если человеку очень хочется что-то услышать, он это услышит и в шуме дождя, и в рокоте волн, и в информационных новостях российского телевидения. Моя задача состояла в том, чтобы объяснить этим людям, что здравое логическое мышление способно ответить на любые вопросы. Но на один вопрос у меня не было определенного ответа. Шерлок Холмс был гениальным сыщиком или талантливым шарлатаном. Я еще раз взглянул на обомлевшее лицо Феофана, глубоко вздохнул, и будто прошептал мне кто на ухо: «Эх, цыган бы сюда».
— Уважаемые господа, — бодро сказал я, — извините за опоздание, сегодня у меня был нелегкий день. Мне кажется будет удобно, если мы останемся за этим столом и я расскажу вам о том, что мне удалось узнать за время пребывания в вашем городе.
Судя по выражению уважаемых лиц, вступительное слово произвело благоприятное впечатление. Момент был как раз такой, когда говорят «или — или». Или «Мерседес» в Париже, или за казенный счет южнее Минусинска. Я не жулик, но иногда случаются такие обстоятельства, когда другого раза может и не быть.
— Юрий Иванович, прежде всего я хочу сообщить вам, что книгу, о которой вы меня спрашивали, я нашел, — искренно и проникновенно сказал я.
Настоящий мэр должен быть похож или на двуликого Януса, или на кентавра, или на агента национальной безопасности. Внутри все кипит, снаружи лед. Лицо Юрия Николаевича походило на хоккейную площадку или, чего уж лучше, на лицо настоящего мэра. Я поднял с земли полиэтиленовый пакет, достал из него горстку пепла и положил на стол.
— Это все, что от нее осталось, — спокойно сказал я.
Мой пепельный блеф имел один недостаток. В нем не было ни слова правды. О так называемой пророческой книге я не знал ровным счетом ничего. А не знал потому, что и не должен был знать того, чего не должен был знать. Всё, что произошло со мной в Уссельске, было предопределено и, хорошо ли, плохо ли, но поиски таинственной книги в мои предопределенные обязанности не входили. Кто всё предопределил, или что всё предопределило, значения не имело. Я успешно выполнил уссельскую миссию и маленький книжный блеф был похож на добрую, приятельскую улыбку. Мол, предопределенность —предопределенностью, а человека без лукавинки мысленной не бывает…
— Вы уверены в том, что это именно та книга? — хладнокровно спросил мэр.
— Небезызвестный вам Игнатий Топтун не только видел, как Евгений Владимирович ее сжигал, но и сам присутствовал при этом, — еще более хладнокровно ответил я.
Лицо городского мэра оставалось непроницаемым. «Вот тип, — подумал я, — а если бы я действительно узнал, что произошло с книгой». Искал, трудился, может быть рисковал жизнью и в результате, на тебе, — ни радости, ни признательности, словом, никаких человеческих эмоций. Обидно даже получается. Я с укоризной посмотрел на мэра и благородно пожелал ему того же, чего и всем желаю — долгой, долгой жизни.
— Итак, — следствие закончено, — с грустным чувством проговорил я.
Мне хотелось, чтобы уссельские господа прочувствовали мои слова, осознали значимость того, что происходит, но уважаемые граждане, как и многие другие граждане, отдавали предпочтение фактам. Реальности им, видишь ли, всем подавай! Закостеневшей, заплесневевшей, но обязательно такой, чтобы пальчиками можно было потрогать.
— Вы нашли игрока? — просто-таки выпалил Геннадий Иванович, батюшка-отец мафиозный.
— Геннадий Иванович, на ваш вопрос я отвечу несколько позднее, — сказал я, и на моем лице промелькнула улыбка.
— Господа, — задумчиво сказал я, — мне не надо вам объяснять, какие странные обстоятельства привели меня в этот город. Не буду я вам говорить и о том, каким тяжелым психологическим и духовным испытаниям подвергается человек, оказавшийся в таком положении, в каком оказался я. На глазах рушатся фундаментальные законы природы, человек оказывается один на один с мировым хаосом, и вот тут-то и проявляется истинная сила нашего разума. Истинная сила нашего умения логически мыслить и делать правильные умозаключения. С первых часов пребывания в Уссельске мне стало ясно, что только разум, разум, разум и, еще раз, разум поможет мне распутать такое непростое дело.
Я оглядел растерянные лица уссельских граждан и понял, нет аплодисментов мне не дождаться. А впрочем, к чему мне слава?!
— Классические теории раскрытия преступлений — продолжил я — детально описаны как в специальной, так и в художественной литературе. Не буду перечислять всех методов, которыми мне пришлось воспользоваться. Скажу одно — проверенные многолетним опытом теории, в данной ситуации не сработали! И тогда я задал себе вопрос — Почему они не сработали? Из произведенных аналитических размышлений следовал единственный верный вывод. Классические приемы следственной работы в таком странном месте не действуют. Но почему они не действуют? — задал я себе второй вопрос. Чем отличается городок Уссельск от других таких же маленьких городков.
Ответ напрашивался сам собой — пространственной изолированностью. Далее расследование зашло в тупик. Непроходимой стеной встала предо мной необъяснимая, природная тайна. Любой следователь будь он на моем месте, сказал бы себе — Криминалистика в чужие сани не садится. И следователь был бы абсолютно прав. Таинственные природные явления находятся в компетенции совсем других органов. Оспаривать очевидное бессмысленно, но в моем положении очевидное мало чем отличалось от невероятного. Но главная причина по которой я решил довести дело до конца вы знаете. Я был не просто тем человеком, кто должен найти преступника, я был избранным. Избранность дала мне право продолжить расследование.
Признаюсь любезный доктор, наш разговор в ресторане «Патмос», был первым шагом к разгадке уссельской тайны. Мне стало ясно, что за тихой и неприметной жизнью вашего городка, скрывается проблема колоссальной важности.
Владимир Петрович единственный человек кто почувствовал серьезную опасность, которая нависла над городом. Назовем такое предчувствие — профессиональным навыком. Что касается меня… Мое исключительное положение позволило мне увидеть то, к чему все уже давно привыкли. Вкратце итоги моих наблюдений выглядят так. Первое примерно около года назад нарушились взаимно пространственные связи между Уссельском и внешним миром. Если несколько лет тому назад попасть в определенное место не составляло никакого труда, сейчас ни у кого нет гарантий, что он попадет туда, куда хочет. Второе — население города не только неуклонно сокращается, но сокращается катастрофически быстро. Через 30—50 лет Уссельск превратится в мертвый город и последнее… Население Уссельска живет так как будто ничего не происходит. Простите, невольно напрашивается мысль о некоторой умственной заторможенности…
Понять разрозненные наблюдения помог мне случай. За несколько дней до гибели Евгений Владимирович побывал в библиотеке и произнес довольно таки странные слова. «Научиться играть в шахматы просто, главное чтобы на доске были черные и белые клетки». Для меня эти слова стали озарением. Вспомните детскую игру, если зачеркнуть все квадратики получится искомое слово. Все квадратики были мною зачеркнуты и прочитать разгадку не составило особого труда. Основной природный закон гласит — для развития жизни требуются два полюса, две стороны, кому что больше нравится. Мужское — женское, черное — белое, горячее — холодное, одним словом, требуются противоположности. Если закон по каким либо причинам не срабатывает жизненное начало быстро или медленно вымирает. В Уссельске этот закон по каким то причинам срабатывать перестал. Этим объясняется и пространственные нарушения связи с внешним миром и уменьшение населения и многое другое…
— Мои философские объяснения прервал доктор — Простите Игорь Николаевич, что по вашему не сработало в Уссельске.
Если обладаешь здравым умом и богатым воображением можно ответить на любой вопрос. Но только стоит ли отвечать на любой вопрос.
Я посмотрел на доктора и продолжил — Жизненный потенциал развития любой природной системы, предполагает наличие двух видов энергии. Положительной и отрицательной. Это можно сравнить с работой электрического тока, есть заряд со знаком минус, есть заряд со знаком плюс. Действие противоположных зарядов приводит к тому, что электрическая лампочка загорается. В природной системе все конечно сложнее, но принцип совместного действия неизменен. Трудность состоит в другом вряд ли кто может объяснить, что скрывается за понятиями положительной и отрицательной энергии.
Евгениий Владимирович придавал этому вопросу исключительное значение. Книга о которой вы так беспокоились, Юрий Иванович. была действительно пророческой, но совсем в другом смысле, чем вы думали. Последние годы жизни Евгений Владимирович исследовал именно этот вопрос. Никто уже не узнает какого рода были эти исследования, но результат по всей видимости получился неутешительный. Плохой получился результат, очень плохой уважаемые господа. Пространственная изоляция Уссельска постепенно стала вызывать изоляцию энергетическую. К чему может привести энергетическая изоляция предположительно известно. Самоубийственный гигантский катаклизм мог произойти в любой день или даже мгновение. Уссельский апокалипсис мог быть мгновенными, но никто бы на большой земле этого не заметил. Евгений Владимирович знал, что может случиться с городом и его людьми. Оставалось одно искать путь к спасению и он нашел такой путь. Может быть далеко не самый лучший, может быть в чем то предосудительный, но путь был найден и не нам судить, какова цена таких путей.
История человечества изобилует примерами, когда кто то придумывает новую идею, кто-то другой разрабатывает ее и доводит до реального воплощения, следующему достаются лавры великого производителя нового изобретения. У каждого своя роль, своя задача и свое предназначение. Евгений. Владимирович изучил проблему, но сам ее решить не мог. По-видимому у него были для этого достаточно основательные причины. Нужен был другой — следующий. И тогда в Уссельске появляюсь я! Почему я? — опять же на этот вопрос смог бы ответить один человек, но его среди нас нет. Интересно другое как посторонний человек мог появиться в Уссельске в определенном месте и в определенное время. Позволю сделать одно предположение. Уссельск можно сравнить с переполненным трамваем. Если кто-то хочет войти в трамвай из него должен кто-то выйти. Спросим себя куда можно выйти из Уссельска? На большую землю? Нет! Уссельск и большая земля составляют единый природный комплекс, единое целое, по крайней мере, пока единое. Может быть просто умереть в Уссельске? Тоже нет! Смерть естественное продолжение жизни, переход одного вида энергии в другой. На остановке под названием «Смерть», никто не выходит и трамвай по прежнему переполнен. Остается следующая остановка, назовем ее для краткости Уссельск-2. Что это за остановка можно только предполагать. Вероятнее всего Евгений Владимирович. нашел путь в новое как бы несуществующее пространство. Самое веское тому доказательство мое появление в городе.
Никто не знает что это за пространство, как оно было открыто и что может последовать из такого открытия. С достоверностью можно сказать одно, Евгений Владимирович был полностью уверен, открытие нового пространства неминуемо означает его гибель. За несколько дней до своей гибели Евгений Владимирович пришел к Филимону Арнольдовичу и сказал — стрела в сердце — красивая плата за жизнь, а потом добавил, — за жизнь людей. Интуиции или предчувствия для такого утверждения недостаточно.
Оставалось только придумать легенду, но не просто легенду, а легенду которая могла бы стать автоматическим включением механизма жизненно важной энергии. Так появились слухи о пророческой книге, о предстоящем убийстве и наконец о человеке, который должен раскрыть преступление. Роль следователя предполагала общение с различными людьми города. В ходе расследования хотел я того, или не хотел, но мне предстояло встретиться с людьми с какими и надо было встретиться и сделать то, что и надо было сделать. Евгений Владимирович. рассчитывал на мою эмоциональную и нравственную честность, аналитический ум и непредвзятое отношение к жизни. Расчет оправдался полностью. Я встретился с людьми с которыми и надо было встретиться, а они в свою очередь сделали то, что и надо было сделать. Механизм включения энергий сработал. Уссельский Апокалипсис отменяется.
Чрезвычайно утомительно объяснять простым смертным, как ты спас маленький, обыкновенный мирок. Я закончил свою речь и не без интереса взглянул на этих самых простых смертных. Не оставалось сомнений, тяжела участь спасателей мира. Хлеба и зрелищ, зрелищ и хлеба, неужели только этого и надобно роду человеческому. Ну, да, да, да! Мои слова не отличались особой правдивостью. Мной руководило вдохновение стиля, но вдохновение оно кое-что да значит!..
Какой нибудь задрипанный убийца вызвал бы у этих господ и буйный восторг и умилительные истерики и чего бы он еще только не вызвал, этот задрипанный уголовный элемент. Все вопросы решены, следствие успешно закончено, УРА! А потом гром аплодисментов, крики браво, праздничные лица и оргическое торжество разума до первых солнечных лучей. А на зорьке и по домам разошлись бы. Не жизнь, а загляденье. Все ясненько, понятненько и зарасти прошлое травой-муравой зеленой. Нет, уж господа получайте свой Апокалипсис несостоявшийся, а злодея поганого сами придумывайте.
— В конце расследования, как правило называют имя преступника — продолжил я, — данный случай относится к разряду исключительных. Я ответил на все вопросы на которые должен был ответить, но как видите преступника нет. Более того, мои ответы вызвали целую череду новых вопросов. Мне кажется, что следующий, кто должен на них ответить будете все вы. Все кто живет в Уссельске.
— Игорь Николаевич, я бы хотел спросить у вас, вы уверены, что так называемые энергии включились — обратился ко мне мэр.
И по тому как он спросил, и по тону голоса, легко было понять, что нет ему дела, ни до каких энергий, ни до каких новых вопросов, а спросил он скорее из начальственной своей привычки — спрашивать.
— Абсолютно уверен. И в самом ближайшем времени вам самим придется убедиться в этом — хладнокровно ответил я, и налил себе полную рюмку водки.
— Игорь Николаевич — словно проснулся доктор, — вы говорили о людях, о тех кто это сделал, нельзя ли поподробнее.
— Один из них Игнатий Топтун, другой Феофан Мудров. Мое появление послужило толчком для того, что они уже делали, но безуспешно. У каждого из них была своя мечта, но никто из них и не догадывался об истинной цели своих действий. За фанатичными и казалось бы бессмысленными поступками этих людей, скрывалось подсознательное желание восстановить природное равновесие. Чокнутые они тем и отличаются от простых людей, что творят то, о чем и не подозревают.
Я залпом выпил водки, отдышался и добавил — Доктор, у тех кто будет возвращаться с большой земли цвет глаз изменятся больше не будет. Зеленоглазие было следствием нарушения энергетического поля Уссельска. Энергетическое поле восстановлено и с этого дня, зеленых глаз в Уссельске значительно поубавится.
Последний факт должен был стать твердой и гениально-доказательной точкой в моей длинной и неубедительной речи. И так ли важно, что гениально-доказательный факт был всего лишь молниеносным вдохновением моего свободолюбивого мышления. Следствие закончено и точка. Твердая и решительная! Больше говорить было не о чем.
Я вышел из за стола и молча, ни с кем не попрощавшись пошел в ночь. Преступника нет, преступления нет, на лицах уважаемых господ написано нечто невнятное и явно что-то подозрительное. А чего собственно следовало ожидать? Все правильно, так было и так будет «Годы, люди и народы …».
— Игорь Николаевич, Игорь Николаевич — раздался за моей спиной глухой вскрик.
Я обернулся и узнал Уссельского мэра
— Игорь Николаевич, мы думали, вы останетесь, следствие как никак завершено — неуверенно проговорил он.
— Завершено — печально ответил я.
— Я понимаю, и вы, и мы все, ожидали несколько иного результата, но работа все таки проделана.
Он вынул из кармана бумажный пакет и неловко протянул его мне. Брать денег не хотелось и не потому, что работа, какую я проделал не стоила вознаграждения. Причина была в другом. Быть спасителем маленького мира приятно и радостно! А деньги? — деньги они и есть деньги. Как быстро с их помощью превращается чистая радость в сомнительные удовольствия. Было, было о чем задуматься. Немного помедлив я все таки взял протянутый пакет. В конце концов, каков человек — таковы и его удовольствия.
— Прощайте — с грустью сказал я, и крепко пожал протянутую руку.
Если достаточно купить трамвайный билет, чтобы попасть в несуществующее пространство, ориентироваться по звездам все равно, что семечки щелкать. Чтобы не сбиться с пути я выбрал своим ориентиром одинокую яркую звезду. Направление не имело никакого значения. В эту ночь любая звезда на Уссельском небе была для меня путеводной. Все возвращается на круги своя и моя уссельская история тому не исключение. На трамвайной остановке все началось, на трамвайной остановке все и закончится. Никто и никогда не объяснит ни уссельским, ни другим уважаемым господам одну простую и замечательную истину. Человеческий мир спасают тихо и незаметно. Мне еще повезло в памяти уссельских обывателей может быть и останется человек по имени Игорь Николаевич Иегудов.
По крайней мере одна юная девушка, обязательно запомнит имя своего волшебного благодетеля. Забавная все таки завтра начнется в Уссельске жизнь, хотя нет почему завтра, забавная жизнь уже началась. Побрела-поползла по краям уссельским сила нечистая. Бредет, ползет и сопелками своими волосатыми принюхивается. Эти зверушки, где хочешь своих хозяев учуют. С непривычки страшненьким покажется равновесие природное, но ничего… Поужасаются, уссельцы, — поужасаются гостям поганым и привыкнут. А время пройдет, глядишь, начнут различать и другую сторону мира. Так уж жизнь человеческая устроена. Вначале к темному притерпятся, а там и к светлому потянуться. Темное оно породнее будет, поуютней что ли, подомашней. С домовыми и выспаться можно, с лешим по грибы сходить, а с ведьмой так оно и того проще. И заживут уссельцы кто как сумеет…
Поле вскоре закончилось и я вышел на широкую грунтовую дорогу. Ярко светили звезды, свиристела и копошилась в ночной темноте невидимая жизнь и новое радостное чувство родилось в моем сердце. Чувство которое заставляет нас жить, искать, творить и умирать! А начинается слово, которое обозначает радостное чувство на букву О и кончается на букву О в середине этого слова тоже есть буква О. О-о-о, о-о-о, о-о-о, протяжно запел я и быстрее зашагал по дороге. Вскоре показалась знакомая трамвайная остановка.
То, что я увидел не скрою, стало для меня приятной неожиданностью. На поляне горел костер. Значит, кому-то захотелось попрощаться со странным и наивно-мудрым следователем, значит не так все грустно.
Костер горел почти возле самых трамвайных колеи. На металлических рельсах легкоструйно и легковейно кружилась огненная карусель. «Огнем написаны слова, Я был здесь надпись не нужна» — тут же сочинил я короткий и глубоко-философский экспромт. В эту ночь сокровищница мировой литературы могла пополниться бесценным алмазом поэтического творения никому неизвестного поэта. И в узком смысле слова кладовая мировой литературы пополнилась, но не совсем так, как хотелось бы моему творческому самолюбию. В несуществующем Уссельском пространстве сокровищницу мировой культуры представлял я сам. Лично!
— Землячок, а землячок, дай юанчок — послышался отвратительно скрипучий голос. Только теперь я заметил маленького, сгорбленного, волосатого человечка, который стоял в стороне у костра.
— Чего дать? — удивился я.
— Тьфу, ты память окаянная — вскрикнул мужичок и подбежав ко мне быстро заговорил — забудешь все тут, перепутаешь. Писсеты, юани, пятачки всякие, напридумывали думалками своими, ушастики. А ты вот чего мужик скажи, деньги то у тебя есть?
В том, что мужичок горбатенький был самой, что ни на есть заурядной нечистью, сомневаться не приходилось. Поражало другое, буйная и ненасытная наглость маленького пучеглазенького хамчика.
— Деньги понятие относительное и потому вряд ли кто-нибудь может сказать с абсолютной уверенностью, что у него есть деньги. Но с другой стороны деньги у людей есть. Из чего можно сделать вывод, наличие денег в кармане не обязательно говорит о том, что деньги у вас есть — подробно и обстоятельно объяснил я свое понимание денежного вопроса.
Мужичонка тревожно нахмурился, нервно дернул плечами и быстро произнес — это, ну, это. Давай сыграем, у меня и карты есть, смотри-ка, — чуть не взвизгнул он.
В руках мужичонки появилась обыкновенная замусоленная колода карт. Понять нетерпение волосатой головушки было не так уж и сложно. Соскучилось душегубное естество по настоящей работенке. Попробуй-ка просуществовать пару сотен лет без всякого дела, в неизвестно каком месте и с неизвестно какими перспективами на будущее. При такой жизни у самого дремучего лешего лягушки в глазах заквакают. Как его окаянного корежит. Неймется первую пакость сотворить, ох как неймется! Только не пакость у тебя получится головушка волосатая, а шиш без масла. Падок род человеческий на сомнительные удовольствия, но ум зато имеет гибкий, смекалистый и для всякой поганой силы небезопасный.
— Ладно, дядя сыграем, но один раз и на все — решительно сказал я, и вынул из кармана толстую, привлекательную пачку денег. Йох, йох, йох — заверещал убогенький.
— Ну, вот что дядя я играю на деньги и на деньги немалые, а ты ставишь вот это — и я показал на цепочку висевшую у него на шее.
— Не-не-не-не, — запричитал любитель азартных игр.
— Раз нет, значит и никакого разговора нет.
Бедного мужичонку разрывало на части. И денежек не терпелось выиграть и цепочка на шее видимо дорогого стоило. Йохает тот, кто йохает последним,— вспомнилась чья то древняя мудрость, и с торжественной наглостью я продекламировал — йох, йох, йох.
Мужичок ошалело посмотрел на меня, потом быстро-быстро замигал глазами и героически прошептал — Играем…
Мы сели на землю. Мужичок-игрочок снял с шее цепочку и положил рядом с собой. Цепочка на первый взгляд казалась самой обыкновенной, но вот небольшой желтенький квадратик приклепленный к ней действительно мог представлять какую-то ценность. Скорее всего это был амулет и амулет непростой. Не стала бы вражья сила носить обыкновенную побрякушку. Значит неспроста носила и цена желтенького квадратика, тоже должна быть непростой.
— Ну, что 21 давай? — лихорадочно спросил мужичок.
— В 21 — согласился я.
Пока мужичок тасовал карты я наклонился над кольцом и прошептал второе желание. Блажное желание, но очень захотелось напоследок хоть кому-нибудь шиш показать без масла. Шиш получился на загляденье.
— 20 — промямлил мужичок.
— 21 сказал я и положил в карман такую привлекательную пачку денег и небольшой желтенький квадратик на цепочке. Маленький человечек отреагировал на проигрыш по-восточному. Он одеревенел, лишился зрения, слуха, обоняния, осязания и способности что-либо понимать. Может тем и отличается человек разумный от нечисти на него похожей, что умеет переносить удары судьбы стойко и мужественно. Получил — принимай. Впрочем бывает что и разумный одеревенеет, в особенности если пониже пояса саданет.
Я подошел к костру, подбросил в огонь сухих сучьев и вдруг издалека послышался знакомый, дребезжащий звук. Сон разума порождает гнусности, научно-технические достижения породили общественный транспорт. Звездная ночь, заповедная тишина, загадочное пространство и вдруг откуда ни возьмись появляется электрический монстр. Чудище-юдище скрипит, рычит, свистит, скрежещет и светится изнутри. Зрелище не только малоприятное, но и действительно ужасное.
— Здравствуй реальность — тихо сказал я, и вздохнул.
— У-У-У, — послышался позади меня жуткий вой очухавшегося мужичка.
Дзинь тара-ра-ра-ра, визжала родная реальность. У-У-У, завывала за спиной уссельская нечисть, а я стоял на трамвайной остановке и молчал. Но сказать все таки что то было надо. Историческая ситуация требовала произнести крылатую фразу.
— Слава первооткрывателям неизвестных городов — первомайским провозгласил я.
Поганый мужичок как будто вырос из под земли.
— 500, 600, 700 — завизжал он.
Дверь вагона распахнулась и уже на трамвайной ступеньке я услышал совсем несуразно-астрономический вопль 100 лимонов, 100!! — заорал мужичок.
100 лимонов разжалобили мое сердце. Я обернулся и по дружески, по-хорошему сказал — Практика показывает, азартные игры никогда и никого не доводят и не доведут до положительных результатов.
Дверь с грохотом закрылась и мне кажется несчастный мужичочек надолго запомнит добрый совет. Не может ни одно живое существо просто так без надобности кататься по земле, рвать на себе волосы и выкрикивать нечленораздельные слова. Значит дошли таки до мужичонки правильные слова, значит осознал окаянный — нехорошо людей обманывать.
— …Ка! — издалека донесся до меня неразборчивый, истошный вопль.
— По-ка, мужикок, по-ка! — задумчиво проговорил я и неожиданно понял — мое пребывание в как бы несуществующем Уссельске закончилось.
В трамвае не было ни одного пассажира и даже кондуктор подозрительно синюшного цвета и тот крепко-крепко спал на своем кондукторском месте. Я сел возле окна и в голову мне пришла одна замечательная мысль, а что если о том, что со мной произошло написать книгу. И выдумывать ничего не надо. Пиши как было и на скрижалях истории появится новое имя — Игорь Николаевич Иегудов. Газеты всего мира пестрят сенсационными заголовками «История человечества не знала, таких открытий», «Затерянный мир найден», «Антлантида в центре России». Автор книги купается в лучах славы, складывает деньги в мешки и ведет здоровый и веселый образ жизни.
Правда возможен и другой вариант. Я описываю что со мной произошло и отношу написанное в редакцию. Через некоторое время издатель говорит мне — уважаемый Игорь Николаевич, то что вы написали относится к так называемому литературному жанру фэнтези. Реальными событиями это можно назвать только в том случае, если вы сможете подтвердить написанное наглядными и неопровержимыми доказательствами. Вот она где стеночка твердолобая. Доказательств всем подавай, а топорика под пальтишком не желаете? Не желают. Фактики всем нужны, как же фактики. Сожри меня уссельский вурдалак никаких фактиков были бы не надо, а раз живой оказывается нужны фактики! По каким таким причинам не сожрала вас утроба поганая. Где милый друг ваши свидетели, письменные показания и вещественные улики.
— Не фактики им нужны, а фэнтики — раздраженно сказал я.
— Трамвай едет в парк — сонно пробурчал кондуктор и опять крепко уснул.
За трамвайными стеклами влажно блестело и золотилось реалистичное, петербургское пространство. Коренному петербуржцу достаточно взглянуть на слякотно-раздражительный свет городских фонарей и не надо ему никаких неопровержимых доказательств. Вот я и дома, скажет коренной петербуржец и то ли улыбнется, то ли нахмурится, коренное его петербургское лицо. Слякотно-радужный свет, слякотно-пасмурная погода, слякотно-раздражительная жизнь и все это такое родное, такое привычное. Не захочешь, а все равно узнаешь.
Я вышел на своей трамвайной остановке и не изменил старой петербургской привычке — Ну вот я и дома, — сказал я.
Петербург встретил меня великолепной февральской оттепелью. Все таяло, урчало, шипело, серебрилось и что удивительно пахло уссеьскими пирожками. Может и вправду существовует какая-то таинственная связь, между петербургской оттепелью и несуществующими пространствами. Связь как бы с оттепелью и как бы пирожками. Мистично так предполагать, но что делать! В Петербурге чай, живем!
Домой я пришел после полуночи. Окончательно уссельская история должна была закончиться этой ночью. Я достал из кармана куртки синенькую тетрадь и положил ее на письменный стол. Ответ на вопрос почему именно я оказался в Уссельске лежал передо мной. Кому-кому, а мне-то было известно как и почему эта тетрадка попала к Евгению Владимировичу.
Синенькая тетрадка была моей и сказочную историю тоже написал я. Более трех с половиной лет тому назад после долгих и небезболезненных колебаний перестал существовать никому не известный сочинитель сказочных историй Игорь Николаевич Иегудов. Однажды осенним вечером безвестный сказочник познал истину. Оказалось, что ничего кроме сказочных историй в его жизни нет. Простая истина была похожа на стрелу, которая прилетела неизвестно откуда, но в цель она попала точно. Сказочник умер. Вечером он взял синюю тетрадь в которой была написана последняя сказочная история и пошел в парк. Не помню где и в каком месте парка я встретился с этим человеком. Мы долго о чем то беседовали, а потом я отдал ему тетрадку. На прощанье незнакомец сказал мне, — будущее это прошлое, которое мы забыли. Только почему незнакомец, теперь я знаю, что его звали Евгений Владимирович Покровский. Мое прошлое нашло меня.
Выяснилось, что рукопись не только не сжечь, но и никакими другими способами не уничтожить. Не горят, не тонут и в чужих руках не теряются, такие они эти рукописи. Ваньки-встаньки, птицы-фениксы!
Я открыл тетрадку и стал читать. Сказочная история называлась «Как Небоград-город от грезы запредельной очнулся».
«Велика земля наша и много на ней городов стоит разных. И большие города есть и малые и такие есть, что ни по одной дорожке до них не добраться, ни по одному морю-океану не доплыть. Чудные эти города и недаром про них люди и былины говорят и песни поют и сказки сказывают. Про такой град чудный и написана история сказочная.
Далеко ли, близко построили люди мастеровые город белокаменный и назвали его по счастливому — Небоградом. Как человека без тени не встретишь, так и у Небограда своя тень была. Не такая она была как человеческая, руками, ногами не махала, головой не качала, а вот от солнышка, как и любая другая тень пряталась и нет-нет, да и показывала норов хитренький.
Такие уж они тени темные, что не могут жить без того, чтобы не изловчиться, ни извернуться и все наоборот показать, и шиворот навыворот перевернуть. Нет для них хитреньких, ничего слаще и приятнее, чем ночь за день выдать, а хорошего человека так очернить и запутать, чтобы у него в голове перемешалось все и стал бы он тенью своей, да так до скончания дней и прожил бы тенью неприметною. Очень они бывают вредные тени эти ползучие. Чуть зазеваешься, не досмотришь чего, а им только того и надобно. Потихонечку, полегонечку незаметно переделают все, переиначат и не миновать тогда ни беды бедучей, ни слезы горючей. Так и с Небоградом несчастье приключилось и вот как это произошло.
Тени почему они такие вредные, потому как без зависти жить не могут. И чем больше тень, тем больше зависти в ней мерзостной. А завистливей тени Небоградской и не найти было… Такой она была завистливой, что даже зависти своей завидовала.
Из года в год, из месяц в месяц, изо дня в день присматривалась она к Небограду городу. Из-за уголочка наблюдала, из подвальчика выглядывала и выглядела, высмотрела окаянная, слабиночку одну сердечную. Неприметная и слабиночка была, так пустячок домашний, а вот оказывается и пустячок может сжаться в кулачок. И трудолюбив был Небоград-город и умен и силой богатырской не обижен, только по утрам полюбилось ему нежиться в грезах сладостных. Проснется бывало, а глаз открывать и не хочется, зябко ему, он и грезит о том, о сем, пока душа к телу не пригреется. А спросил бы его кто, о чем грезиться тебе Небоградушко-городок, он бы и ответить не смог. Грежу, мол и все тут, подумаешь беда какая! Не знал Небоград-город, что одна звезда на небе блестит, а другая в омут манит, так и грезы сладостные. Сегодня такая греза горькое горе лечит, а завтра душу искалечит.
Много грез по жизни обитается. И безвредные есть, и никчемные, а бывают грезы запредельные. Из позабытого времени вышли эти грезы на свет белый. Нет у них ни образа ясного, ни пристанища верного, бродят они по земле, и вроде нет от них зла явного, видимого, а глядишь и засыхают от них души живые человечьи. Будто сахарными снежинками обсыпают они жизнь горькую и в белизне мертвой, заснеженной воцаряются. Такие сахарные объятья и пострашней смерти самой будут. Ни буйств в них нет, ни оргий чувственных, ни беспамятства горячечного. Тихие они, безветренные и ни на что не похожие. Только если зачаруют они человека и в грязь его втоптать можно и унизить как хочется, и по миру пустить, а ему тихонькому и дело до этого никакого нету… Мертвый он как будто, запредельный… Такую грезу запредельную и выдумала тень Небоградская. Где она ее отыскала, где вычитала одному бесу известно. Поговаривают правда, что не обошлось дело без колдунов чужеродных. Да, кто точно знает, слухи все одни, разговоры-разговорные, мало ли что о колдунах иноземных понавыдумывано.
Необычной греза была и потому, что и не грезой совсем казалась. Все в ней по настоящему виделось. И улицы как настоящие, и дома, и люди обыкновенные со своими делами и заботами житейскими. Все! — вплоть до ботинок на ногах прохожих как будто на самом деле было. Одного только не было в грезе этой страшной. Ни боли сердечной в ней не было, ни любви человеческой, ни слез спасительных. Пустой она была внутри, а снаружи счастьицем игрушечным изукрашена. Игрушечным-то игрушечным, а от настоящего и не отличишь.
Проснулся однажды Небоград город и по привычке нежиться стал и мечтаньями сладкими развлекаться. Развлекался, развлекался и не приметил как серенькой змейкой заползла в мечты его сонные греза запредельная. Тихая греза, неприметная…
— Понежился и за дела пора приниматься — сказал Небоград город и глаза открыл.
Смотрит а вокруг такая распрекрасная замечательность, что и думать ни о чем не хочется. Люди улыбаются, солнышко светит и ни слезиночки нигде не видать, ни морщинки хмурой ни приметить. Не знал город великий что очаровала его греза запредельная и все что виделось ему ничего того и не было… Ни людей, ни домов, ни солнышка ничего… Грезой его жизнь стала, одной грезой запредельной. И погрузился город Небоград в сновидение безвременное как на дно морское. Этого только и надобно было тени Небоградовой. Дождалась она своего часа, дотерпелась в подвалах темных и выползла на свет белый. Поначалу все по углам, закоулкам, шмыгала, все бочком-тишком кралась, а как прижилась, придышалась и во весь свой рост поднялась безбоязненно.
Растерялись Небоградцы поперву, да потом попривыкли как-то со временем. Может и надобно так все — подумали они, — может судьба у нашего города такая. Повздыхали они повздыхали и стали жить-поживать с тенью век коротать.
А тень Небоградская тучнела день ото дня силушки темной набиралась, мясом сытным обрастала и обрасла-таки. Стала она и лицом бела и рукой сильна и словом капризна. А где слово в князья рядится, там и чертышко веселится. За словом капризным и дела темные объявились. Понавыползали из подземелий темных тенища древние позабытые, понабежали из уголочков пыльных тенечки расторопные и начались плясы и гульбища поганые. И Небоградцы вроде изменились как… Потихонечку, полегонечку и переиначились многие, а кто и вовсе обессовестился. Зазорным стало и лицо свое настоящее показывать и о душе своей помалкивать приучились. Глупостью такие бесполезные разговоры прозывались и пустозвонством никчемным. Только где о душе помалкивают, страшненько там становится, глядишь и умоешься кровинушкой человеческой. Да так умоешься, что до конца жизни не отмыться будет. И полилась кровушка, ох как полилась, ну да и к этому попривыкли.
Наступило в Небограде время темное и беспамятное, а про старое время и вспоминать не вспоминалось и думать не думалось. Попритерпелись и зажили потихонечку, полегонечку, с оглядочкой, помаленечку. А про то как раньше жили-поживали только и осталась сказка одна замысловатая про настоящий Небоград-город. Да разве кто поверит сказке-сказочной. Мали ли чего в года старинные придумали… Потому и рассказывали ее детям малым без умысла, для развлечения приятного или на сон грядущий в успокоение сердечное.
Затейливы узоры судеб человеческих и нет в них вроде ни смысла понятного, ни зацепочки умственной, а все таки есть что-то, отчего потом из дали дальней умудренно сказать можно — Так оно и должно было быть!
Многим детям эта сказка рассказывалась, а в сердце запала одному Данилушке. И особенно в нем ничего не было, мальчик как мальчик одиннадцать лет только-только исполнилось, а вот сумел он услышать сказку сердцем своим маленьким. С этого времени и стал Данилушка о чудном городе раздумывать. И чем больше он о нем думал, тем чаще ему виделся один чудный сон. Будто стоит он где-то, а глаз открыть не может. Солнышко сквозь закрытые веки полыхает, люди вокруг ходят, а ему и не видать ничего. Не открыть глаз и все тут… Только что на роду написано и закрытыми глазами и с открытыми все равно сбудется. И сбылось!
Привиделся Данилушке опять тот же сон и опять он не мог глаз открыть как вдруг почувствовал будто на плечо птица какая села… Захотел он ее потрогать и глаза сами собой открылись. Данила так и обомлел весь. Стоит он на огромной городской площади, солнышко сияет, люди вокруг ходят, и лица у всех счастливые, праздничные. И дома праздничные, и площадь праздничная, и каждое окошечко в домах ему улыбается! Что же это!? — подумал Данила и сам от счастливой улыбки не удержался.
Долго ходил Данилушка по городу и все смотрел, смотрел на счастье чужое и насмотреться не мог. Глаза у людей добрые и лица приветливые и цветы повсюду расцветают. И все, все, все блестит и глаз радует. Данила от загляденья такого и про себя забыл и про все на свете позапамятовал.
Город завораживал, завораживал и вдруг все закончилось. Сразу! Как будто на ржавый гвоздь мальчик наступил. Он узнал дом, в котором жил, узнал свою улицу, свой город. Если долго смотреть на себя в кривое зеркало, поначалу и свое лицо не сразу узнаешь.
Растерялся Данилушка стоит, а что делать и не сообразить никак. Потом очнулся, видит люди идут по улицам. Бросился он к ним за руки хватает и кричит — Проснитесь, проснитесь! Сон это, сон один! Проснитесь!
Только разве услышат голос человеческий виденья запредельные. Не люди ведь это были, а так отраженья человеческие, похожести одни бездумные. Бегал Данилушка по городу, кричал-кричал да все попусту. От усталости и бессилия заплакал он тогда слезами горькими и побрел по городу счастливому куда глаза смотрели заплаканные.
И вдруг издалека далека послышался ему голос ласковый — О чем плачешь мальчик, что случилось с тобою?
— Не знаю я что мне делать, вот и плачу — ответил Данилушка.
— Может я тебе чем помогу? — спрашивает голос.
— Не знаю я как разбудить Небоград город.
— Не понимаешь мальчик о чем ты говоришь, ведь я и есть Небоград город!
Обрадовался Данилушка, так обрадовался что поначалу и что делать не сообразил, а потом пришел в себя и рассказал все. И про сон безвременный, и про жизнь настоящую, и про то как сам сюда попал по случайному.
Выслушал его город, помолчал, а потом говорит — Не может такого быть Данилушка. Иди домой выспись как следует, а завтра мы с тобой и поговорим.
— Не будет завтра, никогда не будет! — закричал Данилушка.
— Успокойся, тебе только это кажется, отдохнешь немного и все образуется.
— Я сделаю так, что ты проснешься — твердо сказал Данилушка.
Детские мысли что птицы в небе, поди догадайся с каким ветром подружатся.
В центре города стояло высокое десятиэтажное здание. Данилушка решительно пошел в его сторону. У дома он остановился, подумал о чем то и неожиданно улыбнулся. Потом он поднялся на десятый этаж и вышел на крышу.
Сверху город был похож на красивую, огромную картину.
— Что ты собираешься делать? — спросил его Небоград.
Мальчик подошел к самому краю крыши посмотрел на небо и тихо сказал — Настоящие люди должны жить в настоящем городе.
Потом он прыгнул. Светило яркое, счастливое солнце, по улицам шли веселые, счастливые люди а на каменной мостовой лежал мальчик. На лицах счастливых прохожих сияли счастливые глаза, а по серым камням струился маленький красный ручеек.
— Какой счастливый день — безжизненным голосом произнес Небоград город и будто заледенел весь, сразу. Хочет вздохнуть и никак, хочет и никак… И вдруг — А-А-А-А-А — воплем, воем — Да-ни-лушка!!
Не обороть грезы запредельной ни силой могучею, ни умом великим, а ручеек алый оборол. Закричал Небоград город страшным криком и очнулся от наваждения погибельного.
Присмотрелся, придышался, вздохнул тяжело и понял — хуже смерти — счастье запредельное. И не то страшно, что солнышко за тучами спряталось, а то что привыкли люди к жизни сумеречной, закоулочной. Отвыкли и от света солнечного и от слов человеческих и себя настоящих переделали в тени жалкие.
Скоро сказки сказывать, а настоящую жизнь подолгу отстраивать. Погоревали небоградцы о прошлом, порадовались за будущее и стали жить-поживать, как кому на роду написано. Тяжелехонько стали поживать, а когда легко было. В поте лица своего настоящего хлебушек насущный добывается.
А про Данилушку разное говорят. Одни рассказывают, что заболел он после того сна памятного, да так и не выздоровел. А другие рассказывают, что вырос он молодец молодцом и пошел по белу свету странствовать людям добрым помогать.»
Сказочная история была прочитана. Один из эпизодов моего прошлого стал настоящим. Приятно чувствовать власть над временем. Какую никакую, а все таки власть. И пусть скромная победа над несколькими мгновениями моей жизни будет еще одним доказательством могущества человеческого разума.
В сказках герой всегда побеждает. В награду ему достается всенародная любовь, прекрасная принцесса и пол-царства впридачу. В реальной жизни герой понятие относительное. Относительна и слава, и пол-царства, а принцесса это уж как сложится… Уссельская история подтверждает это наилучшим образом. Мир спасен, апокалипсис не состоялся, а герой отсутствует. А действительно кого можно назвать героем? Меня, Евгения Владимировича, Феофана или Игнатия Топтуна — не знаю. Не знаю! Каждый из нас сделал то, что и должен был сделать. Каждый немного герой и не герой. Словом все как в жизни!
Было около 3 часов ночи. Я вынул из кармана цепочку с желтым квадратиком и положил ее в нижний ящик стола. Иногда необходимо совершать поступки о которых потом пожалеешь. В жизни должно быть место и глупости. То что я взял цепочку было глупостью беспредельной.
Это только кажется если ты спас чей-то мир твоя жизнь превращается в одно сплошное райское удовольствие. Ничего подобного! Спасенный тобою мир тяжкой ношей ложится на твои же плечи. Такая у спасителей миров доля отцовская. Взять эту цепочку было все равно, что сказать «умный-то я умный, но такого дурака еще поискать надо». Но вот ведь как получается. Дурацкая глупость вернула мне свободу. А свободный человек он свободен и в делах, и в словах и в еде, и в питье и в чем только не пожелает, в том и свободен. Хоть налево иди, хоть направо, хоть целый день пиво пей и в окошко смотри. Да и так глядишь вроде как сувенирчик от путешествия остался. Авось и сгодится когда в темный день.
Я хотел было ложиться спать как вдруг заметил на пальце трехжеланное колечко. Два желания оно исполнило, оставалось третье. Интересно, что мне такое загадать — подумал я и мечтательно посмотрел на себя в зеркало.