Рейс

Энч Николай Чамов
1. Отход

Суета земли прервётся штатно -
только-то и надо слов сказать:
- Ближе к лету ждите нас обратно;
экипажу по местам стоять!

Два буксира, приданные портом,
обдадут свинцовою волной,
и разлука хлынет между бортом
и причальной серою стеной…
(Николай Чамов)

Этого рейса долго и мучительно ждали. Иногда просто не верили, что он состоится. Но заявился как-то наплевавший на все расчётные сроки день и за четыре часа до наступления нового 2006 года Пароход всё-таки покинул калининградский Торговый порт.

Калиниградские семьи собирались у ёлок, народ наполнял бокалы, а мы пёрлись в какую-то тьму-таракань, мешая экипажам дежурных буксиров «принять и проводить как подобается».
Простите, ребята, так вышло. Мы помним и понимаем ваш мат – для нас он звучал вагнеровской валькирией.

Но мы были недосягаемы для критики:

Мы в походе!!!
Экипажу по местам стоять!!!

Впереди были Канары, острова Зелёного Мыса, Кейптаун и разломная зона Энрю Бейн.

Да, кстати, почему – Пароход? Так сложилось. Судно - слишком официально, вроде как «Томас Соейр», корабль - это для вояк, а у нас Пароход. Мы - научники:  геологи, геофизики и прочие морские геолюди, изучающие океанское дно.

Парохода боялись с самого начала. Да, проверенный в предыдущих рейсах на разных широтах; да, заслуженный и всё такое (например, самим контр-адмиралом Папаниным крещёный), но... Но ведь стоял на приколе целых пять лет. Ржавел родимый по причине отсутствия востребованности и базового финансирования. А что уж там привести в порядок к отходу сумели - одному Ллойду известно.
Правду сказать, к отходу пароход выглядел не так, чтобы замечательно: коррозия, отметины старения и запущенности. Так смотрится плюнувший на себя и весь окружающий мир одинокий опускающийся человек. Поди, разберись, что у него там не в порядке и что от его запущенного организма следует ждать? То ли просто вялости с недомоганием, то ли отказа главного двигателя.

И не зря, как оказалось, боялись, поскольку выяснилось, что пароход страдает «обесточками». Это такая штука, когда что-то происходит с давлением масла, главный двигатель отключается и пароход впадает в прострацию, то бишь перестает слушаться руля. Началось это в Балтике, но первые приступы ещё не хроника, кто на них вообще-то внимание обращает? - что-то там прокачали, продули, поддёрнули и поехали дальше, пока не наступил День седьмой.


2. День седьмой

«…и в день седьмой в какое-то мгновенье..»
(Булат Шалвович Окуджава)


… а именно в четыре часа утра в самом узком и живописном месте Ла-Манша между Дувром и Кале случилась очередная обесточка и главный двигатель заглох. На полном для него ходу (это аж 13 узлов) Пароход развернулся поперёк пролива при свете прожекторов с французского и английского берегов, а также не без участия бортовых огней шарахающихся в разные стороны участников оживлённого движения. Гласом архангела Гавриила разносился над всем эти великолепием незатейливый мат старпома, излагавшего свою точку зрения на происхождение и социальное положение судовых механиков.

Картинка получилась ещё та. Дело в том, что перед историческим маневром Пароход обогнал огромный контейнеровоз. А это, братцы, такая махина, что не приведи господь, то есть чем от него дальше, тем вдов меньше. Но так уж вышло. Видимо, содеянное выбрало у нашего трудяги последние силы, как это бывает у неопытных бегунов: он потерял дыхание, закатил глаза и начал стремительно разворачиваться (циркулировать, по-флотски) в сторону Франции на мелководье.

Возблагодарите же, милые жёны, не ставшие в тот день вдовами, врождённую мужескую тягу к гулянию налево! Случись пароходу «гульнуть» вправо, оказался бы он штирбортом (правым боком, значится) к контейнеровозу, и тот бы его расфиндилил форштевнем на две половинки, да ещё и контейнерами сверху присыпал. Повезло, что и говорить, страховым компаниям. Да и контейнеровозу, кстати, перед носом которого все эти манёвры происходили. Там в рубке, видимо, решили, что русский «подставиться» хочет, как это на автотрассах практикуется. Такого дёру от нас ещё никто не давал! Знай наших, капиталюги!

Затих даже мат старпома. Победно подняв сигналы «Корабль не управляем», мы очередной раз убедились в грозной силе отечественной техники финской постройки. Позже, оправившиеся старожилы вспоминали, что это был далеко не первый случай неповиновения Парохода, хорошо известного своими выходками на малых скоростях,на мелководье и прямо у причалов, в которые, как выяснилось в ходе многолетних наблюдений, тот любит доверчиво тыкаться носом.


3. Быт

Время, знаешь ли, без нас не живёт,
это мы решаем – ночь или рань
и придумываем разный отсчёт
то в минутах, то в количествах бань.

Чередой идут то качка, то штиль
и стирается условная грань
между долгой нитью пройденных миль
и цепочкой состоявшихся бань.

Деловито так бежит Пароход,
гладит брюхом океанскую длань;
раз в декаду банный день: – Эй, народ,
нам до берега всего восемь бань!
(Николай Чамов)


…Но путь лежал дальше. И постепенно, очень постепенно, жизнь налаживалась. Прошли почему-то притихший Бискай, которым опытные морские волки любят пугать новичков: «Вот если проскочим Бискай…». Начались тёплые воды. Смешанные бригады матросов и научников чистили клюзы, драили, скребли, красили палубу и лебёдки, сплетали и наматывали тросы для работ на полигонах. Пароход по случаю редкостного везения с погодой резво прошлёпал мимо Канар, отработал полигон у островов Зелёного Мыса и, в один прекрасный день, добрался до города вечной весны – Кейптауна. Это событие было отмечено в местных питейных заведениях, а сам факт прибытия заставил даже скептиков уверовать в несокрушимое здоровье и непобедимость замечательного Парохода.

Собственно говоря, с этого всё и началось – с веры в непобедимость, несокрушимость, непотопляемость и прочая. Приняв на борт положенное количество топлива, пресной воды, продуктов и итальянских участников дальнейшей программы исследований, Пароход без особых торжеств покинул Замечательный Город и направился, ни больше, ни меньше, в сторону Антарктиды.

Теперь, надо полагать, настало время для некоторых пояснений. Итак, рейс любезного Парохода, начавшийся на излёте года минувшего в северном полушарии, продолжился в полушарии южном в марте года наступившего, когда в район работ на воющие пятидесятые пришли шторма. Интернациональный некоммерческий рейс Парохода был посвящён добыче каменного материала и картированию трансформного разлома Эндрю Бейн в западной ветви Индийского срединного хребта. Карты, как известно, если и врут, то хотя бы ориентируют. Согласно одной из них, данное явление природы находится примерно посередине между Африкой и Антарктидой (о характере этого сволочного места мы поговорим позже).

В рейсе участвовали яйцеголовые из России и Италии. Совместно эти коллективы работали не первый рейс, поэтому все присущие академическим апломбам глупости были давно преодолены и работать было можно. Несмотря на некоторый языковый барьер, все понимали, что время работает против команды, но план есть план и камни со дна поднимать надо. Поэтому работали практически в любую погоду, тем более, что вера в несокрушимость Парохода достигла к тому моменту своего апогея.

Первый намёк на некоторую избыточность коллективного энтузиазма был сделан 13-го февраля. Часа в три ночи волна вышибла на главной палубе парадную деревянную дверь со шкафута (ну не задраили внешнюю бронированную пластину по-штормовому, а кто его хоть когда-то задраивал? Чтоб туда волна сошкафута добралась? Да ладно!...). Но свершироль: вода прошлась по коридору, каютам и сквозь аварийный люк плеснулась на твиндек к вычислительному центру. Агрессия океана была остановлена боцманом Славой, задраившим, наконец, внешнюю броню, а последствия разгула стихии ликвидировала вооружённая шваброй бортпроводница Вера Петровна, сказавшая со вздохом: - Заодно и палубы промыла.

Работа научно-исследовательского судна - это хождение галсами, т.е. в данном случае параллельными маршрутами в пределах некоторой водной территории, называемой Полигоном. Ориентировка галса определяется структурой дна (положением срединного хребта, разломной зоны и всё такое), что, как правило, не совпадает с направлением движения волн. В сильное волнение и без того неустойчивый Пароход получал ощутимые зуботычины, а экипаж вёдрами поглощал сопутствующий адреналин.

Это ли сгубило Пароход, или какое иное роковое стечение обстоятельств, неведомо. После пятидесятой широты, Пароход попал в непривычное для себя измерение, где с удивлением обнаружил, что Южный океан всё-таки существует и ведёт себя весьма агрессивно. От рождения, то есть с момента постройки горячими финскими парнями, Пароход имел плоское днище, якобы приспособленное для борьбы со льдами, то есть волны он не резал, а скакал по ним как плоский камешек, запущенный умелой рукой. Гидравлические успокоители качки, будь они неладны, отродясь на нём не работали. Так что бросало и валяло Пароход отчаянно. В своё время мудрый Иосиф Бродский заметил, что «не укачивает только бутылки в баре». В том рейсе не столько укачивало, сколько било. Посуда вела себя легко и одноразово, зато не страдала в отличие от экипажа. Плохо бьющуюся публику метелило по полной программе в ходе вахт и по их окончании. Люди уставали от постоянного физического напряжения – шутка ли 24 часа в сутки заниматься интенсивной физической подготовкой, в надежде увернуться от переборок, столов, стульев, драг, друг-друга и прочих опасностей; от постоянного недосыпа – попробуйте выспаться, когда вас возит мордасами по подушке, вместе с ней и без неё, а ноги ваши то взлетают к подволоку (потолку, кто не знает), то проваливаются в преисподнюю (на палубу ниже). Жуть и мама дорогая!
Но работали. Ныли, стонали, матерились конечно, но работали. Стояли вахты на руле, в машине, на лебёдках, в эхолотной; тягали драгами породу со дна мирового (в данном случае Индийского) океана.


4. О драгах

«Вас ещё не драгировали?
Тогда мы летим к вам!»
(фольклорная помесь популярной рекламы и картинки спутника, которую пароходные умельцы перефотошопили в драгу)


Дачникам-садоводам будет легче: представьте себе двухсотлитровую бочку на участке, в которую набирается дождевая вода с крыши. Драга почти такая же, только толстостенная, а потому страшно тяжёлая. Кроме того у неё вместо сплошного дна сетка, сквозь которую вода при подъёме выливается, а сдёрнутая с поверхности дна порода остаётся. Ну и чтобы легче было драге за дно цепляться, с внешнего края нарезаны в ней зубья. Зрелище вообще-то жутковатое, особенно с непривычки. Так вот это чудо инженерной мысли и есть драга, которая подвешивается на толстенной цепи и на металлическом тросе волочится какое-то время за Пароходом по дну. По истечении «какого-то» времени, то есть когда старший в дежурной бригаде оператор решит, что зацепов за дно было достаточно, драга поднимается на борт.

К подъёму драги на корму собирается уважаемая публика. Драгирование само по себе штука азартная, а уж подъём драги - истинное шоу. Происходит это так.
Когда из пучин появляется зубастая радость (драга), дежурный давит кнопочку и на корму начинает заваливаться П-рама – мощное приспособление для вывода троса и подвесного оборудования за борт. При этом зубастая дурёха (драга) радостно выписывает в воздухе кренделя, бьется во что ни попадя и прыгает по слипу - скосу на корме. Все рыдают от счастья и прячутся друг за друга.

Когда драга приходит с материалом, вокруг неё праздник - народ сортирует добычу, раскладывает по лоткам, пилит камни и оживлённо обсуждает увиденное. Когда же драга приходит пустой - повисает молчание и народ расходится, тактично переводя разговор на тему предстоящего ужина. Только дежурная бригада драгировщиков, чувствуя себя виноватой, привязывает бестолковую драгу к чему-нибудь относительно неподвижному.


5. Родео

«Курить хотите? Дать могу «Дымок»;
и как родео - Вы, конечно, первый? …»
(Юрий Кукин)


Началось всё с того, что самую первую из опущенных за борт драг, мы потеряли. Это неприятно и как-то символично (потому как начинать работы желательно с хороших уловов), но ничего катастрофического в этом нет: на Пароходе запас драг значительный. Эти зубастые изделия хранятся тщательно привязанными в вертикальном положении на палубе надстройки за пароходной трубой. Для ясности - это много выше главной, оной же шлюпочной палубы. То есть, если оттуда что-либо свалится – быть беде!

Достали оттуда сразу несколько штук про запас, а на освободившееся место загнали парочку старых лебёдок из хозяйства команды сейсмиков. Последних, за брезентовые робы и некоторые прочие свойства, прозывали в миру зелёными человечками. Кроме того, мотористы (голубая кровь Парохода) затащили туда же несколько бочек с маслом. В общем, все молодцы, хозяйственные ребята; одна беда – закрепить всё это добро никто толком не потрудился.

И тут случилось быть шторму. Сорок седьмая параллель, ветер за двадцать метров в минуту ну и «волны выше сельсовета», как говорят на флоте. Качало солидно, основательно и долго. Легкомысленно наваленное за трубой Парохода богатство начало жизнерадостно кататься с одного борта на другой. Первыми пострадали бочки и всё выдавленное из них масло оказалось на палубе, огороженной в этом месте аккуратно приваренными бортиками. Тут же откликнулись не раскреплённые ржавые драги и с кличем «А что мы  рыжие?» приняли активное участие в происходящем безобразии. Почтенные геофизические лебёдки присоединились к шабашу, надо полагать, из чувства пролетарского интертехницизма.

Теперь представьте: на площадке размером с боксёрский ринг и по щиколотку залитой первосортным импортным маслом, носятся пять зубастых драг и две полутонные лебёдки. При каждом очередном крене вся эта компания бьёт в тоненькие леера ограждения и норовит сквозь них выпрыгнуть на шлюпочную палубу. Одна мысль о последствиях этого намерения вызывает устойчивый рвотный рефлекс. Представили? Теперь запускаем на «ринг» четырёх ковбоев с верёвками и делаем ставки. Это и есть пароходное родео.

В замечательной компьютерной игре «Принц Персии» (по крайней мере в досовской версии) герою приходится время от времени проходить через зубастые врата. Уверен, что создатели игры не представляли, что этот аттракцион будет поставлен вживую. Тонны адреналина! Ничто так не стимулирует любовь к жизни, как летящие с разных сторон драги с ощеренными клыками. Мы парили подобно альбатросам, да что там - ангелам над грешной палубой, которая и сама по случаю шторма порхала как птичка.

Всё это безобразие с азартом наблюдал шеф итальянской команды. Склонный к обобщениям, и просто замечательный мужик, он выдал фразу, которую я бы выбил на борту Парохода и покрасил в национальные цвета. В переводе на более-менее русский, выкидывая эпитеты из не шибко литературного на тот момент итало-русского эсперанто, это звучало так: «О! Какой у вас потенциал!»

Как ни странно, полётное родео завершилось без летальных исходов. Сумасбродное хозяйство было каким-то чудом закреплено, а промасленные и насмерть измученные морские ковбои побрели отмываться и пить водку.


6. Управленческий кризис: "верхи не могут", низы" вахтят

На южном полигоне часто принимался снег и к утру дежурная смена научников на драгировке синела. В какой-то из дней к пароходу «привязался» айсберг. Достаточно крупный, свежий и чертовски красивый, он был особенно опасен шлейфом многочисленных обломков. Пароход ходил галсами и встречался с ним по несколько раз на дню. Поскольку у находящегося на борту наблюдателя превалирует пароходоцентрическая система организации пространства, то казалось, будто этот зеленоватый нахал демонстративно шастает слева направо.

Потом настал судный день. Шли съёмкой довольно резво - узлов десять. Валяло как обычно, то есть сильно. Я заступил на свою «собачью» вахту в самое милое для сна время - с четырёх до восьми утра, да ещё и в одиночестве: положенный мне  итальянский напарник лежал пластом; морская болезнь штука безжалостная. Вахту принял у двух «зелёных человечков» - вдребезги укачало итальянца Сержио, а тот своим видом и обычно крепкого Сашу Горемыкова. Так что беседы не получилось - сменённые скоренько ретировались, издавая опасные для окружающих урчащие звуки.

Я устроился у экранов. Многолучевой эхолот работал, но запись из-за сильной качки была неважнецкой. Профилограф вообще саботировал какую-либо деятельность и не показывал не то что осадки, но и поверхность дна писал коряво. Но вахта есть вахта - сижу, таращусь на экраны, руками-ногами обвил стол: уж очень валяло. И это в твиндеке, на уровень ниже главной палубы! А что же, думаю, на мостике творится? Только подумать успел, как Пароход вообще на бок завалило. Хорошо, что на ВЦ - вычислительном центре - у нас всё раскреплено и многочисленными штормами опробовано: вроде бы летать нечему. Разве что ручки с карандашами да какие-то левые листочки по углам шевелятся. Ну, думаю про рулевых, гады вы, братцы! Опять болтают или чай пьют. А как на монитор с курсом глянул - мама дорогая: Пароход на циркуляцию влево пошёл и уже полкруга выписал! Тут опять повалило, да круче прежнего - это значит Пароход и вовсе лагом к волне стал. Слушаю машину - вроде работает. Точно, думаю, гады на мостике чай пьют! А за съёмку-то отвечаю я! А что я вам нарисую с такими кренделями?!

Тут пароход на первоначальный курс вернулся, задумался малость, вроде как к лону церкви приноравливаться начал, и… пошёл на второй круг. Тогда-то машина и стихла. Всё, думаю, приехали!

Я бегом на мостик - может оно и не положено, но мало ли что у нас не положено - на эхолоте от меня всё равно толку мало, раз на месте кружимся. Бреду по трапам, а чем выше к рубке, тем сильнее валяет. На последнем перегоне от главной палубы к мостику встречаю бортпроводницу - она как раз драить вышла, а теперь сидит с ведром в обнимку и уцелеть пытается. «Погубит нас наука, - говорит она мне доверительно, - и Пароход утопит!». Ладно, говорю, не дрейфь, сестрёнка, щас всё наладим. А сам через плечо незаметно так дунул, и в рубку. Там, ясное дело, старпом (собачья вахта - она же старпомовская), рулевой матрос и, явно только со сна, капитан. Скорость Парохода погасили, стараются на волну носом встать, а не выходит: было у парохода рулевое управление, да кончилось.

Привод баллера руля на судне гидравлический: в дальнем кормовом помещении - румпельной - два мощных поршня этот самый баллер в разные стороны толкают, то есть, по-морскому, перекладывают с борта на борт. А тут что-то в гидравлике отказало - неуправляемый поток: стоит чуть-чуть отклонить руль от нейтрального положения, вся конструкция набок сворачивается.

Пока механиков по тревоге поднимали, пока они там в румпельной руками натруженными помавали, я в рубке чаю попил для укрепления нервной системы, поблагодарил ребят и, стараясь не глядеть на взлетающие до небес воды вокруг (Пароход-то как памятник стоит, это волны летают), побрёл обратно на эхолот.

В общем, лишился Пароход в тот день управления, по крайней мере, из рубки: как ни крутят штурвал – прямо идти не получается. Ярко выраженный кризис управленческой системы. Но наших этим разве напугаешь? На суше и не такое проходили, перестройки воспринимаем как продолжение организма. Покумекали и наладились управлять пароходом из румпельной. С помощью отвёрток.

В управляющих цилиндрах есть такие штуки - золотники, через которые гидравлическая жидкость подаётся на поршни. Теоретически, они должны открываться с помощью электрических реле, но при расчётном давлении жидкости система оказалась неустойчивой, а когда давление подняли, реле перестали справляться с нагрузкой. И вот тут-то на помощь пришли научники и отвертки! Первых вооружили вторыми и приставили к золотникам. По сигналу рулевого, который переместился с мостика в румпельную, «говорящие отвёртки» нажимали на клапаны, жидкость проникала куда ей положено, и руль худо-бедно доворачивался в нужном направлении.

Представьте: замкнутое помещение в трюме на самой корме. Из приборов - репитер курса (стрелочка) и указатель положения руля (другая стрелочка). Из прочих удобств - громкая связь с рубкой. Там видят, мы рулим - путешествие безногого со слепым. Система инертная, пароход идёт как пьяный, рыскает из стороны в сторону. Волны - выше сельсовета, ну, вы знаете. Хорошо хоть движения вокруг никакого: идиотов быть осенью в этих широтах мало.

Помаленьку обустраивались, привыкали. Начались соревнования между вахтами (а вахтили по два часа: дольше нельзя, крыша едет) - кто лучше курс держит. В каждой бригаде появилась своя терминология: в нашей, например, мы, как тёзки, по отчествам разбирались: - Петрович, импульс! - Василич, до нуля поехали! Кто-то "заряжал": «Артём, снаряд!», кто-то больше в русском устном упражнялся. Но, главное, освоились. Байки стали травить, вспоминать с кем подобные случаи происходили и происходили ли. Напрямую аналогий не вспомнили, хотя про чудеса рулевых механизмов наслышаны были немало.

Лучшим был признан рассказ о балкере-новострое, у которого ВРШ - винт с регулируемым шагом - в положении заднего хода заклинило. Вот уж не повезло с первым рейсом гиганту: до ремонтной базы в Лас Пальмасе на Канарах бедолага задним ходом чуть ли не месяц пятился! Народ там с голоду подмётки жевать начал. У нас хоть с продуктами было попроще, да и шли мы с места аварии до Кейптауна всего ничего - пятеро с половиной суток.

- А что, Антоныч, будешь теперь дома байки травить, как ты, сидя задом наперёд, Пароходом рулил!
- Да, - сокрушается рулевой, - Кто ж мне поверит, что у меня на отвёртках кандидаты наук сидели, глаз с меня не сводили.
- Да тебе и про отвёртки никто не поверит, - смеёмся.
- Петрович, импульс!
- Про отвёртки точно не поверят. Василич, поехали!

На подходе к Кейптауну рулить пришлось ювелирно - движение там как в Москве на Тверской.
- Румпельная! Куда вас несёт? Антоныч, не ходи влево - у меня там встречный, - сообщает рубка.
- Собрались мужики, - реагирует Антоныч, - Петрович, импульс!
- Румпельная! Вправо тоже не ходи у меня там два встречных, - шумит рубка, - Вы сейчас аккурат в них идёте.

Умеют наши нужные слова подобрать!

- Да понял я, - ерепенится Антоныч и выкатывает глаза: мы, оказывается, вовсю разворачиваемся влево.
- Не ходи влево, трам-тара-рам! - надрывается рубка.
- Командиры, - бормочет бело-зелёный Антоныч, - Вашу Машу! Рулить не могут, а командиры!
- А что, Антоныч, - смеётся напарник, чем тебе не модель государства? Сверху руководят: и рупор у них, и почта электронная, и телеграф даром что машинный. А рулим-то мы - из глубинки!
- Точно, - оживает Антоныч, - В нас вся сила! Как решим, так и будет. Давай на Красное море повернём? Как думаешь, в Суэцкий канал впишемся?
- А то! Пока доберёмся, так насобачимся, что одной отвёрткой рулить сможем.

Вахты и разговоры, планы и слухи, приём пищи и сон, окрики сверху и реакция снизу. Действующая модель государства. А на шестые сутки два буксира завели нас в ремонтный порт Кейптауна - города вечной весны - и стало тихо.


7. Домой

Это самое простое, такое долгожданное, магическое, волшебное действо надо заслужить. Мне кажется, что все мы – моряки и сухопутники, геологи и матросы, шофёры, вездеходчики, проводники и повара, немного мазохисты: мы рвёмся из приевшихся квартир в новые миры, чтобы там, получив сполна по мордасам и жилистым своим телесам, перешагнув усталость, опасности и всякую прочую грусть, купить билет в своё родное Изначалие и, вернувшись, выдохнуть с искренним восторгом: Ура! Я дома!!!
Разве что наш Дом тоже меняется и без нас и вместе с нами.

Остались в другом измерении все города,
маршрут расчертил на квадраты товарищ Меркатор,
бурлит за кормой океана стальная вода,
бежит пароход мой туда, где рисуют экватор.

Здесь строго по вахтам расписаны ночи и дни,
здесь в тесном родстве экипаж и металл Парохода,
и тянутся к небу от мачт ходовые огни,
а судьбы плутают по звёздам и краскам восхода.

Здесь нас проверяют на прочность большие шторма,
здесь прошлое с будущим спаяны плотным туманом,
здесь много работают, дружат и сходят с ума
под пристальным взглядом луны над седым океаном.

Хватает всего - и тепла и неискренних нот,
отчаянной смелости, лени, любви и коварства;
забавно немного, но наш небольшой Пароход -
прекрасная, в общем и целом, модель государства,

где есть иерархия палуб, работ и кают,
где есть свой бомонд и, конечно, свои диссиденты;
вот только ни с чем не сравним пароходный уют –
на суше такие немыслимы даже моменты.

Прошли южный тропик – он тает теперь за кормой,
на небе светила меняют узоры-наряды,
бежит Пароход, как умеет, но всё же домой:
экватор, Ла-Манш, ну а там уже, братцы, всё рядом.

Загадывать нам не пристало, но вдруг повезёт –
расскажем любимым о рейсе не в письмах, а устно,
о том, как осенние ночи и дни напролёт
ревела нам вслед Антарктида, и было ей грустно.


8. Возвращение

« в бурю сильнее руки
и парус поможет и киль,
гораздо трудней не свихнуться со скуки
и выдержать полный штиль…»
(Андрей Макаревич)


Есть такое особое чувство - возвращение в порт. Оживают телефоны, кого-то встречают, все что-то пакуют, по палубам топают сапоги таможенной службы.
Сложившийся, проверенный штормами, устоявшийся за последние месяцы мир рушится на глазах. Товарищей, которые стали частью тебя, целуют и разбирают по домам жены. Ты радуешься за них всех, но одновременно от тебя отрывают невосполнимое, часть тебя, наших общих забот, дорог и штормов.

Ребята! Дорогие мои морские волки! Спасибо вам всем. Как же это классно быть частью команды! И всегда больно расставаться.


Ну вот и всё: уткнулся борт в причал,
идёт к концу большое представленье,
в кулисах нарастает оживленье
и занавес предчувствует финал,
где по сценарию большому кораблю
пришла пора из плаванья вернуться,
герои скоро за руки возьмутся
и выйдут к рампе на поклоны; зал
к ним будет щедр; они возьмут цветы,
представят режиссёра, сценариста;
работа сделана, и сыграно всё чисто...

...из декораций снимут звёздный шёлк,
дорожку лунную; земное тяготенье
пока оставят...

...вот ещё мгновенье
и, прерывая таинство дорог
и общей доли, грянет эпилог.

Обидно лишь, что продолженья нет,
и зал, объединивший столько судеб,
пустеет, а когда спектакль будет
опять - никто не может дать ответ,
хоть за кормой лежат шторма и страны...
мы расстаёмся, это даже странно:
как можно, обойдя весь белый свет,
не в кабаки, а по домам податься,
как это можно в принципе расстаться;
но ничего - я буду ждать рассвет
и, жадный до движения и действа,
и зритель и участник лицедейства,
одним из первых выкуплю билет
в театр под названьем приключенье,
где эпилог лишь краткое мгновенье
пролога в новый жизненный сюжет.