Подумал, подумал и решил, что ОВСЯНКИ всё таки не труположество, а зеркало труположества. То есть, как бы «Архипелаг мертвяк» наших дней. Если Солженицын-Сахаров говорили о репрессиях, о том что СССР тюрьма, а лагеря печень страны. То теперь уж СССР мертв, а Россия как курица без головы бегает. Россия как живая. Может, соре всего и весь мир мёртв. Россия хоронит не может захоронить Сталина, всё грезит перепохоронами Ленина. «Обитель зла» с толпами мертвяков преследуют бедняжку Милку Йовкович. Шварцнигер в жизни ещё больше терминатор, чем на экране.
Про некрофилию как некий метафизический принцип складно рассуждает Эрик Фромм («Душа человека»). Если душа не выносит, не может вынести противоречий человеческого существования, когда мечты, высокие идеи глохнут, как «совок», как гадкий презренный СССР, в котором «кексов нет», в котором был одобрямс, но из которого мы вынесли как раз лишь священную колбасу, номенклатуру, превратившуюся в класс олигархов с прикованными к ним одной корпоративной цепью клиентами, тогда она, душа, желает анестезии, чего-то мёртвого.
В фильме есть сцена, когда фотограф Аист делает снимки фабричных женщин. Видимо, на доску почета. У свердловского художника А.Казанцева была в 1984 году выставлена прикольная картина (крупная графика). Всё как обычно для соцреализма: завод, проходная, люди идут на работу, всё статно, реалистично, вдоль дороги традиционная алея почёта, это крупные фотографии передовиков. Нарисовано в духе фотореализма, рожи ужасны, некрасивы, глаза пустые, уставшие, никакие, серые. В конце 80-х люди ожили на 5-7 лет и потом опять « мерли» окончательно. Мертвы все. Такова мысль раз талантливого, а значит всё-таки ещё живого, возможно действительно окунающегося в царство смерти, но пытающегося сублимировать худоджника.
Некрофилия везде: вместо романтичных хиппи, задиристых контр-культурных панков, наивно-помпезных металлистов – тупые эму и готы. Трупно шутит Балабанов – и находит, гад, зрителя. Трупный юмор Тарантино делает его королем кино. Фикс-проблема уже не в тоталитаризме, авторитаризме властей, в заговоре ЦРУ или кого там. Теперь уже не они, люди в Белых домах, Пентагонах, Кремлях, мертвы, беззубы и бездушно играют в свой финансовый геноцид. Мертво ныне всё. Может быть, ещё живы индейцы Уго Чавеса. Но это тоже как-то звучит без надежды. Вымершие индейцы, загнанные в резервации индейцы живы. Но меря мертвы. Вроде бы осталось два живых меря, да две живых священных проститутки (старые добрые бесплатные советские ****и). Но и меря утонули, и священные проститутки разочарованы мертвыми мужиками, только на вид живыми.
В «Обители зла» мертвяки непобедимы, но живые их боятся, с ними борются, воюют, порой побеждают. В «Овсянках» мертвое любят, ему поклоняются, по нему грустно ностальгируют. Это - не некрофилия подпольных некрофилов-маргиналов, тут мертвы все, даже дедушка с бабушкой, любящие простые яички вместо золотых. Суши на пластмассовых тарелках в кафе супермаркета. Этот супермаркет вдруг возник на дороге среди бескрайних просторов деревянной Руси. Всё теперь пластмассовое, пластиковое. Старые умирают, но юные не рождаются. У Тарантино и у Булабанова мир мертвецов звучит как художественный преувеличенный образ, ужастики «Обители зла» смешнее гоголевского «Вия». А у Федорченко - почти что документалистика. Человечество потеряло вкус к живому.
Эрих Фромм пишет, что так бывает. И деньги и политическая власть по Фромму в своей внутренней сути имеет смерть, убийство. Власть потому и власть, что может убить, что частенько убивает. Деньги потому и деньги, что могут убить и частенько убивают. Прошли те времена, когда убивали на дуэли или в пьяной драке под сердце финский нож. Сейчас убивают за деньги. Ничего личного. Социальное недовольство коммунистических масс направлено на любовь к Сталину, который вырезал всех их любимых большевиков и так далее. Ему всё простили, потому что он убивал и начальников тоже. Сталин - хороший убивец. Гитлер – плохой убивец. Ленин – самый живой из всех мертвецов. По крайней мере, самый замороженный, заформалиненный. По крайней мере, биологи стараются, чтобы тело его не сгнило. Все остальные стараются быстрей сгнить, сгинуть.
Кстати, в 2007 я тоже как бы похоронил свою печатную машинку (образ из фильма). До сих пор жалею, что выкинул. Место много занимала, а ни зачем не нужна. Хотел было покрасить её в горошек под дымку-хохлому, да поленился - выкинул.
Но «Овсянки» всё-таки не про любовь, как высказался Дибров после московского просмотра. «Овсянки» про тотальную духовную смерть бывшей СССР-России и прочих «пролетариев всех стран». Это не такая смерть, как проповедуют священники. Не такая. Они, священники,- тоже мертвы. У них на крестах труп, они уже какое столетье клянут иудеев, придумали предательство Иуды, чтобы было кого кому-нибудь убить, ждут воскресения мертвых (дождались, впрочем, уже четыре серии «Обители зла» снято).
Федорченко постарался сделать мертвое настолько мертвым, на столько документально реалистичным, на столько простым, повседневным, одновременно японским, финно-угорским, привлекательно этнографичным, чтобы мы вслед за финско-русскими мужиками утопли, повесились самозабвенно, и чтобы хоть кто-то бы вдруг возмутившись сказал: хотя бог, Ленин, рок-н-рол мертвы, а мы-то ещё нет; пусть Балабанов, Тарантино, Федорченко, Милка Йовкович хоронят своих мертвецов, а мы как-то давайте общаться с живыми…
И хотя «Овсянки», как мы постановили, не труположество, а лишь его зеркало (субъект не обязательно тождественен объекту), но вся эта тенденция, весь этот критический трупорелизм лишь описывает мир, а суть вопроса в том, как его изменить, как вылезти из этой «обители зла» с её мертвыми прокурорами, судьями, полпредами, президентами, их преемниками, замами, всеми этими специалистами составлять финансовые отчеты, откатывать, распиливать, отмазывать и заказывать. То, что Сталин вырвал глаз Блюхеры, а президент Либерии съел своего политического противника, не столь возмутительны, как тот факт, что меря (те самые, из рядов которых в своё время вышел Илья Муромец), променяли право своего первородства даже не на чечевичную похлебку (чечевица, кстати, очень полезный в даже диетических продукт), а на тихое сладостно-скучное вымирание среди пластмассовых супермаркетов с заранее сломанными игрушками (образ из фильма).
Вот, мне кажется, какие струнки напряг великий и ужасный уральский кинорежиссер Алексей Федорченко, хотя и не первый, но превзошедший многих первых из посетивших безжизненный континуум некрофилии. Всё-таки федорченковский фильм несомненно талантлив, но не всё так просто с некрофилией. Из неё, как мы видим, делают пронзительное кино Тарантино или Балабанов, на ней делают комерческо-хулиганско-скоморошеские акции, как Саша Шабуров в своем возлежании в гробу в 1998 году. Но вот известный поэт Борис Рыжий, воспевавший-отпевавший разруху СССР, покоривший своих поклонников кладбищенскими настроениями, попал под обаяние своей могильной музы и покончил собой. Ужастики – это симптом чего-то действительно безжизненного и больного.
Андрей Козлов 10.11.2010