Эпизод из романа "Прощённые"
Несмотря на слёзные увещевания, Василия в тот вечер он с собой не взял, да строго наказал, чтобы упрямый инвалид не вздумал догонять его.
Следуя вдоль по Гороховой улице, он подъехал к Семёновской площади. Здесь, перед набережной реки Фонтанки, Михаил спешился и отпустил извозчика... Уже совсем стемнело. Он побродил по опустевшей набережной, бесцельно всматриваясь в тёмную воду… Затем, спустя около часа, зашёл во двор большого углового дома с колонным портиком, стоявшего прямо напротив доходного дома Устиновых...
Двор освещался только светом последних неуснувших окон, да тускловатым тлением фонаря... Сегодня этого было вполне достаточно.
Попав во двор, он повернул налево, к непримечательной на первый взгляд двери… Здесь Михаил остановился и осторожно огляделся. Двор был безлюден. В окнах напротив двигались фигуры, ведя привычный образ жизни. Город готовился ко сну. Тут явно никому не было дела до припозднившегося гостя. Прохожего, просто чужого. Михаил поёжился от мартовской промозглости и от тоски, от тягостных воспоминаний… И окончательно решившись, потянул за ручку двери. Дверь распахнулась перед ним почти что без усилий. Она, как прежде, много лет назад, была не заперта...
Перешагнув порог, гость оказался в круглом помещении парадной лестницы с шестью колоннами на первом этаже. Вскоре его глаза привыкли к темноте, и Михаил смог оглядеться. Это была она, Ротонда.
Ротонда. Особенное место. Он ощущал себя внутри замкнутой башни, скрывающейся в чреве дома от лишних глаз. Стебли колонн тянулись вверх к изящному, венчающему башню куполу. Свод был невысоко, но посмотрев на купол, Михаил почувствовал заметное головокружение. Он опустился на холодные ступени старой лестницы. Сел, кутаясь в шинель, и вынул из-за пазухи верную флягу. Глотнул, поморщился, потом прикрыл глаза и вспомнил мягкий, почти уже забытый голос: «Я никогда не шёл туда, куда шли все, друг мой. Но я хотел быть там, куда другим не было доступа. Мне было надобно отнюдь не многого. Всего-то – быть незаурядным человеком…»
Эти слова, возникшие из навсегда ушедшего далека, вызвали только скорбь и горечь... Тяжело, невыносимо тяжело.
Он повторил - беззвучно, для самого себя, - то, что не представлялось ранее ничем особенным: "Всего-то – быть незаурядным человеком!"
И усмехнулся зло и с горечью. Всего-то! Знать бы тебе, друг мой, сколь это много... Посильная ли ноша для тебя? А для меня?!...
Да тут же снова отхлебнул из фляжки. И произнёс - растягивая, будто пробуя слова: «Орден русских рыцарей».
Теперь, пожалуй что, почти смешно. Даже не верится, что с ним такое было.
Зато тогда, чуть ли не двадцать лет назад, всё выглядело просто замечательной идеей. Конечно - "Орден Русских Рыцарей"! Как же ещё? Всё решено. В свою задумку он вначале посвятил лишь узкий круг старых приятелей.
Но очень скоро и совершенно неожиданно, без приглашения, к нему явился некий господин, представившийся графом Мамоновым.
Но очень скоро и без приглашения, к нему явился некий посетитель, представившийся графом Мамоновым.
Пришедший господин имел весьма своеобразную наружность. Высокий ростом, но субтильный, узкий в плечах, с почти болезненной худобой... Лицо его - нервическое, бледное, с часто меняющимся выражением, притягивало странным взглядом светлых глаз… На госте был тяжёлый, чёрный, чрезмерно длинный не по моде, плащ, руки обтягивали чёрные перчатки тонкого шёлка, поверх которых на безымянных пальцах поблескивали перстни, украшенные красными камнями.
В день их знакомства, после подобающих приличию приветствий, граф выдержал многозначительную паузу и, насладившись произведённым впечатлением, присел на стул напротив Михаила, не удосужившись снять плащ.
- Я слышал, милостивый государь, что вы интересуетесь идеей русского, так сказать, патриотического неомасонства…
Гость говорил будто лениво, но со значимостью – как важная персона, располагающая особым правом. Вполне возможно, никакого права в действительности он и не имел, но… Далее граф Мамонов, взяв с Михаила слово чести, касательно особой конфиденциальности беседы, поведал, что является магистром, руководившим некогда одним из многочисленных подразделений Ордена.
- Теперь, как вы и сами знаете, после кончины императора Павла Петровича, дело пришло в упадок, и многие из членов Ордена покинули Россию, другие выбрали себе участь забвения.
Михаил на это только сдержанно пожал плечами. Мамонов, странно улыбнувшись, продолжал:
- Вы, хоть и молоды летами, однако имя ваше в обществе известно. В среде столичной молодёжи вы влиятельны. - Он снова выждал паузу. Закончил не спеша, будто задумчиво: - Затея ваша может оказаться совсем не скучной.
- Я думал более о пользе для отечества, нежели о занимательности начинания моего.
Гость едко усмехнулся:
- Священный Орден создавался тоже не шутами и паяцами. Традиционный ритуал и соблюдаемые таинства организации - отнюдь не маскарад, но действа, имеющие целью привлечение только проверенных, достойных членов. И взращивание среди оных особенного чувства братства. Впрочем, я склонен верить в вас. И более того, я твёрдо вознамерился помочь вам, в меру сил, своим участием…
Так в жизни Михаила появился этот странный человек. Во всяком случае, он так и не дал себя и вполовину разгадать. Минуты откровения сменялись в нём игрой - с такой естественностью и быстротой, что различать их не было возможности. Он, будто, что-то тщательно скрывал, оберегал в самом себе с особой осторожностью и трепетом.
Однажды, летней петербургской ночью, граф вызвал Михаила прогуляться на свежем воздухе, а заодно для поучительного разговора. Впрочем, Мамонов, чувствуя себя наставником, нередко принимался поучать и просвещать…
Той белой ночью, он впервые привёл молодого товарища к этому памятному дому.
- Сия ротонда скрыта внутри здания с особым умыслом, - пояснил граф, открывая перед Михаилом дверь.
Оба приятеля попали в неожиданно просторный холл, с красивой круглой колоннадой в нижнем этаже и со спиралью лестницы, ведущей вверх, под купол.
Мамонов быстро обошёл колонны и встал напротив Михаила у противоположной стороны. И произнёс как будто шёпотом: «На этот счёт имеются различные суждения…»
Михаил Фёдорович вздрогнул, услышав сказанное до того отчетливо, будто ему шепнули прямо в ухо. Граф рассмеялся…
- Не удивляйтесь. Здесь всё устроено определённым образом, - так, чтобы спрятаться, оставшись незамеченным было решительно нельзя. Каждый невидимый будет услышан.
Михаил слушал Мамонова с сомнением, однако был заинтригован. Тот продолжал, не приближаясь, тем же негромким голосом:
- Сам дьявол сходит в Петербург по этой лестнице… И, говорят, что в полночь с ним, якобы, можно беседовать. Он будто откликается на просьбы о сокровенном.
- Позвольте, граф, вы очень странно шутите…
- Отнюдь, мой друг, отнюдь. К счастью для всех, покинуть стены здания дьявол не может. Тому помехой – многие душевные старания людей, некогда здесь собиравшихся.
Граф подошёл к ступеням лестницы и медленно, с явным усилием, стал подниматься. Сказал, не поворачивая головы:
- Нынче дурные времена, Мишель... Ротонда большую часть времени пустует. Редкие же посетители её – людишки мелкие, негодные. Они приходят с мелкими страстями, с пороками, с нелепыми желаниями. Поверьте – человеческая слабость есть страшная и разрушительная вещь. Слабый куда опасней сильного. Это меня печалит и тревожит. - Он развернулся, произнёс, нагнувшись за перила пролёта лестницы второго этажа: - Поэтому, я очень верю в силу. В таких как вы, друг мой.
Всё сказанное графом показалось его спутнику наигранным и театральным, как эпатаж, обычный для натуры графа. Михаил только пожал плечами и отвёл глаза. Мамонов сделал длительную паузу, будто решаясь…
- Ещё, мой дорогой. Прошу, запомните. Не пробуйте подняться до конца по этой лестнице. Просто поверьте – это абсолютно невозможно. Эта лестница – путь в никуда.
Он опустился по ступеням вниз и подошёл к Михаилу вплотную. Положив тому на плечи руки, заглянул в глаза.
- Прошу вас, Мишенька. Пообещайте мне.
Смущённый, Михаил кивнул.
Слух о создании «Ордена» быстро распространялся в столичном свете.
Скоро нашлось достаточно товарищей по предприятию. Кто-то - ведомый ностальгией по старому масонству, а кто-то - из совсем неискушённых, но соблазнённых авантюрною затеей.
Граф сочинил для тайного сообщества все правила и форму ритуалов, придумал катехизисы для всех предложенных им орденских степеней. Теперь он с увлечением мечтал о том, как орден будет иметь по всей Империи особо обустроенные «дачи», с тайными подземельями и ложами со сводами для проведения масонских таинств…
Пока собрания Ордена шли на квартире Михаила, в большом овальном кабинете с камином и наглухо зашторенными окнами. Каждую пятницу, по вечерам, здесь собирались более десятка человек, при чём раз в месяц тут же проводилась и церемония новопосвящения.
Кандидат, допущенный для Таинства, входил сюда по поручительству двух «братьев». Его вводили с чёрною повязкой на глазах и связанными за спиной руками. Представ перед судом двоих магистров, сидящих в креслах по обеим сторонам камина в лиловых шёлковых плащах с накинутыми на голову капюшонами ( весь антураж для Михаила предложил Мамонов, эта же пара была и первыми магистрами), тот наизусть читал текст «страшной клятвы».
Текст этот, переписанный вступающим заранее собственною кровью ( как же иначе), передавался поручителю, а тот сжигал его в камине со всей торжественностью. После чего новому «брату» снимали наконец повязку с глаз, дабы он видел все общественные беды и пороки. Затем развязывали и омывали руки – чтобы теперь свободными и чистыми руками мог он искоренять в Отечестве мздоимство и казнокрадство …
Годами позже, оказавшись в обстоятельствах плачевных, Михаил, бывший магистр-неудачник, написал:
«Я вознамерился создать тайное общество из честных и порядочных людей, ради искоренения мздоимства и прочим бедам, препятствующим процветанию России. С графом Мамоновым, товарищем моим, готовили мы план, надеясь, что государь возьмет нас под свое покровительство. Такая мысль, внушенная чистым желанием добра, недолго нас занимала, ибо другие обстоятельства возникли.»
Государь же, вскорости прознавший из доноса об обществе масонских новопатриотов, действительно, взять их под покровительство не преминул. Правда, по-своему… Да с тем и позаботился по части возникновения «обстоятельств».
Граф был вскорости объявлен сумасшедшим, и заточён в своём имении в Подмосковье…
Там вскоре он действительно сошел с ума. Долгие годы жил, не видя никого, кроме тюремщиков, запертый в собственном особняке…
Сначала он писал для Михаила письма, пытаясь переслать их через дворню. Послания, конечно же, до адресата не дошли. Затем попытки как-нибудь связаться с Михаилом были заброшены. Несчастный граф то замыкался полностью в себе, неделями молчал и не вступал в контакт с кем бы то ни было, то вдруг пугал всю дворню, внезапными и громогласными речами в пустоту и спорами с самим собою...
Некий жандармский чин, бывающий в имении с целью надсмотра над умалишенным узником, проникся вроде как подобием сочувствия к последнему. И с тем распорядился поселить в комнатах вместе с графом слабоумного мальчишку из крепостных - для утешения души и всяческих иных утех... Граф же сердечно привязался к обделенному судьбой ребёнку. Он, правда, не поинтересовавшись именем того, тут же перенарёк его по-своему, и кликал Мишенькою, или Минюшкой. Дурачку то было всё равно - убогий, обиженный жизнью мальчонка был по-собачьи счастлив обрести любовь хоть в ком-нибудь...
А Михаил, недавнишний любимец императора, отослан был подальше от столицы, в армию. Назначенный штабным начальником он срочно выехал на Украину, в Киев.
Печальные подробности об участи Мамонова дошли до него позже, много позже…
"...Сам дьявол сходит в Петербург по этой лестнице… И, говорят, что в полночь с ним, якобы, можно беседовать. Он будто откликается на просьбы о сокровенном."
Фляга в руках Михаила опустела, чуть не дождавшись приближения двенадцати. Он запихнул её за пазуху. Потом порядка получаса ещё сидел, опустив голову. Потом как будто бы очнулся. Глубоко вздохнул.
Встряхнулся, хлопнул себя по коленям. Встал. И запрокинул голову…
В самом верху, среди тягучей темноты, окутавшей ротонду, мягко светился купол.
«Пообещайте мне…»
От выпитого Михаила замутило. Он ухватился за перила лестницы. По всему телу пробежала дрожь.
Он с содроганием видел, как кольцо ротонды сжимается и медленно плывёт вокруг него…
Ведомый ужасом, Михаил бросился наверх, не останавливаясь, добежал до верхнего пролёта.
Перебежав площадку лестницы, упёрся в подоконник. Окно. Пылающей, намокшей кожей лба приник к холодному стеклу окна в стене... Несчастный задыхался. Отчаянно хотелось воздуха. Щеколда, к счастью, поддалась легко и совершенно без усилий… Жадно вдохнул, заполнив до предела легкие влажной и упоительной прохладой. Восстановил дыхание. И не спеша, с опаскою, с усилием раскрыл глаза.
Он видел звёзды. Много, много звёзд. Более ничего. Они поблескивали в бархатной далёкой темноте, маня недосягаемостью и покоем. Пульсирующее, мягкое, чудесное сияние влекло, тянуло всё его измученное существо приблизиться к себе.
И Михаил почувствовал со страхом и восторгом, что смотрит в глаза ангелов…
И он... заплакал, вытирая рукавом со щёк нахлынувшие слезы. Потом рыдал, рыдал отчаянно, впервые в жизни - не удерживаясь, совсем не по-мужски, захлебываясь в собственных слезах, словно оплакивая теперешнее своё постыдное и безысходное несчастие.
Ну а потом упёрся в подоконник и с силой подтянулся, пытаясь взгромоздиться на него…
Через секунду резкий, оглушающий, невыносимый звук заставил Михаила вздрогнуть и оглянуться. Пустая старая серебряная фляжка, выскочив из-за пазухи, с грохотом катилась по ступеням.
Оцепенев, он ещё постоял немного… После старательно закрыл окно. Спустился вниз, поднял и вытер фляжку, бережно положил в карман. Затем наглухо застегнул шинель и вышел вон, на улицу.
Окно на верхнем этаже ротонды на Гороховой будет неофициально названо петербуржанами «окном самоубийц» за то, что с середины 19 века немало экзальтированных личностей на этом месте свело счёты с жизнью. Потом, примерно полтора столетия спустя, окно будет надёжно заколочено, а после – и замуровано бесповоротно.
https://www.litres.ru/uliya-vrubel/proschennye/