В ноябре собирается коллекция драгоценностей: освобожденная от цветовых пятен, будто парящая на нейтральном фоне городская архитектура; сложные химические композиции - парфюмерные ароматы; и отчаянно рвущееся на волю, в недолгом, в общем-то, ожидании, в предвкушении праздника – молодое, неопытное вино.
… Молочно-серая, пастельно-сдержанная Остоженка: в противовес холодной респектабельности – рябиновые брызги и мокрые плети, бродяги-воробьи и дикие рыжие псы. Бессовестный ветер, настойчиво рвущий тряпичные лже-фасады. Зефирное пирожное Зачатьевского монастыря… Это волшебное место, где островок Египет соседствует с островом Финляндия, а тонкий, продуманный модерн – с купеческой разнузданностью: то перевернутая рюмка на крыше, то слишком подробный, избыточный фронтон, то задорные опята-мансарды, многочисленным семейством выскочившие на улицу. Уже оголенные ветви здесь – нервные руки пианиста, ковка садовой мебели и козырьков-крылечек – сплетенная лоза; а воздушное, будто из тумана созданное, тирамису вдруг на какой-то миг отзывается ностальгическим сюрпризом – «Маской» из кондитерской в Столешниковом переулке (двухчасовое ожидание в очереди, пышная люстра, устало глядящая в потолок, тугие колпаки, упоительные запахи; одинаковые коробки, одна из них сейчас скроет выбранное чудо) - только на миг, вкусом какао на губах…
Переулки пролистываются обратно, да и время шагает вспять только лишь по прихоти воображения, что в плену у памяти, и ненадолго – комфортная, зажиточная Остоженка, погружаясь в ненастье, зажигает огни…
Если пройти «тропою модерна» дальше, по Гоголевскому бульвару, почти в самом его конце, недалеко от улицы Арбат будет поджидать уникальный самоцвет, в котором все – от мелко нарезанных глянцево-мозаичных квадратиков и уверенных, гибких линий росписи до флористической россыпи в витринах – вылеплено в подлинно русском стиле. Врубель и Билибин – в двух шагах от утиц-ковшей, матрешек и грубоватого, неровного янтаря. Продолжив путь бульварами и переулками, в одном из нескольких солнечных сплетений старого города можно обнаружить, что иные драгоценности будто потеряли форму и поэтому живут в таинстве стекла, скрытые за хрупкой броней, ее гранями и бликами; их «чувствуют», «слышат» и «наносят»; жидким медом, янтарем, соком разлиты они в совершенные оправы и могут – согревать, пробуждать, ласкать, утешать…
Но современные парфюмерные композиции уже никогда не дадут того глубокого тепла, многогранной сложности, неуловимой загадочности, какими богаты, к примеру, ровесники «Букета императрицы» - они дерзки, однозначны и стремительны, как молодое, горячее божоле нуво.
Ноябрь – это винный Новый год, это месяц-праздник французских апелласьонов, яркого и юного вина, которое даже слишком игриво, чтобы стать игристым. Винный или невинный?
Легкомысленное, как молодая кровь, божоле, льется повсюду, заполняя собой сумерки, устраивает перекличку с итальянским новелло, устремляясь с ним наперегонки, все дальше и дальше от родных мест – говорят, в прошлом году они добежали до Японии – и закипает в чьих-то жилах, и, наконец, переполняет: виноградным солнцем, летом в горах, безоглядной молодостью…
И кто-то, возвращаясь с самой демократичной со студенческих времен вечеринки – много вина и веселья, мало закусок, – уловит в предзимнем воздухе не роскошный Eau du Soir, небрежно подобравший манто,томно опускаясь в «Ламборджини», а знакомый до боли, до замирания в сердце, давно утраченный запах родного дома – маминых (бабушкиных?) волос, перчаток, платочков – идти, как сомнабула, за этим цокотом, до самого подъезда в неприветливо-рубленом здании времен сталинского ампира, вдыхать, пока это еще возможно, собственное детство, не понимая, не различая, откуда же оно взялось – мучительное, горько-сладкое. Дверь закрывается. Шлейф неразгаданной «Красной Москвы» медленно задувает в холодный переулок. Одно за другим гаснут окна...