Мария Александровна очистила с яблок кожурки. Володя на них засмотрелся: такие кисленькие, зелененькие, и сам не заметил, как все съел.
- Дети! - строго сказала Мария Александровна. - Кто съел кожурки? Это плохой поступок.
Володя покраснел и встал.
- Это я. Я больше никогда так не буду.
Мария Александровна решила Володю не наказывать, тем более, что во всём остальном он был совершенно примерным.
Так прошли детство, отрочество, юность, и уже спустя годы в Петербургской тюрьме Владимир Ильич размышлял над тем, хорошо ли обманывать тюремщика.
- Мента обмануть – святое дело, - подумал Ильич и обмакнул щепку в чернильницу из хлебной корки. – Будут знать, как нашего брата в кутузку!
Ильич записал молоком между строк в книге «легального марксиста» Струве:
«Феликс! Яша и другие! Боритесь до конца! Я вас не выдам. Слава РСДРП(б)! Народ и РСДРП (б) едины! Решения Первого съезда РСДРП (б) выполним!» Написал, молоко выпил, корку съел, тюремщик так ничего и не понял.
Пролетели незаметно годы подпольной борьбы, ссылки, эмиграции. Владимир Ильич весело выглядывал из шалаша, переговаривался с Зиновьевым о партийных делах, отмахивался от слепней, писал приказы в Питер:
«Пусть пригонят «Аврору». Очень надо. Я кое-что придумал. Сходите на Путиловский. Передайте рабочим, чтоб винтовки не отдавали.
Чао-какао. Ваш Ильич».
Зиновьева совсем мухи облепили, он хлоп-хлоп себя по щекам:
- А в Питер Вам, Владимир Ильич, надо на паровозе. Самый лучший способ.
- Сам знаю, что на паровозе. Кхе-кхек! А ты что это, Зиновьев, весь в мухах, никак обделался! А Мухи-то знают куда садиться! Ха-ха! Али шпиков напугался, весь обсерился?
- Всё Вам, Владимир Ильич, шуточки.
Три месяца спустя Ильич в парике шел с явочной квартиры в Смольный. Вдруг из-за угла высунулась сутулая в котелке фигура.
- Эй, Ульянов! Это ты? – спросил незнакомец.
- Шпик, шпик, шпик, - моментально сообразил Ильич, свернул в соседнюю улицу и припустил.
- Ульянов, стой! – крикнул шпик. – Я тебя узнал! Стой-стой! Немецкий шпион!
Тут-то и пригодились Ильичу занятия физкультурой, которые не прекращал даже камере одиночке. Шпик не отставал, уже было чуть-чуть не схватил Ильича за фалду, но навстречу бегунам попались путиловские рабочие, которые сразу почуяли неладное и поставили на всякий случай шпику ножку. Хлобысь! Рылом в грязь!
- Что ж ты, антилигент! – засмеялись рабочие. – Под ноги-то не смотришь!
Шпик вскочил мигом, но Ильич уже прошмыгнул в Смольный.
- Угицкий! – с порога крикнул Ильич. –«Аврору» пгигнали?
- Так точно.
- Телеггафигуй на богт. Пусть завпа дадут по Зимнему. Пусть Кегенский обсегется.
Ба-бах! Ильич бегом по кабинетам. Сначала к Крижижановскому:
- Давай, Жужжалка, пгидумывай ГОЭГЛО, лепестгичеством Госсию обмотаем.
Потом Дзержинскому:
- Создавай, Эдмундыч, Чеку, пегеловим пгоституток-эссегов.
Потом к Луначарскому:
- Ну, Лунатик, хочешь букваги печатать?
- Хочу.
- Давай-давай, тепегь габочим букваги пгигодятся. Ой, как пгигодятся!
Прогромыхала гражданская война, давала о себе знать отравленная пуля эссерки Каплан, Владимира Ильича приковала постель, он коротал дни в Горках, окруженный заботами Надежды Константиновны.
Как-то раз заехал в Горки Сталин проверить, нет ли у Ленина радиоприемника, и Владимир Ильич наткнулся на него возле кладовки.
- Вот тебе, вот тебе! Шлеп! Шлёп! А ещё сын сапожника! Как тебе, Сталин, не стыдно! Яков Свегдлов такого бы себе не позволил.
Сталин ретировался и осклабился, мол, ну, что вы, Владимир Ильич, режим, врачи, дисциплина.
- Нельзя вам волноваться, - удалился Сталин восвоясьи.
Владимир Ильич разволновался.
- Надюшка! Этот Иоська ждет не дождется моей смегти, чтобы извгатить наше с Магсом учение.
- Не бери, Володя, в голову! Феликс Эдмундович не допустит.
- Скажешь! Все хогоши. Тгоцкий – евгей, Бухагин – газмазня, Иоська – газбойная гожа.
- Как ты, Володя, ругаешься. Нельзя тебе. Поехали-ка лучше к деткам в Горки на ёлку. Отвлечемся.
- Детки-детки, - подобрел Ильич. - Люблю деток. Ха-ха. Счастливые – они, будут жить при коммунизме.
Вся в шарах, игрушках, флажках новогодняя ёлка сверкала посреди избы.
- Дети! – спросила учительница. – Знаете, кто к нам сейчас придет?
- Дедушка Мороз! – хором протянули дети.
- Нет, дети, вместо Дедушки Мороза к нам придет сегодня Владимир Ильич.
- Ура! – обрадовались дети.
- А вместо снегурочки…
- Надежда Константиновна! – догадалась на сей раз малышня.
Распахнулись двери. Ильич и Надежда Константиновна, легки на помине, вошли в избу.
- С новым годом, детки! – снимая шубу, поздравил Ильич присутствующих. – Эхе-хе! Детоньки! Ского я к пгаотцу Магсу уйду, недолго осталось. Но вы наше с Магсом и с Энгельсом учение не забывайте, потому что оно вегно. А этот Иоська Виссарионович даст вам без меня пгосгаться. Помяните моё слово.
Дети скукожились, как воробьи.
- Ну что заггустили! Гасскажите-ка нам стишки. А, Надежда Константиновна! Давненько мы с тобою стишков не слушали.
- Ха-ха-ха, - засмеялась Надежда Константиновна, учительница, дети.
Прошло тридцать с небольшим лет. Подросли горкинские ребята и уже не кружились под Новый Год вокруг праздничной ёлки, а валили огромные ели на лесоповале возле Ивделя. В Кремль для наркомовских детей пилили ёлку Пётр и Василий.
- А ведь как в воду глядел Ильич, а?
- Не вякай ты! Ошибка вышла. Разберутся. Правда всё равно на свет выведет. Реабилитируют нас.
Посмертно всех горкинских ребят реабилитировали, назначили вдовам пенсии, зацвела на полях кукуруза, полетел в космос Юрий Гагарин, Фиделька прогнал с Кубы буржуев – совсем близко до коммунизма стало.
- Говна тебе, а не коммунизма, - подумал Ленька и пнул Никитку под жопу. – Иди-ка, лысый, выращивай огурцы на огороде.
Наклеил «новый ильич» Ленька себе мохнатые брови, навесил на грудь орденов и поехал в заграницу речи толкать.
- Разрядка, взаимопонимание, отдельные недостатки, развитой социализм, сиськи-масиськи.
- Что за сиськи-масиськи? – не может понять Вилли Брандт.
- Наверное, это он так «систематически» произносит, - предположил Жискар д,Эстен.
- Так оно и есть, - заключила Индира Ганди. – Челюсть у него вставная.
Подзарядился Ленька, влез в Афган, да и помер. Загудели ВИЗ, Уралмаш, БАМ, КамАЗ, Братская ГЭС. Мир праху твоему, генсек Ленька.
Вытащил Андроп из стола досье на всех членов политбюро и хлоп по столу:
- Все вы тут у меня, все, засранцы. Устроили тут, понимаешь, ****ство!
Забегался старый партизан Андропка, слёг – не помогла и интерпочка.
- Ну, теперь я, - сказал Чернявый.
- Да уж, - подумал Мишутка. - Посиди, старый пердун, маленько, повоняй напоследок.
И раз такая карма пошла, Чернявый тоже дубу дал. Громыко набрался духу и говорит:
- Ну, всё, хватит! Пусть молодежь погорбатится. Ты, Мишутка, антилигент, во лбу у тебя пометка, стало быть, неспроста, и жинка книжки читает – авось что у тебя и выйдет.
- Один не справлюсь, - заробел Мишутка.
- А ты не боись, чурок да черножипиков усатых мы того, приосадим. Рашидке с Кунявкой по сранделю отвесим, говноеды такие, а тебе пришлем крепких ребят с Урала.
- Вот это другое дело, тогда ладно, - согласился Мишутка.
Набрал Громыко телефон:
- Эй! Девушка! Сыверловск, пожалста! Ёлкин! Это ты? Давай, Ёлкин, езжай до Кремля. Живехонько! А то раздумаем.
Шмыг-шмыг, а Борька Ёлкин уже тут как тут.
- Давай, Николаевич, орудуй заместо Гришина, разгребай всю эту парашу.
Ёлкин засучил рукава:
- А щё! Ёлки, мол, палки! Мы это разом. Я это среднее звено вот как терпеть ненавижу!
И давай Ёлкин москитов шерстить, так что они запищали и к Лигачеву побежали стучать:
- Мать вашу, твой Борька нас затрахал. Пини его, Егорушка, под срандель, а мы уж за тебя горой.
Но Ёлкин всё прочухал и дожидаться не стал, пока его обсерют, и поднял бучу:
- Да я с такими, как Егорка и Щебриков, срать рядом не сяду. А Горбащев Сергеищ уже на себя культ личности тянет – со всеми селуется. Опять, значит. Я с вас устал. Увольте в производство, пожалста.
- И пусть канает, оглобля такая, - раскричались москиты.
Ушел Ёлкин в Госстрой простым министром. Сидит он дома, чай пьет, яблоки чистит, кожурки грызет, всё равно что Владимир Ильич, думу думает:
- Ну щё. Щас Горбащев и без меня управится, коли так. Рыжик подсобит, коли щё. Я Рябцев-то, какой иудушка, землящка обсерил, не застеснялся. Ай-ай!
А супружница ему говорит:
- Кончай, Борь, сам с собой бормотать, свихнесся разом. Пошли-ка лучше на наутилусов, поглядим как землящки наши твист лобают, все москиты их нахваливают.
- То, дуреха, не твист, а рок. Понимать надо. И не хвалят, стало быть, а тащатся – это тебе не симфония, где в ладоши хлопают да кемарят, это, бестолочь, вроде как бы битлы нашенские или ролинги. А москиты потому торчат, что сами кайфу придумать не умеют, обожрались нашими сосиками, вот их от этого дела и пучит. Кхе!
Шло время в Новому Году. С Урала Борьке телеграммы приходят: «Держи, мол, земеля, хвост морковкой. Хеппи, мол, нью ер!»
- И то веселей, - улыбается Борька. – Пусть себе Зайкин повертится, коли так, а мы ещё щайку позузеним, похлебам по-нашенскому. Куда спешить.
- Да уж, - согласилась супружница. – Без наших-то уральских их чурки да хохлы в два счета обсосут, как липок обдерут, под нулевку обкорнают.
- Вот увидишь, коли Зайкин не по-моему будет делать, обдрищутся они по-черному.
- Уже обдристались, - поддержала супружница.
- А!- отмахивался Борька.- Пускай дрищут. Наше дело – семент, бетон, кирпищи. Куда нам, дурням, в их дела лезть! Сами кашу заварили, сами пусть и расхлебывают. Ишь, не пондравилась критика! Как шикнул на них, так сразу обдристались. Ха-ха-ха!
- Полные штаны наложили! – рассмеялась супружница. – А Щербаков-то чуть от злости не лопнул. Ай, кричит, фулюган какой. Долго наших помнить будут москиты гугнявые. Да ж, Борь?! Толком говорить-то не могут: все гекают да подныкивают, как цацы, как фифы. А лаются-то, лаются. Наш-то народ проще, душевней.
- Так оно и есть, - растрогался Борька вконец.
1987.
ЕЩЁ РАСКАЗИК ИЗ ТОГО ВРЕМЕНИ:
http://www.proza.ru/2010/11/10/684