Только когда я начал писать о своих соседях, в голову мне пришла мысль - а не слишком ли это жестоко? Я ведь ничего не выдумываю, а вырисовывается на редкость пессимистическая картина. Вот 14 домов «моего края», но веселого так мало. Но с другой стороны, вот уже лет 15 стоит крик, что Россия вымирает, что нужно что-то делать. Но прежде чем что-то делать, неплохо бы разобраться с теми явлениями, которые привели наш народ к столь неутешительному финалу «строительства социализма», ибо нынешняя РФ, это не новое государство, это именно завершающий этап прежнего СССР. Новая Россия только начинает рождаться.
И если я буду говорить, о каких-то абстрактных миллионах, которые «режим ежегодно уничтожает», то что толку? Вот 14 семей и их жизни при развитом социализме, в «золотой век» Брежнева. Вот наш поселок, наша улица, которая в чем-то была чуть лучше, чем в целом по России, в чем-то чуть хуже, но в целом вполне стандартной.
Только сейчас я начинаю понимать, что мы не отгородились тогда, какой-то стеной от прошлого в этом «золотом веке» Брежнева. Я разговаривал на днях с другим жителем Красной Поляны Константином Ивановичем Бирюковым. Он меня старше на 12 лет, он вырос на соседней улице, закончил, между прочим, тот же МГПИ имени Ленина, как и я истфак. И он говорит, что только сейчас осознал, что в нем жили некие «среднестатистические» страхи жителя СССР, совершенно иррациональный страхи, и что избавляться он стал от них лишь недавно.
Страх перед чем, и перед кем? Вот вопрос. Нам же никто не угрожал, для нас бесплатные школы и институты, нам все дороги открыты. Ну последнее, преувеличение, конечно, но кое-что открыто было.
А дело в том, что нельзя вот так - сегодня революция, потом гражданская война со всеми ее ужасами, потом сравнительно тихие, но давящие 20-е годы, потом страшные 30-е, затем небывалая в мире война, затем лютые во всех отношениях (голод был после войны реальный) сталинские последние восемь лет. А тут мы родились. Кто в конце сталинских «ударных» лет борьбы с космополитизмом, кто в конце 50-х, кто в начале 60-х, но отголоски этих ужасов жили в людях, они никуда не могли деться из израненного подсознания народа.
Человеческая психика защищалась, как могла. Ведь самую страшную для большинства – Великую Отечественную реально забыли. Это звучит фантастически, но это так. Забыли не в прямом смысле слова, а постарались забыть главное – ужас с ней связанный.
Я отдыхал с женой в свое время в Крыму, и жили мы на квартире художника, который в свое время форсировал Днепр. Он рассказал, как встретился с однополчанами, а после войны прошло уже 30 лет, они его попросили нарисовать картины их переправы через Днепр, стали напоминать детали, кто на чем плыл, что было дальше и т.д. А у художника этого была эпилепсия, последствие контузии. К этому времени приступы его уже не мучили часто, он все это вспомнил, нарисовал и заболел. Весь ужас вернулся к нему. И он попал в больницу.
Между прочим, замечательный человек был. Он украинец, говорил на великолепном русском языке, рисовал своего любимого Чайковского, а жена его говорила исключительно на украинском и настаивала на том, что Крым завоевали украинские казаки. Т.е. все это было уже тогда, противостояние русских украинцев и антирусских украинцев. С женой художник не спорил, но оттого, что тогда называли «украинским языком» и «украинской культурой» его тошнило. Он называл украинскую мову жаргоном и искусственным языком.
Я еще буду писать о ветеранах второй мировой и, забегая веред, скажу, что практически все они таки или иначе мучались оттого, что пережили во время той бойни. Но ведь у них рождались дети. Как рождались дети у раскулаченных, у бывших политических зэков. У тех, кто просто жил под прессом страха десятилетия.
На нашей улице жила семья – муж Вадим Борисович Диц, жена его Анна, сын Шура и дочь Галя. С Вадимом Борисовичем была связана странная история. Он говорил о себе, что немец, но немцев не брали на фронт, а он дослужился до майора, и вся грудь у него была в орденах. То, что он был боевым офицером – это абсолютно точно. И дело тут не в орденах, ордена и в штабах получали и в тылу. Но были какие-то ссоры на улице, и у Дица глаза становились «бешеные», взгляд этот было невозможно выдержать. Это проявлялась фирменная особенность фронтовиков – «психованность».
Нынешние психологи сказали бы, что это «измененное состояние сознания». В нормальном состоянии сознания в атаку не пойдешь. Человек входил в это «психопатическое» состояние, благодаря этому состоянию перешагивал через страх и ужас. Я замечал этот особенный взгляд, это особое состояние практически у всех фронтовиков, когда они «выходили из себя» по тому или иному поводу.
Так вот воевавшие соседи говорили, что немцев на фронт не брали, что Диц видимо по матери еврей, и в паспорте был записан евреем. И якобы кто-то когда-то видел приезжавшего родного брата Дица, маленького круглого еврея, который потряс всех тем, что был в клетчатых штанах. Якобы братья разругались. Но это легенда. То что на протяжение 20 лет к Вадиму Борисовичу никто из родных никогда не приезжал в гости – это факт.
Внешне Диц был типичным белокурым немцем, очень высокий – где-то под метр девяносто. А вот жена у него была чистокровная русская женщина. Она медсестрой прошла всю войну. Тоже была высокая, говорила, что за счет своей силы могла реально выносит раненных с поля боя, и что таких медсестер было мало. Силенок у девочек не хватало.
К тете Ане Диц я всегда хорошо относился. Она была очень добрая, эта доброта просто излучалась ею. Я это чувствовал, а ребенка обмануть нельзя. Один раз я заболел, не помню, в чем там было дело, но маялся сильно, мать позвала тетю Аню, она пришла со шприцом, хотя после войны медсестрой не работала, но ее дочь Галя стала медсестрой. И я до сих пор помню, как сразу после ее появления я почувствовал себя спокойно. Помню бесстрашный взгляд этой женщины, она как бы передавала мне свою силу. Сказала, что все будет хорошо, сделала укол, положила руку на голову и боль прошла почти сразу.
У Вадима Борисовича и Анны был сын Шура, как я уже сказал. И это был ужасный парень. Он просто бредил войной и был очень жесток. У него начались приводы в милицию за драки. Помню, как мы играли на лужайке, и тут бежит парень какой-то, лицо залито кровью, за ним тяжело бежит Шура Диц, и он увидел, что маленькие ребята смотрят, и как-то заметно по нему стало, что чувствует он себя героем.
Едва Шуре исполнилось 18 лет, как он с компанией своих друзей, которых он подчинил себе, избил на 9 мая ветерана войны, срывал с него награды.
Зачем? Хороший вопрос. Если бы Шура тогда слышал чего-нибудь о русских фашистах, то он бы назвал, наверное, себя русскими фашистом, но тогда никаких фашистов не было, и поступок его сочли не мотивированным диким хулиганством.
Потом я расскажу в отдельной главе о «блатных», но, забегая вперед, подчеркну, что поступок Шуры Дица был рядовым в череде бессмысленных поселковых преступлений. Наверняка он не искал сознательно именно ветерана, как жертву, тот просто подвернулся в тот момент, когда Шура был возбужден и жаждал подвигов. Большинство преступлений, за которые садилась в тюрьму изрядная часть жителей поселка, были столь же дикими, не мотивированными и случайными.
Но в данном случае для меня сейчас ясно то, что с головой у Шуры было явно не в порядке. Ведь до пяти лет ребенок связан незримыми связями с матерью, и все ее страхи передаются ребенку. Есть специальности, которые женщине имеет смысл бросать, если она хочет родить здорового ребенка, ибо в противном случае дети будут с некоторыми отклонениями. Страхи медсестры, которая прошла ад войны, явно перешли к ее сыну, породив жестокость и немотивированные поступки?
Шуре впаяли шесть лет, он хорохорился, он был здоровым малым, рост где-то под два метра. Но напомню, что было ему 18 лет. Потом Вадим Борисович рассказывал, как приехал к сыну в колонию и ужаснулся тому, что с Шурой стало, рассказал, что спас его какой-то зэк, который стал ему покровительствовать.
И вот Шура отсидел эти шесть лет и вышел. Он шел по улице, у него было какое-то черное лицо, явно он находился в депрессивном состоянии, но опять же чувствовал себя героем, видно он был уверен, что все шесть лет только о нем тут и говорили. И буквально через пару месяцев он совершил второе преступление. Теперь оно было вроде бы более осмысленное, но это только на первый взгляд. Он оказался в нашем местном общежитии, в пьяном виде с применением ножа ограбил командированного товарища, снял с него штаны (больше взять было нечего), при этом была куча свидетелей, и поскольку это был рецидив, то Шура получил еще десять лет.
Оба его преступления – это чисто советские преступления. Первый раз, кстати, вместе с ним сел Быков-младший, который находился под влиянием Шуры, и о котором я уже рассказывал. И который потом еще сидел два раза не пойми за что.
И десятку Шура отсидел от звонка до звонка. Его освободили, но он к этому моменту сошел с ума. Было ужасно смотреть на этого огромного человека, который шел странной походкой, как-то ритмично отмахивая рукой, видно в колонии он так привык ходить в строю. В глазах его жил ужас, точно он видел смертельную опасность под каждый кустом.
Вадим Борисович положил его в больницу. Говорил со страданием моему отцу, что умрет и кому Шура будет нужен?
А у меня сохранились две книги, которые Анна Диц отдала моей матери для меня, поскольку знала, что я люблю книги. Один роман «Офицеры», написанный в романтическом и взвинченном стиле, характерном для массовой литературы сталинской эпохи. А вторая книга – «Робин Гуд». Там была дарственная надпись, каллиграфическим почерком было написано: «Сыну нашему Шурику в день рождения от родителей».
Тетя Аня раньше умерла того дня, когда Шура оказался на свободе, она просто тихо спилась. После того, как ее похоронили, Вадим Борисович пришел к моему отцу и попросил пойти с ним и выпить вместе водки. На лице его было страдание сильного мужчины, который остался без единственного человека, без женщины, которая его любила. Он сказал, что не может войти в дом, где «ее нет». И при этом добавил, что это «ему подыхать надо было, а ей то за что?». Это было сказано как-то абсолютно по-русски, когда рвут на себе рубаху.
Когда я спрашивал у отца, кем все-таки называл себя Вадим Борисович, немцем или евреем? Отец ответил, что тот никак не вспоминал о своем происхождении.
Но Вадим Борисович был сильным человеком. И, между прочим, не спился, что было бы логично для нашего поселка. Ему было за шестьдесят, когда он нашел себе сравнительно не старую женщину и доживал с ней свой век. Шура лежал в больнице, но проблемы начались у дочери Вадима Борисовича Галины. В свое время она вышла замуж за солдата, который служил в наших местах, уехала к нему, после смерти матери вернулась с семьей, Вадим Борисович отдал ей половину дома. Муж Галины был хороший парень. Но чего-то было у них не так, он стал много пить. Выпил какую-то дрянь и умер от отравления. Было это при коммунистах еще.
Галина стала жить одна, потом привела к себе очень странного мужика. Было ему лет сорок, с бородой, спившийся, но социально активный такой. Когда очень сильно напивался, то брал опасную бритву, шел к дому одной женщины, которая работала в советской торговле. У него к ней была классовая ненависть. Ворота эта женщина закрывала, она была умная, собаку свою (кавказскую овчарку) тоже от греха уводила, а этот малый ходил кругами у дома и пытался перелезть через забор. Чем он был дорог Галине, этого я не знаю. Вадим Борисович к этому времени умер.
И вот приезжаю я как-то на Новый год домой, а перед этим всем раздавали ваучеры. Галина с ее другом продали свои ваучеры и пили, пили, пили. Я вышел из дома просто прогуляться. Вижу, у дома Дицов толпится народ, а жили мы всего лишь через один дом, т.е. практически рядом. Я подошел поближе, смотрю, из разбитого окна выпрыгивает сожитель Галины в трусах и майке и бежит вдоль улицы по снегу, потом останавливается, и бежит обратно, подбегает опять к этому разбитому окну и скачком, одним движением, впрыгивает обратно в дом, а из окна начинает валить дым.
Окно там было на уровне человеческого роста, и чтобы вот так одним махом запрыгнуть внутрь, это в сверхъестественном состоянии нужно находиться. Я подошел к дому. Никого из мужчин не было, к этому времени поселок опустел, молодые все разъехались. Стоят старушки, женщины, я стал ждать, когда этот супермен вылезет обратно. Было понятно, что дом горит, и я подумал, что он нырнул в окно за чем-то ценным. Но мужик не появлялся. Я подошел к окну, крикнул, чтобы он выбирался. Тишина. Нужно было подтащить лестницу. Но где ее взять? Прошло минуты три, а уже крыша трещит, видно, что огонь бушует на чердаке.
Тут ко мне подходит тетя Липа Казнакова. Я ее спрашиваю, зачем этот придурок полез в дом? Она мне отвечает: «Да Галина там». Тут во мне все перевернулось. А из окна валит уже черный дым клубами. Я бросаюсь к этому окну, кричу что-то, хотя понятно, что конец. Тут вспыхивает крыша, треск, что-то уже сыпется мне на голову. Я не знаю, что делать. И тут тетя Липа подбегает ко мне и властно и жестко говорит: « Саша. Уходи. Все».
Я отхожу. В душе жуткая пустота. Вокруг уже большая толпа женщин, из мужчин стоит один сосед Миша, он пьяный и блаженно улыбается. Между прочим, они с Галиной ходили в один класс.
Потом выяснилось, что сожитель зарубил Галину топором, поджег дом, чтобы списать на несчастный случай, выбрался из окна, а потом вернулся…
Это судьба соседей слева. А вот судьба Г., соседа справа. Петр Г. воевал, был ранен, но никогда не говорил о войне и никогда не отмечал день победы с фронтовиками. Поскольку он был самым мрачным на улице, про него полушутя стали говорить, что он был полицаем. Есть такая известная картина Пикассо, «девочка на шаре», и там мощный мужик с каменной спиной в майке. Вот у Г. была такая же спина. Он орудовал лопатой в огороде в майке, прямо натура для Пикассо.
Был он мужчина несколько странный. Иногда рассказывал всякие истории, с его точки зрения смешные, и загадывал такие же загадки: двум голым бабам на старте вставили свечки, одной простую, а второй уже горящую, какая баба быстрее добежит до финиша? По мнению Г. быстрее будет та дама, у которой горящая, второй еще разогреваться нужно. Никогда и ни у кого я не встречал тогда такого юмора и думал, что Г. сам все это выдумывает. Но появились эти бла-бла шоу, очень там все похоже.
У Г., как я понимаю сейчас, был какой-то тяжелый невроз и депрессия, возможно, это было связано с психической травмой полученной на войне. Он пытался лечить себя, как все на Руси водкой, но водку у него душа не принимала. У Г. было две дочери, старшая вышла замуж за красивого, сильного парня, родила от него двух детей, но парень этот, бывший милиционер, стал пить и буянить. Причины такого поведения не очень понятны, к жене он, в общем, был безразличен, а ревнует мужчина только тогда, когда любит.
Помню такую сцену, зять стал буянить, но он очень сильно пьян, на него навалились гурьбой, связали, он лежит, над ним стоит Г. с топором и орет: «Сейчас башку снесу».
И вот как-то 9 мая, на лавочках сидят люди, всех хорошо, я тоже стою под теплым солнышком, мне было лет 16, наверное. И тут появляется зять Г., метрах в пятидесяти от него его жена Люся с коляской, и тут выскакивает мать и кричит: «Люська, у него ножи». У меня до сих стоит в ушах этот крик матери, которая понимает, что через минуту может погибнуть ее дочь. Тут зять делает ускорение, как олимпийский чемпион, он бежит к жене, но тренированная Люська успевает заскочить в ближайший дом, ветеранов как ветром сдувает. Муж Люськи рвет на себя ручку двери, которая захлопнулась перед его носом и открывает эту ручку, падает. Он ходит как тигр вокруг дома. Но продолжается это не долго. На улицу врываются машины с милиционерами, они высыпают толпой с пистолетами, зять Г. сдается. Обессиленный, мгновенно протрезвевший он добровольно садится в «воронок». Просит принести воды попить и сына Сашку. Ему дают воды и приносят сын, он прижимает его к себе. Хулигана увозят, знающие люди говорят, что «на зоне» ему, как бывшему менту, конец. И он действительно пропал, погиб ли, остался жив, отсидев срок, никто не знал.
А вот Г. окончательно впал в депрессию, теперь уже он страдал оттого, что «посадил» зятя. И Г. повесился, оставив записку, в которой написал, что его никто не понимал.
В принципе, тут нужен Достоевский, но я думаю, что даже этому мрачному певцу всяческих извивов души человеческой тошно бы стало. Я, честно говоря, хотел добросовестно продолжить эту «эпопею», ибо есть что и дальше рассказывать про нашу улицу и ее обитателей в этом жанре, но не могу. Мне физически плохо, когда я все это пишу.
Могут сказать, что русские люди всегда были такие. Но это не так. Существует полицейская статистика дореволюционной России. Она вполне умеренная. Было ничтожное количество преступлений на сексуальной почве и прочих подобных. На основании чего, психологи сделали вывод о том, что русские в царской России были психически весьма здоровым народом. За исключением взвинченной интеллигенции.
Что же произошло с народом? А вот берем рассказы Зощенко 20-х годов и читаем. Например, о немотивированной драке в коммунальной квартире, когда непонятно почему дрались все, включая одноногого инвалида. «Поистрепались нервишки после гражданской войны»- констатирует Зощенко.
Всех моих соседей советская власть воспитывала в высоком духе служения идеям коммунизма, но к этому времени было очевидно, что коммунизма не дождаться. Людей так же воспитывали в духе жертвенности. Люди всем и все были должны. Они должны были советскому народу-строителю коммунизма, партии и правительству: «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим».
Очень популярным в беллетризированной пропаганде было слово «надо»: «Есть такое слово «надо», сынок».
У нас есть великая цель – коммунизм. И мы принесем любые жертвы для того, чтобы построить счастливый мир для всех народов земного шара. И жертвы приносились. И еще какие. Но вот коммунизмом не пахло. Во время моего детства о нем уже даже перестали говорить в школе, коммунизм присутствовал только, как обществоведческое понятие.
А ведь все люди, окружавшие меня, выросли на этих сказках о коммунизме. Им долбили с детского возраста, что они будут жить при коммунизме, им говорили, что они особые советские люди. Им вбивалась в головы идея мессианства. И вот эта пропагандистская машина в чем-то «заткнулась», а в чем-то была уже совершенно неубедительна.
Но установок на нормальную человеческую жизнь в головах этого поколения уже не было. Установки на достижение рая на земле – коммунизм, тоже убрались. По сути, с властью был заключен незримый пакт. Люди не посягали на власть и не смели предъявлять открыто претензии, а власть не очень лезла в личную жизнь людей, предоставив их самим себе. Но сами по себе эти люди жить не умели. Их так приучили, что должна быть великая цель, что смысл их жизни заключается в достижении этой цели.
И люди трагическим образом ощущали свою неполноценность. Они должны быть гордыми, умными, красивыми строителями коммунизма - «гармоническими людьми», а они были обычными. Помню, как в фильме «У озера», обыгрывались эти слова. Там мужик один, ударник труда, напился, к нему приходит журналистка с целью взять интервью, а он с похмелья, с иронией потом звучат слова о «гармоническом человеке».
Итак, великих целей больше нет, но советские люди создавались именно под «великие цели». Жить просто для себя, эти люди не умели, их этому никто не научил. Образовалась пустота, все подсознательно чувствовали какой-то колоссальный обман. Пустота вела к деградации.
Это гениально почувствовал такой великий художник, как Василий Шукшин. Он был «настроен» на волну среднего русского человека. И жизнь русский людей в его рассказах абсолютно пустая, полная бессмысленных конфликтов. Обычный русский человек у Шукшина добрый, честный, бескорыстный, но смысла в его жизни нет никакого. У этого человека болит душа и он пьет. Иногда у такого человека есть мечта – один купил жене сапоги, которой оказались той малы, но она все равно счастлива, и счастлив этот шофер. Он совершил поступок, он потратил все деньги на эти сапоги, никто рядом не совершал таких поступков. И дело не в сапогах, а в том, что в их серой жизни с женой появилась внезапная радость.
Или мечта другого героя Шукшина полежать в районной больнице. И не потому, что он болен, нет. Просто построили новую больницу и этому персонажу интересно полежать в ней, посмотреть – как там? А так у него в жизни все есть, как он полагает.
И уж просто взрывом был фильм Шукшина «Калина красная». До этого он снимал все-таки элитарное кино, в его фильмах главными были: мысли, идеи и анализ. Здесь он все «сделал под мелодраму». Но на просмотре начальники поняли, что к чему. И Бондарчук прямо ему сказал, что в фильме есть правда жизни, но такая она не нужна. Шукшин зарыдал. Но потом вроде бы тот же Бондарчук, принадлежавший к «русской партии», начал продвигать фильм. Я смотрел фильм мальчишкой в кинотеатре, и, Боже мой, что же творилось с людьми. К концу люди просто судорожно глотали слезы.
Кто не помнит, фильм начинается с показа колонии, там сняты реальные зэки, там лица страдающих людей, которые не очень понимают, как они тут очутились. Что произошло? Вот там и сидели мои соседи. Кто за что.
А почему они там сидели? Почему совершали эти дурацкие преступления? Почему пили, как звери? Ответ у Шукшина есть. Ибо герой его ищет «праздник в жизни». А праздника нет. Пересмотрите фильм, эта жуткая, серая совдепия, бессмысленная, пустая жизнь людей. И все тогда почувствовали, что главный герой Шукшина – это не уголовник, это обычный русский человек, который от тоски совершает бессмысленные поступки. Он не любит власть, но еще не понимает, как к ней относиться. Власть в фильме олицетворяет молодая прокурорша. У Шукшина это уже присутствует – есть «мы» и есть «они».
А брошенная главным героем мать – это без сомнения символ России. Для справки: по опросам конца 80-х годов большинство русских людей считали себя советскими, а не русскими. Они бросили свою мать – Россию. Но счастья советскость им не принесла.
В той советской жизни был установлен железный порядок: работа, работа, работа. И праздники на Новый год, 1 мая, 8 марта и 7 ноября. Старик, герой Шукшина, говорит о себе: «Я стахановец, вечный!» А сам Егор в «Калине Красной» произносит монолог, о том, что страна работает, что она изнемогает от работы. Люди буквально падают и пр. Цитирую по памяти. А во имя чего работают? Праздника в жизни нет.
Герой Шукшина пытается утопить «город в разврате». И ему докладывают: «Народ к разврату готов». Приговор системе прозвучал в этих словах. Все под контролем, даже разврат. Какой смысл тогда заниматься развратом? Вот и Егор не стал в этом участвовать, просто ушел.
К сожалению, бессмысленность и пустота советской жизни никуда не ушли. Когда начальники в 1991 году устроили шоу с путчем, переворотом и «революцией», когда они сами, наконец, получили возможность полноценно заниматься развратом, когда стали делить наше добро, народ-то остался в том же «месте», где и был.
Спивающаяся деревня – это что, началось в 1991 году? Уже в середине 80-х годов мой дальний родственник, работавший заместителем директора одного совхоза, сказал мне, что они не знают, что делать – доярки спиваются. Работа доярок тяжелая, туда никто не шел. Стали хорошо платить. Женщины стали спиваться. Т.е. догонять в этом деле своих мужей – трактористов, комбайнеров и механизаторов. Но начальники как-то еще смотрели за жителями, посылали их к наркологам, клали принудительно в ЛТП. А потом начальники плюнули на народ, который сами же довели до ручки, и пошли делить наше добро. Вот без присмотра и началось тотальное «вымирание». Товарищи коммунисты, за это вы не Ельцина должны ругать, а свою родную советскую власть, если в вас еще хоть капля совести осталась, то вы это признаете.
Кровавый гений – Владимир Ленин и его товарищи в 1917 году взялись не за свое дело. Они хотели изменить природу человека, но именно в природе человека они ничего и не соображали.
Здесь я не осуждаю тех, кто до сих пор верит в « реальный социализм», кто не хочет «предавать» прошлое. Как правило, это хорошие люди, которые зачем-то берут на себя грехи тех, кто подвел Россию к краю пропасти. Но про нынешних коммунистов-идеалистов, это отдельный разговор.