С началом работы на ЛЭП мы стали ездить от Буи до Кумаси и обратно не кратчайшей дорогой (той, где я гнался за пэйвуман), а через Суньяни, чтобы навестить там наших ребят, что-нибудь привезти, отвезти, обсудить, согласовать… Но однажды довелось снова проехать по более короткой дороге из Кумаси в Буи.
Помимо шофера-ганца в кабине сидели топограф Слава Дьяконов и его жена Люда, а в пустом кузове стоял, опершись о крышу кабины, я. Дорога была хорошо знакомой, смотреть по сторонам было не на что, и я предавался физическому наслаждению от ощущения прохладной поверхности крыши. Уже который раз я пытался найти объяснение таинственному физическому явлению. Почему горячий встречный ветер существенно понижает температуру железной крыши? Я мог понять, почему этот ветер холодит мою кожу: он усиливает испарения с неё, а где испарение, там снижение температуры. Но крыша-то не потела! А держать голые ладони прижатыми к ней было приятно.
Дорога могла занять довольно много часов. На дне кузова лежал брезент: возможно, в нем придется спать на ходу. Приближался вечер. Мы выехали на недавно отремонтированный отрезок дороги и увеличили скорость. Машин на дороге почти не было. Похоже, дорожники поработали здесь на славу. Многие участки были спрямлены, между холмами дорога была поднята на насыпи, а само полотно было сработано с высочайшим качеством, какого в Союзе я, пожалуй, никогда не видел. Общее прекрасное впечатление портило только зрелище развороченного леса по сторонам дороги. В этих болотистых дебрях существовала опасность укуса мухи цеце, и поэтому вдоль хороших дорог растительность вырубалась метров на пятьдесят с каждой стороны. Конечно, в конце концов деревья просыхали до нужной кондиции, и их утаскивали. Куда-то девали пни, вывороченные глыбы латерита… Но сейчас, когда даже разметка ещё не была нанесена, территория вдоль дороги представляла собой жутковатое зрелище. Уж лучше дикие джунгли. Проехали мимо лагеря дорожных строителей. Он состоял из одного старого бунгало и множества домиков-вагончиков, а вокруг – грузовики-самосвалы, какая-то дорожная техника, выкрашенная в жёлтый цвет, с огромными чёрными надписями «CATERPILLAR». Ходили люди, дымились жаровни, где рабочие готовили ужин.
Солнце уже зашло за лес. Скоро оно пересечёт невидимый горизонт, потом - полчаса сумерек, и наступит непроглядная ночь. Тем, кто томился от жары в кабине, станет лучше, чем мне, и я начал поглядывать на брезент, прикидывая, как бы мне организовать свой ночлег.
Вдруг я почувствовал что-то неладное: резко изменились тембр звука мотора и характер вибрации. Я поднял голову и увидел, что дорога плавной дугой уходит вправо, а машина несётся по касательной прямо! Прямо на глыбы, пни, холмы развороченной бульдозерами земли… Дорога здесь шла по насыпи метра три высотой, и грузовик неминуемо должен был опрокинуться на левый борт. Этот борт был ко мне ближе, но прыгнуть с него означало быть раздавленным грузовиком, если, конечно, ещё до этого не разлетишься от удара о камни и пни. А до правого борта было шага три, и времени, чтобы сделать их, у меня уже не было. И я просто вцепился в деревянный поручень на переднем борту кузова.
Снизу раздался сильнейший удар и скрежет, и я понял, что машина уже не летит, а едет, продираясь и тараня всё на своем пути. Я опять прикинул, не выпрыгнуть ли, но за бортом мелькало такое, что по сравнению с ним готовый слететь с машины кузов казался островком безопасности. Машина врезалась в кучу земли, рванулась по ней вверх и остановилась, сев на брюхо. Я спружинил руками, и меня не очень сильно ударило о передний борт. Всё это заняло секунд десять. Я спрыгнул вниз. Вышел мгновенно посеревший шофёр. Вышла улыбающаяся Люда, а за ней Слава.
-Вот это да! – сказала Люда и вдруг хлопнулась в обморок, Слава едва успел ее подхватить.
Мы усадили ее на подножку кабины, а она стекала с неё, как тесто. Я стал ее придерживать, а Слава – хлопать по щекам. Через некоторое время она открыла глаза и возмутилась:
-Что ты делаешь?!
-У тебя был обморок.
-Да ты что!
Но потом она как-то сразу успокоилась, начала моргать глазами и озираться по сторонам. А мы принялись исследовать повреждения. Причину аварии нашли сразу. Левый поворотный узел крепился к раме плоским треугольным фланцем, по углам которого были просверлены отверстия. Через них проходили болты-шпильки, ввинченные в специальные утолщения на раме. Этот-то треугольник вместе со всем поворотным узлом полностью оторвался, колесо повернулось, куда само сочло нужным, и случилось то, что случилось.
Мы исследовали место крепления. В быстро надвигающихся сумерках мы обнаружили, что одно отверстие успело покрыться старой грязью: значит, болта там уже давно не было. На стенках другого отверстия мы увидели риски: этот болт был неплотно закручен и ёрзал в отверстии. Вся конструкция фактически держалась на третьем болте, который не выдержал нагрузок и сломался. Его обломок мы подняли тут же из пыли. Таких болтов у нас с собой, естественно, не было, да и выбраться на дорогу самостоятельно даже у исправного грузовика не было никаких шансов. Надо было что-то предпринимать: темнело буквально на глазах. Вспомнили о лагере дорожников, мимо которого мы проехали минут за десять до происшествия. Помощь можно было получить только оттуда. Дорога оставалась совершенно пустынной.
Не возникало ни вопросов, ни сомнений – кому идти за помощью. Должен был идти я. Такова планида полевого переводчика. Последний взгляд на место поломки, болт – в карман, и я полез по насыпи вверх на дорогу. Обратил внимание, какими легкими были следы наших колес на откосе. Это значит, что машина фактически не съехала, а слетела, спрыгнула, почти не касаясь его поверхности. Если бы скорость была меньшей, мы бы начали кувыркаться через левый борт. Что бы тогда от меня осталось, - трудно представить. Да не очень-то и хотелось.
Я быстро шёл по шоссе, но темнота наступала ещё быстрее. Фонарика не было, и мне начала грозить опасность напороться в темноте на змею, выползшую погреться на тёплое дорожное полотно. На мне были легкие брюки и старые длинноносые итальянские туфли. Такое обмундирование не смогло бы защитить от удара габоники с головой в мужской кулак и ядовитыми зубами по четыре сантиметра длиной. Я очень жалел, что на мне нет брезентовых сапог, в которых обычно работал в лесу. Я лихорадочно соображал, что делать. В голову не пришло ничего лучше, чем найти палку и толкать ее перед собой в качестве «змееочистителя». Мне повезло: палка нашлась сразу же, как только я спустился для этого с дороги на развороченную полосу. Из ближайшей кучи земли, смешанной с ветками и корнями, торчало что-то вроде буквы Т. Я ухватился за неё, молясь всем богам, чтобы мне удалось ее выдернуть. Удалось! Длинная ножка Т была засыпана совсем не глубоко. Правда, обретённое орудие было довольно тяжёлым: шляпка Т была брёвнышком длиной с полметра и диаметром сантиметров восемь. А ножка – то ли ветка, то ли корень, - в темноте не различить – имела длину около трёх метров и диаметр сантиметров пять у шляпки и около трёх на противоположном конце.
Я опустил «змееочиститель» шляпкой на дорогу и начал толкать его впереди себя, держась за конец ножки Т. Раздалось громкое шуршание, и это меня порадовало: распугает всех змей. Кроме габоник. Но в этом случае шляпка упрётся в ее тело на расстоянии около трёх метров от меня, что вполне безопасно - габоника не плюётся, а дальше – посмотрим. За безопасность пришлось расплачиваться резким падением скорости движения, и все-таки я считал, что выбрал правильный компромисс: лучше добраться до цели позже, но живым. Вспомнил слоганы, иногда встречавшиеся на ганских машинах: «Better be late, Mr.X, than the Late Mr.X» (Лучше опоздать, мистер Х, чем быть покойным мистером Х). Тем более что оставшимся в грузовике ничего непосредственно не угрожало.
Наступила полная темнота. На небе были только звезды. Луны не было видно. Разметка ещё не была нанесена (а она могла бы как-то просматриваться в темноте и служить ориентиром). Единственным, очень приблизительным ориентиром служила мне прорубленная для дороги просека в лесу, края которой смутно прорисовывались на звёздном небе. Я держал курс прямо на середину просеки, но несколько раз всё-таки как-то оказывался на краю асфальтового полотна. Быстро устали руки, да и ноги тоже. То, что грузовик пролетел минут за десять, мне пришлось преодолевать больше двух часов.
Наконец, дошёл до освещённой площадки у лагеря дорожников и с облегчением уронил «змееочиститель». Подошёл к первому попавшемуся негру, сказал, что нам нужна помощь и попросил проводить меня к начальству. Рабочий с изумлением уставился на меня и молча проводил в то самое единственное бунгало, которое я заметил ещё при дневном свете. На террасе за столом, заваленным бумагами, сидел при свете лампы европеец. Я представился. Он тоже, но его имя показалось мне неразборчивым и каким-то «национально не идентифицируемым». Я изложил ситуацию.
Удивление на его лице сменилось собранностью и деловитостью. Он подробно расспросил о поломке, а я нарисовал повреждённый узел и показал обломок болта. Пока мы уточняли детали, он вызвал какого-то негра, похоже, инженера-механика, и мы втроем ещё раз быстро и детально прошлись по моему рисунку. Уточнили крутизну и высоту насыпи, место аварии, не повреждены ли радиатор и поддон картера… Инженер взял болт и быстро ушёл.
Теперь начальник вызвал шофёра тяжёлого самосвала и водителя автокрана. Явился первый из них, и европеец кратко изложил задание: немедленно ехать в такое-то место с толстым тросом и т.д.
-Маста, я так устал… Уже поздно…
Хрясь, и от удара в челюсть негр отлетел метра на полтора.
-Да, конечно, сэр. Сию секунду! – и исчез.
Пришёл второй, выслушал и тоже стал канючить. Европеец выдвинул тот же аргумент, но с другой стороны, и негр сразу же признал его весомость. Я сидел на террасе в кресле. Ноги и руки гудели от усталости. Услышав рёв отъезжающих тяжёлых машин, вскочил, сказал, что мне надо ехать с ними, но европеец ответил:
-Незачем. Всё ясно. Сами найдут и сделают что надо.
Он пояснил, что у них таких метрических болтов нет, но повреждённый узел закрепят несколько иначе - болтами меньшего диаметра с гайками - и доставят грузовик сюда – своим ходом или на буксире, а завтра при дневном свете постараются отремонтировать по-настоящему. А на дорогу грузовик либо втащит на буксире самосвал, либо поднимет автокран. Автопроцессия вернулась часа через полтора. Наш грузовик шёл своим ходом, хотя и с малой скоростью.
Пока спасательная экспедиция отсутствовала, европеец перебирал на столе бумаги, что-то писал. Иногда поднимал на меня глаза и, как бы извиняясь, говорил: «Дела…» А я немного подремал в кресле. Перед самым возвращением спасателей он закончил дела, потянулся, собрал бумаги, рассовал их по папкам и сказал: «Конец». И тут появились Слава, Люда и наш шофёр, а с ними дорожники - участники экспедиции. Наши стояли, как пришибленные, смущённо улыбались и щурились на свет. Дорожники что-то возбуждённо рассказывали друг другу. Начальник спустился к нашему грузовику, посветил фонариком под левое крыло, под брюхо машины, приказал открыть капот. Подкапотное пространство оказалось чуть ли не наполовину заполненным землёй, щепками, камнями. Непонятно, как вращался вентилятор. Он шутя ткнул нашего шофёра кулаком в пузо и сказал:
-Да ты счастливый мальчик!
-Мы тут все счастливые мальчики и девочки, - сказал я.
Наконец все разошлись. С ними ушёл отдыхать и наш шофёр. Мы, чувствуя себя смущёнными своим непрошеным появлением, молча сидели в креслах. Начальник тоже, видимо, не был балагуром. Вдруг он спохватился:
-Надо вас чем-то накормить, а столовая давно закрыта.
Мы вяло запротестовали, но есть хотелось, и он достал «ланчен мит», хлеб, бананы, кипяток для чая… Перекусили. Я всё разглядывал его, пытаясь определить национальность. Его английский был абсолютно безупречным, но в произношении было что-то не то. Привлекал внимание звук «р», скорее похожий на русский, чем на английский, ещё что-то неуловимое. На вид ему было лет сорок пять, довольно высокий, сухощавого, но крепкого, жилистого сложения, почти не загорелый и рыжий. А непонятнее всего было лицо. Что же это за антропос? Нос был тонким и крючковатым. Похоже, Славу тоже занимала национальность нашего хозяина. Он негромко спросил у меня:
-Из Израиля, что ли?
-А ведь может быть… Евреи тоже бывают рыжими.
Видимо, какие-то из этих слов стали понятны нашему хозяину. Он метнул в нас хитрый взгляд и захохотал. Мы смущённо молчали: чего это он?
-Я знаю, о чём вы думаете, - сказал он. – Я – шотландец, - и ещё немного добродушно посмеялся, но уже вместе с нами. Это был первый человек, о котором я достоверно знал, что он – шотландец. «Так вот они какие, все эти Фергюссоны, МакЛохланы, МакИнтоши, Дугласы и Бёрнсы». Я сказал, что встречал немало британцев, но все они были англичанами, как мне казалось.
-Вряд ли. Среди них наверняка были шотландцы. Но вообще-то мы совершенно другие.
По местным понятиям было уже довольно поздно. Шотландец сказал, что у него есть комната с двуспальной кроватью для Люды и Славы. Они ушли, а начальник скоро вернулся и сел в одно из кресел на террасе. Я понял, что он отдал нашим ребятам свою комнату и спать ему было негде. Я мог бы пойти спать в кузов нашего грузовика, закутавшись в брезент. Мог бы неплохо выспаться в кабине, но мне это показалось неэтичным, и я остался в кресле. Мы не обсуждали с ним наш ночлег, а просто сидели за бутылками пива, которые он достал из холодильника.
Мы спокойно и расслаблено пили пиво, перебрасываясь незначительными замечаниями. Он рассказал о своих наблюдениях за жестами негров, которые, по его мнению, очень напоминали жесты обезьян. Похоже, и тех и других он знал гораздо лучше, чем я. Ночь текла. Нам некуда было спешить, да и деться-то было некуда. Как случайные пассажиры в одном купе, мы могли рассказать друг другу что угодно, чего никогда не рассказали бы знакомым и приятелям. И каждый знал, что его собеседник будет помнить это лишь до тех пор, пока не закончится сюжет. Это были рассказы для говорящего, а не для слушающего.
Мы надолго замолкали. Молчание не тяготило: ни один из нас не был обязан развлекать другого, ни один не должен был придерживаться какой-то логической последовательности рассказов. Но было что-то в этой ночи, что делало недостаточными объединяющие нас сочувствие и благодарность. Что-то более глубокое разбередила в нас она. Он принёс бутылку шотландского виски и драгоценный лёд. Бросили в стаканы столько кубиков, сколько сочли нужным, и вернули лед в морозильник.
Он смотрел вдаль на звездное небо над рваным силуэтом джунглей и что-то напевал себе под нос. Я прислушался и узнал знаменитую Auld Lang Syne – мелодию на слова Роберта Бёрнса (А ведь какой-то год назад я писал курсовую по его поэзии!) Это была песня о дружбе, которая сильнее смерти, и о любви длиннее, чем жизнь. И я тихонько запел ее по-англо-шотландски:
Should auld acquaintance be forgot
And never brought to mind?
Он удивился, улыбнулся и, не давая ритму споткнуться, включился в песню, перенял у меня инициативу и повёл:
Should auld acquaintance be forgot
Аnd the days of auld lang syne ?
Мы пели вполголоса, чтобы не потревожить спящий лагерь, и слова песни никуда не летели, а оставались здесь в маленьком круге тусклого света, где поблескивали бутылки и стаканы. Это были слова для нас, для наших мыслей и чувств, а они усталым людям не мешали. Они снялись, как бесшумные ночные птицы, и полетели в разные стороны. Его мысли – прямо вдоль Гринвичского меридиана на север к зелёным, зализанным ветрами холмам Шотландии, где остались его друзья и любимые. А меня там никто не ждал, и я там никого не любил. Мои мысли поплыли над спящими лесами и саваннами, над чёрными барханами Сахары, над морями и реками туда, где жили те, кого я любил, кто любил или оставил меня, и я продолжил по-русски:
Забыть ли старую любовь и не грустить о ней?
С тобой мы выпьем, старина, за счастье прежних дней.
За дружбу старую – до дна! За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина, за счастье прежних дней.
Где-то там затерялись Света Зелинская и Оля Боярская, где-то там сходились и расходились мы с глазастой умницей Любкой, пока не разошлись навсегда, там, среди безбрежной Москвы исчезла непонятная Рита... Но там мои друзья – Боб и Вовчик Рыжий - готовились выйти в океан жизни, и они помнили обо мне.
С тобой топтали мы не раз траву родных полей,
Но не один крутой подъём мы взяли с прежних дней.
Переплывали мы не раз с тобой через ручей,
Но море разделило нас, товарищ юных дней.
И я знал, что всё сложится удачно. Что девчонки построят свои жизни так, как им хотелось, что вернутся невредимыми к родным причалам мои отважные друзья, и не проглотят их равнодушные волны, что не сожрёт меня крокодил и не сломает «джангл фивер», что мы когда-нибудь встретимся и споём:
И вот мы снова собрались. Твоя рука - в моей.
Мы пьем за старую любовь, за счастье прежних дней.
За дружбу старую – до дна! За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина, за счастье прежних дней.
http://www.youtube.com/watch?v=7C9YWK2MKs4
Мы заснули под утро, когда контуры джунглей с восточной стороны уже чётко обозначились, а скоро зашевелился весь лагерь: дорожники, как и изыскатели, вставали рано, чтобы сделать как можно больше до наступления послеполуденного пекла.
Шотландец пружинисто встал с кресла и, увидев, что я проснулся, показал, где умыться и где нам подадут завтрак. Сказал, что вынужден нас оставить, но что все распоряжения насчёт ремонта сделаны, и мы сможем продолжить путь, когда нам будет удобно. Он ушёл завтракать, а из его комнаты вышли заспанные, но хорошо отдохнувшие Слава и Люда. Увидев меня в кресле, Люда сказала:
-Ой, а где вы спали?
-Здесь.
-И он тоже?
-Да.
-Ой, лучше бы мы переспали в машине. Мы же не знали, что ему больше спать негде.
-Не беспокойтесь. Мы хорошо провели время. Умывайтесь, пойдем завтракать, а машину нам будут чинить прямо сейчас.
Мы увидели, как шотландец вышел из вагончика, который служил столовой, сел в «лендровер» с багажниками на крыше и на капоте и уехал. На завтрак нам подали овсянку, яичницу с беконом и апельсиновым соком, кофе и гренки с джемом. Нормально. По-британски. Никто не спросил, кто мы такие. Никто не потребовал плату.
Слава подошёл к нашему грузовику и проконтролировал, как временные вчерашние болты извлекли, нарезали в отверстиях дюймовую резьбу и затянули русские детали англосаксонским крепежом, пометив головки болтов краской, чтобы легче было отличить их от метрических.
И мы снова тронулись в путь. Примерно через полчаса подъехали к месту, где на очищенной от леса площадке теснились машины и дорожная техника. Там был и джип шотландца, но до него от дороги было довольно далеко. Мы остановились. Люда сказала:
-Надо его отблагодарить.
-Как мы его сейчас отблагодарим? – сказал я. – Ну, сходи, поцелуй его.
-Гм, - сказал Слава.
-Да ну вас, - сказала Люда.
Мы начали сигналить, но никто долго не обращал внимания. Наконец, видимо, кто-то из дорожников узнал нас и позвал шотландца. Тот вылез откуда-то и помахал нам издали рукой. Мы вчетвером замахали ему с грузовика. Шотландец сцепил руки над головой и потряс ими. Больше мы ничего не могли сделать, тронулись дальше и доехали благополучно. Примерно неделю спустя я снова попал в те места. Со мной была хорошая коробка пива «Клуб» от нас со Славой. Проезжая мимо лагеря, я заметил «лендровер» с двумя багажниками:"Ага, значит, он здесь."
Я подозвал ближайшего негра-дорожника и попросил его отнести коробку на капот «лендровера» их начальника. Негр с готовностью выполнил просьбу. В коробке была записка:
«From Russians with love. Should auld acquaintance be forgot?»
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ