Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь - под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.
А.С.Пушкин "Египетские ночи"
Самолет летел над Нилом. Татьяна спала в кресле у иллюминатора, а я вертелся. Я заглядывал через нее в окошко и будил ненароком. Она спросонья попеняла:
- Вот не думала, что можно так шумно смотреть. Ты ведешь себя, как...
- Как мальчишка?
- Как влюбленный муж!
- А я он и есть!
Я чмокнул ее, а она ладошкой стерла поцелуй.
- Влюбленный муж все равно как мальчишка... А я давно не в школе. Где мы?
- Уже Египет. Похоже на Каир, вон какие-то высотки...
- А где пирамиды?
- Ты их проспала. Нет, вон они, на горизонте! Видны еще!
- Ничего там нет. Это миражи.
- Этим миражам уже несколько тысяч лет. Они реальней нашей жизни. - Я погладил ее руку, цепляясь за глянцевый ремешок для часов. - Ты знаешь, чем вечность отличается от часов?
- Знаю. В часах надо батарейки менять. А вечность сама себе идет.
Умеет же она афоризмами! Я хохотнул и разбудил нашего соседа по креслам, Юру из Твери. Он нахлебался пива и теперь дремал, пованивая. Юра открыл новую жестянку "Балтики-7", от души к ней приложился и зашелестел газетой. У стюардесс он набрал много газет.
- Вечность никуда не ходит. И наши шестьдесят лет на двоих - как взмах ресниц. Вот кто-то подумает про нас: я их видел или мне показалось? Еще раз моргнет и решит: показалось.
Я опять чмокнул ее, а она как ни в чем не бывало начала копошиться в сумочке.
Как только вышли из самолета, Татьяна вскрикнула от неожиданности:
- Смотри, здесь теней нет!
- Потому что солнце ровно над головой. А теней тут много, но они своеобразные. - Я мотнул головой в сторону толпы пассажиров, прилетевших из суданского Хартума. Все они были черные, только одна белая женщина стояла, склонив голову, за высоким негром в цветном тюрбане. Таня посмотрела на толпу и тоже заметила белую женщину:
- Надо же! Целая группа реальных антиподов. Никогда столько сразу не видела!
Нас привезли в отель "Солнечный день". Если египтяне научились строить на песке вечные пирамиды, то озеленить территорию отеля для них оказалось плевым делом. За оградой - раскаленные камни и желтые пески, внутри - яркие цветы и зеленые пальмы. Черные потные шланги, шипя, как змеи, орошали бесчисленные клумбы. Только в Африке начинаешь понимать, что такое живая вода из русских сказок.
Татьяна любит рассматривать заморские цветы. Вот и сейчас странный желтый цветок на дереве восхитил ее, и она полезла в сумку за фотоаппаратом. Ее белые бриджики были из настолько тонкой материи, что сквозь нее хорошо просматривались трусики. Я любовался ею и вдруг почувствовал, что кто-то оттесняет мой взгляд, будто толкается. Я обернулся и увидел негра с самолета из Хартума, за которым стояла белая женщина. Она слегка склонила голову, будто асфальт рассматривала. Негр беззастенчиво глядел на аккуратные и аппетитные половинки Таниных наливных яблочек, а она, как нарочно, очень долго не находила фотика среди плавок и маек.
- Твоя попка как магнит, - сказал я ей. - Антиподы никак не могут оторвать от нее своих хищных глаз.
- Антиподы всегда снизу вверх на нас смотрят. Земля ведь круглая. Гляди, наш черный знакомый с белой женой. Зубы скалит. Надо же, какие зубы белые! Как хрящи акулы.
Через несколько дней мы тоже почернели. Конечно, не так, как наши антиподы, но не хило. После ужина мы остались в столовой и ели клубнику, беря ее пальцами с широкой белой тарелки. Пальцы у нас стали красными от сока, подбородки тоже. Татьяна брала ягоды, отставляя мизинец и глядя мимо меня. Почему-то я был уверен, что она смотрит на нашего черного знакомого из Хартума. Даже не хотелось обернуться, чтоб убедиться. Скоро на нашей тарелке оказалось зеленых звездочек больше, чем красных ягод. Татьяна выбрала из оставшихся самую большую клубничину и надкусила ее, не касаясь губами. Гримаса при этом была хищной, но красивой - она выглядела настоящей королевой прайда. Как это девушки догадываются, что их украшает? Ведь рядом нет зеркала. Не в номере же она это отрепетировала.
Белая женщина из Хартума поставила нам на стол большую тарелку с клубникой. На ней было что-то вроде красного платья и светлого трико.
- Biette sch;n! - смущенно сказала она, наклоняя голову.
- Danke, wunderbare Frau! - излишней любезностью я попытался сгладить неловкость ситуации.
- Это вы на каком и о чем? - спросила Татьяна.
- На международном. Это когда говоришь все известные тебе нерусские слова в надежде, что какое-то придется к месту.
- А о чем?
- Я ее поблагодарил и назвал прекрасной женщиной.
- Не боишься, что тебе наш антипод объяснит более доходчиво, чем я, что нехорошо любезничать с женщиной из его гарема?
- А он только одну жену привез? На остальных решил не тратиться? Этой подфартило: вывез в свет. Интересно, как эта немка к нему попала. Была бы русская, все было бы ясно, это явление не из ряда вон, а вот как к ним в гарем немки попадают?
- А чем немки хуже наших?
- Они информированей и рассчетливей. Они знают, что муж будет их кормить только бананами, и могут рассчитать, как долго они смогут выдержать такое существование.
- Ты просто завидуешь нашим девушкам.
- Чему это?
- Нам легко разнообразить жизнь.
- Да, любовь за фунт бананов... Ничего себе разнообразие.
- Неужели это тонны не стоит?
- У них принято в фунтах. А от тонны только живот заболит.
- Ну-ну!
- Пойдем? Или что-нибудь выпьем?
- Нет, пойдем. Уже поздно.
Была черная африканская ночь. Среди спящих красных акаций горели фонари, но дорожек было такое множество, что мы заблудились и не нашли свой корпус. По всей территории были сооружены маленькие прудики, а каждый прудик можно было перейти по игрушечному мостку. Возле журчащего ручья я обнял Татьяну.
- Я люблю тебя. А ты меня?
- Догадайся с трех раз.
- С трех? Тут может быть только два варианта: да или нет.
- А ты попробуй.
- Да! - я почти закричал.
- Нет!
- Нет?
- Да!
- Запутался. Так да или нет? - Мое радостное настроение заколебалось. Я попробовал поцеловать Татьяну. Она не уклонилась - просто застыла, как статуя Клеопатры: такие же волнистые волосы, крупные глаза с твердым взглядом, выступающий подбородок, нос с легкой горбинкой, соблазнительный рельефный торс. Она показалась такой красивой, что я стал обнимать ее с нарастающим энтузиазмом. Татьяна деланно возмутилась:
- Целоваться?
- Нет. Я просто облизну твой подбородок. Он весь в клубничном соку, как в крови. Ты сейчас как тигрица, только что растерзавшая свою жертву.
- Ой как щикотно!
- Тебе всегда щикотно?
- Бывает.
- И смеяться хочется?
- Нет. Тогда бываешь настороже: как бы не вспугнуть кайф, который бродит где-то рядом.
- Кайф ловить надо?
- Еще как, будто сам не знаешь! Наверное, это похоже на охоту на львов: опасно, но так хочется!
- Пойдем в номере половим?
- Да, пойдем... Нет, сначала давай вернемся в кафешку, выпьем что-нибудь.
Мы вернулись. Наш столик был убран и пуст, мы его опять заняли. Я пил бесплатный местный виски, Татьяна - очень дорогой здесь кофейный ликер. Наш негр сидел один в другом углу, перед ним стояла чашка остывшего кофе. Татьяна медленно пригубляла ликер, поглядывая на чернокожего джентльмена. Он был очень черен, худощав, мускулист, среднего роста, одет в белые узкие брюки и цветную рубашку навыпуск. Возраст определить было трудно. Он как-то страно пил кофе: обмакивал в него свои толстые губы и потом их облизывал. Видно, он отослал свою жену, чтоб оглядеться и поискать развлечения. После того, как мы вернулись, он ни на минуту не спускал глаз с Татьяны. И я смотрел на нее. На ней была изумрудная блузка с глубоким вырезом. Белизна ее грудей мельтешила перед глазами. Я спросил ее:
- И как это вы, девушки, умеете: все наружу, а не видно ничего? Даже если посчастливится увидеть красненький краешек, думаешь, что одержал великую победу. А ведь по сути ничего не случилось, часто просто сразу же разочаровываешься.
- Принеси еще ликера, очарованный мой.
- Ну да... Все возможные удовольствия в тебе самом, - ворчал я, вынимая кошелек из заднего кармана шорт. - Просто их надо из себя достать.
В баре я хлебнул в одиночку, прежде чем вернуться к Татьяне. Я смотрел из окна бара, как она, держа в ладошке зеркальце, вытирала с подбородка клубничный сок, а потом в своей немыслимо короткой белой юбчонке вертелась перед негром, убирая зеркальце в сумку. Вот же какая: будто сидя не могла это сделать! Я вышел на террасу и поставил перед ней ликер. Она с наслаждением сделала глоток и спросила:
- Как ты пьешь свою гадость? Виски горький и вонючий.
- Да, горький и вонючий. Дело тут в другом.
- А вот мне вкусно и кайфово.
- Чтоб кайф был высоким, надо сначала опуститься. Чем больше разница, тем выше кайф.
- Нет, кайф должен быть от всего, - захмелев, Татьяна смотрела на негра не отрываясь. -Хотя, похоже, ты немного прав...
- Да что мы все эти дни только загораем и переглядываемся! Пора познакомиться по-настоящему. Ты хочешь с ним познакомиться?
- Не знаю...
- Да нет, ты мечтатешь с ним познакомиться.
- Тебе видней.
- Неужели тебе так нравится экзотика?
- Ну да, львы, жирафы, гербалайфы, все такое... Так мы будем знакомиться? Ты сам начал.
Я сделал большой глоток из своего стакана, встал и нетвердой походкой подошел к столику негра. Я старался улыбаться как можно шире:
- Хай!
Он ответил дружелюбно, но не вставая:
- Хай!
- Май нейм ис Эндрю. Вот ис е нейм?
Эфиоп что-то проклекотал. Я переспросил:
- Как?
Он отрицательно помотал головой и произнес свое имя на английский манер:
- Кен
- Кен? - Он радостно закивал. - Мистер Кен, ком ту ауа тэйбл.
Кен взял свою чашку с остывшим кофе и пошел за мной. Татьяна улыбнулась ему и похлопала по сиденью соломенного стула, приглашая садиться рядом с собой. Кен планировал разместиться напротив нее, но быстро переориентировался. Я церемонно представил их друг другу:
- Кен, нейм оф бьютифул герл ис Татьяна. Татьяна, итс Кен.
- Андрюша, я по-английски ни бум-бум, ты же знаешь.
- Я тоже ни бум-бум. Будем говорить по-русски. Кен, хочешь виски? - я поднял свой стакан.
Он отрицательно замотал головой и схватился за свою чашку.
- Ну да, вам нельзя. А, может, совсем немного?
Кен ударил себя ребром ладони по шее.
- Танечка, он говорит, что у них в Судане за это головы рубят.
- В самом деле?
- За наркоту точно, я где-то читал. Может, за виски тоже рубят.
- У вас с ним хорошо получается говорить по-русски.
- Да, он понятливый. Пусть снимет руку со спинки твоего стула.
- Но мы же сегодня по-русски...
- А он не по-русски говорит, а жестами!
- Главное, чтоб было понятно.
- А мне понятно.
- Я по-английски ни бум-бум. Скажи ему сам.
- Да нет уж!
- Кен, - сказала Татьяна, - руку убери, муж требует.
Повернувшись к ней, Кен заулыбался, но руки со спинки ее стула не снял.
- Вот видишь, не понимает ничего. Значит, ничего не поделаешь. - Татьяна при малейшей возможности поглядывала на Кена.
- Татьяна, ты еще выпить хочешь?
- Нет.
- А мне хочется. Я пойду в бар выпью.
- Сходи, раз так хочется.
- Интересно, много у них в баре этого поганого виски?
- Тебе хватит. По-моему, они после часа закрывают.
- После часа? Понял. Может, все-таки...
Я глядел ей в глаза. А ее глаза перебегали с меня на пустой бокал из-под ликера, потом в ту сторону, где должно было быть море, потом опять на меня, но на мне не задерживались ни секунды. Она ничего не ответила, даже головой не мотнула, уставившись, наконец, в одну точку. Я посмотрел на место, на котором были сфокусированы ее глаза - там в лужице воды загибалась зеленая клубничная звездочка.
Я пошел в бар и выпил виски. Потом попросил налить еще и со стаканом вернулся на веранду. За нашим столиком уже никого не было, только как-то заброшено выглядели пустой бокал из-под ликера и чашка с остатками остывшего кофе. Я выпил виски за пустым столиком среди грязной посуды.
Потом я бродил по территории отеля, представляющую из себя группу квадратных садиков в староегипетском стиле: по краям пальмы, потом смоковницы и цветущие яркие кусты, а в центре - пруд с неизменным лотосом. Под фонарем у моря стоял улыбающийся сухощавый араб - тот, который убирал наш номер. Он мне крикнул издалека по-русски:
- Привет! Как дела?
Я знал, что ничего отвечать ему не надо. Он выучил несколько русских фраз, употребляя их чаще всего к месту, вызывая иллюзию умения общаться по-русски. В первый раз я было пытался ему рассказать, как дела, но увидел на его лице только загадочное самоуглубленное выражение - такое же, что и у древних пирамид. Его звали Али. Он что-то вытащил из кармана и протянул мне:
- Любишь?
- Али, а что это?
Вопрос он не понял, и поэтому протянул маленький пакетик почти к моим глазам:
- Любишь?
- Что это?
- Таравака!
- Таравака, таравака... Ах, травка?
Али заулыбался совсем широко:
- Yes, таравака!
- Нет, дорогой, спасибо. Я не по этой части.
Его широкая улыбка улетучилась, осталась рабочая, казенная. Но он знал, что клиента отпускать нельзя ни в коем случае:
- Хороший таравака! Много-много-много дурь в голова!
- Я это не курю, - снова отказался я и достал пачку сигарет. - Хочешь?
Я знал, что он не курит, но сигарету возьмет.
- Хороший голова будет - много дурь! - сказал он, беря мою сигарету тонкими сухими пальцами.
- Ты прав, в хорошей голове много дури. Ну давай, спокойной ночи.
- Много дурь - хороший голова! - крикнул он на прощанье.
- Сам знаю, пока!
Потом я смотрел, как в амфитеатре веселились немцы. На сцене стояла стройная фрау средних лет, поочередно поднимая то правую, то левую руку, а весь зал, около сотни человек, дисциплинированно повторял за ней все движения. Они что-то еще скандировали при этом. Я наблюдал за ними довольно долго. Неожиданно я услышал:
- Herr Andrei! Wie sp;t ist es?
Я вздрогнул и быстро обернулся. В темноте белело обтягивающее трико жены Кена.
- Двенадцать, Frau Ken.
- Was? Was sagen Sie?
В общем, мы стали объясняться на пальцах. Мой немецкий был лучше моего английского только тем, что я его успешнее забыл. Впрочем, все вспоминалось довольно быстро. Выяснилось, что фрау Гертруда Кен просила помощи.
- Деньги, фрау Кен?
- Деньги, Herr Andrei, деньги.
- Как же вы оказались в таком плачевном состояниии, фрау Кен?
- Молодость и глупость, глупость и молодость, Herr Andrei. Они всегда идут рука об руку.
- Неужели рядом не нашлось мудрого немца?
- Вы шутите, Herr Andrei, шутите. Молодость и самоуверенность всегда идут рука об руку, Herr Andrei.
- Зачем же надо было выходить замуж за гражданина Судана, можно ведь и просто так...
- Ну как же так, Herr Andrei. Муж должен содержать девушку, которая дарит ему любовь.
- Так если сама дарит, зачем содержать?
- Вы остроумны, Herr Andrei. Мужчина и остроумие всегда идут рука об руку.
- А вы пробовали просить помощи у своих соотечествеников? Их тут полно.
- Они согласились передать мою просьбу в консульство. Они считают, что все должно идти в соответствии с международным регламентом. Немцы и порядок всегда идут...
- Знаю, знаю, фрау Кен! Значит, денег никто не дал?
- Немцы любят порядок. У нас деньги только на карточках. Только у русских всегда много кэша. Я задержалась, мне пора идти.
- До часа вас никто искать не будет. Впрочем, уже скоро час. Хорошо, фрау Кен, я подумаю. Мне кажется, у нас еще будет возможность спокойно пообщаться.
- Благодарю вас, Herr Andrei. Я очень надеюсь на вас.
Я возвращался в свой корпус, размышляя над тем, что везде женщины одинаковы. Создают проблемы, а потом стараются решать их с помощью мужчин. Чаще всего, с одними мужчинами создают проблемы, а решают их с другими. Женщины и проблемы всегда идут рука об руку.
Али все еще стоял под фонарем. Он опять улыбнулся мне:
- Много дурь! Любишь?
Я махнул и рукой, пошел к себе, но вдруг остановился.
- Пожалуй... Что у тебя есть?
Али подбежал и начал показывать и рассказывать. Я остановил его и взял первый попавшийся пакетик.
- Это дурь?
- Yes, хороший дурь! Нигде нет, как моя дурь!
- Сильный дурь?
- Хороший дурь, много спасибо скажешь.
В темноте я проплутал лишних полчаса. Я успел забыть о Гертруде Кен, теперь я думал только о Татьяне как о звездочке, которую можно увидеть только со дна колодца. Я взбежал по ступенькам к своему номеру и с налета распахнул дверь.
Она лежала на боку, лицом к балкону, дверь на балкон была открыта. Она улыбалась смущенной улыбкой и старалась не встречаться со мной взглядом. Я подошел и встал в ногах кровати. Было видно, что Татьяна хочет заговорить, но не знает как.
Очень медленно я потянул на себя простыню, которой она накрывалась. Простыня поддавалась с трудом - она сжала краешек простыни в горсти. Я тронул ее бедро и очень нежно развернул ее на спину. Она послушалась и легла, не выпрямляя и не разжимая ног. Ее улыбающеся лицо все еще было повернуто к окну. Я встал на колени и поцеловал ее ступни. И тут она вздохнула с облегчением. Я поднял глаза и увидел, что она уже улыбается, но теперь совсем не смущенно. Она положила мне на затылок руку, ероша волосы:
- Мне так хочется пить. Принеси вина...
Я принес шампанского и лег рядом. Она пила медленно, по глотку, трепала мне волосы и приговаривала:
- Ты хороший, хороший!
Потом сделала большой глоток, с надутыми щеками наклонилась к моим губам и, целуя, перелила вино мне в рот. Я быстро слизнул капельку, сбегающую с ее подбородка:
- Ты сейчас как переполненный бокал. Пена через край!
- Наверное... Но пузырьки уже почти улетучились. Спать хочется. - Она поежилась. -Ты сейчас из меня будто душу высосал.
- Я питался амброзией - пищей богов. Было такое ощущение, что я крал еду у бога.
- Я думала, ты меня так любишь! А ты просто клептоман!
- Чувство опасности умножает наслаждение. Черные рабы соглашались умереть утром, чтобы ночью можно было целовать Клеопатру. Я их понимаю.
- Хорошо, утром я тебе отрежу голову.
- Не согласен! Она мне нужна, чтоб целовать тебя.
- А я таких голов найду себе целый стадион!
- Будешь ими в футбол играть?
- Ты же сам говорил, что опасность - катализатор удовольствия.
- А что за удовольствие - остаться без головы?
- Ну, мало ли... На шапки не надо тратиться, насморка не будет... Ну все, все. Ты опять пытаешься что-то красть, клептоман? Это как незаконное подсоединение к нефтяной трубе!
- Хорошее сравнение. Меня опять тянет...
- На сегодня все. Труба пересохла. И не кусай мой палец, отпусти. Вот так.
Мы завтракали за вчерашним столиком. Мельком я увидел холеного Кена с белой женой, но сделал вид, что увлеченно рассматриваю живую ограду из кустов гибискуса. Мне было приятно видеть счастливую Татьяну, и совсем не хотелось видеть самодовольную улыбку чернокожего. Усевшись, Татьяна помахала ему рукой.
- А ты почему с ними не здороваешься?
Я промолчал. Смущенная улыбка, бывшая у Татьяны с утра, исчезла.
- Ты думаешь прекратить с ним знакомство? - продолжала она.
Я опять промолчал.
- Ты думаешь: дал мне конфетку и все?
Я молчал. А она, как медом, сочилась красотой и еще чем-то - липким, древним, бесстыдным.
Я встал и пошел к эфиопскому столику.
- Мистер Кен, фрау Кен, мы будем рады позавтракать за нашим столиком сообща, - пригласил я их, чередуя английские и немецкие слова.
Кен встал и взмахом ладони поднял свою жену. За нашим столиком мы долго неловко молчали. Татьяна ела мало. Я наоборот: был повод ничего не говорить, когда рот набит.
- Пойдемте загорать! - предложила Татьяна.
Я уплетал блинчики, не желая переводить.
- Ты что молчишь? - толкнула она меня.
- А я не знаю, как "загорать" будет по-английски. И по-немецки не знаю.
- Все ты знаешь, я вчера это поняла.
- Ви виль ауа боди мэйк блэк, - сказал я нашим гостям.
Гертруда вопросительно поглядела на Кена, а Кен напрягся.
- Что ты им сказал? Переведи буквально!
- Я сказал, что мы хотим наши тела сделать черными.
- Как у Кена? - засмеялась Татьяна. - У него прекрасное тело, как у породистого черного блестящего дога... Ну переводи им, переводи по-другому.
- Сколько эпитетов про собаку ты нашла! Татьяна префе догс.
Татьяна ущипнула меня.
- Это даже я поняла, я не про то. Скажи им про море.
- Werden wir im Meer schwimmen . Мы приглашаем вас пойти с нами.
Наконец, Кен с Гертрудой поняли про черные тела и засмеялись. Про собак, я думаю, Кен тоже понял. Все пошли переодеваться.
На пляже лежаки стояли под тентами из пальмовых листьев. Татьяна нашла свободные на краю пляжа, рядом с плетнем. Плетень тоже был из пальмовых листьев. Мы скинули футболки и шорты, но все равно было жарко. Я забрался в неостужающую воду и, как кит, пускал ртом фонтаны. Татьяна надела темные очки и загорала. Увидев Кена с женой, она помахала им рукой. Я плавал, будто не замечая прихода наших новых друзей.
Гертруда была в том же глянцевом красном балахоне до колен и белом обтягивающем трико, что и вчера вечером. Кен пришел в ярко-желтом тюрбане с красными разводами и таких же шортах. Купаясь, он не снимал тюрбан и шорты. Они принесли корзинку с фруктами. Кен сказал несколько отрывистых слов Гертруде, и она пошла в сторону буфета. Татьяна тоже попросила меня принести попить. Кен пытался меня остановить:
- Эндрю, Герта все принесет!
Встретив неподвижный и твердый взгляд Татьяны, я все-таки пошел.
Я нагнал Гертуруду у стойки. Ловко держа, не расплескивая, четыре стаканчика с колой, она спросила меня:
- Вы обдумали мою просьбу, Herr Andrei?
- Да, фрау Кен. Деньги вам не пригодятся, если у вас не будет паспорта. У вас есть паспорт?
- Я об этом не подумала, Herr Andrei.
- Все же есть у вас паспорт? Или вы вписаны в паспорт мужа? Не знаю, как тут принято...
- Паспорт есть, он у Кена. Какой вы предусмотрительный, Herr Andrei. Мужчина и предусмотрительность всегда идут рука об руку.
На вид ей было лет сорок. Хотя, может, и меньше - она совсем не пользовалась косметикой. Видно, косметика была в их семье под запретом.
- Вы знаете, где он?
- В сейфе.
- Вы сможете его достать?
- Это не легитимно, Herr Andrei. Вы предлагаете мне выкрасть ключ?
- Я вам ничего не предлагаю, фрау Кен.
- Извините. Я взволнована и говорю неправильно. Was soll ich tun?
- Что вам делать? Подумать. Я не дам денег на безнадежное предприятие.
- Вы говорите как немец, Herr Andrei.
- Я русский.
- Вот это-то и странно. Русские - романтики.
- Не более, чем немцы, фрау Кен.
- Подскажите мне etwas, Herr Andrei.
- Попробуйте его чем-либо отвлечь.
- Его можно отвлечь только вашей женой. Простите меня, Herr Andrei.
- Может, вам не надо торопиться в Германию, если вы еще так ревнуете, фрау Кен?
- Простите меня, Herr Andrei.
- Вчера под этим фонарем я встретил Али, - мы с Гертрудой уже шли по набережной в сторону лежаков и остановились у кирпичного раскаленного бордюра. - Он торгует дурью.
- Чем торгует?
- Смесями, от которых улетает голова.
- Что голова делает, Herr Andrei?
- Dummkopf.
- А-а-а! Русские и нелигитимность всегда идут рука об руку.
Мне не нравилось, что у меня просят помощи, выдвигая при этом какие-то дурные условия. Я хотел было идти дальше, но Гертруда остановила меня.
- Но у меня нет ни пфенига, Herr Andrei!
- Вчера я купил вот это, - я достал из кармана футболки пакетик Али, который был вставлен в обертку от презерватива - на ней ярко краснели полные полуоткрытые губы. - Не знаю, зачем купил, мне он все равно не нужен.
Я выкинул пакетик в сухую траву под фонарным столбом. Гертруда было дернулась за ним, но усилием воли заставила себя остановиться. Я не понял: она возмутилась тому, что выкидывают какие-то вещи, представляющую ценность, или у нее были другие мысли. Мы направились к лежакам, единым махом выпили колу и пошли купаться. Гертруда пошла в море в своем балахоне и трико. Оказалось, что это был ее купальный костюм. Потом она ушла в номер сохнуть.
Ближе к двенадцати находиться на пляже стало невыносимо и мы побрели к своим номерам. Проходя мимо фонаря, я вспомнил о пакетике Али, поискал его глазами и не нашел. Вот кто-то рад будет! Покурит бесплатно. Хм, а может, будет рад сэкономить свои пфениги.
Очнувшись после сиесты, я долго не мог подняться: Татьяна еще спала, положив голову мне на грудь. Кондиционер работал хорошо, в номере было бодренько, но полдня, проведенные "под солнцем Африки родимой", сделали тело разбитым в лепешку. Наконец Татьяна открыла глаза, и я застонал.
- Тяжко? - спросила она.
- О-о-о! Лучше страдать с похмелья, чем с перегрева.
Татьяна потянулась к моим губам и поцеловала:
- Так легче?
- Еще бы! Даже захотелось расширить перспективу...
- Никаких расширений перспектив!
- Это дискриминация!
- Поговори мне.
- Это расовая дискриминация!
- Хи-хи! Белым вход воспрещен!
- Не смешно.
- Ты первый начал.
- Ничего я не начинал. Я хотел, чтобы тебе было очень хорошо.
- Не только. Ты хотел, чтобы тебе было хорошо.
- Я не сачковать сюда ехал...
- Ты что, я не об этом. Конечно, ты не сачок, даже наоборот, но ты хотел этого. Ты хотел этого больше меня. А ну, признавайся! - Она ударила меня по щеке, потом по другой. - Признавайся!
- Я хотел, чтобы тебе было хорошо.
- По-любому?
- Да... Ты очень сладкая, когда тебе хорошо...
- Тебя ожидает море сладости.
Мучая друг друга, мы довели себя до пика. Обессиленная Татьяна сказала:
- Как здорово...
- Все, что я сейчас говорил, было вынужденно насилием. Да и вообще, мало ли что наболтаешь во время занятия любовью.
- Посмотрим...
Ужинали мы опять вместе. Гертруда носила Кену блюда, спрашивала и у нас, что нужно. Для Кена все это было в порядке вещей, он привык к белой прислуге. Мы с Татьяной стеснялись и отказывались. Из-за этого недоели. Я поглядывал на столы с закусками, мечтая что-либо стянуть на ночь.
Ночь была прохладной, на открытой веранде ужинали в основном русские. Немцы и итальянцы пили отвратительное местное пиво в помещении. Русские на открытой веранде пили виски, тоже местное и тоже невкусное, зато бесплатное. Я достал сигареты, с сожалением посмотрел на полные котлы с мясом и овощами и сказал:
- Пойду пройдусь вдоль моря. Вернусь около часа.
- Это ты бар морем называешь? - съязвила Татьяна.
- Море бесплатного виски - самое красивое море. Кто-нибудь еще хочет прогуляться? Наверное, раки-отшельники уже воплзли к берегу. Когда их берешь в руки, то взгляд у них, как у тяжелых наркоманов. Обхохочешься.
Мне никто не ответил, да я и не ждал ответа. Я пошел к морю, махнул рукой Али в знак приветствия, с наслаждением затянулся крепким дымом и повернул к нашему корпусу. Я докурил и пошел быстрее. В самом темном месте, где не было фонарей, меня ждала Гертруда.
- Guten Abend, Herr Andrei!
- Добрый вечер, фрау Кен.
- Я придумала!
- Вы на предмет паспорта, фрау Кен?
- Да, я придумала, как его отвлечь и взять свой паспорт.
- Отлично, фрау Кен! Завтра я передам вам деньги на билет.
- Спасибо, Herr Andrei. Я придумала вот что...
- О нет, нет!
- Давайте я расскажу вам, Herr Andrei, что я придумала. Вдруг вы увидите, что я придумала неправильно.
- Спасибо за доверие, фрау Кен, но я вряд ли смогу что-то придумать лучше вас.
- Так, значит, деньги завтра?
- Да.
- Может быть, я все-таки вам расскажу мой план, Herr Andrei?
- Нет. Я рад за вас.
- По возможности я верну вам деньги, Herr Andrei.
- Даже не сомневаюсь, фрау Кен. Я очень рад, что вы решились.
- Я так хотела посоветоваться с вами, Herr Andrei.
- Какой из меня советчик?
- Может, все-таки...
- Спокойной ночи, фрау Кен!
- Спокойной ночи, Herr Andrei.
Я побежал к Татьяне сломя голову. Из нашего корпуса кто-то вышел и сразу же слился с темнотой.
А утром мы встали очень рано: была запланирована экскурсия к пирамидам. Я спросил Татьяну:
- Ты доедешь?
- Я из Москвы к этим пирамидам летела тысячи километров. Пять часов в автобусе - это тьфу.
- А попа?
- В норме. Кому это лучше знать, как не тебе.
- Лучше твоей попы только подушки безопасности.
- Моя попа лучше, чем у Венеры Милоской?
- Значительно. У нее попа каменная.
- Не бронзовая?
- Мраморная вроде бы. В любом случае твердая.
Пока Татьяна одевалась, я достал из сумки доллары для Гертруды. Вспомнив холеное самодовольное черное лицо Кена, я добавил к пачке еще немного. Чтоб уже наверняка улетела.
Автобус был комфортабельным. Полпути мы с Татьяной сидели рядом. После короткой остановки она пересела к Кену. Гертруда устроилась одна, и я тоже ехал один, поглядывая на однообразные пески и камни пустыни.
Пирамиды поразили нас. Они были очень лаконичны и гармоничны. Глядя на них понимаешь, что навсегда остается только самое простое. Все лишнее все равно отвалится и улетучится. Мечта о бессмертии была сформулирована в пирамидах гениально. Мы задержались в одном полуразваленном помещении с неясными рисунками на стенах. Когда я с толпой экскурсантов его покинул и закурил у входа, подошла Татьяна:
- Куришь? А мы еще внутри посмотрим. - И вернулась к Кену, сливающегося с полутьмой помещения.
В группе экскурсантов я увидел Гертруду. Она вертела головой, ища нас. Я поднял руку и медленно помахал ей. Она вернулась.
- У вас есть куда спрятать деньги, фрау Кен? - спросил я.
- У женщины всегда есть такое место, Herr Andrei. - Она кокетливо поправила под балахоном бюстгальтер.
- Я готов их передать вам прямо сейчас.
- А где мой муж, Herr Andrei?
- Он с моей женой.
Гертруда заглянула вовнутрь, глазами нашла их в полутьме, покачала головой и без слюны сплюнула:
- Тьфу! И где тут только полиция? Herr Andrei, вы импотент?
- С чего вы взяли, фрау Кен?
- Это единственно разумное объяснения происходящему.
- Происходящему не всегда можно найти разумное объяснение.
- Вы уводите разговор в область обощений, Herr Andrei. Обобщения могут быть остроумными, но чаще всего они ничего не значат для нашей конкретной жизни. Обощения и беззалаберность всегда идут рука об руку.
- Очень часто мы сами и наша жизнь - это две большие разницы, фрау Кен.
- Это слишком абстрактно.
- Отчего же? Вот вы сами наглядный пример этому.
- Что вы имеете ввиду, Herr Andrei?
- Имею ввиду, что вы должны жить в Европе, а живете в Африке.
- Не фантазируйте, Herr Andrei, на все были конкретные причины.
- В вашей жизни была нелогичность, которую сейчас вы хотите исправить.
- Для нелогичности тоже была причина. Эта причина - любовь.
Почему-то подумалась, что влияние иррациональной стороны души на причинно-следственные бытийные связи она допускает, но допускает только для себя. Разговор, действительно, стал очень отвлеченным. Надо сказать, что если сперва мы объяснялись больше с помощью пальцев и жестов, то сейчас поднятый со дна памяти лексический запас позволил вполне понимать друг друга. Гертруда продолжала, с каждым словом прихорашиваясь и становясь энергичнее:
- Herr Andrei, скорей всего, вы не импотент. Тогда последнее объяснение только такое - вы пожертвовали своей честью ради меня.
- Мне льстит ваше обо мне высокое мнение. Однако мне никогда не могло придти в голову соперничать с таким энергичным джентльменом, как мистер Кен.
- Вы так меня презираете? Я не думала, что вы расист. Русские и национальная терпимость всегда идут рука об руку.
- Ну что вы, фрау Кен!
- Не язвите, Herr Andrei. У вас есть листок бумаги, на котором я могла бы написать расписку в получении денег?
- В ней нет необходимости, фрау Кен.
- Я не могу взять деньги без расписки, Herr Andrei.
- Без денег вам не удасться покинуть Африку. Возьмите деньги, фрау Кен. Я верю, что вы вернете их при первой же возможности.
- Мы, немцы, не верим в слово, Herr Andrei.
- Я это знаю, фрау Кен. Тем не менее берите. В данном случае рискую только я.
- Вы ничем не рискуете, Herr Andrei. А в данном случае я рискую значительно больше вас.
Гертруда спрятала деньги в бюстгальтер. Ее первым движением было отвернуться от меня, но она не отвернулась, а прикрылась мной: без лишних стеснений задрала балахон и засунула в нижнее белье пачку долларов. Я смотрел на пирамиды, думая, что мечтой о вечной жизни строители пирамид просто продлевали акт смерти.
В аэропорту мы быстро прошли таможенный досмотр. Можно сказать, что его практически не было. Скоро началась регистрация пассажиров на рейс в Хартум. В толпе мы увидели наших новых знакомых и помахали им. Татьяна следила за ними, видимо, желая попрощаться с Кеном. Я делал вид, что внимательно рассматриваю сувениры в многочисленных магазинчиках аэропорта.
От стойки регистрации послышался шум. Сперва так себе - шумок, но потом поднялся настоящий скандал, как на базаре. Я увидел таможенника в черной форме, держащего в поднятой руке паспорт Кена и почти со страхом глядящего на выпавший из него пакетик. На пакетике ярко блестели красные губы. Кен отрицательно мотал головой, громко доказывая что-то, но к нему уже бежали полицейские. Надеть на Кена наручники было для них секундным делом. Кто-нибудь видел, как бледнеют негры? Я видел.
Фрау Кен, стоявшая за мужем, выбралась из толпы и направилась к офису по оформлению билетов.
Ко мне подбежала взволнованная Татьяна:
- Андрюша, что там? Не знаешь, что случилось с Кеном?
Стоявший рядом Юра из Твери радостно ответил за меня:
- Да этот чернозадый наркоту с собой возил. Поленился из паспорта в другой карман переложить. Местным таможенникам надо под нос сунуть, чтоб заметили. Вот раздолбай! Теперь секир-башка ему.
Я предположил:
- Может, еще откупится?
- Не-е! Свидетелей столько, что потом себе дороже станет! Да и с Суданом у них вечная напряженка из-за треугольника Халаиба. Двести лет не могут поделить этот паршивый городок...
Я увидел фрау Кен. Она давно открыла двери офиса, но не входила внутрь, ловя мой взгляд. Не ожидал от нее столько смекалки, действовала наверняка. Она помахала мне паспортом и вошла в офис. Татьяна тоже увидела ее.
- Так это... Так это ты все подстроил!
- Ну что ты! Я здесь, а они там. Как я...
- Ты! Знаю, что ты!
Она металась между магазинчиков, из которых высыпали смуглые продавцы посмотреть, из-за чего шум. Потом Татьяна решительно пошла на посадку, не обращая на меня внимания.
В самолете мы сидели рядом как чужие. Она была как комок ртути - скажешь слово, сразу рассыпится в слезы. Потом неожиданно быстро уснула. Проснулась перед приземлением, долго рассматривала себя в зеркальце заплаканными глазами. А в это время в Хургаде, в душной камере, потный Кен с жаром доказывает таможеннику свою непричастность к пакетику с дурью. Холеность с него давно слетела. Вот скрипнула металлическая дверь, и в проеме появляется старший таможенник. Это толстый араб с черными густыми усами. Он только что допросил жену Кена, которую придется отпустить: все-таки гражданка Германии, а за счет немецких туристов вся Хургада живет. Рядовой таможенник подходит к нему.
- Мистер Кен просит жизнь. - Улыбаясь, он щелкает в воздухе пальцами, намекая на обещанный Кеном бакшиш.- Что передать, сэр?
Старший таможенник неприязненно смотрит на черное лицо Кена, расстегивает тугой воротник форменного кителя, поворачивается в коридор и на ходу отрицательно мотает головой. Кен, затая дыханье следивший за всеми действиями старшего таможенника, хватает себя обеими руками за глаза и визжит.
Из раздвижных дверей московского аэропорта Татьяна вышла спокойной и серьезной. Я поставил вещи на асфальт и закурил. Татьяна тоже остановилась, ожидая. Я удивленно посмотрел на нее, глубоко затягиваясь после вынужденного некурения в самолете. Татьяна достала зеркальце из косметички и несколькими привычными движениями привела лицо в порядок. Я выбросил окурок и наклонился к вещам. Татьяна вдруг притянула мою голову к себе и поцеловала, быстро шепча:
- Прости, я не думала... - Ее шепот стал почти сиплым. - Прости, я не думала, что ты так можешь любить. Я вообще не думала, что так можно любить. - Вдруг она громко заплакала. - А как у них это делают?
- Мечом. Все в присутствии врача... Не беспокойся. Но это в том случае, если выдадут Судану. В Египте вешают.
Она посмотрела на меня с застывшим лицом. Ее лицо было совсем как камень, только слезы были живыми и ползли по щекам. Она повернулась и направилась к стоянке такси.
Я поднял чемоданы и пошел за ней.