Слева от меня, в ободранном кресле древнего уазика, сгорбившись, сидел немолодой водитель; худые руки шофера, оплетенные густой сетью голубых вен, покоились на рулевом колесе. Водитель рассеяно смотрел сквозь пыльное лобовое стекло на Людмилу Анатольевну. На заднем сидении притихла Дашка - моя сотрудница, женщина, тридцати четырех лет отроду; в руках Дашка держала мобильный телефон и быстро скользила тонкими пальцами по матовой поверхности экрана; мобильник глухо отвечал ей: биип-буууп-бааап. Место рядом с Дашкой пустовало. Следует отметить: минут сорок назад там находилась Людмила Анатольевна. Сейчас Людмила Анатольевна там не сидела, сейчас она вполне благополучно стояла возле бородатого мужчины метрах в пятидесяти от нас.
Мужчина тот держал в руках метлу, а Людмила Анатольевна прижимала к груди прозрачную папку с документами; свободной рукой она то и дело указывала в сторону Города. Бородатый не смотрел туда; он без особого удовольствия разглядывал собеседницу; то и дело бросал тоскливые взгляды на перекошенное здание администрации поселка; без интереса смотрел на опавшую листву и пытался метлой собрать в кучу сухие листья и хвою. Людмила Анатольевна казалась совершенно равнодушной и к листве, и к местной архитектуре; вполне очевидно, её занимали другие, более важные объекты. Сейчас женщина подняла вверх прозрачную папку с документами, видимо, таким образом пытаясь привлечь внимание собеседника, и сделала шаг вперед. Бородатый кивнул, прекратил мести, достал телефон и поднес его к уху.
Вокруг них неторопливо бродили грустные личности - вероятно, штатные сотрудники администрации поселка, стихийно привлеченные к уборке территории. Хмурые представители местного самоуправления были вооружены не совсем обычным для их профессии инструментом: грабли и метла, сжатые в умелых руках поселковой интеллигенции, поднимали в воздух серую пыль; цель мероприятия не оставляла сомнений у случайных наблюдателей и редких прохожих: грустные сотрудники пытались очистить небольшой, прилегающий к зданию администрации парк от бытового мусора и опавшей листвы.
Водитель уазика коротко, но вполне культурно выругался и опустил голову на руль. Дашка молчала, лишь её телефон тихонько гудел: бииип-буууууп-бап! Я совсем было уже собрался выйти из машины, как вдруг бородатый положил мобильник в карман и начал махать рукой, указывая направление. Людмила Анатольевна напряженно следила за его движениями; наконец, женщина кивнула и направилась к нам. Не оборачиваясь, я предположил:
- Судя по всему, нам предстоит еще одна поездка.
- Это почему же? – встрепенулся водитель, - мне после обеда было велено в другое место – для вас машина заказана до полудня.
- Успеем, успеем… - успокаиваю его.
- Не успеем! - вмешивается Дашка, - сейчас уже одиннадцать, а до города больше часа добираться. Никак не успеем!
- Успеем, успеем…
- Эх… - сокрушается водитель, - и чего ваша Людмила Анатольевна такая медлительная? на станции целый час простояли, теперь тут...
- Работа у неё такая: быстро - ну никак не получается, - говорю, а сам смотрю на приближающуюся Людмилу Анатольевну и думаю: «Зачем мы тебя с собой взяли? не надо было тебя с собой брать; надо было без тебя… в следующий раз так и поступим»
Тем временем, Людмила Анатольевна подходит к машине, открывает дверь, садится, громко хлопает облезшим металлом по старому корпусу и сообщает печальным голосом:
- Инспектора нет на месте; он сейчас в Новой Дряни. Придется туда…
- Может быть, в Новой Бряни? – уточняю.
- Что такое? Я и говорю: в «Новой Дряни» - устало возражает Людмила Анатольевна, – если сегодня документы не отвезу, будет очень плохо. Очень, очень плохо. Всем.
- Знаю, где эта ваша Новая Дрянь находится, - улыбается водитель, - в пятнадцати минутах езды… кстати, удивительно… но это нам по пути домой!
- Только не Новая Дрянь, - вновь пытаюсь уточнить, - а Новая Бря...
- Да какая разница? – перебивает Дашка, - давайте уже трогаться: связь здесь вообще ужасная, никакая связь… дыра!
- Ладно, - соглашаюсь, - поехали.
Водитель поворачивает ключ зажигания. Болезненный визг стартующего мотора быстро переходит в неуверенное рычание; машина мелко трясется на холостых оборотах; обреченно скрипит рычаг переключения скоростей. Наконец, уазик судорожными рывками, подвывая, двигается с места. Разворачиваемся и выезжаем на старую бетонную дорогу, обильно покрытую мелкими трещинами, сквозь которые пробивается желтая трава; машина медленно набирает скорость.
Справа и слева мелькают унылые сельские дома, большинство из которых, судя по всему, давно заброшены. Через пару километров село заканчивается и нас встречает разбитый асфальт. Жесткая подвеска уазика очень чувствительно реагирует на каждую неровность дорожного полотна; мимо проносятся полуобнаженные деревья и кусты, скупо укрытые сухой листвой: бежевые тона поздней осени давно властвуют в этих краях. Минут через пятнадцать из леса показалась действующая воинская часть: потянулись, замелькали десятки метров ограждений и колючей проволоки, а за ними застыла укрытая брезентом боевая техника. После очередного поворота, совершенно внезапно, на нас буквально выскочил указатель «Старая Брянь».
- Старая Дрянь рядом с Новой… вернее, Новая возле Старой… - без энтузиазма поясняет водитель, тыча пальцем в открытую форточку, - минут через десять будем на месте.
Я уже молчу: пусть будет «Дрянь», коли «Брянь» им не нравится.
Спустя полчаса останавливаемся возле ветхого здания; вывеска на фасаде предупреждает: «Клуб». Впрочем, судя по всему, ошибки нет: нам так и объяснил случайный прохожий: «будет написано «Клуб», но учтите, там не только клуб… там еще администрация сидит и люди стригутся – парикмахерская, значит, притаилась в доме. И еще кое-что… Езжайте по главной, справа, метров через тыщу, будет вам исполком. А лучше всего – поворачивайте назад: про те места много нехороших историй рассказывают».
Позади уазика, вдоль дороги, стоят деревенские избы. А напротив нас, вокруг клуба, высятся пятиэтажки и смотрят на сельский ландшафт черными провалами окон. Из машины видно два заброшенных здания; дома совсем новые, правда, без стекол и дверей; окна первых этажей забиты досками. Декоративные панели невеселых тонов кое-где облупились, но видно, что жилье далеко не старое. Водитель тут же поясняет:
- В конце восьмидесятых здесь завод работал – трактора ремонтировали и дорожную технику. Кстати, мы как раз проезжали мимо полуразрушенного корпуса, вы не могли не заметить: громадное сооружение! Слышал, что в начале девяностых местную контору прикрыли и народ потихоньку разбежался, ушел из Новой Дряни, а пятиэтажки… куда им деваться? - они остались… Такой вот жуткий памятник получился… дааа… - водитель закурил, - печальная картина. Вот бы эти дома в Город… хорошие ведь; пусть мрачновато выглядят… но, я вот что думаю: рекламных щитов на них навесить, вполне прилично будет… эх…
Предвидя мучительно-долгий визит Людмилы Анатольевны к инспектору, я решил проветриться; вылез из машины и с размаху хлопнул дверкой – для ясности, но упрямая дверца скрипнув, отошла. Ударил еще раз; машина нервно качнулась на жесткой подвеске, задребезжали стекла. Я повернулся, не желая далее бороться с ней; тихонько сделал шаг, другой, направляясь к ближайшему заброшенному дому. Ноги от долгого пребывания в кабине затекли и по началу, совсем не хотели слушаться. Водитель тоже выскочил из машины и неуклюже двинулся за мной.
- Вы куда это собрались? – тревожно спрашивает Дашка из форточки.
- Недалеко… нам, к примеру, интересно, что внутри этих коробок делается, - отвечаю, неуверенно шагая по растрескавшемуся асфальту.
- И я с вами! чего мне тут одной делать, - нервно сообщает Дашка. Шагов через десять оглядываюсь: застыла коллега возле машины, не отрывая близорукого взгляда от дисплея телефона; стоит, переминаясь с ноги на ногу.
- Давай, - отвечаю, а сам гляжу по сторонам и думаю: жутковато здесь, ни людей, ни собак, только дома печально глядят пустыми проемами, да редкие голые деревья, да ветер… да туман ползет. Зачем здесь туман?
- Бегу, бегу! – кричит Дашка а сама все с мобильником возится, но уже не слышно его унылого бииип-буууп-бап.
- Я, конечно, очень люблю вашу Людмилу Анатольевну, - доверительно сообщает водитель, топая позади меня, - только вот, жаль, что на инженера в свое время не выучился. Был бы инженером, сделал бы тогда огромный экскаватор… чтоб кабина до самого неба, и тем экскаватором вырыл бы глубокую яму. Зачем? А вот зачем: положил бы аккуратно на дно той ямы вашу Людмилу Анатольевну… да и всех остальных женщин в придачу и засыпал бы землёю. А потом проехался бы на том экскаваторе туда-сюда, чтобы ровно стало. Нет, я, конечно, женщин люблю, особенно вашу Людмилу Анатольевну, потому что…. Потому что хорошие они; но экскаватор надо, ой как надо… эх, жаль на инженера не выучился, а то бы… - сокрушается водитель.
В этот момент поворачиваю за угол пустого здания и слова шофера становятся совсем неразличимы: отстал водитель. Помедлив секунду, решаю не дожидаться его и направляюсь в пустой двор; звуки шагов глухо отскакивают от стен, возвращаясь многократным эхом; звонко хрустят под каблуками мелкие камешки. И тут внезапно понимаю, где нахожусь: прямо во дворе, окруженным четырьмя заброшенными зданиями! Отчего-то жутко мне стало, прямо ледяная волна по спине пошла. Хотел было повернуть обратно, но подъезд совсем рядом – шагах в двадцати, чего тут отступать? Направляюсь к подъезду, подхожу; двери выбиты и лежат на бетонной лестнице; из гнилых досок торчат здоровенные ржавые гвозди, а сверху – мелкий мусор и желтые листья.
Иду дальше - к следующему. Здесь, вроде можно пройти; осторожно ступаю по бетону и разбитому кафелю, выхожу на площадку. Темно. Слишком сильно толкаю рукой дверь первой квартиры, ожидая сопротивления; но она вдруг срывается с петель, падает внутрь, со страшным грохотом обрушиваясь в темный проем; эхо удара бьется бешеной птицей по стенам подъезда, тяжело грохочет на верхних этажах здания. Поднятая падением пыль медленно оседает; в квартире сумрачно, но глаза вскоре адаптируются и я начинаю различать ободранные обои на стенах. Делаю шаг вперед и останавливаюсь, заметив краем глаза движение – справа. Собака? Пытаюсь увернуться, но меня опережают: острые зубы впиваются в правую ногу; кричу от боли, разворачиваюсь и левой пинаю животное; раздается сухой треск ломающихся костей. Сильный удар швыряет существо на лестницу, оно катится по ступенькам, махая худыми руками. С ужасом замечаю, что у него нет ног, а верхняя часть туловища - явно человеческая. Прихрамывая, осторожно направляюсь к выходу; прокушенная нога пылает огнем; икроножную мышцу свело судорогой; под коленкой, на светлой ткани песочных джинсов ужасающе быстро расплывается темно-красное пятно.
Человек, которого я ударил, лежит внизу, у самой двери. Он неуклюже переворачивается на спину; движения его угловаты и сам он похож на огромного черного паука; вижу его лицо, обезображенное ударом и последующим падением: из под тяжело нависших надбровных валиков лихорадочным огнем блестят глаза; вместо носа – черный провал. Чудовище открывает безобразный рот и выбитые зубы падают, сыплются на бетонный пол; бурая кровь тягуче капает с мертвых губ. Существо шипит и упрямо ползет ко мне, опираясь на тонкие сухие руки; размахиваюсь и вновь бью ногой, целясь в лоб. Голова монстра неестественно откидывается назад и он падает навзничь. Через мгновение существо снова пытается подняться. Сквозь боль отмечаю, что шея у него сломана: голова беспомощно болтается на дряблых мышцах.
Ковыляю мимо; нога начинает неметь и немота эта холодной волной ползет по бедру, потом выше, охватывает низ живота, перетекает на другую ногу, проникает в грудь; я поднимаю вверху руки, пытаюсь кричать, но лишь глухое шипенье срывается с моих губ. Теряю равновесие и падаю лицом вниз; из последних сил пытаюсь подставить локти, отворачиваюсь, но не успеваю: боль от жестокого удара растворяется в глубокой тьме.
Сколько времени я пролежал на холодном бетоне? минуту или год? Вечность! Переворачиваюсь на спину; сквозь полуоткрытые веки вижу нечто серое - оно нависает надо мной; тяжелое, непреодолимое. Небо? Вытягиваю руку, пытаясь дотронуться, и тут же сгибаюсь от боли. Голод. Боль от голода или голод от боли - не могу сообразить; а в затылке тяжело стучит густая кровь, все тело пульсирует, дрожит от предвкушения. Да, я чувствую, чувствую: рядом, рядом! надо вставать. Тяжело поднимаюсь с шершавого бетона и бросаюсь вперед, на поиски пищи, ориентируясь по запаху, словно свирепый хищник. Мелкие камешки хрустят под ногами, эхо тяжелых шагов гулко отскакивает от серых стен пустых домов. Цель недалеко: там, за углом, она ждет меня.
Не ошибся: еда, еда, возле машины; вот она заметила меня, закричала, забегала, засуетилась - сейчас ускользнет. Нет, не успеет, не успеет! Я успею! Отрываю дверцу и вытаскиваю первую жертву за волосы, легко разрываю зубами горло; теплая кровь толчками выходит из рваной раны. Лезу в машину; они отбиваются от меня, толкают в лицо руками, ногами; пытаются выбросить наружу – ничего у них не получится, меня так просто не одолеешь; хватаю их, выкручиваю суставы; слышу как сочно трещат кости и вгрызаюсь в плоть, вырывая куски мяса. Один пытается удрать, но его уже встретили такие же как я - недолго ему кричать.
Наконец все затихло, успокоилось: лишь ветер тихонько шелестит сухими листьями, да густой белый туман медленно ползет по пустой улице, да запах свежей крови сливается с ароматами поздней осени.
Стою и смотрю в едва знакомое лицо, забрызганное черной тушью… Что-то есть в этих чертах, но не могу вспомнить, не могу…. Последние события полностью спутали и разрушили воспоминания. Что-то знакомое… Дашка – вот как её звали тогда, Дашка! Она открывает глаза; сквозь длинные ресницы пылает холодный огонь. Дашка смотрит на меня несколько секунд, затем легко вскакивает и устремляется мимо, к жилым домам. Я знаю, что очень скоро найду её, найду по запаху крови. Но не сейчас, не сейчас… Поворачиваюсь и направляюсь домой, в холодную берлогу, полную сухих осенних листьев…
***
Окружающий мир я видел практически бесцветным - белое солнце, пылающее в серых небесах, дарило скудный свет жестокому миру, ставшему колыбелью новой жизни. Но воспоминания о ярких красках еще не полностью угасли в моем сумеречном сознании, измененном какой-то безжалостной силой.
Каждое мгновение боль огненной лентой впивалась раскаленной спиралью в мое истерзанное голодом тело. Подобно безжалостному пламени она яростно полыхала в районе диафрагмы, сжигая все эмоции и чувства. После насыщения боль на какое-то время исчезала, но затем вновь возвращалась, заставляя убивать. На поиски жертвы я тратил все свое время, впрочем, как и другие, подобные мне.
Вот и сейчас, измученный голодом, я тяжело поднимался на третий этаж серого здания. Силы таяли, я чувствовал слабость, ожидая некоего подобия сна. Хотя, разве можно назвать это сном? ты блуждаешь в поисках пищи, едва ковыляешь, испытывая жуткую боль, и тут внезапно тебя просто вырубает, словно молотом, и ты падаешь, чтобы очнуться, лишь когда рядом появится жертва.
Я вошел в открытую дверь, наблюдая повсюду унылые серые тени. Почудилось движение на стене и тут же вспомнил – Дашка. Она тоже меня заметила и судорожно вздрогнула, бессильно ударила ногами в стену, пытаясь спрыгнуть с металлического прута, которым её кто-то прибил к деревянной балке. Прут был толстый, крученый, загнутый плоским концом вверх; его острие глубоко вонзилось в древесину, проходя через Дашкину грудь.
Я безвольно стоял, вертя головой – руки, словно сухие плети беспомощно болтались, били меня по бедрам. Дашка тихонько зарычала, злобно глядя на меня исподлобья мутными глазами – её, как и меня, мучил голод. Что может быть хуже бессилия? Существование на грани смерти, или смерть на грани реальности, или бессмысленная жизнь в холодном мире, обделенным добром и наполненным невыносимой безысходностью...
Я был слишком слаб, но подошел и попытался помочь – бесполезно, сил не хватило даже на то, чтобы поднять руки. Неуверенно двинулся по коридору, чувствуя дикую боль, слабость, чувствуя, что сейчас меня вырубит, и не ошибся. Гигантский молот тяжело обрушился, швыряя меня на пол - и всё, ничего не осталось, даже тьмы.
Длинная пулеметная очередь взорвала тишину спящего города, с оглушительным треском отражаясь от стен домов, пробуждая спящих. Я открыл глаза, вскочил на ноги и бросился к выходу. Дашка злобно шипела и махала конечностями – она была похожа на чудовищное насекомое, пришпиленное стальной иглой к препараторскому столу. Её черты лица обострились, она хищно сверкала на меня из темноты глазами.
Кинулся к ней, рывком сдернул с прута - черная кровь брызнула из сквозной раны, когда загнутый конец железяки распорол её грудь. И откуда только силы берутся - не знаю, но так всегда – всегда есть некий резерв, который мое изможденное тело оставляет только для охоты.
Оба рухнули на пол и покатились. Дашка вскочила первой, наступила на меня и бросилась к выходу – очень уж ей не терпелось оказаться снаружи, вероятно наскучалась на своей железяке; я бросился за ней. Только выбежал на лестничную площадку и тут же услышал шум падения – это снова Дашка, с неукротимой яростью, выпрыгнула из окна.
На улице мы оказались первыми, но нас быстро догнали – еще с десяток наших. Дашка неслась впереди, неслась на тяжелый приземистый танк, грохочущий навстречу по мостовой. Ударил крупнокалиберный пулемет и я почувствовал ущерб - слева. Подняв руку к глазам, увидел обрубок – предплечье и кисть полностью срезало; черная тушь хлестала фонтаном; видна была зазубренная белая кость, едва прикрытая мышцами и лоскутами кожи. Боли не чувствовал совсем - её поглощал зверь, пожирающий меня изнутри.
Еще одна пуля взвизгнула возле уха, обдавая щеку током горячего воздуха и тут я увидел, как Дашкина голова взрывается от прямого попадания – череп просто брызнул тканями и осколками кости. Обезглавленный труп моей бывшей коллеги рухнул навзничь, поливая мостовую черным лаком.
Страха перед боевой машиной, изрыгающей металл, не чувствовал: намного страшнее был голод, бушевавший внутри меня и толкавший вперед, к добыче. Пулемет замолчал, и тут ухнуло тяжелое орудие. Упасть я не успел - жаркая, высоконапорная ударная волна швырнула меня вверх, выкручивая суставы.
Очнувшись в куче щебня и досок, разбитых взрывом, попытался встать, но не смог. Ущерб ощущаю всем телом - правый бок разорван, вижу множество рваных ран, ноги вероятно, тоже переломаны.
Смотрю в сторону, откуда доносится отдаляющийся лязг гусениц - танк развернулся и отступает, повернув башню назад, непрерывно стреляя по многочисленным целям – это наши повылезали из подъездов и идут, подчиняясь инстинкту, идут за добычей. Там, где взорвался снаряд – здоровенная воронка, вокруг которой разбросаны фрагменты тел.
Наши плетутся за танком очень медленно - ободранная, измученная армия нежити. И я тоже, я вместе с ними ползу за танком, внутри которого сидит еда – не вижу её, но чувствую её запах. Ползу за добычей, сам нашпигованный осколками, без руки, с переломанными ногами, жестоко изувеченный. Какого дьявола я вообще тут делаю? Что со мной творится? Чертов мир сошел сума!
Воздух разорвал рев реактивных дюз двух штурмовиков – они двигались прямо на нас, низко летя над землей; сверкнули на солнце хищные очертания стремительных боевых машин. Вижу, как подвесные контейнеры отделились от корпусов самолетов, устремились вниз и с оглушительным треском лопнули, обрушивая на нас огненную реку напалма. Хотел сказать им спасибо, но не успел.
Улица, заполненная пылающими мертвецами, освещала пустой сумеречный город еще несколько минут; затем, все погрузилось во мрак.