По "периметру полосы" земного шара шагают господа ВиК и ВиЛЛи.
***
Ильф Жадик втоптано затягивался роскошной сигарой и фантастично пеленал скомканный воздух до разбухших пазух. Выходило иронично кисло и отдавало розмарином. Легкие «наркотировались» табачной свиньёй. Дым свивался в трубочку Гои и пас улыбки.
- Доктор, понимаете, он поёт, когда мы гуляем во дворе, когда кушаем, спим, занимаемся любовью. Он поёт мне, моей маме, дяде Энгельсу. Мне страшно доктор. Он поёт одну и ту же песню. Нельзя ли...
- Ильф Жадик, правильно?
- Да-да. Мой муж.
- Поёт все время песни? М... так-так... Ага!
- Вы знаете...
- Не стоит беспокоиться. Если угодно. Как бы нам повидать его что ли.
- Он такой стеснительный. Может быть вы к нам, я заплачу. Посидим. Приходите с супруой. Детьми. Хотите...
- Ладно-ладно. Не буду даже сопротивляться унылому гонорару и предметной развязке. Все-таки я профессионал и обязан помогать «заблудившимся».
- Вот. Возьмите.
- Ну что вы...
- Значит завтра вечером в девять? Переулок Кольтский. Дом сто сорок пять.
- До свиданья.
- Ждём вас.
Доктор с трудом разламывал грязь в переулке, - но всё проходит, прошло и это. Вот тесный подъезд. Обшарпанная дверь в жаркую квартиру.
Надежда в глазах аукающих спасения от вечных песнопений.
Скинув калоши, доктор прошествовал в залу.
Ильф Жадиков довился под острыми взглядами домочадцев. Не сдавался. Его эгоистичное горловое пение расшатывало нервы семьи, но имело и определенное целебное свойство.
Старая карга проживающая в квартире номер 25 сверху над многострадальным семейством балдела.
Она танцевала ночью и днём стараясь попасть в ритм песни Ильфа. Валко переваливалась на слоноподобных ногах – уматывала пол – потолок умученного семейства, чем приводила Ильфа в совершенный восторг.
Доктор мигом - одним поняв всю сущность подъездного мироустройства, выписал вязки и пилюли.
- Конечно, вы, верно, догадались – пилюли исключительно Ильфу.
- Вязки и смирительную рубаху - сумасбродной старухе сверху.
Кряхтя, лекарь «душ и тел» втиснулся в авто и по-тихому тронул.
Вдруг грудь его расправилась, как деревенский баян из уст полилась песня невиданной доселе красоты.
Уроки Ильфа Жадикова пошли впрок. Они нашли родную душу.
Теперь Жадиков с доктором стали чаще видеться. Они громко пели вместе перед выключенным телевизором, глядя в отражение пыльного экрана, и кидались красными от натуги прыщами глазиков друг на дружку.
Лепили гримасы, старались пасовать и нередко в наглаженной ноте примыкали в «обним» от заливного счастья.
- Что вы так орете? - Мария Герингер, кузина Жадикова, стояла на пороге с ковшиком холодного молока. - Что вы орете здесь как недопёрки. Певцы... Дуйте на мороз, и тама заливайтеся.
Мария Герингер, была ужасная вредина. Она подошла к обоим и сверху полила по чуть-чуть.
- Остальное Васеньке. Он любит холодненькое.
Жена Жадикова тоже, к слову сказать, обожала молоко. Кстати, именно она, приносила его для супа, каким кормила ненасытного мужа.
Она варила по пять часов фасоль в молоке, препарировала это копченым сальцем, засыпала сельдереем и «кузьминкой» и ставила в духовку распираться.
Потом же Жадиков жрали это с удовольствием?
И пусть хоть кто-нибудь спросит: "А вы метр Жадиков, обязательно ли любите фасолевый строган, или... ибо не кормят другим".
Но Жадиков не был привередливым скунсом.
Он выводил доктора на воздух под локоть. Обнимал до вывихнутых костей, жалил поцелуем в губы, но без пидарастийного суфле, позвольте не перечить, господа, и вот..
А доктор кстати, со слезными росинками на сосне лица, уверенно ре-комментировал в ухо:
"Ильф! Родненький! Пациент мой любимый! У меня от ваших пений прошёл зуд на лодышке и запор рассеялся, как и не было. Стало дышать свободней! И за ночь! За ночь! Помилуйте, но шесть раз Маргариту Павловну обожал. Она, кстати, взяла отпуск. Хочет вступить в наш хор! Возьмем?
По периметру полосы земного шара шагают господа ВиК и ВиЛЛи.