Guten Morgen, Frau Emma!

От автора:

Любить по-настоящему, граждане читатели  - это вам не железные шарики с кровати откручивать! Это вот так, как в истории, что произошла в маленьком провинциальном городке N в начале 90 годов прошлого века. Историю эту автору рассказывали несколько человек, поэтому ежели чего не так, то все претензии к ним!

Утренняя охота Эммы Генриховны Штерн.

Паскудно-серым, даром что июньским утром, на самой верхушке яблони сидела черная как смоль кошка и склонив голову внимательно наблюдала за происходящем внизу. Киса была та еще фифа, она отзывалась на имя Марис и являла собой образец независимости, за что весь кошачий род, как известно, и ценили древние шумеры. А может и египтяне, что в общем не суть и даже не главное.

Главное же то, что сейчас в ее желтых чуть раскосых глазах читалось явное  удивление происходящим. Хозяйка Марис, почтенная во всех отношениях женщина, в этот самый момент почти полностью влезла в сноп сухой травы наваленный у скособоченного забора - теперь оттуда торчал лишь ее полный зад, прикрытый цветастым халатом, и ноги одетые в резиновые калоши - и активно чего там шуровала как здоровенная полевая мышь.

Сноп шатался из стороны в сторону, словно загулявший матрос, но, наконец, застыл, и хозяйка кошки Марис откашливаясь и отдуваясь, выбралась, из сенного плена, судя по ее горестному виду не солоно хлебавши. Водрузив на свою голову соломенную шляпку с цветочками,она произнесла обращаясь ко всем сразу и при том ни к кому конкретно:

-И как вам это нравится?! О!Я таки беременна головой от всего этого!

Что ж! Имею честь представить!Эмма Генриховна Мышляева (в девичестве Штерн), 73 лет от роду, замужем, этническая немка по национальности в речи которой также явственно ощущается одесско-привозский говорок, как нуга в шоколадке «Марс». Проживает Эмма Генриховна по улице Карла Маркса в доме номер шесть.

Иному герою и простых биографических данных много, ибо не заслуживает и этого. Но о такой женщине как Эмма Генриховна, автор просто обязан поведать читателям куда больше. Поверьте, ее жизнь достойна того, чтобы стать основой для широкоэкранного фильма, наподобие классических саг Голливуда.

Тайный побег из страны Гете и Шиллера, кровь и смерть на самой страшной войне в истории человечества и, наконец, обжигающая сердце и губы страстная любовь.

Извилистый путь Эммы Генриховны приведший ее в итоге в маленький городок N был запутан так же основательно, как становятся запутаны те клубки пряжи, что попадают в лапы к ее любимой кошке. А началось все давным-давно...

Германия, 1923 год...

-Мы должны уехать, Эльза!— сказал инженер Генрих Штерн — рано или поздно они доберутся и до нас!

Не в силах смотреть на жену он опустил глаза, и теперь рассматривал свои тяжелые, в мозолях ладони, измазанные в машинном масле. Ломкие же,  прозрачные пальцы его супруги мяли кухонную салфетку, словно пытаясь выдавить нужный ответ из нее.

Разговор этот происходил далеко-далеко от городка N, в Германии, в городе Берлине, в самом начале бесправных времен. Штурмовики Адольфа громили витрины на ночных улицах, обещая скорую погибель жидам и коммунистам, и уже знакомый Штерна, пожилой Исаак Кицис, державший небольшую цирюльню, забросил ключи от нее в реку Шпрее и уехал жить в глухую швейцарскую деревеньку.

Эльза хотела было ответить мужу нет, как чуть слышно скрипнула дверь и на пороге появилась маленькая девочка. Ее кудри блестели над чистым лбом, а синеве глаз могли позавидовать небеса. Она была похожа на маленького ангела, и ангелы должны бы гордиться таким сравнением.

-Мне приснилась страшная сказка, мама... — тихо произнесла Эмма — но ты ведь спасешь меня?

Эльза кинулась к ней, и ее материнское сердце уже знало ответ.

-Помнишь, я рассказывала тебе о волшебной стране? Тогда, перед рождеством? Помнишь?

Эмма кивнула и засмеялась. Она вдруг вспомнила все: запах печенья, смешных зайчат и тучку— почемучку.

-Так вот, мы отправляется туда! - сказала Эльза.

И Генрих Штерн подхватил их обеих на руки и закружились они по маленькой кухне, в легком смешливом вальсе.

Путешествие было долгим и тяжелым, а страна эта оказалась не настолько сказочной, как казалось издалека. Но надо отдать этой стране должное, она приняла их безо всяких условий, предоставила работу коммунисту Генриху Штерну и жилье его семье в городе Одессе, на маленькой улочке, которая стремительно неслась к берегу моря.

Не прошло и года, как маленькая Эмма стала своей здесь, и она, почти позабывшая немецкий язык, впитывала в себя местный диалект так же, как влагу впитывает пустыня, по кошерному начав говорить букву «э» вместо «е» и размягчать букву «ж» до состояния попавшего на жаркое южное солнце мороженного.

Она только-только успела закончить медицинский техникум, как началась Великая Отечественная война и такая прекрасная и одновременно невероятно жестокая штука жизнь, столкнула ее со своими бывшими соотечественниками на полях, где земля была пропитана кровью. Автор здесь позволит себе сделать небольшую паузу, так как у нас еще будет время вернуться в прошлое, потому что сейчас...

Сейчас, во времени настоящем, разочарование Эммы Генриховны было размером с планету Марс.

Натурально, всю последнюю неделю перед своей Большой Охотой, она потратила отслеживая перемещения своего непутевого супруга по пересеченной местности с помощью телескопа (он был взят ею напрокат у среднего сына) и нанося огрызком карандаша на листок в клеточку места возможных схронов.
 
Так же к ней поступали и агентурные сведения: от соседки слева - Ниловны, которая батрачила в своем огороде с утра до ночи и от соседки справа Нюрки по прозвищу Динамит, славившейся своим даром знать про всех и обо всем даже на расстоянии.

Бухтя себе под нос что-то неразборчивое, Эмма Генриховна засучила рукава довольно затрапезного халата и продолжила обыск, тщательности которого позавидовал бы и группенфюрер Мюллер из к/ф «Семнадцать мгновений весны». Она облазила все яблоневые и вишневые деревья, тыча сухой рогатиной под их подножья словно в поиске грибов, заглянула в дупло груши-диканьки, в котором, скажем откровенно, ни черта не оказалось, кроме все той же кошки Марис.

В самом же начале сада, где он местами напоминал девственные джунгли Амазонии, Эмме Генриховне вновь пришлось встать на колени и заглянуть под старое ржавое корыто и несколько эмалированных ведер. Проделав все эти таинственные для постороннего человека манипуляции, Эмма Генриховна сделала весьма неприятный для себя вывод: сад был кристально чист.

Оставался двор. Передислоцировавшись в него, Эмма Генриховна первым делом основательно прошерстила курятник, подозревая при этом куриц в сотрудничестве с дедом, за что им изрядно досталось от нее по наглым клювам, а затем, ноги, словно сами по себе вывели ее к поленнице дров, сооруженной у полуразваленной сараюшки.

Героическая дама аккуратно отсчитала шесть полешек сбоку третьего ряда, осторожно вытянула сучковатую чурку, сунула свой нос в образовавшуюся пустоту и оглушительно чихнула, видимо, вдохнув сухую древесную пыль.

Прочихавшись и покрутив правой кистью как боксер — перворазрядник, Эмма Генриховна бесстрашно погрузила руку в отверстие, туда, почти в океанскую бездну по самое плечо. На мгновение на ее уставшем лице мелькнула улыбка, но тут же пропала, исчезла навеки и безвозвратно, как исчезают корабли в треклятом районе Бермудского треугольника.

Нет, что-то Эмма Генриховна явно нашла, но это что-то было совсем не то, что она ожидала обнаружить.  Развернув извлеченный ею на свет божий смятый листок бумаги Эмма Генриховна, близоруко сощурившись, прочитала следующее послание:

«Х@Й ТАБЕ!!!»

Автор просит прощения у граждан читателей за столь ненормативную лексику, но, если уж было так пропечатано, то так и было, и нечего присыпать стыдливой пудрой цензуры суровую действительность жизни.

Поняв, что ее провели, Эмма Генриховна в сердцах топнула ногой едва не придавив одну из кур, сплюнула от досады и подняв кулак вверх как певец - революционер Зак Де Ла Роча из группы «Rage Against The Machine», прошептала, впрчем, даже с некоторым уважением:

-Вот ведь черт! Старый лысый черт!

Георгий И. Мышляев и его грибной сезон.

В это самое время старый лысый черт, а в миру законный супруг Эммы Генриховны, сидел под березкой в рощице, в местечке прозываемом Гремячкой, и методично уничтожал булькающее содержимое своих нычек и схронов, которое, как мы уже знаем с вами граждане читатели, так чаяла отыскать Эмма Генриховна. Из дома дед свинтил где-то за час до появления в саду вооруженной агентурными сведениями супруги и захватив плетенную корзинку и наплечный рюкзак отправился по грибы.

Вроде бы как на первый взгляд никаких поводов для беспокойства и не было вовсе. Вчера, приняв на грудь свою двойную норму крепких напитков, дед пришел от них в такое изумление, что даже не стал приставать к бабке с обычными в таких случаях нравоучениями и нотациями.

Поколбасившись по двору туда, сюда, поди-сюда, он вышел на улицу, где проторчал минут пятнадцать возле ворот попыхивая козьей ногой и пуская по матери местную шпану. Затем возвернулся, добавил еще граммулечку, слегка поиграл на балалайке да покричал непотребства в адрес Нюрки- Динамита, которую терпеть не мог, подозревая в кликушестве.

Создав себе таким макаром необходимый душевный настрой, дед отправился спать. И здесь, граждане читатели и началось...

Томимый тем непонятным предчувствием, которое обычно шепчет свои тайные знаки ветром в кронах деревьев, старикан вертелся на мягкой траве как уж, и своими кручениями и вздохами даже разогнал из сада всех окрестных котов и прочую ночную живность.

Наконец, окончательно проснувшись ни свет ни заря от очередного липкого и тягучего кошмара, дед посмотрел с минутку в мутное небо и полностью согласился со словами великого классика Г. Оголя написавшего в одной из своих поэм следующие строки: «Тиха украинская ночь, но сало лучше перепрятать!» 

- Чую, ковы строят! - сообщил он новому дню и погнал выгребать свои спиртные заначки из, как ему казалось ранее, надежных прежде тайников.

Действовать надо было оперативно, ибо промедление в таких случаях, как говаривал В.И. Ульянов и его друг Ленин, смерти подобно. Пару раз ранее дед прозевал подобные косвенные признаки и проигнорировал советы своего внутреннего, пусть и не всегда трезвого голоса, что обошлось ему в весьма дорогую цену.

Обежав свои тайники со скоростью человека - паука, он ловко покидал в старый замызганный рюкзак следующие позвякивающие сосуды: 150 грамм водки «Русской» в темно-зеленой бутылке; около 100 грамм мрачного напитка «Новославянский» - крепость 43 градуса, белая бутылка с длинным горлом; портвейн «777», известный в народе как «Три топора» -300 грамм; и около сотки самогона Катьки Пипки — Бесноватой, совершенно адского пойла, которое мог выпить лишь серьезно тренированный человек вроде Бориса Ельцина или мультяшного американского алкоголика Гомера Симпсона. Кроме того дед даже успел нацарапать карандашом послание супруге,  которое автор уже покритиковал за грубость и черствость двумя абзацами выше.

И теперь, наслаждаясь тишиной и покоем, слушая пение птичек - невеличек, дед вкушал все это пиршество и радовался новому дню, ибо Господь был в небесах, а благоденствие воцарилось на земле казалось на веки вечные. Погода обещала разгуляться, легкий ветерок шумел листвой, пахло рыбой и речкой, а чуть поодаль, на лугу, несколько ребятишек из авиакружка «Дворца пионеров» запускали к солнцу свои крылатые модели.

Ранний и ничем немотивированный вроде бы побег деда из родных пенатов по мнению автора и есть проявление того самого чувства, о котором и слышать не хотят всякие там яйцеголовые физики и химики, обложившееся со всех сторон своими синхрофазотронами и смотрящих на мир сквозь стекло своих лабораторных пробирок.

А ведь это все интуиция, граждане!

С древних времен про нее известно и благодаря ей много чего полезного в мире происходит!  К примеру, затоскует какой-нибудь человек, да так, что кусок в горло не лезет, а потом возьмет да и отдаст свой билет на корабль «Титаник» любимой теще, мол, мама, я знаю, вам срочно надо плыть, а я потом уж, самолетом что-ли.

Или там, выпиваешь, скажем, на троих уже пятую бутылку «Столичной», а кто-то говорит, давай сгоняем еще, и тут ты понимаешь, что завтра тебе придется полдня провести в обнимку с эмалированный тазиком.

Или вот... Впрочем, что касаемо деда, то автор думает, что интуиция у него так развилась с войны еще - потому как фронтовик. На войне - там ежели зазевался - то все, сразу хана! Вот лежит дед, скажем, в воронке от авиационной бомбы. Гимнастерка к спине приросла, хоть с мясом отдирай, воды нет —  лишь утром разок пил и то из кожуха разбитого пулемета «Максим», где вода, зараза, маслянистая да с веретенкой. А в небе «Юнкерсы» воют как свихнувшиеся коровы, да еще и артиллерия немецкая, чтоб ни дна ей ни покрышки, работает, будто гигантская швейная машинка.

Но вроде как по фронтовым суевериям — надо лежать и не дергаться, бомба  в одно и тоже место два раза не попадает. А дед  - ну прям как на иголках, прям из порток выпрыгивает. Наконец, нервы у него ни в узду, не выдерживают, он винтовочку-то подхватывает и шасть из ямы. А на его место сразу другие бойцы, и пальцами у виска вслед крутят, мол, вот, дуралей-то из такого козырного укрытия смотался. А тут, свист, взрыв, и снарядик-то шарах! И прямое тебе попадание.

Вот именно на этом самом печальном месте, автор хочет более подробно поведать гражданам читателям о еще одном главном персонаже истории.

Георгий Иванович Мышляев, 73 года, русский, беспартийный, законный супруг Эммы Генриховны. Под левой грудью у него вытатуирован портрет Иосифа Сталина, под правой - коршун или орел, хотя, если честно, то рисунок такой, что иной раз и курица мстится на их месте. На плече у деда Жоры нарафаэлено восходящее из моря солнце и штурвал, есть и еще какие-то наскальные надписи, но разобрать их и вовсе не представляется возможным за давностью лет.

Летом дед носит широкие черные штаны, из-под которых торчат носки кед, выцветшую на солнце гимнастерку, а на голове предпочитает береты как у плотников или там столяров.

Георгий Иванович лысоват, но по бокам его головы до сих пор вьются темные лихие кудри, что иной раз очень смешит Эмму Генриховну. Здоровье у него дай Бог каждому, шкура дубленая, в больничке последний раз был 25 лет назад, когда в ногу по пьяни затесал себе длинный ржавый гвоздь. Его вечно хворые сыновья шутят, что кровь батину надо бы сдать в какой-никакой институт, чтобы ее там изучили и приготовили из нее сыворотку, и вот тогда на планете Земля будут побеждены все болезни, а может даже и сама старуха-смерть.

Глубоко выдохнув, дед Жора влил в себя остатки самогона Катьки Пипки-Бесноватой, и застыл, ровно кол проглотил. Голоса какие-то зашептали у него в голове и окружающий деда мир, вроде как через сто лет не мытое окно стал восприниматься.

Скорость маленького пионерского самолетика на лугу внезапно стала увеличиваться с каждой секундой, пока он не превратился в маленький светящийся шарик, рвущий пространство будто старую тряпку и превращающий время в мелкую разменную монету, которой Господь оплачивает стрижку своей бороды в небольшой парикмахерской на улице Ле де Фуа, в Марселе.

Затем с резким хлопком шар исчез в небытие, откуда вернулся через мгновение, в образе огромной стальной птицы с черными крестами на крыльях, с ревом пронесшейся над головами нескольких человек.

На войне, как на войне...

Спасаясь от самолета, 20-летний рядовой Жора Мышляев свалился без сил на пыльную землю и изо всех сил прижался к ней, чувствуя себя при этом так, словно приложил к щеке раскаленную сковородку.

Мы сейчас, граждане читатели, обернулись с вами в те страшные дни 1942 года, когда разбитая 6 армия отступала после Харьковского разгрома и не бойцы уже, а люди-призраки, растянувшись цепью на десятки километров, шатаясь брели по украинским степям.

Уже появились между многими из них пораженческие настроения и разговоры, что надо бы уходить за Урал, и что с немцем сладу нет, кто мы и кто они, поставившие на колени всю Европу? А немецкие летчики словно в подтверждение этому, иногда даже и не стреляли, мол, зачем тратить на это отребье патроны - итак сдохнут, и гоняли людей по полям, как пастухи овец и ржали в кабинах, сытые, довольные, уверенные в себе хозяева нового порядка.

Кое-кто из солдат не выдерживал и обреченно валился на землю, отказываясь идти дальше, таких не трогали и оставались они, уставшие скрываться от смерти — живые надгробные памятники самим себе.

Но были и те, кто не унывал.

-Не дрейфь, братуха! - с силой толкал Жору в плечо его кореш, Мишка Аптекарь, воевавший на два месяца больше и поэтому казавшейся Жоре почти стариком — не ссы! Рано или поздно мы их сделаем, как бог черепаху, веришь — нет?!

С верой хоть в Сталина, хоть в Иисуса было туго, хотя Прокопьев, пожилой псковский мужик ломавший штыки с немчурой еще в Первую мировую, сказал приятелям, что Бог посейчас здесь. Среди них. Что, мол, он так же как и они  устало тащится по этой степи, жрет пыль и сдирает со своих ран засохшую кровяную корку. Мол, Бог, он всегда с теми, на чьей стороне правда. Мишка хмыкал и говорил, что толку от такого божественного присутствия ровным счетом никакого, таинств он не наблюдает, а они ему, Мишке не помешали бы прямо сейчас.

Прокопьев на это смолчал, а потом ответил, что каждый из них встретит его в конце своей собственной дороги, а его видно допетляла до точки, потому что видел он его...На следующий день Прокопьев умер, а Жора первое время после этого до ломоты в глазах вглядывался в измотанные солдатские лица, пытаясь приметить в них черты того, чей лик он помнил по темным закопченным образам, висевшим в хате его бабки.

Бог себя не явил и никак не обнаружил, чудес не предвиделось и их мучила жажда, что на проверку оказалось много хреновее голода. В колодцах, на которые они иной раз натыкались в степи, обычно чавкало на дне лишь несколько сантиметров бурой тяжелой глины. Руками Мишка и Жора месили эту грязную жижу, выдавливая из нее с десяток драгоценных капель прямо в свои широко раскрытые рты...

Но после секундного облегчения солнце вновь начинало пылать раскаленным шаром от которого гноились глаза и сухость давила горло и сердце, а дорога, словно издеваясь, продолжала виться в никуда. В один из таких нескончаемых дней Жора увидел на одном из ее поворотов убитую лошадь. Над ней стояла другая, темной масти, ее правая передняя нога была оторвана и лежала неподалеку, уже облепленная тяжелыми слепнями.

По морде лошади текли крупные слезы и Мишка, в жилах которого текла казачья кровь и потому любивший этих животных много больше людей, остановился и долго гладил ее гриву, эти длинные спутанные черные волосы, а руки и губы его тряслись как в лихорадке и отводил он взгляд от молящих лошадиных глаз.

Пересилив себя Мишка достал подобранный им пистолет и выстрелил несчастной коняге прямо в ухо. От неожиданности такого поступка кореша, желудок Жоры вывернуло наизнанку и хотя в нем и ни черта не было, он поразительно долго блевал вонючей темной пеной, а потом неожиданно заплакал, стыдясь самого себя и пряча лицо в рукаве гимнастерки.

Мишка же Аптекарь сидел рядом с позеленевшим от страданий лицом и почти теряя сознание, приговаривал как заведенный одно и тоже слово:

-Ничего... Ничего... Ничего...

И действительно. Мишка он как воду глядел. Ничего! Они выжили и добрались до своих, а после небольшой перегруппировки и месяца в тылу, оказались в городе имени Сталина, где небеса уже были объяты пламенем, а великая русская Волга превратилась в жуткую реку Стикс, разделяющую два берега и два мира: живых и мертвых, и воды ее были темны от нефти и крови.

Сталинград, срок жизни в котором простого солдатика равнялся 24 часам, был тем самым настоящим адом, по сравнению с которым ад библейский показался бы и Жоре и Мишке, и тысячам других их товарищей, легкой туристической прогулкой, от который бы они даже не вспотели. Здесь же смерть собирала свою жатву так же уверенно, как комбайнер передового колхоза убирает спелую, в цвете рожь, почти не прерываясь на перекур.

Много чего было в том городе, но история эта все же о любви, а не о войне, посему автору придется сократить некоторые моменты повествования и перескочить в тот самый день, когда новоприсланный товарищ капитан с бегающими глазками и красной рожей, лязгая зубами от страха, призывал бойцов сломать хребет фашизму и требовал отдать за нашу Советскую Родину последнюю каплю крови.

Жора и Мишка были не против, как и многие другие, да вот только в бою том жестоком и скоротечном, сам капитан куда-то затерялся, ровно призрак он был, типа папаши Гамлета, а то и вовсе не было его никогда. Обнаружился же он только у переправы, куда Жорик притащил Мишку Аптекаря на собственном горбу, обмотав ему живот своей исподней рубахой.

С Мишкой дело было швах! Из живота его дымящимися кольцами склизких дождевых червей вываливались кишки, губы синели с каждой секундой, метался он и не узнавал никого, даже Жору. Сам же Жорик был похож на шахтера, черен лицом от усталости, с запекшимися губами и простреленным плечом, на которое, впрочем, внимания не обращал, потому как кость не задета была.

Уложив Мишку на землю, Жорик бросился искать свободное место на плотах с ранеными, подготовленных к отправке, но мест не было, как на кинофильм «Чапаев» в сельском клубе, хоть застрелись. Зато был тот самый капитан, собственной персоной, сидевший в первых рядах с настолько плотно перевязанной головой, что бинты напоминали собой восточную чалму. 

У плотов и лодок суетился санфельдшер, пересчитывая отправляющихся и не обращающий внимание на окрики Жоры. Не сдержавшись Жорик грубо дернул его за руку, фельдшер обернулся, и в ту же секунду, несмотря на катящийся ко всем чертям мир, Жора нырнул в синие глаза девчушки, как в теплое море и...

...и так Жора Мышляев встретил Эмму Штерн, которая впоследствии стала его женой.

-Не надо лаяться, солдат, мест нет! - устало, но твердо сказала Эмма, — на головах, между прочим, сидят!

Жорик заметался на берегу как пес, потерявший хозяина, а Эмма продолжала заносить фамилии раненных в тетрадь, подбадривая особо тяжелых, пока неожиданно не остановилась возле капитана. Она медленно стала разматывать бинты, которые бесформенной кучей валились ей под ноги. Капитан даже не сопротивлялся, он уже давно оказался в сумеречной зоне, заплатив за входной билет туда собственным разумом, и сейчас тихонько нес себе под нос какую-то ахинею.

И когда последний бинт змеей сполз с его головы, все поняли, что никакой раны  и в помине не было.

-Ах, ты ж б@.дь, сука! — сказал сидевший рядом с капитаном боец, один глаз у которого вытек от попавшего в него осколка, и достал длинный нож с узким лезвием, по острию которого любой человек, даже не имеющий экстрасенсорных способностей легко предсказал бы судьбу капитана, и...

...и так освободилось место на плоту для кореша Жоры - Мишки Аптекаря.

Наверняка, кое-кто из читателей уже предвкушает развитие любовной линии между молоденькой санитаркой Эммой и солдатом Жорой. Вспыхнувшая будто сверхновая звезда любовь, горячие поцелуи в перерыве между арт-обстрелами в землянке на брошенной шинельке и ревность какого-нибудь сволочного лейтенанта. Возможно, у кого-то все это и было. Но, к сожалению, не у наших героев. В те дни у них была только война. И даже тогда, когда Эмму перевели в другую бригаду, подарила она Жоре Мышляеву лишь трогательный поцелуй в щеку и оставила на память простую синюю ленточку.

А встретились они уже потом, спустя почти десять лет после тех боев. Увы, автору не известны подробности той встречи, но видно крепко не мог рядовой Мышляев забыть те самые синие глаза, сколь не носило его по всему Союзу.

Дед Жора, наконец, смог вдохнуть после стопарика самогона Катьки Пипки-Бесноватой и огляделся по сторонам. Все дело в том, граждане читатели, что самогон этот, нужно было принимать вовсе не для алкогольного опьянения, чтобы потом песни петь да по шалавистым дамам рыскать.

Чего в него Катька суропила никто не знает, потому как личность она была загадочная, но судя по всему, была эта жидкость вроде кастанедовского дымка — союзника.

Ударом, схожим по силе с пинком буйволиного копыта, она сдвигала точку сборки, благодаря чему человек мог путешествовать в параллельных мирах, шлындать в будущем или там возвращаться в прошлое. Дед Жора за несколько секунд вона сколько вспомнил, только успевай всматриваться в кинопленку пред глазами.

Покряхтев, дед встал, подхватил свою плетенную корзинку, накинул на плечи  рюкзак и неспешно отправился по грибы. Если кто-то подумал сейчас, что дед был знатный опятовед или еще какое такое научное слово, то это он пальцем в небо!

На шифре деда Георгия Ивановича грибами назывались все порожние бутылки из-под различных вино-водочных изделий. Набрав их достаточное количество в ему одному известных местах, дед приносил добычу домой и бросал в старое корыто наполненное водой, где и отмачивал этикетки. Затем высушенная, кристально чистая тара с утреца отправлялись им в пункт приема и превращались в чистую маржу, которая мгновенно тратилась на спиртное.

Кроме таких походов, дед шарился и по мусоркам в поисках алюминия, меди и прочих элементов таблицы доктора Менделеева, отыскивая при этом и множество всяких других разнообразных вещей, которые время от времени то ли сдуру, то ли попутав чего, выкидывал народ.

Артефакты были иногда столь раритетные, что археологи- египтологи бы обзавидовались: от денег и работающих японских покемонов, до ящика с пивом и новой черной майки с надписью «Napalm Death». В ней дед одно время даже ходил по городу, чем вызывал несказанное удивление окрестных ПТУшников. А в один из дней им был обнаружен совершенно новый секс-вибратор в подарочной упаковке и после внимательного изучения инструкции, с ехидством вручен бабке. Там же, в мусорке, дед находил для себя и ежедневное познавательное чтиво, вроде газет: «НЛО. Необъявленный визит», «Непознанное», ну и само собой «Потустороннее».

Кое-кто из граждан читателей может воскликнуть сейчас, что герои данного повести в молодости и старости это, мол, совсем разные люди! Ну да, чего уж тут. Жизнь она же проносится, как поезд мимо нищего, и не минует эта горькая чаша и автора, и вас, граждане читатели! Смотришь вот, жила была себе девочка золотистые косы, да зеленые глаза — ррррррраз и кто узнает ее теперь в  скрюченной бабуське с клюкой, что медленно бредет себе за керосином или еще там куда? Где все осталось? Где, ее распущенные волосы, волны теплого моря и безумная любовь к бравому моряку или там красавцу-сталевару?

На самом же деле, ежели бы не дедово пьянство, то все бы и ничего было. Но тут автор не даст соврать, а скажет прямо, никого не выгораживая, что дед пил в темную голову ровно сапожник, хотя сам лично не имел никакого отношения к этой суровой профессии. Когда это пьянство у него началось — опять же автор не в курсе. Говорят, одно время после женитьбы держался, а как Эмма второго родила, пошло-поехало!

Впрочем, несмотря на прескверный после выпивона характер, дед бабку по своему любил, и даже сейчас сподобился нарвать для нее букетик непонятной растительности, чтобы так сказать респект выразить. Правда на обратной дороге он еще успел кинуть кости в весьма странное место - Анчуткин дом, жильцы которого находились в постоянном броуновском движении.

То есть, к примеру, ежели сегодня в квартире номер 5 Анчуткиного дома обитает некая тетя Роза, только вчера прибывшая из Таганрога, то уже завтра там мог гонять чаи жилец по имени Иннокентий, 33 лет, делающий вид, что он проживал на этой площади завсегда, чуть ли не с момента зарождения вселенной.

Но как известно мировой науке, даже в постоянно меняющемся мире всегда должно быть что-то неизменное, незыблемое, чтобы упорядочивать разрушительную мощь Хаоса. Таким местом в таинственном доме была квартира номер 13.

Ее хозяйка - Психея Моисеевна Ватник гнала самогон без перерыву, как Шушенская ГЭС воду. И Моисеевна щедро плеснула зашедшему к ней на огонек деду первача на лечебных травах и все вокруг него в момент стало цветным, и стало его заносить на поворотах не хуже машины «Волга» в комедии «Берегись автомобиля»

Заявившись, наконец, домой Георгий Иванович высыпал свой позвякивающий урожай в корыто, подсыпал корму курям, и подхватив уже довольно разлохмаченный букет, ввинтился в дом. Из залы доносился гул работающего телевизора и дед осторожно подкрался, вроде как сюрприз изобразить. Сюрприз, однако, ждал его самого. Ибо по телевизору шла «Санта-Барбара», а за перипетиями сюжета, кроме Эммы Генриховны наблюдали соседка справа Ниловна и соседка слева Нюрка-Динамит, у которых в своих телевизоров не водилось по причине бедности.

Взяв за правило Г. Оголевский принцип, пусть хоть немного, но все же рассказывать и о второстепенных героях в момент их появления на экране жизни, автор спешит сообщить следующие сведения о двух присутствующих персонажах.

Ниловна — полная старушенция 70 лет, была вылитый ослик-огородник из детского мультфильма и жила в своем саду. То есть дом-то у нее был, конечно, но в саду ей было интереснее и она все время сажала какие-то хрен выговоришь растения и цветы, чего-то там полола и окучивала, и даже сейчас в телевизор втыкала лишь одна половина ее мозга. Вторая в это же самое время решала, каким образом она будет взращивать кабачки сорта «Генерал Мон Шер».

Что же касается Нюрки — Динамита, шустрой бабуленции лет 65, то данное прозвище вытекало не только из-за скандальности ейного характера, благодаря которому она завсегда материализовалась в местах дрязг и разборок одной из первых, но и из-за самого настоящего взрыва.

Как-то у Нюрки дома стал протекать газ в агрегате отопительном, трещина там что ли какая пошла. Ну, как только бабка почувствовала, что голова у нее стала тяжелая, сплетничать и наушничать силов нет, она мастера и вызвала. И заранее, чего ж зря волынку тянуть, натопила знатно - газ аж прямо в комнате плавать начал, хоть топор на него вешай.

Мастер на порог, воздух занюхал, достал мазок с мыльной пеной, мол, сейчас помажем трубы да и найдем утечку. А Нюрка ему в ответ, да чего ее искать-то, касатик! Вот она, родимая!И мастеровой и моргнуть-то не успел, как она спичку зжжжжик, да к трубе. Грохнуло, конечно, знатно. Жертв не было, но вот оконный проем на улицу вместе с мастером вынесло, да и сама Нюрка временно повредилась в ушной раковине.

В общем, как с первой, так и со второй соседкой, у деда были сурьезные контры, или как модно сейчас выражаться— непреодолимые разногласия.

И дед, хоть и выпимши был, но видать недостаточно, для того, чтобы встретиться с ними в честном бою. Потому, сделав сложный коленкор в воздухе правой ногой, решил убраться подобру-поздорову.

Не тут то было! У Нюрки - Динамита интуиция была развита не хуже дедовской, а уж ее инстинкту убийцы позавидовала бы и белая акула! Жертву Нюрка никогда не выпускала из цепких своих лап. 

-Мотритя... — громко прошепелявила Нюрка указывая на деда и сделав при этих словах  козью морду— нашенскай Сиси Кепвелл! Явилси — не запылилси!

Не успевший слинять на достаточное расстояние, дед скривился так, что лицом стал похож на моченое яблоко. Бабки о трех головах сидящие на диване почудились ему настоящим Змеем Горынычем.

-Да, мотри, он еще и с цвятами! Жаних! -продолжала накалять атмосферу Нюрка.

-Полевой василек, мичудница же полевая, лопух — мельком взглянув на букет бесстрастно сообщила состав дедовской икебаны Ниловна, и с силой потянув в себя воздух, добавила — и чистотел ишшо затесался.

-Уууууу, дуры какие! Веник, это... - нашел вроде бы отмазу дед — Веник! В баню я собрался!

Ему даже показалось на мгновение, что это был удачный ход. Бабка только недавно его пилила за то, что он грязью зарос, хуже чем бабай какой, а тут он себя в выгодном свете представил, что тело свое блюдет.

Но Нюрка не дала ему и сантиметра пространства для маневра, как в свое время известный хоккейный защитник сборной СССР Васильев не давал проходу хваленым канадским профессионалам.

-В баню опосля работы ходют! - сообщила она в пространство как бы и не на что не намекая — пот с себя трудовой смыть...

На этих самых словах дед насторожился. Разговор принимал неприятный для него во всех отношениях оборот.

-А некоторые тунеядцы...- продолжала подначивать Нюрка, чувствуя негласную поддержку Эммы Генриховны -  и гвоздь вбить в стену не можут! Ужо лет десять как не можут!

-Мдааааа... —поддержала разговор Ниловна — не можут, то факт!

Под неистовыми взорами старушек, дед почувствовал себя как красноармеец в чистом поле перед конным разъездом петлюровцев.

-И не хочут, им лишь бы глаза залить!  - продолжала гнуть свою линию Нюрка — нет, штоб тама, на работу устроиться, шоб дитям и внукам подмочь, да жене гостинец купить!

-Он думает у него пенсия! - заявила Ниловна — деньги!

-Разве ж это деньги! — не выдержала Эмма Генриховна, до этого довольно безучастно наблюдавшая за показательной поркой несчастного супруга — это ж воши!

-А ежели вдруг война?!  - не выдержал, наконец, дед  и вскипел как старый чайник со свистком — а вот ежели война, дуры бабы?!

Дуры бабы несколько смутились, не зная как реагировать на такой аргумент.

 -Чо за война-то?  - выразила общее женское непонимание Ниловна — ядерная штоль?

-Хреядерная!  - заорал дед, язык у него заплетался — понабрались слов умных, чтоб вас всех перекосило! Вот война - раз! Вот так и на тебе!

 -И чего? - осторожно спросила Нюрка, ни черта не понявшая из последнего предложения.

-А то! Вдруг война — а я уставший?! Хто страну грудью прикроет?! Ты штоль, Нюрка? У тебя ее и нет ни хрена!

Нюрка горделиво подняла голову и сообщила, выплевывая слова так быстро, будто рэп читала:

-Сиськи-то у меня были в молодости первые на деревне, да не ты их щупал! А вот насчет войны - окстись, старый! Посейчас у нас мир, понимаешь, во всем мире! Перестройка и демо, это самая, креатия!
 
-А вот ну-ка переключи канал! На международную-то панораму, давай-ка! - взбеленился дед -  там тебе все расскажут умные люди про палестинские-то территории!

-Щас!Ты иди кибитки крась! - едко заметила Эмма Генриховна - у нас тут драма! Итон делает Круза!

-Да что ты! - ответил дед не зная, что еще и ответить.

-Шпроты! - весомо отгрузила ему Нюрка.

После такого, надо честно заметить, совершенно бессмысленного Нюркиного замечания, отчего оно показалось деду еще более обидным, Георгий Иванович Мышляев закусил удила, покраснел и бросился в атаку на телевизор.

Автору стоит пояснить здесь, что телевизор был у деда с бабкой старый — престарый, черно-белый и включался путем втыкания и вытыкания вилки в розетку, а о всяких там пультах в то время никто и понятия не имел, кроме как может особ приближенных к императору Японии.

И ежели бы деду противостояли просто три старушки, вполне возможно ему удалось бы осуществить задуманную диверсионную акцию. Но не стоит забывать, что супротив него в игру вступили тру-фанатки телесериала «Санта-Барбара» гордо неся на своих знаменах фамильный герб семьи Кепвеллов, и во многом благодаря этому дед был перехвачен ими в воздухе как большая матерящаяся муха.

Три пары крепких старушечьих рук стали оттаскивать его от черно-белого экрана, намереваясь вышвырнуть вон. Дед упирался, что называется, рогом и бил копытами, но его уже уронили на пол, серьезно приложив лбом к старым скрипучим половицам.

Розетка уплывала от него, как лодка от причала, и в тот самый момент, когда бабуленциям показалось, что победа у них уже в кармане, телевизор  неожиданно болезненно крякнул и погас, пойдя по экрану невнятными полосами.

-Чевой-то? - ошалело спросила Нюрка у присутствующих— свет шоли?

Помнится, когда автору самому рассказывали эту историю, он тоже грешным делом подумал, что на подстанции в это время просто-напросто повернули тумблер, ну там авария какая. Но сие предположение оказалось неверным как в корне, так и по всем остальным параметрам.

А все дело в том, граждане читатели, что Георгий Иванович Мышляев, практически погибающий в неравной борьбе, но как и положено русскому воину не сдающийся, совершил практически невозможное. А именно - зубами перегрыз сетевой телевизионный шнур. Сейчас он, Георгий Мышляев, лежал на полу как полевой военный радист с торчащими из челюстей кусками провода и торжествовал.

-Я беременна головой от всего этого!  - с тоской взвыла Эмма Генриховна — Ирод! Я таки устрою тебе вырванные годы!

Она могла простить деду многое, но уничтожение домашней техники в момент, когда по ней показывают ее любимый сериал — вот это дело пахло трибуналом.

Дед пьяно хмыкнул и в это время его так шарахнуло током, что его кеды сорвались с ног и вылетели из зала, едва не прибив кошку Марис. В конце своего полета достойного первого космического запуска, кеды с хрустальным звоном расфигачили стекло в окне маленькой кухоньке. На этом самом месте, граждане читатели давайте на время приспустим занавес, ибо страшна месть женщин — лишенных любимого зрелища и перенесемся с вами в утро следующего дня...

Происшествие в парке

Обычное утро Эммы Генриховны начиналось с того, что проснувшись в своей маленькой спаленке часов обычно около восьми, она еще с десяток минут сидела на мягких перинах, позевывая и потирая глаза, пытаясь определить живая она себе еще или уже на небесах.

Уяснив, что она все еще продолжает свое земное существование, Эмма Генриховна наблындивала очки, которые тут же свисали у нее с носа и в голос читала несколько абзацев из «Жития Святых», заканчивая сие богоугодное чтение Иисусовой молитвой.

Затем, накинув поверх ночной рубахи халат и надев на голову цветастый чепчик, Эмма Генриховна выходила во двор и встав неподалеку от старенькой беседки с некоторым остервенением размахивая руками выполняла комплекс физических упражнений.

Упражнения эти были  сгенерированы подсознанием Эммы Генриховны и почерпнуты ей из брошюры «Как победить гипертонию, ползучего врага ХХ века», выпуска 1968 года, памятки для рожениц и старой самиздатовской брошюры загадочного и возможно никогда не существовавшего автора Сан Тара Сингха “Нирвана, как она есть, и как ее нет”.

По случайному стечению обстоятельств, движения пресловутого  комплекса полностью совпадали с сакральной физиомоторикой древнего ритуала, который практиковали верховные жрецы племени Майя в попытках подчинить своей воле силы первозданного Хаоса.

Если бы Эмма Генриховна смогла бы произвести необходимые ритуальные приготовления, к примеру, принести в жертву хотя бы одну глупую курицу и исполнить свою зарядочку в полночь, учитывая положение Луны, то вселенную могли ожидать чрезвычайно неприятные потрясения вплоть до космического коллапса.

А так, каждое утро, лишь небольшие изменения пространственно-временного континуума происходили на главной городской свалке в 12 километрах  от ее дома, где их могли почувствовать исключительно бродячие собаки, каждый раз начинавшие выть дурниной, нагоняя на местного сторожа Прохора мрачные эзотерические мысли.

Дед, к тому времени успевавший пропустить несколько раз по пять капель, плевался, глядя на женины экзерсисы и гулко цыкнув, скрывался в густых садовых зарослях, набираясь в них сил для нового дня.

Но это, как уже пояснил автор, было обычное утро Эммы Генриховны. Сегодня же, после вчерашних событий, она вскочила ни свет ни заря, по-солдатски быстро оделась в мятое старое платье и нацепив на голову соломенную шляпку с цветами, галопом понеслась по улице Карла Маркса к дому номер 23.

В городках N завсегда присутствуют две основные улицы: Советская и имени почему-то Карла Маркса, тянущиеся на протяжении всего города так же уныло и предсказуемо как сериал «Обручальное кольцо», несколько памятников, по головам которых с важным видом расхаживают голуби, с десяток старинных купеческих домов, пребывающих в том самом виде, в каком их оставили еще революционные матросы и парочка подозрительного вида кинотеатров с рисованными от руки афишами.

По обеим сторонам таких вот улиц теснятся частные домишки с земельными участками об шесть соток, усаженные капустой, картошечкой, огурцами, патиссонами, баклажанами, помидорами и прочими дарами матушки-природы, которые население усиленно запасает на зиму, в том числе и ядерную.

Окрестный люд в тех местах живет незлобивый, за исключением отдельных чувырл, (да где ж их нет?) друг к другу ходит в гости прямо-таки перелезая через штакетник или хлипкие заборы, помогает, если есть в чем нужда. Крышу там подлатать или яму какую вырыть, чего уж, дела житейские, да и все под Богом ходим!

Что лукавить и драки бывают и бузотерства всякие, особливо, когда гульба идет на всю Ивановскую. Оно и понятно, нашему человеку в такие-то дни и целого мира мало. Но как ссорятся, так и мирятся, но все же власть присутствовать обязана.

Вот поэтому-то в  доме номер 23 и находился кабинет местного участкового Леопольда Власовича Штухина. Леопольд Власович хоть и являл внешне явный антипод известному на весь Союз участковому Аниськину, - то есть был худ как костыль - то внутренне соответствовал его образу на все 100. Он знал все и вся про жителей, вникал во все распри и иной раз бывал таки так крут, что его побаивалась и уважала самая оголтелая уличная шпана.

Несмотря на раннее утро, в кабинете участкового уже вовсю бушевала первая посетительница, из тех, что доведут до ручки любого, хоть самого сатану, дай им только возможность ухватить того за хвост. Муж посетительницы совсем недавно отбыл в мир иной, употребив смертельное количество алкоголя на свою душу и, сейчас она пыталась оспорить заключение судебной экспертизы.

-Это как же это он так мог, а? - с горечью вопрошала безутешная вдова у стен, окон, ржавого скрюченного сейфа, и, наконец, у самого Леопольда Власовича сидевшего за столом  -  ведь у него же было высшее образование! Вы понимаете?! Высшее образование!

Штухин хотел было ответить грубовато, в том смысле, что промиллям в крови на образование плевать, но передумал. Он еще не отошел от происшествия в морге больницы, что находилась на вверенной ему территории. В этой юдоли печали позавчерашней ночью побрехали два санитара, один шуганул другого пневматическим ружьем, а второй с испугу, усиленного спиртом, возьми да и вызови наряд.

Приехавший по вызову сонный опер написал в акте: «...в санитарной комнате обнаружена сломанная пневматическая винтовка марки «Иж». В соседней же  комнате обнаружено 10 трупов...»

Начальство, как это обычно бывает, не разобравшись в сути, накинулось на Штукина, обвиняя того в недостаточной профилактике преступлений и порче им годового отчета. Потом, конечно, все устаканилось, но участковый из-за всего этого болел желудком и имел лицо в конец истощенное умственными упражнениями.

-Водка - это... отрава... — выдавил из себя Леопольд Власович и потер лоб.

Сам бы он сейчас не отказался от стаканчика, чтобы поправить свое угнетенное расположение духа.

-Так вы это что же?! Хотите сказать, что водкой отравиться можно?! -прокричала вдова таким голосом, будто на нее снизошло откровение божье, и тут же выдала мощный аргумент - так ее же ж в магазине продают!

На эту ее фразу Штухин поискал, поискал, да так и не нашелся, что ответить.

-Ну, я вам устрою! - пообещала не понятно кому вдова — я вам всем устрою райскую жисть!

После этих самых невнятных угроз она исчезла из кабинета, уступив место на сцене трагедии и драмы Эмме Генриховне.

-Я тут за мужа своего, Жерика, пришла поговорить, молодой человек... - отдуваясь от быстрой ходьбы сказала гражданка Мышляева.

-А чего с ним? Здоров, надеюсь, Георгий Иванович?

-О! - несколько даже удивилась Эмма Генриховна — шоб все так жили с его здоровьем! Это я уже даже забыла, говорю вам, когда последний раз делала базар! Крутит ноги! Как у меня крутит ноги!

Покончив с такой вот преамбулой Эмма Генриховна загибая пальцы на руках, и на каждый палец вешая при этом с десяток происшествий, представила на суд участкового весь список грехов супруга, как крупных, так и мелких, что припомнить смогла за последний год, и подведя итог провозгласила, что силов у ей больше нет.

Штухин потер на этот раз затылок, который уже начинало давить. Сам он к пьющим гражданам относился с пониманием, не меды же в конце концов они распивают, и пьют-то больше не для удовольствия какого, а чтобы хоть как-то занять себя в этом съехавшем с катушек мире.

-Так чего ж я могу? —  поинтересовался Штухин —  руки ведь не распускает?

-Я вас умоляю! - вскипела Эмма Генриховна.

-Ну, а так чего ж...Дед фронтовик знатный, вся грудь, понимаешь, в орденах, а выпивка она того... не наказуема!

Участковый встал и дал пару кругов по комнате, разминая затекшие ноги.

-Можно, конечно, в ЛТП его... - остановившись произнес Штухин и посмотрел потолок, по котором расплывалось темное пятно, напоминающее профиль его жены — там лечение, труд само собой. Пишите заявление, может и выйдет дело...

-Молодой человек! -возмутилась Эмма Генриховна - ловите ушами моих слов! Какой-никакой супруг, а свой все же, как же я ему такой кандибобер устрою?!

-А может вы тогда сами? - поинтересовался Штухин.

-Чего вы мне предлагаете, имею спросить? - не поняла Эмма Генриховна — в ЛТП?

-Да, нет! Что вы! - засуетился Штухин — может, вам к детям?

Предложение которое сделал Эмме Генриховне участковый Штукин, сказать по правде, было совсем даже неплохое. Действительно, что может быть лучше, чем в час горестей придти к родственным душам и попросить у них приюта и стакан горячего молока с медом? Накрыть ноги теплым пледом и покачиваясь в кресле качалке смотреть на играющих внуков?

И этих родственных душ у Эммы Генриховны было аж целых четыре. Три сына и одна дочь. Сыновья жили с ней в одном городе N, время от времени навещали ее и стыдили деда, когда тот уж совсем коры мочил, а потом сами же и давали ему трешку-другую на опохмел, мужская солидарность вроде как.

Дочь же жила в Москве и была человеком серьезным, режиссером кино и большую часть времени находилась в творческом поиске. Так что у каждого из детей была своя жизнь, и устраивать в этих жизнях раскардаш своим присутствием гордая женщина Эмма Генриховна не хотела.

Выйдя от участкового, она прошла по грустным блоковским аллеям в парк неподалеку и присела там на лавочку, рядом с памятником поэту Державину, на голове которого как обычно шалили голуби.  И только здесь Эмма Генриховна поняла, что кругом-бегом, выхода нет.  И всплакнула она... Воистину, это была печальнейшая из картин городка N, в тот день!

Но как должно быть известно гражданам читателям из множества романов русской классики - именно во всяких таких парках зачастую происходят события,  придающие подсевшему уже в некоторых местах повествованию новый импульс и разгоняющие перипетии сюжета до первой комической скорости.

Не успела Эмма Генриховна как следует почувствовать себя одинокой и несчастной, как перед ней, словно бы ниоткуда, возник рыжеватый мужчина лет пятидесяти с небольшим.

Незнакомец имел лицо приятное, окаймленное ухоженной бородкой, один глаз у него был синий, а второй - непонятного цвета, ближе все же к коричневому.

Выглядел он истинным джентльменом - в элегантном с иголочки костюме и брюках, о стрелки на которых можно было порезаться. В одной руке незнакомец держал черный дипломат, в другой же у него покоился элегантный зонт в футляре.

В общем, всем своим видом он резко выбивался из общей массы горожан города N, и был весь из себя такой иностранный.

Улыбнувшись и показав при этом ровные белые зубы, незнакомец передал свою визитную карточку, на которой можно было заметить витиеватые буквы O и S, Эмме Генриховне, учтиво поклонился и произнес:

-Guten Morgen, Frau Emma!

Оставим же пока Эмму Генриховну и таинственного незнакомца в парке и вернемся во времени чуть назад, в утренние часы, в сад, в котором только-только очнулся от тяжелого сна Георгий Иванович Мышляев.

Дед Жора, Семен Семенович Перебейнос и дядя Петя - Фюрер.

В то самое время, когда Эмма Генриховна пыталась искать правды в кабинете участкового инспектора, в голове у ее супруга происходила самая настоящая Сталинградская битва. Грохотала артиллерийская канонада, бухали самоходки, трещали пулеметы, а иногда слышался одиночный выстрел снайпера и от визга пули правый глаз деда дергался как при нервном тике.

С трудом приподнявшись на мягкой траве, дед покрутил тяжелой с похмелюги головой по сторонам, пытаясь определить присутствие в соседних садах вероятного противника. Листва в них дышала тишиной, что впрочем еще ни о чем не говорило, потому как, и Ниловна, и Нюрка-Динамит в совершенстве владели искусством маскировки и могли дать сто очков форы любому немецкому снайперу-асу.

Решив не искушать судьбу дед Жора по-пластунски стал продвигаться к ближайшему дереву. И лишь просунув руку в дупло, он с ужасом вспомнил, что все схроны со спиртосодержащими веществами были экспроприированы им самолично вчера еще, и к этому времени были полностью уничтожены.

Полежав чуток с видом человека отправившего в нокаут самого себя, дед подполз к садовой бочке с водой и нырнул в нее не хуже Жака там Ива Кусто.

-Вода лягушкам помогает! — изрек он старинную истину, выныривая из кишащей личинками комаров субстанции, и отплевываясь и чертыхаясь поплелся к дому, растирая лысину рубахой.

Во дворе дед вкатился в курятник, в котором что-то бумкнуло и хрястнуло, и появился из него окруженный курами, держа в руке толстый отрывной календарь. Сев, как пишут в сказках, на пенек, дед внимательно изучил расписание предстоящих праздников, в первую голову церковных, ибо, ежели в такие торжественные дни вовремя подкатить к бабке, то та, чувствуя за собой долг доброй христианки сама выдавала пречистые Георгию Ивановичу из расчета на выпить и закусить.

Осмотр красных календарных дат принес печальные результаты. В соответствии с написанным, опохмелиться дед мог не раньше чем через неделю в праздник Рождества Иоанна Предтечи. Получить же монету у бабки сегодня, упирая на то, что вся страна празднуют День Изобретателя и Работника Рационализаторского труда возможным не представлялось.

Опять же дед вообще пребывал в сомнениях, что после его вчерашних выкрутасов, бабка его еще оставалась той самой доброй христианкой.

Выкинув ставший ненужным календарь, который сразу же атаковали куры, он стянул с бельевой веревки чистую рубаху  - тут автор отдает ему должное, ибо все свое барахло дед стирал сам - оделся и даже не выкурив обычную для него утром козью ногу, шомором исчез со двора.

И уже скоро его можно было наблюдать на улице со смешным и странным названием Ржавская, возле ворот дома № 13, где жил-проживал Семен Семенович Перебейнос.

Семен Перебейнос - персонаж, который в нашей с вами, уважаемые граждане читатели истории вскоре будет играть довольно важную роль, и посему автор позволит себе остановиться его биографии в подробностях. Кроме того Семен Семеныч личность сама по себе незаурядная и прелюбопытнейшая, достойная внимания даже вне контекста нашего рассказа.

Перебейнос был старше деда Жоры лет этак на 5 и несмотря ни на что имел все шансы встретить девятый десяток. Внешностью он был вылитый Клинт Иствуд, всегда подтянутый, бегал по утрам трусцой, плавал зимой в проруби и ежели и употреблял, то только экологически чистый продукт своего собственного изготовления.

Всю войну оттрубил Семеныч в разведке, языков приволок столько, сколько и в мясной лавке не укупишь, что и наложило определенный отпечаток на его характер. В разведке, ежели нюни распускать начнешь, то сам пропадешь и того хуже  - товарищей погубишь. Она ведь разведка как зачастую проходила?

Одевают разведчики на ноги беговые чешки, ежели лето или осень скажем, берут с собой ножи и гранаты, потому как автомат, вещь тяжелая, ползти мешает, и бегут окольными путями в тыл к немцам километров 7 -10. А потом еще вбок километрика 3. Быстро бегут, не останавливаясь, тут пешком, как сборная России по футболу нынче, - не походишь!

А как ночи дожидаются, так ползут через немецкие позиции назад, к своим. А там по дороге кого прихватят, ватный колпак ему на башку, чтоб пассажир не орал и домой. Правда бывали и такие экземпляры, что ни в какую идти не соглашались. Вот помнит Семеныч попался ему такой. Майор. Килограмм 100 живого немецкого мяса. С места не сдвинешь. И пристрелить нельзя. И чего делать неясно. А майор по немецки талдычит: Не пойду, русские свиньи! Хайль, мол, Гитлер и все дела!

Ну, Семеныч он такой, спорить не стал, а взял веревку, да привязал немца прямо за член, и бежал тот за ним всю дорогу, как теленок за мамкой. В общем Семеныч человеком был жестким, но справедливым, всяких там сантиментов и соплей не признавал, но ежели помочь чего  - всегда заходи.

Сейчас, утром,  во дворе своего дома Семеныч через трафарет рисовал на своем стареньком «Запорожце» алой краской пятиконечную звезду. Передок и задок машины был основательно повреждены, а осмотр двигателя  внимательно проводил дядя Петя Овчинников, по прозвищу Фюрер.

Дед Жора кивнул Фюреру и...

Да, кстати, тут вы граждане читатели не подумайте ничего такого, с нацисткой идеологией у дяди Пети ничего общего не имелось. Он был что называется просто русский гений - Моцарт и Сальери двигателей внутреннего сгорания, Эйнштейн клапанов и форсунок, Леонардо да Винчи задних и передних подвесок. И еще много кто и много чего...

Одна беда была у дяди Пети - прикладную механику он зачастую чередовал с рукоприкладством находясь под адовым воздействием алкогольных паров.

Его козырной фишкой был следующий перфоманс, имеющий бешеную популярность среди населения городка N, и на который, если верить легендам и мифам даже собирались граждане из окрестных сел и деревень, причем приходили они с малыми детьми и беременными женщинами.

Случалось это необычное представление обычно на третьи сутки запоя, так что народ, зная, что дядя Петя погнал заливать за воротник, считал дни и к вечеру третьего собирался во дворе коммунального дома принадлежащего заводу «Комсомолец», покуривая, шушукаясь о делах и заботах, но предвкушая.

Сам же артист пил дома, успевая при этом даже чертить какие-то там схемы и графики, но вскоре достигнув  внутренней свободы, появлялся во дворе дома в одних черных сатиновых трусах до колен. Встав ровно по его середке, он обводил тяжелым взглядом застывшую от напряжения толпу и зычным голосом выдавал следующую фразу:

-Просрали все полимеры, долбоебы! Все! - потрясал он кулаками и едко добавлял - Мичурины еб@@@ые!

Что это были за полимеры и какого они так дались дяде Пете, что он постоянно переживал по их поводу, не знал никто, все было покрыто мраком, хотя теорий насчет этого ходило великое множество. Говорили даже, что это была в некоторой степени личная трагедия, много печальнее повести о Джулиане и Ромате, про которых поется в известном цыганском эпосе. Так же вызывало удивление упоминание в словах дяди Пети великого селекционера Мичурина, который как известно принял смерть свою, из-за того что полез на елку с целью сорвать с нее спелый и сочный арбуз и связку бананов, но сорвался и упал оземь с высоты.

Произнеся эту поистине загадочную загадку дядя Петя начинал бузить и орать на неизвестном в природе языке, выкидывать всяческие номера и штуки, и при этом жестикулируя один в один как Адольф Гитлер на трибуне съезда национал-социалистической партии Германии в 1936 году.

В общем, как уже и говорил автор, дед Жора кивнул Фюреру, который тут же исчез в недрах машины, и подкатив поближе к Пербейносу, сказал:

-Здоров, Семен!

Надо заметить, что просто стоять на одном месте ему было тяжело, так как бил его похмельный топотун и со стороны было полное ощущение, что дед пританцовывал, перебирая ногами.

-И тебе того же! - ответил ему заслуженный разведчик и сделав шаг назад полюбовался на свою работу. Звезда пылала на солнце жарко и мощно.

-Ай! - радостно произнес Семеныч — красота, бляха-муха!

-Это чего это? - поинтересовался дед Жора, на мгновение даже забыв об отходняке.

-Вражину сбил! - ответил бравый солдат Перебейнос и добавил— Борис Ковзан  одобрил бы!

Оказалось, что вчера вечером в зад «Запорожца» за рулем которого сидел Перебейнос въехал какой-то бандюган на супердорогом джипе, коих, и бандюганов и джипов развелось к тому времени в достатке. Дед уж хотел было выйти и помочь человеку, как бритоголовое тело братка вывалилось из машины, разбило деду боковое стекло битой и посоветовало приготовиться к похоронам, предварительно переписав на него квартиру или чего там есть ценного.

Семеныч пожал плечами, дал по газам и около 10 минут утюжил джип своей «машинкой» со всей основательностью военного человека. Закончив экзекуцию, Семеныч выхватил из-под сиденья трофейный «вальтер» и сунув ствол быку в рыло, пообещал отстрелить тому бубенцы надколенные, ежели еще раз увидит его в радиусе хотя бы 100 метров.

-Все правильно сделал!  - согласился дед Жора с действиями разведчика и тут же попросил опохмелиться — тут с бабкой моей тоже вчера история вышла...

История была тут же рассказана в деталях, при чем упор в ней был сделан на бездуховность женского сообщества, проводящего драгоценное время за просмотром глупых телевизионных картинок.

-Значит, сничтожил средство вражеской агитации, бляха-муха! - сурово констатировал Перебейнос, - верной дорогой идешь, товарищ!

Сам Семеныч уже давно расстрелял свой собственный телевизор из уже упоминавшегося выше трофейного пистолета, в тот самый момент, когда выступавший по нему черт-ведущий, кривя и без того кривой рот и поблескивая стёклами очков прямым текстом объяснял всем ветеранам, что они тупые мудаки воевавшие не за ту страну.

-Ну так как, Семеныч, насчет того...чтобы на грудь принять? По сотке наркомовских? - опять завел свою шарманку дед.

Перебейнос попыхтел и спросил:

-Повод имеется?

Дед разочарованно цыкнул и сник с лица, потому как опасался такого поворота событий. У Перебейноса был в этом отношении пунктик не хуже, чем у его бабки. Ежели есть какой праздник в календаре, а особенно наш, социалистический, то только в путь! А ежели нет...

Дед врать боевому товарищу сил не имел, хотя и трубы у него горели страсть просто как.

-Скажу как на духу, Семеныч.... — сказал дед как на духу, - окромя дня изобретателя и рационализатора седня ни хрена нет!

-Ну ты ж не изобретатель? Не Кулибин там какой, тудыть его в люсю?

-Чего нет, того нет... — уныло согласился дед, понимая, что его песчаные замки насчет опохмелиться сметены приливной волной из, черт бы ее побрал, воды.

Перебейнос вздохнул, потому как выпить ему и самому хотелось, особенно после вчерашних приключений.

- Дык и я нет...- констатировал он.

-Я  тебе, слышь, Семеныч... —  подал голос Фюрер, вынырнувший из-под капота весь в машинном масле - движок-то усилю...да! А тут, слышь, и тут,  - ткнул куда-то пальцем Фюрер - установлю дополнительную защиту, вес будет, побольше, канешн, но смысел присутствует...есть и еще кой-какие задумки...покумекаю, поизобретаю...

Перебейнос и дед Жора задумчиво смотрели на дядю Петю -Фюрера.

-Как насчет него? - наконец, неуверенно протянул дед Жора — чем не изобретатель, а?

-Все в дом, товарищи! -хлопнул в ладоши Перебейнос — праздничек у нас сегодня!

Пока трое бравых стариканов достают из погреба соленья там разные, режут зелень, варят картошечку и охлаждают экологически чистый продукт, автор  поспешит вместе с вами, граждане читатели, в парк, где как вы помните, мы оставили Эмму Генриховну наедине с весьма таинственным незнакомцем. Граждане читатели, я надеюсь, за бабульку переживают, волнуются, не случилось бы беды, а может это аферист или сектант какой, их уже расплодилось тогда как саранчи.

Незнакомец и фрау Эмма.

И что же? Парк есть, скамейка есть, дерево опять таки же. Памятник поэту как стоял так и стоит. Никуда не делся, хотя может и очень хотелось ему сбежать куда-нибудь подальше от городского шума, сесть на берегу речки в теньке и смотреть как ловят мужики рыбу, как сверкает на солнце ее спина вырываясь из воды. Опять же костер, уха, негромкие разговоры за жизнь.

Короче, все в парке было на своем месте, кроме Эммы Генриховны и загадочного типа в отутюженном костюме.

Те граждане читатели, у которых книга «Мастер и Маргарита» лежит под подушкой, поспешат кинуть в автора гневное слово, а то и все два, обвинив его в самом настоящем плагиате. Типа все ясно, кто таков этот самый незнакомец. Сам дьявол и есть.

Мол, автор ничего оригинальнее и не смог придумать, как просто взять и спереть у классика все: начиная от места действия и заканчивая одним из основных героев. И, вот теперь, за это, автору покоя не дождаться, будет к нему являться по ночам призрак великого Михаила Афанасьевича и позвякивая чернильницей стыдить и презирать!

Не стоит торопиться с суждениями! Автор не спорит, такой ход явно бы одобрили экзальтированные мадамы, эмо-герлы и девочки-готки, ибо это сразу же придало бы истории шарм мистицизма и темной загробной романтики. Ведь дьявол может вновь сделать Эмму молодой, причем навеки вечные, он может предложить ей интересную сделку по излечению деда от алкоголизма с помощью самых современных методов медицины, он может...Да что там говорить, такой персонаж может многое! Просто шик-блеск, а не персонаж!

Правда автору кажется, что эмо-герлы и девушки-готки его не читают, поскольку заняты. Бродят они под дождем по тоскливым кладбищам с томиком госпожи М. Юденич в руках, рыдают рассматривая памятники, а потом стучатся в двери к санитарам морга с просьбой пустить их помереть.

В общем автор не будет больше наводить тень на плетень, а честно признается, что таинственный незнакомец и не дьявол вовсе - хотя, кажется, дед Жора тут поспорил бы с ним с помощью мата - а всего лишь руководитель общества немецко-российской дружбы Отто Фельцович Шварц.

И сейчас Эмма Генриховна сидела у него в кабинете, центр арендовал офис в клубе завода подшипников скольжения, и попивая кофе( или как бы она сказала кофэ) с имбирными печеньками внимала его словам.

А слова господина Шварца были завлекательны и сладки не меньше чем слова отца всего зла. Правда, в отличии от речей врага рода человеческого они были абсолютно правдивы и не несли в себе никакого подвоха, и на первый хотя бы взгляд, категорически не имели второго дна.

То есть Эмме Генриховне не надо было продавать свою бессмертную душу, подписывая договоры собственной кровью, не надо было беспокоиться о правиле трех желаний, когда при исполнении любого из них, твой злейший враг получал бы вдвое больше тебя, и не надо было активировать карту банка «Русский Стандарт» выплачивая потом воистину адские проценты.

Натурально все было абсолютно прозрачно, и предложение Отто Фельцовича Шаврца сводилось к следующему: Эмме Генриховне Мышляевой( в девичестве Штерн) предлагалось как этнической немке вернуться на свою историческую родину.

Дело в том, что центр немецко-российской дружбы кроме обеспечения ухода за могилами погибших немецких солдат в России и организации студенческих обменов, выполнял распоряжение правительства Германии  о содействии в добровольном возвращении своих соотечественников, волею судеб оказавшихся в местах далеких от фатерлэнда.

Документы на таких граждан поступали в центр и именно так в нем оказалось личное дело Эммы Генриховны. Условия при этом конечно были, но скажем честно, положа руку на сердце, не из разряда невыполнимых. Итак, Эмме Генриховне было предложено:

1)Написать заявление.
2)Поменять российский паспорт на свою прежнюю фамилию - Штерн
3)Вспомнить немецкий язык в пределах трех классов школы и сдать по нему,в большей степени формальный экзамен.

После всего этого Эмме Генриховне предоставлялось в Германии жилье и пенсия размером около 3 000 дойчмарок. Кроме того ее российская пенсия сохранялась за ней в полном объеме и продолжала начисляться на ее счет в сберегательной кассе городка N.

Автор со всей ответственностью заявляет, что в начале 90 годов ХХ столетия, любой житель городка N центральной России за сумму в 3 000 дойчмарок уехал, да что там уехал, пешком ушел бы не то что в Германию, а хоть и на Альфа Центавру, выучив при этом альдебаранский язык за одну ночь.

И получив от предупредительного руководителя центра все необходимые в ее случае материалы и книги, а так же номера его личных и рабочих телефонов, Эмма Генриховна была любезно подвезена им на машине до самого ее дома номер 6 по улице Карла Маркса.

Было уже темновато, фонари не горели, не в Германии поди живем-то, а из сада доносились трели балалайки и матерные пьяные частушки деда, который достойно таки отметил День изобретателя и работника рационализаторского труда. Тяжело вздохнув Эмма Генриховна тихонько прошла в дом и проскользнула в свою комнатку, где не включая света разделась и легла в кровать.

Кануны

Следующие несколько дней, а возможно и недель, тут у автора противоречивые сведения, в отношениях между известными нам персонажами царил  обморочный штиль, своей бесхребетностью превращающий даже море-океан в занюханное липкое болото, а бедовых мореманов в сонных и ленивых мух.

Эмма Генриховна зачастила в центр немецко-российской дружбы, где имела интеллектуальные беседы с Отто Фельцовичем за поездку, гоняла с ним чаи и ей уже даже казалось, что она стала припоминать расположение улочек и рестораций города Берлина. Теперь по утрам, сразу после чтения «Жития святых» она приступала к зубрежке основ немецкого языка и в маленькой ее комнате бились о стены суровые буквы немецкого алфавита.

Дед Жора сдал все собранные им стеклянные грибы и вдобавок ко всему получил пенсию, что сделало его сразу настолько независимым от бабки, да, и уж чего греха таить, и от всего мира в целом, что он ничего вокруг себя не замечал, потому как его алкогольные схроны и тайники вновь были полны, ровно коробушка в русской народной песне.

Соседка справа Ниловна ишачила в саду не поднимая головы, ведя неравный бой с проклятым вороньем, пытавшимся сожрать все, что было посажено ею непосильным трудом. Она даже хотела арендовать деда Жору за бутылку, чтобы он стоял с 8 утра до 12 дня на ее огороде в качестве пугала.

По мнению Ниловны, дед находился в таком состоянии, что его не надо было даже для этого дела гримировать. Но первая проба же показала, что Георгий Иванович никак не мог проникнуться важностью момента и все норовил упасть на землю, где плакал, называл ворон камрадами и сам пытался выкопать им из земли какой-нибудь там корешок.

Соседка слева, Нюрка-Динамит каждый свой день проводила на пепелище Анчуткиного дома, сгоревшего темной безлунной ночью, и выдвигала там по этому поводу самые фантастические версии, пересорив своими подозрениями половину жителей улицы. В Нюркиных версиях фигурировали: месть, тайный аборт девки Машки 16 лет, американцы, некое тайное общество космических коммунистов и даже пресловутый клад купца Аносова, который он замуровал в стену вместе со своей любовницей в первые дни революции.

На самом деле дом воспылал после взрыва запасов самогона Психеи Моисеевны Ватник из квартиры №13 и был настолько мощным, что командир воинской части 6578 стоявшей неподалеку, привел ее в полную боевую готовность и потребовал от штаба округа немедленной поддержки с воздуха.

Население Анчуткиного дома при всем этом ухитрилось не пострадать абсолютно, потому что бог, как говорится, помогает пьяницам и дуракам. И тех и других, видимо, там было предостаточно.

Бравый разведчик и просто хороший человек Семен Семеныч Перебейнос бегал по утрам трусцой и приседал по 500 раз в день, словно к чему-то готовясь. К чему он не знал и сам, но на всякий случай над его домом всегда развевался красный флаг с пятиконечной звездой, а трофейное оружие, что он притащил с фронтов, ежевечерне аккуратно смазывалось им в погребе под тихие напевы Марка Бернеса.

Дядя Петя Фюрер же был занят, может даже и побольше других. Он пригнал «Запорожец» Семеныча в свой сарай и теперь возился с ним круглые сутки напролет, что-то там модифицируя, экспериментируя с мощностью, цилиндрами и прочим, то есть с тем, в чем автор не рубит, надо заметить, ни фига.

Правда, вот сейчас, дядя Петя стоял у себя на кухне в одних семейных трусах и выбивая пальцами ног ритм полонеза Огинского, пытался понять куда исчезли его портки. Вчера, впервые за неделю он вышел из сарая в люди, чтобы отоварить талоны на сигареты и встретив знакомых упился с ними в зюзю, после чего притащился домой на автопилоте и сегодня с утра нигде не мог обнаружить столь важный предмет мужского туалета.

-Где мои портки! - проорал Фюрер жене — а, мать? Куды портки-то дела?!

Жена месила тесто стоя спиной к Фюреру и спина ее выражала полное презрение олуху-мужу.

-Откуда ж я знаю, иде твои портки! Портки ты, скотина, поди у своей любовницы оставил! Оставил у любовницы так и катися к ней! У ней мож портки -то свои и найдешь! А найдешь …

Речь жены Фюрера была полна восклицательными знаками, и ко всему прочему, она имела привычку цепляться к последнему своему слову и с него начинать  новое предложение. Это могло продолжаться в ее исполнении сколь угодно, хоть вечность, хоть пока звезды не погаснут и дядя Петя перестал ее слушать еще лет 20 назад, и сейчас кстати тоже не слушал, а полез в холодильник, чтобы молочка выпить. Там, в холодильнике, на второй полке, и лежали его портки.

-Во бля! - сказал дядя Петя — и добавил еще кое-что такое, что автор даже не может пропечатать. Тут дядя Петя стал припоминать, что вроде как вчера он клал штаны в шкаф и в том автоматически включилась лампочка. Он еще вроде даже усмехнулся, что как это здорово он придумал, что пристроил лампочку в шкаф, это ж как удобно раздеваться ночью! Как теперь оказалось, это был не шкаф, а чертов холодильник.

Дядя Петя схватил ручку и написал: Присобачить в шкаф лампочку!!!

Написал он это дело прямо на стенных обоях, на которых уже и места не было от всяческих непонятных схем и рисунков, после чего напялил холодные портки и побег в сарай продолжать свою изобретательскую и рационализаторскую деятельность.

Вот так тихо и мирно прожили эти несколько дней персонажи нашей с вами истории, граждане читатели! Но даже школьники знают, что полный абсолютный штиль всегда является предвестником ужасной бури. И уже падало атмосферное давление, слышались над головами наших героев глухие, пока еще, отзвуки грома, холодный северный ветер крутых перемен набирал свою силу и энергию, чтобы разнести в клочья какой-никакой, но все же более-менее устоявшийся порядок их жизни.

Война!

Война эта, граждане читатели, как и любая другая война на Руси, началась ранним утром, когда мир вокруг был спокоен и беспечен, и можно было бы сказать, что и прекрасен, кабы вся его красота не была скрыта под клубами тумана. Тумана настолько плотного, что казалось его можно было брать в ладони и бросать снежками. Или даже свалять из него, тумана - глупого, но довольного снеговика.

Ежели бы какой-никакой человек оказался в то самое время в районе сада Эммы Генриховны, то он мог бы изрядно напугаться, случайно завидя среди черных теней деревьев и сизой мглы, фигуру очертаниями напоминающую человеческую, которая пошатываясь и утробно подвывая, брела вытянув вперед себя сучковатые отростки.

Дело в том, граждане читатели, что дед Жора после недельного пребывания в саду и постоянного употребления внутрь горячительных смесей, имел вид как у зомби и мог сниматься фильмах ужасов. Вполне по плечу ему была бы и роль лешего в русских народных сказках или, а если уж безо всякой мистики, то и Робинзона Круза.

Но здоровья у деда было хоть и много, но все же чуть меньше чем у лошади, поэтому проснувшись поутру, он интуитивно понял, что надо бы ему тормознуть, и денек отсидеться на кисло — молочном продукте. А для этого хошь не хошь надо было вернуться в цивилизацию.

Стоит указать и на то, что в тумане безжалостными монстрами метались вконец очумевшие от голода куры-убийцы, пожиравшие все и вся на своем пути, не брезгуя, в том числе, как кажется автору, и временем с пространством.

Их взгляды налитых кровью глаз пронзали туман, как лазерный прицел и тогда деду чудились всполохи адского пламени, но он думал, что это мстится ему, ибо эпический запой его был, что и говорить, достоин олимпийского рекорда и не так много нашлось бы в мире людей способных рекорд этот превзойти.

Дед как мог ускорился, проскочил опасный участок куриной охоты и хотел было уже сайгаком скакануть в дом, как внезапно, случилось то, что заставило похолодеть его горячее, сорокаградусное после долгих возлияний, сердце.

-Mein Name ist Frau Emma und hier ist mein Reisepass, Offizier!* - раздалась во дворе немецкая речь, и дед тут же присел, крутя башкой по сторонам и лихорадочно вспоминая куда-же это он с вечера девал свою трехлинейку.

Натурально, граждане читатели, деду даже в голову не пришло, что он каким-то там непостижимым образом вернулся в прошлое. Нет! Он повел себя так, словно и не прошлое это было, а самое, что ни на есть настоящее и он, молодой пехотинец Жора Мышляев, вот только-только наткнулся в дозоре на передовые немецкие части.

Автор рад, что у деда не оказалось под рукой двустволки, -  ее лет десять назад экспроприировали сыновья, как говорится от греха подальше. Ибо несмотря на прошедшие годы-невзгоды, дед остался тем самым солдатом и советским воином, что выжил в Сталинграде и дошел до Рейхстага. И глядя на его рефлексы даже сейчас, спустя десятки лет после войны, американские рейнджеры могли нервно покурить бамбук в сторонке.

 -Berlin, einer der gr;;ten St;dte der Welt** – меж тем не унимался подлый фриц - Die Katze sa; am Fenster und sah die Milch von einer Untertasse.*** 

После этих вот слов, сказанных сиплым голосом, ногу деда, чуть пониже колена пронзила острая боль, хотя звука выстрела он и не услышал.

-От сука! - ухитрился прошипеть дед букву с - снайпер кусанул что-ли, твою бога душу мать!

Совершил прыжок в сторону за поленницу дров похлеще, чем легендарный Боб Бимон, дед прижался спиной к прохладным бревнам сарая. Боль в ноге не проходила, а наоборот стала еще более острой, как будто кожу растягивали раскаленным пинцетом. Взглянув на то место, где она была особенно невыносима, дед вздрогнул, завидя курицу, которая впилась ему в ногу и  всем своим видом напоминала гигантского комара, переевшего стероидов-анаболиков.

-Ни хрена себе, девки пляшут! — поразился дед - это ж надо, какое мурло!

Оторвав от себя жилистого кудахчущего монстра и с опаской глядя на то, как тот хлопает своим железобетонным клювом словно пассатижами, дед отбросил его подальше от себя, к чертовой матери, как гранату, и в процессе броска заметил среди тумана желтый прямоугольник, освещенный изнутри электрическим светом. Окно спальни Эммы Генриховны. Форточка была открыта и из нее до дедовских ушей вновь яснослышимо донеслась немецкая речь:


-Unter dem Fenster zu Fu; Huhn!****

И не успели еще даже отзвучать сии заморские глаголы, как дед Жора по змеиному, так, как его в свое время учил политрук Сивохин, подкрался к окну и осторожно заглянул внутрь.

Там, в своей спаленке, Эмма Генриховна сидела в полушубке на кровати и раскачиваясь от напряжения втыкала в какую-то толстую книгу. Вид у нее при этом был нездоровый,  - автор забыл поведать, что пару дней назад она подхватила сильнейшую простуду, - голос ее изменился, осип и в нем присутствовал теперь песок, а кроме того распух нос и покраснели глаза.

И дед взвинченный борьбой с безумной птицей, решил, что шуба это не шуба вовсе, а шерсть, и когда красноглазая Эмма Генриховна хрипло вздохнула и просипела неестественно ворочая губами и высовывая язык: Kleine Kuh grasen auf einer Wiese von Peter,***** - дед ясно осознал, что дела у его супружницы плохи, как никогда.

Демон! А может даже и несколько, ибо сказано где-то было, что имя им легион.

Дед отпрянул от окна, ажлентк его заколдобило всего, остатки его волос поднялись по бокам его головы и зашумели как камыши на ветру. Совсем недавно он читал в газете «Непознанное», как демон вселился в старушку - божьего одуванчика, бывшую учительницу начальных классов, заговорившую после такого захвата ейной души и тела на иноземных языках. Старушка сбежала из дому от родственников, ученых и санитаров психушки, как ничто же сумняшеся, сиганув с 9 этажа.

В той кровавой истории так же фигурировали маленький мальчик с надувным шариком, мертвые клоуны из цирка, оказавшиеся в итоге проведенного расследования черными магами из американского городка Салем-лот, несколько голых баб, позабывших свое имя и фамилию, и депутат — некрофил из областной думы второго созыва.

А дед, не боявшийся ни зверей ни людей — ко всему мистическому относился с робостью неизъяснимой. Посмотрев сдуру фильм ужасов «Изгоняющий дьявола», часть 1, он после этого кинопоказа неделю спал в саду с топором и хватался за его рукоять при первом же подозрительном шорохе.

Но одно дело демон в телевизоре, другое в бабке. Бабка и без демона внутри себя, была по мнению деда, тем еще вельзевулом. А уже с демонами внутрях так вообще, наверное, караул! Именно поэтому гражданин Мышляев даже сначала хотел было бечь к попу Ивану, жившему в доме через дорогу, чтобы тот властью своей данной ему небесами, посодействовал ему в борьбе с темными силами.

 -Gretchen war am Ufer des Flusses sitzen und beobachtete, wie meine Mutter waschen Rahmen!****** – тем временем проревел демон в комнате и мерзко захихикал, а потом и того хлеще - захрюкал.

Это Эмма Генриховна зашлась в надсадном кашле, из глаз ее потекли слезы  и она долго-долго вытирала их скомканным носовым платком. Хотя, если уже честно, то причиной этих слез была не только простуда.

Дело в том, что обучение языку, шло так себе, ни шатко ни валко, и хотя Оскар Фельцович ежедневно звонил ей и обнадеживал, что рано или поздно языковая память обязательно вернется, сама Эмма Генриховна уже теряла всякую надежду.

С раздражением захлопнув учебник немецкого языка она уже было собиралась подняться выпить чаю с леденцами, как сгондобивший из двух старых лыжных палок крест, дед объявился на пороге бабкиной спальни со скоростью человека-молнии и прокричал на всю ивановскую магическую формулу:

-Изыди, сатана!

Именно так вопила на него бабка, когда он клянчил у нее монету на опохмел и дед решил, что раз это заклинание действует на него, то оно вполне может подействовать и на демона.

Автор уже упоминал, что после недельного веселья дед выглядел далеко не девушкой из высшего общества, а сказывать по правде с лица был страшон как черт и есть, то бабка с неожиданности и потрясения завалилась на спину ударившись об стену и тут у нее в голове чего-то щелкнуло и куда-то там выпало, а потом снова встало на место.

-Изыдиииии! - продолжал тем временем дед сеанс экзорцизма - из-ыыыыы-ди!

Естественный испуг бабки он принял за пораженческие настроения и был уверен, что если поднажмет мальца, то все, скоро победа будет за ним и он так увлекся этой мыслью, что прозевал разительные изменения, происходившие в это время с Эммой Генриховной.
 
Глаза у нее стали выкатываться, догоняя по своему объему бильярдные шары. Она запыхтела как бегемот в болоте, открыла рот, и слова, которые она и знать-то не знала, вернее, когда-то, может, и знала или слышала, но уж точно позабыла, полились из нее мутным потоком реки Ганг.

-Scheisse!- первым делом сообщила балбесу-мужу Эмма Генриховна — himmelherrgott, alte knacker!!!

Получив эмоциональный шок, вызванный явлением деда в роли средневекового инквизитора Коттона Мазера, эффект которого несколько усилил отвар из трав против кашля, Эмма Генриховна неожиданно для самой себя вспомнила немецкий от A до Z.

И даже не успев до конца осознать сие воистину радостное событие, она покрутила языком и посильнее подперев им искусственную челюсть выдала фразу, за которую ей потом будет стыдно до конца дней своих:

-Geh nach Schwanz!

Автор, граждане читатели, все же считает своим долгом несколько оправдать  Эмму Генриховну и смягчить те слова осуждения, что наверняка, появятся в ее адрес. Автор просить принять во внимание то обстоятельство, что дед все равно ни черта не понял из ее тирад, для него они, как говорится, все были на один манер — бусурманские, то есть бессмысленные.

Единственное, что до него доперло, так это то, что демон, силен зараза - видать не последнее место занимает в бесовской иерархии. И так же ясен-красен дед осознал, что одними словами тут никак не отделаешься. Молниеносно придя к таким выводам- ибо ситуация не располагала к долгим мудрствованиям - он уже было решил приложить свою супружницу по уху(ради ее же блага!) суковатой палкой, что стояла у стены, как почувствовал, что у него как-то резко повечерело в глазах, и он шлепнулся на пол, сверкнув( если, так можно выразится в сем случае) своими черными пятками в воздухе.

Все дело в том, граждане читатели, что за всю историю отношений между мужчинами и женщинами, удар по затылку скалкой(обыкновенной, деревянной, ГОСТ 6578) выводил из игры и не таких героев! А уж великолепно поставленный, годами тренированный удар Ниловны, вообще можно было легко заносить в книгу рекордов Гинеса, ибо она, вооруженная лишь ей одной, могла легко противостоять всему звездному составу фильма «Неудержимые».

А то что Ниловна приплелась к Эмме Генриховне в самый необходимый для нее  момент, когда над ней практически нависла угроза физической расправы - это, граждане читатели всего лишь одно из множества подобных счастливых совпадений, коими пестрит наша с вами жизнь, и кои делают ее по-настоящему непредсказуемой и невероятно увлекательной!

-Белый конь прискакал чели? - невозмутимо произнесла Ниловна, перешагивая через распростертое на полу тело незадачливого экзорциста Георгия Ивановича Мышляева.

По горячке Ниловна была специалистка та еще! Ее муж Федор, хороший, кстати, кореш деда Жоры - когда еще был жив и в силе, тоже несколько раз  давил белочку. Особенно запомнилась Ниловне последняя, когда муженек сидя один на один со стаканом, на голубом глазу объяснял ей, что вокруг него вот прямо-таки сейчас роятся цыгане, поднимая пыль своими цветастыми юбками, и что, мол, сейчас он поедет к ним в табор, будет пить и танцевать с шикарными цыганским красотками.

-Ты бы мне это, соседка, отсыпала бы сольцы в коробочек? - попросила Ниловна.

Обе старушки еще чуть поболтали о том и о сем, наконец, Ниловна ушкандыбала к себе, забыв заемную соль на столе, как это обычно и случается, а Эмма Генриховна стала было капать корвалол в рюмочку, чтобы дать деду, который на протяжении всего этого времени лежал себе полеживал.

Покумекав и решив, что корвалол деду как мертвому припарки, Эмма Генриховна выдула его сама, после чего шмыгнула к себе в комнату, вернувшись оттуда с коричневатым пузыриком. В пузырике плескалась настоящая живая вода для деда  - медицинский спирт.

Дед не раз и не два пытался отыскать место в комнате, где хранила сей дар богов бабка, организуя экспедиции достойные Индианы Джонса, но каждый раз в отличии от киношного героя терпел унизительные поражения, сопровождающиеся ироничными высказываниями со стороны Эммы Генриховны.
 
Сейчас же, она щедро плеснула спирта в стакан, разбавила его водой и поднесла к носу деда. Нос зажил на несколько секунд зажил собственной, лишь одному ему понятной жизнью, он крутился, морщился, издавал какие-то звуки на своем носовском языке в общем вел себя крайне живо и лишь затем послал сигнал в мозг Георгия Ивановича о нахождении в доступной от него близости качественного алкоголя. Вздрогнув всем телом, дед привстал. Перед ним стояла бабка, которая выглядела вполне себе ничего так и даже прилично.

-А где демон?! - морщась прохрипел Георгий Иванович, осторожно тыча пальцем в крупную шишку на свое лысине— черт, то есть?!

-Ушел... — сообщила Эмма Генриховна — но обещал таки вернуться с хорошей мишпухой! На вот!

И бабка сунула в руки деду сосуд с огненной водой.

-Ай?! - удивился дед, понюхав содержимое — яду туда поди сыпанула? Избавится от мене хошь?!

Тут автору понятны сомнения Георгия Ивановича. Все дело в том, что Эмма Генриховна самолично наполняла дедовскую кружку и предлагала ему отпить из нее всего лишь два раза на его памяти. Тогда, когда на белый свет появился их первенец —Вовка, и дед был пьян от этого и без вина, и в ту промозглую, осеннюю ночь, когда ветер злобно стучал по стеклам окон острыми льдинками, а их третий ребенок умирал от горячки не прожив и года.

Так что события которые предшествовали этому обстоятельству, несмотря на разность эмоциональных состояний, сходились в одном — они были чрезвычайно важны и течение жизни после них менялась весьма заметно. Поэтому Георгий Иванович заволновался, хотя и пытался не подать виду и быстренько глотнул обжигающую нутро и душу жидкость.

-Уезжаю, я от тебя, Жерик... — тихо сказала Эмма Генриховна.

Стало слышно как в пространстве дома скрипят сами по себе половицы, будто по ним ходит маленький робкий домовой и стучат старенькие ходики, отдаваясь в дедовской голове колокольным звоном.

-Это куда же-то? -спросил дед, нутром чуя подвох - то исть как это? А я?!

Сама мысль о том, что супруга его, с которой он прожил столько лет и в горе и в радости, может там куда-то уехать оставив его одного, показалось ему даже более фантастической, чем, скажем, возможность того, что завтра луна превратится в зеленый сыр или из воды в кране потечет яблочное вино.

-Заграницу, Жерик, заграницу...

-В Гондурас чели? - попытался шуткануть дед.

В последнее время по ящику часто выступал какой-то сатирик, к месту и не очень приплетая эту далекую и видимо не такую уж веселую страну.

-В Германию...- сказала Эмма Генриховна и взяв у деда кружку, сделала маленький глоток, даже не почувствовав горечи, ибо та печаль, что стучалась в сердце ее, горчила в разы, разрывая мышечный орган на лоскуты.

-К фрицам?! - поразился дед, чувствуя как поднимается в груди его пламя праведного гнева — да, ты сдурела что-ли?! Ты ж супротив этих поганцев воевала! Кровь проливала!

-Я не против них, Жерик!— веско ответила Эмма Генриховна — а за! А это две тебе большие разницы! Я за тех немцев, шо хотели жить свободно, а не под этим больным шлимазлом!

Дед краснел, желтел и зеленел с такой скоростью, что лицом напоминал испорченный светофор.

-Дура ты дура, белены объелась или как?! Кому ты там на хрен сдалась-то?!

Тут автор вынужден признать, что аргументы у деда были так себе, возражения неубедительны, а предположения неверны и высосаны из пальца.

Эмма Генриховна вздохнула и отпив еще глоток спирта ввела деда Жору в курс происшедших в ее, ну и заодно в его жизни событий, за которыми Георгий Иванович не следил, по своему обыкновению проводя большую часть времени в алкогольном астрале.

Пока она так вот говорила, объясняя что почем, дед корчил невнятные гримасы да так крепко, что даже бабка посоветовала ему не мять лицо и не мацать уши, а с достоинством мудрого принять перемены. Что пора бы перестать фицкать деньгами, которых и так нет, а с вашим аппетитом и ихними ценами их тут и не будет, а помогать детям, ведь дети они такие дети(!) да и внукам не мешало бы тоже, ведь все идет и все меняется, и близится уже тот срок, когда каждый баранчик будет подвешен на свой крючок.

Из всей ее речи дед понял только одно.

-Бросаешь, значитца?! Ладноть!  - тут дед малость подумал, насколько это ему  позволяла пульсирующая боль в месте удара скалкой и вбросил в информационный поток вселенной довольно таинственную и туманную фразу:  на каждую хитрую жопу, у нас найдется свой х@й с винтом!

Контратака

Фразу-то дед сказал, конечно, но слова, лишь слова - толку от них большого нет, так что по первости Георгий Иванович в большом унынии находился, получив от супружницы своей такой вот вероломный удар в самом дебюте. Но покумекал чего-то там и даже взбрыкнул бодростью духа, словно старый боевой конь заслышавший отдаленный звук горна.

И вскоре три сына Георгия Ивановича уже стояли пред его ложем в саду, ровно пред ложем сказочного царя, удумавшего испытания им устроить.

Автор позволит себе тут сказать несколько слов и об отпрысках, правда, будет использовать при описании их характеров все же мазки широкие, ровно маляры кисть кладут, а не тонкие карандашные штрихи уличного художника. Не будет углублятся, так сказать, в мелочи и частности. А лиц и вовсе касаться не будет, ибо пропечатано одним великим,  что нет ничего мимолетнее в мире, чем наружность.

Первый сын — Вовка — справный был детина, средний - Эдуард -ни так, ни сяк, ну, а младший сын — Игорек - был и вовсе... футболист. Он играл за команду завода подшипников скольжения и даже сейчас ухитрялся жонглировать мячом, выслушивая стенания отца. Отец же требовал немедленного открытия второго фронта и родственной помощи, дабы урезонить неверную мать. Сыновья которые обо все уже давно знали, катали воздух под губами, тяжело вздыхали, но отвечать не спешили.

Игорек по относительной молодости своей в дело особо не вникал, да и не по рангу ему было первому речи держать. Эдуард же стоял перед папашей со взором томным, ровно пьян был, хотя и капли в рот не брал, а преподавал астрономию во «Дворце пионеров» и потому все происходящее ему казалось ничтожно мелким по отношению к массе Юпитера.

Один лишь Вовка характером вышедший сразу и в мать и в отца, не выдержал и сказал, что не понимает, чего это батя так разоряется.

-Ее же не на работу в Германию гонят? — риторически спросил Вовка — а приглашают с уважением и пенсию кладут, кто ж от такого цимуса отказывается?!

-Она мне и мяч обещала купить новый  - подал голос Игорек — быстрее бы уже, а то в этот скоро тряпки пихать придется!

-Объем Сатурна превышает объем Земли в 770 раз — произнес Эдуард и взгляд его на секунду просветлел — а объем Германии этой и не высчитаешь даже, так, пыль космическая!

-Пыль, значит?! - проревел дед, чувствуя после этих самых сыновних откровений то же, что и Юлий Цезарь обнаруживший в своей спине нож Брута — а это чего, тоже пыль? Как же это все бросить-то можно?! Ай?!

И Георгий Иванович широким жестом обвел кругом заросший сад с покосившемся забором, кур, сломанные ящики, корыта и прочее и прочее.

-Чего это-то, батя?! — спросил Вовка - бардак этот?!

-Это не бардак, дурень ты! Родина это! - сурово ответствовал дед — и ее не бросают!

-Так это твоя и наша Родина, а ее-то нет!

Дед почувствовал в этом утверждении что-то верное, и решил по-быстрому свалить со скользкой темы.

-А я? — вдруг тихо спросил Георгий Иванович — а меня?

-А чего ты -то? - продолжал несгибаемый и можно сказать даже железный Вовка — мы тут остаемся, что надо - поможем, а матери и пожить не мешало бы на старости лет.

-Зря ружья у меня нет! - зло заявил дед — а то я бы вам устроил как Тарас Бульба! Это ж надо кого на груди взрастил!

Переговорные таланты его на этом кончились и в тот же вечер приняв на грудь, дед пытался прорваться в помещение центра немецко-русской дружбы, чтобы выбить душу из коварного искусителя Отто Шварца.

Секретарша у Отто Фельцовича была русская, поэтому оборону держала знатно, и деду ничего не оставалось, как стоя на улице орать в голос, требуя немедленной сатисфакции. Шварц, на момент прорыва, прятавшийся в своем кабинете за штандартами Германии и РФ, не выдержал потока оскорблений и высунулся в окно, чем вызвал всплеск активности у подуставшего было деда.

-Слышь, сволота! Верни мне супругу, Оттело хренов!

Откуда у Георгия Ивановича явились такие познания в шекспировских трагедиях, автор сам удивляется, но что было, то было.

-Вы ведь уважаемый человек! - пытался урезонить деда Шварц — как вы можете стоять на дороге у своей жены! Дороге, которая ведет ее к счастью!

-Ты мне еще про дороги будешь разговоры разговаривать, рожа! У нас ней одна дорога была, покамест ты не объявился! А ну слазь сюды, я тебе расшибу, как шифоньерку, сучий хвост!

-Вы шовинист и алкоголик! - кричал ему вниз нервный Шварц — не позорьтесь уже!

Дед страшно ухнул и попытался было влезть по голым кирпичам на четвертый этаж, и глядишь и влез бы, если бы его аккуратно не снял оттуда экипаж патрульно-постовой машины милиции и не отвез бы домой, по дороге купив минералки, как заслуженному фронтовику.

Волшебство мадам Мерлин.

Утром следующего дня, крутя из газеты «Непознанное» заготовку для козьей ноги, и сокрушаясь, что не достал немецкого шпиона Шварца, дед Жора неожиданно обнаружил, что у него есть еще один шанс, которым грех было бы и не воспользоваться.

Жил, правда, шанс этот у черта на куличках, и дед порядком стер себе ноги добираясь до его жилища, но чего не сделаешь ради родного человека - жены, которая и сама не ведает, что творит. У шанса деда было имя, причем весьма своеобразное - Дыня Самуиловна Мерлин.

Мадам Мерлин — по ее собственному определению была потомственной  колдуньей, из тех, чьи бабушки едва успев передать внучкам секреты профессии, тут же сгорали на кострах. Как явствовало из текста пропечатанного в газете, мадам легко снимала и насылала порчу, призывала удачу и богатство, лечила от всего сразу и всех сразу, при случае могла показать вам поверхность других планет Солнечной системы или помочь прожить пару прошлых жизней. То есть любые желания клиента были ограничены лишь одним  - его же, клиента, финансовыми возможностями.

Оказавшись в темной волшебной комнате Григорий Иванович с опаской присел на стул, подавленный густым ароматом трав, дымом свечей и фигурками различных ужасных существ, что плавали в заспиртованных банках на полках.

На столе, покрытом черной скатертью, лежал человеческий череп, который одно время обыскался директор местного медицинского училища, несколько толстенных книг по кулинарии начала века, на которых мадам Дыня Самуиловна поменяла обложки, используя в качестве них листы из учебника по латыни 1887 года, карты таро, пучок грязных волос и разная другая околоокультная всячина.

Зашелестели шторы и Дыня Самуиловна явилась перед дедом в длинном платье, полы которого цеплялись за все подряд, ее лицо было вымазано пудрой, а глаза горели как два факела в адских подземельях, источая жар и невыносимою муку.

Мадам Мерлин действительно мучилась изрядно,  вчера гуляла на свадьбе сестры и перепила там сливовки и домашнего ликера. Она даже ловила себя на мысли, что готова хватануть спирту прямо из своих же баночек.

-Знаю! - замогильным голосом произнесла страдающая Дыня Самуиловна, пристально сощурившись на деда — все знаю!

Глядя на колдунью слезящимися от едкого дыма глазами, дед подумал, что хорошо, что у него есть его бабка и он не женился на этакой вот цаце, скажем. От такой-то жены хрен поди чего утаишь! Все знает, зараза!

Мадам Мерлин тем временем прижала холодные пальцы к жарким вискам и простонала:

-Она хочет связаться с вами! Все, что нам нужно, это лишь открыть канал!Она страдает! Там!

Григорий Иванович ни бельмеса не понял, ему казалось, что если кто и страдает, то это лишь он.

-Там! - вновь патетически воскликнула мадам Мерлин и это слово отдалось у нее в голове бессмыслицей вроде «тарам-парам», и потомственная колдунья поняла, что надо ускорить процесс, иначе она действительно начнет видеть приведений с похмелья. Такие видения были бы крайне нежелательны, ибо мадам Мерлин была пуглива и организмы имела слабые.

-Давайте мне какие-никакие деньги, и я помогу вам связаться с вашей супругой там, тарам-парам, на небесах.

-Вы уж извините меня, гражданка — сказал дед, осторожно подбирая слова - бабка моя и на небесах вовсе! Это вас, видать, какой-то призрак обманывает, падла! Если бы она там пребывала, на небе - ходил бы я к вам!Подождала бы она меня и сказала чего надо! А тут дело посложнее будет!

Мадам отняла пальцы от головы и прошептав что-то о неправильности формулы квадрата Сатора, приготовилась выслушать посетителя.

И дед возвернулся домой сжимая в руке мешочек с таинственным порошком. Исходя из рекламного текста, который озвучила ему потомственная колдунья, снадобье сие навеки вечные отобьет у бабки охоту к перемене места жительства и никто ей отныне нужен не будет, окромя ненаглядного супруга.

Вот только сколько сыпать не сказала мадам, и дед плюхнул от души порошка бабке в утренний чай, пущай, мол! Нехай, быстрее сработает!

И сработало чего уж там, но как-то не так! Только дед сел на табуреточку и приготовился услышать слова любви, как Эмма Генриховна так ускорилась в движеньях, что у него аж в глазах зарябило! За тот день бабка успела побывать в 10 местах чуть ли не одновременно, и почти полностью подготовить все бумаги для своей поездки, что при ином раскладе заняло бы при ее больных ногах не меньше месяца!

Кроме того, Эмма Генриховна вскопала пол-сада неизвестно за чем, просто так, поиграла в футбол с местной детворой, постоянно опережая игроков не менее чем на полкорпуса, и помогла совершенно незнакомому человеку затащить рояль на четвертый этаж.

Надо сказать, что еще долгое время после этих событий, Эмма Генриховна пыталась найти именно такой чай, который пила в тот день, но понятно, что ее каждый раз поджидала неудача.

А Георгий Иванович умыл руки жестом Понтия Пилата и пораскинув мозгами,  сделал то, что по уму говоря, он мог бы сделать много раньше.
 
Собрание и Заговор.

Ночь прикончила вечер так же нежно, как роковая красотка в фильмах жанра нуар убивает влюбленного в нее частного детектива в финальной сцене фильма.

Оставив на своей лежанке в саду мешок с травой для конспирации, дед Жора украдкой просочился со двора и выбирая самые темные места улицы направил свои стопы к дому Семена Семеновича Перебейноса.

Он старался держаться в близости домов, надолго замирал, ежели ему казалось, будто слышит он чьи-то шаги, прятался за деревья, прижимаясь носом к их шершавой коре, в общем являл собой типаж Джеймса Бонда, которого все-таки выгнали на пенсию, но который решил никому об этом пока не рассказывать.

Все эти манипуляции заняли довольно продолжительное время, поэтому к нужной точке на улице Ржавской Георгий Иванович добрался несколько позже, чем рассчитывал. Потоптавшись у ворот, он оглянулся по сторонам и никого не заметив, несколько раз аккуратно стукнул железным кольцом задвижки по сухим доскам. За воротами что-то бумкнуло, раздались торопливые шаги и до деда донесся тихий шепот.

-Кто там?

-Я... — в свою очередь прошептал дед.

-Пароль?

Дед хотел было произнести пароль, как они и условились с Семенычем  еще днем, но вдруг с ужасом понял, что он его забыл. Георгий Иванович измучил себе весь мозг, заглядывая в самые далекие его уголки, но пароль, собака, находиться не желал.

-Да я это, Семеныч! — наконец не выдержал он пытки паролем - я!

-Кто это я?  - подозрительно переспросил Перебейнос — и слово в слово произнес культовую фразу Кролика из мультфильма про Вини -Пуха, студии «Союзмультфильм» - я бывают разные!

Дед засопел от обиды, а Перебейнос продолжал рождать конспирологические теории заговоров одну за другой и вполне мог себе работать в газете «Версия».

-Мож это ты, а мож и не ты! Кто знает?! Никто не знает! И знать не могет!

Из-за того что голос Перебейноса звучал чересчур бодренько, дед сделал вывод, что тот, судя по всему, успел уже клюкнуть полтишок.

-Мож враги сделали слепок с твоего лица, и голос подстроили, а ты сам посейчас лежишь где-нить в саду с ножом в груди, или еще чего такое! А пароль - есть пароль, на то он, пароль — еще раз с удовольствием произнес это слово Перебейнос — и нужен!

Дед уже было собрался послать Семеныча к черту, как и все пароли в этом мире, как неожиданно вспомнил.

-Мне нужна пластинка с маршем из кинофильма «Веселые ребята» - понизив голос до ультразвука сообщил Перебейеносу дед Жора.

-Простите великодушно, но я могу предложить вам лишь вальс из кинофильма «Цирк» - вернул ему отзыв Перебейнос, отворил калитку и приказал идти за ним ровно след в след.

Проплутав по собственному саду как заяц, Перебейнос привел деда к себе в погреб, в котором их поджидал третий заговорщик — весьма пьяненький дядя Петя Фюрер - его Семеныч с трудом оторвал от тюнинговых работ по усовершенствованию автомобиля марки «ЗАЗ».

Погреб Семеныча в ту ночь мог занять первое место среди самых таинственных мест на земле. Возможно лишь в подвалах тамплиеров, где те хранили свои вековые секреты могла ощущаться такая же мощная, неистовая аура.

Несколько керосиновых ламп выхватывали из полутьмы толстые каменные стены на которых были развешены портреты первых руководителей Советского государства и кумачовые полотнища с призывными лозунгами сделанными белой краской. Посредине погреба стоял стол и три табуретки, в углу виднелась рация и несколько ящиков с тушенкой.

Семеныч быстренько подкрутил рукоять старинного патефона и все трое с чувством исполнили винрарный гимн Советского Союза в тексте которого еще упоминался Иосиф Виссарионович Сталин.

После торжественной его каденции, отзвук которой еще несколько секунд дрожал в помещении,  Пербейнос взял вступительное слово и надо заметить довольно долго его никому не отдавал.

Начал он, как это и описано было в книге классика, с международного положения. Если в трех словах:положение было хреновое. Со всех сторон страна находилась под угрозой агрессивного блока НАТО, этого цепного пса империализма и мирового капитала, готового пойти на все ради уничтожения последних ростков идей Ленина-Сталина и...

-Просрали все полимеры! - подал голос с места дядя Петя — Мичурины, еб@@@ые!

-Грамотно мыслишь! - поддержал Семеныч дядю Петю и, съехав с колеи международной, продолжил уже про «эту» страну.

А в «этой» стране, по его словам, приспешники капитала уже давно цинично  гнобят свой собственный народ, свобода и совесть уже проданы за кровавые американские доллары и все это в очередной раз раскрывает людям всего мира классовое содержание так называемых демократических реформ, наглядно показывает характер властей, прислуживающих классу господ и эксплуататоров.

-И очень жаль, что именно в такой сложный период -  бушевал Перебейнос — мы получаем дюжину ножей в спину от людей, скажу больше женщин, которых до последнего времени считали своими соратниками!

Пока Перебйнос упражнялся в риторике, дед Жора совсем поник головой от свалившихся на его голову невзгод и более выпукло ощущал предательство своей бабки в контексте нескончаемой классовой войны.

-Не испытывая мук совести и плюя слюной на неоспоримые успехи социализма, пренебрегая величием идей Ленина и Сталина, забывая о Карле Либнехте и Розе Люксембург, они попадают в шпионские сети и бросают своих законных мужей, покидая границы нашей многострадальной Родины! Мы этого никогда не допустим! Победа будет за нами!

Перебейнос вытер пот со лба, сел за стол сказал то, что давно от него ждали делегаты:

-Наливайте, товарищи!

Товарищи налили по первой,второй и даже третьей, после чего с ответным словом выступил Георгий Иванович Мышляев.

В своей речи он поблагодарил делегатов съезда за душевный порыв и мужественность, за несокрушимую веру в идеалы, за принципиальность и готовность до конца стоять за свои убеждения. Дед Жора при людно покаялся в том, что не углядел того момента, когда вражеская пропаганда сделала свое грязное дело, посеяв зерна предательства в сердце его неверной супруги.

Граждане читатели несомненно понимают, что автор позволил себе несколько отредактировать выступление Георгия Ивановича, ибо тогда данный рассказ приобрел бы от цензуры рейтинг 21+ и его можно было бы прочитать только в ночное время с 2 до 4х ночи.

От слов деда Жоры, дядя Петя Фюрер пришел в адское волнение и заявил, что уж будь жена Георгия Ивановича его женой, он то, выбил бы из нее всю дурь, да так, что она больше в жизни не заикнулась бы ни о каком там чертовом Гондурасе!

Фюрер был так же знаком с наименованием - Гондурас, и почему-то был уверен, как и вначале дед Жора, что бабка делает ноги именно туда.

С трудом товарищ Перебейнос и товарищ Мышляев объяснили уже здорово захмелевшему товарищу Фюреру - кто, куда и зачем едет.

-Тогда расстрелять! - безжалостно заявил на это Фюрер, оправдывая свое прозвище — и семью, кстати, тоже!

-Протестую! - как можно быстрее высказался дед Жора, борясь с ослабшим от водки языком — дайте ей десять лет строгого режима! Нет! Двадцать! И пусть отбывает наказание у меня в саду на полевых работах!

Еще какое-то время Фюрер и дед Жора препирались между собой, отстаивая собственные, напрочь противоположные точки зрения, причем Фюрер желал привести приговор в отношении деда Жоры прямо здесь и сейчас.

Перебейносу даже пришлось стукнуть кулаком по столу для прекращения прений, отчего стоявшая на столе тарелка с огурцами несколько раз перевернулась в воздухе и шлепнулась на место не потеряв при этом ни одного овоща.

-Цыц, вы, бляха-муха! -прорычал бравый разведчик — блюдем конспирацию!

Фюрер тут же приложил палец к губам и сказал:

-Шшшшшшш!

-Я -то поначалу думал языка взять... -  шепотом продолжил Перебейнос - этого Отто Фельцовича или как его там...

-Правильно! Взять его за язык и расстрелять к чертовой бабушке! - опять проявил негуманные поползновения дядя Петя - прямо перед строем!

-Ладно — ответил Пербейнос, устав бодаться с Фюрером — расстреляем, но после.

Дядя Петя согласился на после, а дед Жора пытался чего-то там возразить, но Перебейнос его взял, и в полном соответствии со своей фамилией перебил:

 -А покамест — психология, тудыть ее в люсю! Она, понимаешь, фундамент всего!

Пербейнос разлил остатки белой по стаканам.

 - Но психология опять же с умом, а не так, чтобы голую задницу противнику показывать, как помню, гансы нам в 42 году. Это до добра не доведет, а только усугубит все дело проникающим ранением...

Дружок Пербейноса Витюха, сибирский паренек и охотник божьей милостью стрелял по этим задницам исключительно в десятку, посему Семеныч знал про что говорил и его словам можно было верить, как надписи на трансформаторной будке.

-Так что орать и матюгаться толку не будет, коли она уже решила все... - сказал
Семеныч и пальцем поманил деда Жору и Фюрера к себе - мы с вами вона чего сделаем...

Психология как основа всего.

В следующие два дня Эмма Генриховна ничего и ведать не ведавшая о заговоре  депутатов в лице Перебейноса, дядя Пети и собственного мужа, продолжала готовиться к отъезду, вся в делах и заботах, и чего уж греха таить, граждане читатели - заботы эти были в радость.

Во-первых, Эмма Генриховна получила новый паспорт в котором было пропечатано, что она теперь Штерн, что было весьма приятно читать, и она делала это снова и снова, с наслаждением проговаривая свою новую и в то же время старую фамилию.

И хотя в документе продолжала раскаленным клеймом гореть надпись о семейном положении, сама Эмма Генриховна чувствовал себя вроде как разведенной. А раз так, то она впервые за многие годы позволила выйти себе в приличную парикмахерскую, приобрести пару новых платьев, сумочку и новую шляпку, на которой количество цветов вдвое превышало букет на шляпке старой.

Дед наблюдал за бурной деятельностью неверной в политической смысле, но при этом вдруг сильно похорошевшей супругой из садовых зарослей и неожиданно впервые за последние десять лет чувствовал болезненные уколы ревности во всех своих органах.

Он начинал, натурально, скрипеть зубами, лишь даже на мгновение представив себе, как за ней, там, на чужбине будет ухлестывать толстый немецкий бюргер, возможно, державший на мушке Георгия Ивановича в далеком 43 и лишь чудом не отправивший его к праотцам...

Вообразив себе все это отчетливо, во всех подробностях, как на картинках, что рисуют в американских комиксах, дед злобно ухал как филин и скрывался в саду. Но у него еще оставалась надежда, ибо время секретной операции близилось. Операции под кодовым названием «Буревестник».

Ее первая фаза началась солнечным августовским утром, когда проснувшись и по привычке протянув руку к учебнику немецкого языка Эмма Генриховна обнаружила вместо оного книгу С. М. Горова «Зверства немецких фашистов на оккупированных ими территориях», 1957 года выпуска. Официальные документы являющиеся основой данного издания были подкреплены множеством уникальных черно-белых фотографий, приводящих организмы читателей в весьма угнетенное состояние.

Дальше-больше.

Со стен ванной на Эмму Генриховну теперь смотрели плакаты с изображенными на них рабочими и колхозницами, комбайнерами и швеями, работниками интеллектуального труда и простыми доярками. Все они призывали Эмму Генриховну увеличить темпы роста и поднять производительность труда, быть бдительнее и напоминали, что не знают другой такой страны на свете, где так вольно дышит человек.

Кухня и стены коридоров были сплошь увешаны газетными вырезками о  падении валового продукта западных стран, бурном росте неонацистских движений и яркими, бьющими не в бровь, а в глаз, карикатурами Кукрыниксов,

Визуальный патриотический ряд усиливался музыкой советских композиторов разных лет, звучавших из старинного патефона сами знаете кого, и создававший над тихой улочкой атмосферу первых лет советского государства.

Сам дед Жора перестал по вечерам орать скабрезные частушки под балалайку, а перешел на утонченную лирику и тягучие русские народные песни, исполняя их с таким чувством, что через это дело рыдали все соседи в радиусе 300 метров от дома Эммы Генриховны.

Семен Семенович Перебейнос, разработавший операцию «Буревестник» был человеком ушлым, хорошо знавшим психологию людей своего поколения. 

К несчастью, он не так хорошо был осведомлен относительно женской натуры, что в итоге и приведет в дальнейшем к печальным последствиям. Но это будет потом, граждане читатели, автор уже по ставшей дурной привычке гонит лошадей быстрее, чем нужно.

Пока же операция давала первые успехи, и уже к вечеру второго дня Эмма Генриховна с удовольствием подпевала бравурным революционным маршам и даже пыталась исполнить партию на терцию выше деда в песне «Вот кто-то с горочки спустился».

Мало того, на следующее утро она даже не уделила и толики внимания немецким глаголам, случай небывалый за последний месяц, а напевая что-то про новый мир с интересом рассматривала толстую пачку журналов «Работница» за 1975 год, предусмотрительно оставленную дедом с вечера на кухне.

Вторая фаза операции ознаменовалась активной агентурной работой сознательных гражданок Ниловны и Нюрки-Динамита. Сменяя друг дружку, как пресловутые ксендзы охмурявшие шофера Козлевича в известной книге, они подолгу сидели у Эммы Генриховны и вели формирующие разговоры в том русле, что, мол мужики-то они в наше время на вес золота и платины.

Что они, то есть и Ниловна и Нюрка, и не осознавали этого, пока сами не остались без мужиков. И что Георгий Иванович, он, конечно, выпивает, но в меру, до дому всегда доходит, а ежели и случается какая-такая с ним оказия, то патруль милицейский его не в вытрезвитель везет, а прямиком домой, потому как Иваныч герой и человек главное хороший.

Тут у многих читателей вопрос возникнет. Это как же так, скажут эти многие? Автор совсем уже заврался! Пули льет и не краснеет! Вроде раньше эти две бабки деду покоя не давали, третировали его, как старослужащие духов и салаг, а теперь чуть ли не оды ему хвалебные воспевают.

Ну что ж, граждане читатели! Разведчик Перебейнос нутром прочувствовал некую зависть со стороны старушенций к Эмме Генриховне и провел несколько провокационных бесед с ними в керосиновой лавке в следующем духе, что, мол, а вы слыхали, мадамы, что Эмма Генриховна изволит навсегда отбывать? Едет она в рай буржуазный, по 10 000 долларов будет тама пенсию получать, а чем она лучшее вас?! А?! А вы тута останетесь с дедом на пару, алкашем старым, он тогда совсем с катушек съедет и устроит вам рано или поздно полнейший раскардаш, и мож даже подожжет чего.

-И, кстати...- учтиво прощаясь со старушками сказал Перебейнос — говорят, что «Санту-Барбару» будут транслировать еще минимум как 7 лет!

Возможно именно последнее обстоятельство так сильно подействовало на бабуленций, что обе решили положить все свои бабские силы ради дела сохранения Эммы Генриховны на земле российской для продолжения просмотра сериала.

На взгляд автора, именно после этих двух удачно проведенных этапов секретной операции Семену Семеновичу Перебейносу и стоило бы остановиться. Нажать на тормоза агитационной машины, так сказать.  В те дни Эмма Генриховна о поездке уже говорила как-то все туманнее и неопределеннее, выражаясь в том смысле, что Родина — это не там, где человек родился, а там, где его воспитали как личность, где его друзья и дети, ну и где муж, потому как какой не есть муж сукин сын, а это все же свой сукин сын!

Но Перебейнос уже отдал самому себе приказ приступить к третьей стадии операции, успех в которой, по его мнению, должен был полностью склонить Эмму Генриховну остаться в России, в маленьком городке N, на улице имени Карла Маркса в доме под номером 6.

Третья стадия была настолько сверхсекретной, что о ее вводных не знал никто, даже дед Жора. Приняв решение, Семен Перебейнос надел свою лучшую гимнастерку, почистил сапоги так, что они блестели, выражаясь языком прапорщиков, как у кота яйца и сел на троллейбус номер 13, ходивший по веселому и бодрому маршруту «Стадион Динамо - Полынковское кладбище».

Доехав до остановки «Кронштадтская», он вышел, и погнал себе вышагивать улочками -переулочками, оказавшись вскоре перед домом гражданки Лолиты Мордуховны Подошвы.

Лолита Мордуховна была дородная дама, весом под центнер, возраста не известного, потому как предпочитала о нем не распространяться, в прошлом  прима местного театра. Храм искусств городка N не смог пережить драму под названием «Развал СССР» и практически прекратил свое существование. Часть заслуженных и не очень актеров разбежалась по детским утренникам и елкам, часть спилась и теперь феерила в наркологии или психиатрической, выступая в минуты просветления перед санитарами, и заявляя им в приватных беседах, что «...уж пятый год, как променяли они отчий дом на это пыльное палаццо...»

Мадам Подошве в некотором смысле повезло больше остальных, к тому времени она успела таки выхлопотать себе пенсию по возрасту, но ее буквально душил творческий голод и снедала тоска по запаху кулис. Без актерства жизнь казалось ей пустой, пошлой и банальной. В минуты особой печали, она разыгрывала пьесы известных драматургов в одиночку перед зеркалом, читая текст за всех персонажей сразу, резко меняя тембр голос, используя различные шумовые и прочие эффекты, да так, что прохожие оказавшись перед ее окнами убыстряли шаги и даже переходили на бег трусцой, который как известно способствует долголетию и здоровому образу жизни.

Посему предложение Семена Перебейноса, о котором автор еще расскажет подробнее, было принято мадам Подошвой с нескрываемым энтузиазмом. И Лолита Мордуховна пообещала сделать все возможное, чтобы получить положительные рецензии от критиков и зрителей.

-Я обещаю вам катарсис, сударь! - жеманно произнесла Лолита Мордуховна и протянула Семенычу руку для поцелуя.

Перебейнос с чувством пожал ее могучую длань и пообещал в свою очередь, что все прогрессивное человечество не забудет ее подвига. Но, как говорится...

...никто не совершенен...

Теплым августовским утром Эмма Генриховна проснулась от страшного грохота, доносившегося с кухни. У нее сложилось полное ощущение, что домовые, ежели они все таки существуют на свете, перепились и в полном соответствии с происходившими в стране событиями, делили зоны влияния.

От волнения с трудом попав в рукава халата, она шустрым колобком выкатилась из свой комнаты и тут же уперлась взглядом в тетку в расписном халате с драконами пожиравшими свой собственный хвост, которая активно шуровала в кухонных ящиках и мойке.

Посейчас тетка держала в руке сковородку и трагически вопрошала у нее и самой себя:

-Это чего это?! А?!

Эмма Генриховна была не так воспитана, чтобы оставить странную кухонную маньячку без реплики.

-Сковородка таки это, а вот вы где будете?

- Сковородка?! Ха! Это ужас-ужас! Что на ней жарить? - спросила саму себя тетка, и тут же сама себе ответила - семечки! А я люблю тонкую фаршированную рыбу и он тоже! Вы понимаете?!

Эмма Генриховна ничего не понимала, но на обострение конфликта идти не хотела, потому как вилки были не спрятаны, а так мало ли чего.

Между тем тетка, в которой проницательный читатель наверняка угадал мадам Подошву в образе, проявляла чудеса энергии. Она носилась по кухне как метеор, включала-выключала воду в кране, заглядывала в холодильник причитая при этом, что она так и знала, так и знала, а потом и вовсе было хотела нырнуть в погреб, но передумав, пронеслась мимо бабки по направлению к залу.

-Жерик! -не выдержала здесь Эмма Генриховна и завопила во весь голос так, что ее было слышно даже на центральной площади городка  - Жерик, где тебя носит, у нас здесь Содом и Гомора или я не знаю, где мы идем!

-Вы когда, позвольте, съезжать будете?! - меж тем поинтересовалась у Эммы Генриховны тетка - а то вот эту стену-то я сломаю, чтобы так сказать пространство иметь. Я обожаю пространство! Фэн-шуй такой фэн-шуй, знаете ли!

Тетка начала кружиться в вальсе с воображаемым партнером и судя по всему вела. Эмма Генриховна тем временем прилепилась к стене, которую в скором времени собирались сносить, соображая как бы ей пробраться к телефону и вызвать карету, но ее соображалка подавленная жизненной энергией непонятной гостьи соображала туго.

Тут Эмма Генриховна заметила рядом с собой деда, который выпучив глаза, пялился на вальсирующую тетку незнакомой для него наружности.

-Кто такая и чего это с ей?! - спросил дед — гербалайф что-ли предлагает?!

Заслышав его голос тетка остановилась в трудной танцевальной позе и постояв так с секунду кинулась к деду да так резво, что тот даже не успел глазом моргнуть.

-Вот и ты! — взвыла тетка и прижала деда к себе так крепко, что тот упершись носом в ее объемные груди почуял, что ему не хватает воздуха - шалунишка! Скорей же, скорей веди меня в спальню!

-Але! - не выдержала Эмма Генриховна смутно начиная что-то подозревать — какая такая спальня!Это куда это?

-Туда это! - ответствовала тетка - на наше ложе! На ложе из роз и весеннего ветра! Где мы будем любить друг друга, не покладая ничего! - с придыханием в голосе всхлипнула мадам Подошва, переигрывая, конечно, но все же.

-Я эту колчужку и знать не знаю, мать! Клянусь танком Т-34! - завопил дед, высунувшийся, наконец, из грудей — ошибка видать вышла!

-Как вы можете так говорить, Георгий Иванович?! - затуманилась тетка от таких слов - после всего того, что было между нами?! А, я понимаю, вы боитесь этой страшной женщины — перейдя на шепот, кивнула она в сторону Эммы Генриховны — она скоро покинет нас, мой пупсик! Уедет в свою жестокую страну! А мы будем счастливы вместе!

-Не смешите мои тапочки! - заявила Эмма Генриховна — какие в его возрасте ложи? Все ж давно таки на полшестого!

- Его стрелка всегда стоит на двенадцать, когда я подле него! - гордо сообщила лжелюбовница и испепелила Эмму Генриховну презрительным взглядом — вы просто не давали достаточно ласки такому породистому жеребцу. Посмотрите на эти кудри! На этот дивный лоб и лысинку!

Жеребец стоял рядом с двумя бабами и бил копытом, уже ни в чем неуверенный. Может, и правда было чего?

Разум Эммы Генриховны в этот напряженный и ответственный момент как-то заскакал от эмоций, и ей едва не стало дурно. Спасла ее та самая сковородка с которой и начался весь сыр-бор. Кряхтя, она нагнулась за ней и длинная ее рукоять плотно легла к ней в ладонь.
 
Тут дело такое, ежели вы умеете ездит на велосипеде, то уже никогда не разучитесь. К чему это автор клонит, спросите вы? А все дело в том, что пока Эмма Генриховна не переехала жить в частный дом, она прошла отличную школу кухонных боев примерно в пяти коммунальных квартирах по всей территории Советского Союза! Такая серьезная подготовка может сравниться разве что с древним японским искусством ниндзюцу, да и то еще можно поспорить, кто кого при случае.

Дальнейшие события в доме развивались в восприятии деда Жоры как в модном  режиме съемки slow-move, и ему казалось, что он даже видит как деформируется металл сковородки о воздух, а мышцы на руке Эммы Генриховны ходят ходуном, будто тугие морские волны. Рот деда Жоры раскрылся напоминая картину «Крик» художника Мунка и он попытался сделать нырок в сторону, но...Slow-move вдруг сменилось резким убыстрением и вспышкой ярчайшего света, и дно сковородки идеально закрыло собой сверкающую лысину деда.

Через пару часов печальный и прикладывающий к шишке прохладную алюминиевую крышечку от кастрюльки, Григорий Иванович Мышляев вошел в ворота дома Семена Семеновича и, постанывая упал задницей на дощатый порог. В глазах его отражалась вся мировая и даже вселенская скорбь.

-Сотыгу - спросил Перебейнос  - хлопнешь?

-Подвязывать мне надо горлышко... — горестно молвил дед — а то посейчас приперлась какая-то баба, и трендела, что она моя полюбовница. Шуршит, понимаешь, ля фам. А я ее морду лица и знать-то не знаю, вот и смекаю, ежели только упился в усмерть... 

-А! Вот ты о чем, товарищ и брат! - расплылся как блин в улыбке Перебейнос — это  я ее послал! Артистка она. Заслуженная!

-Не понял... - как-то очень плотно ставя буквы друг к дружке произнес дед Жора — как это, артистка?

Тут-то бравый разведчик Перебейнос и приоткрыл деду фабулу третьей секретной стадии операции «Буревестник». Гражданка Подошва была легендирована им в жилище как полюбовница деда Жоры и по заданию партии и правительства должна была вызвать своими действиями и словами чувство ревности в сердце Эммы Генриховны. После чего удалиться.

По мнению руководителя штаба операции, то есть его, Перебейноса,  - узнав, что ее место может быть занято после отъезда другой мадамой, Эмма Генриховна мгновенно поняла бы свои ошибки, провела переоценку своих действий в отношении мужа, и идя на поводу у собственнического инстинкта никуда не уехала бы, чтобы и впредь ограждать личность деда Жоры и всего его остального хозяйства от посягательств других баб.

-А?! - воскликнул Перебейнос, гордясь собой — мощно я задвинул, бляха-муха?!

Дед Жора даже и не стал ничего отвечать, потому как мозг его заклинило, а просто двинул Семенычу в нос с правой.

Следующие несколько минут во дворе дома проходил боксерский поединок по своему накалу сравнимый с боем за звание чемпиона мира в супертяжелом весе среди профессионалов.

Дед Жора оперировал размашистыми непредсказуемыми свингами, бывшими в ходу у великих чемпионов середины 30-х годов. Семеныч же работал в более закрытой манере, используя длинный джеб и ища возможность провести двоечку: туловище — челюсть. Исход боя мог решить любой шальной удар, но в итоге всех победила старость и оба недавних противника вскоре лежали в пыли, голова к голове и пялились в небо, которое начинало затягиваться темными тучами.

-Сказала, что теперь точно уедет... - сообщил этому небо дед Жора -
мол, не хочет мешать моему счастию с этой...актрисой!

Дед Жора молчал, а потом выдохнул, да так, словно хотел избавиться сразу от всего, что накопилось в душе.

-Не смогу я без Эммы, Семеныч... — тихо произнес он и неожиданно заплакал.

И в этот момент на сады и улицы маленького городка N упали первые крупные капли дождя. Ежели бы автор был женщиной и писал сентиментальные романы под псевдонимом Нора Роуз, то он или, вернее она, обязательно указала бы милым читательницам на то, что сама природа оплакивала ту, что навеки уйдет из жизни Георгия Ивановича, поразив его сердце невыразимой болью. И, наверное, это не было бы столь уж сильным преувеличением...

Отъезд.

Через пару дней Эмма Генриховна натурально сидела на чемоданах обговаривая с родней все, что нужно обговорить в таких случаях. Все нервничали, особливо дед, который неприкаянно шатался по дому, без причины лапая все подряд руками и оставлял на этом всем подряд четкие отпечатки своих пальцев, за что раньше был бы бит бабкой нещадно.

Пожалуй, лишь одна кошка Марис, которая отправлялась в Германию вместе с бабкой являла собой пример спокойствия, граничащего с холодностью, на что способны лишь представители высших слоев общества. Что ж,  Марис всегда знала, что ее рождение здесь, в этом городишке было досадной оплошностью, которая рано или поздно обязательно будет исправлена высшими силами.

Не выдержав всего этого напряжения, дед сбежал из дому и заранее приехал на железнодорожный вокзал, где долго прятался за колонами, наблюдая за тем, как Эмма Генриховна садилась в скорый проходящий поезд «Саратов — Берлин», как она целовала детей и внуков и прижимала к груди змея подколодного Отто Фельцовича Шварца.

Дед не мог знать, что на сердце Эммы Генриховны лежал булыжник размером с вулкан Везувий, она хоть и улыбалась, но иногда отвечала невпопад, пытаясь рассмотреть в толпе его, в тайне надеясь на то, что он все-таки придет. Но нет....Увы и ах! И вот уже поезд, качнувшись, повез Эмму Генриховну навстречу новой жизни, а дед, напоминающий всем своим видом старого обозного мерина поплелся по дороге в пустой и холодный дом.

Неожиданно рядом с ним раздался скрежет и свист тормозов и Георгий Иванович пребывающий в состоянии совершеннейшей прострации, почему-то обнаружил себя сидящим в салоне «Запорожца» принадлежащего Семёну Семеновичу Перебейносу.

Ну, этот «Запорожец» и тот который вы видели раньше, граждане читатели это небо и земля, как говорится! Дядя Петя Фюрер усилил передний и задний бампер, да так, что ими можно было давить танки «Тигр», разогнал мощность двигателя до каких-то безумных единиц, прощения прошу, но автор в этом деле профан полный, поднял подвески, в общем сделал еще кучу всяких новшеств, так что и самому Бэтмэну было бы не грех проехаться на нем по улицам Готэм -сити в поисках Человека-Пингвина.

-Я вот чего... — сурово признал Семеныч, постукивая пальцами по рулевому колесу - с психологией этой, я конечно, маху дал, тудыть ее в люсю!С бабами, с ними, всю эту хренову психологию на 32 делить надо...

Дед Жора ничего не ответил, а сидел с горя лицом черен.

-Но вот я вчера в аптеку пошел... - продолжал Семеныч - и...

-Заболел? - несмотря ни на что, все-таки смог высказать дружеское участие в судьбе Перебейноса дед Жора.

-Да нет! Бинт нужон был, брагу процедить хотел.

-А...- протянул дед Жора, с  мечтательной тоской в голосе - брага...

Мысли о бражке несколько выбили из колеи и Перебейноса, и он забыл про что речь вел.

С минуту оба молчали. Наконец Перебейнос поинтересовался:

-За что я говорил-то?

Дед Жора точно помнил один момент:

-Брага.

-Да про брагу-то я понял, в башке одна она и есть теперь...

-Ну, это...бинт, вроде как... - осторожно дополнил дед Жора.

-Точно! Бинт. Аптека! - повеселел Перебейнос - а в аптеке там аптекарши...

-Спасибо тебе! -начал вскипать дед Жора —А то ведь я то и не знал! Ясный пень, что в аптеке аптекарши! Кто ж еще-то!

Перебейнос замолчал считая в уме до десяти. Посчитав, он медленно произнес:

-Так вот, в аптеке аптекарши-свистульки про какую-ту фильму разговоры вели. Вроде как баба мужика бросила и шасть в другой город в аэроплане, а тот вскочил в машину и погнал, да так, что выехал на взлетную полосу и остановил самолет, смекаешь? Конец, титры - все счастливы. Баба в восторге и плачет на плече любимого и все у них опять совет да любовь!И тут меня как осенило! Поступок нужон, Жора! Поступок! Чтобы оценила она и вернулась!

Дед Жора малость ожил и даже стал врубаться в новый план Перебейноса. А тот уже достал карту и четкими штрихами карандашом на ней обрисовал ситуацию.

-Поезд скорый, зараза, потому останавливается только вот тута... - ткнул Семеныч пальцем в карту, ощутив себя в эту секунду на фронте — но это не беда, потому как, если мы здеся угол срежем, то окажемся впереди чуть, а дальше уже дело техники! Чего ж мы с тобой поездов идущих и на Берлин и с Берлина не останавливали?

-Складно говоришь, чего уж... — сказал дед Жора — да только на чем мы его догонять-то будем, скорый экспресс-то? На этом звере?

-А то! - хлопнул по рулю Перебейнос — зверюга та еще!

Перебейнос утопил педаль газа до пола, в салоне автоматически зазвучал песня зазвучала песня «Не кочегары, мы не плотники», и как это происходило не знал никто,включая и самого конструктора дядю Петю Фюрера, и «Запорожец» рванул с места так, что легко выиграл бы все фол -позишны на Гран-при в Австралии или еще где угодно.

Правда прежде чем вырваться из городка N Перебейносу пришлось остановиться на светофоре и там «Запорожец» настигла черная тень огромного джипа, закрыв собой солнце.

В джипе щелкали семки четверо торпед из группировки Коли Синего, основой деятельности которой был рэкет старушек торгующих на рынке всякой всячиной, но бригада собиралась вскоре подняться нереально, прищемив хвосты барыгам, толкающим постельное белье и меховые шапки фабрики «Тамбовничанка»

Торпеды были одинаковы с лица, как четверо из ларца, бриты под ноль и одетые в тренировочные костюмы с надписью «Узбекская РФСР», которыми они затарились кольнув склад детской спортивной школы, и кроме костюмов поперев оттуда еще пару грязных мат и длинный желтый гимнастический канат.

Маясь с безделья они пытались разгадать кроссворд, но застряли на первой же колонке по горизонтали. Вопрос поставивший их в тупик звучал так: «Жидкость без которой человек не может прожить больше недели?»

По всем понятиям и раскладам, братанам было ясно, что это водка. Но в загаданном слове было всего четыре буквы и пацаны реально вынесли себе последний мозг, причем один на четверых. Решив, что пусть лошадь думает — потому что у нее бубен большой, братва выкинула газету к чертовой матери и теперь искала развлечений. «Запорожец» полностью оправдал их ожидания.

-Слышь, братан, крутая точила! Ахахаха, крышуете дома пенсионеров?— прогундел один из них, высунувшись в окно по пояс— давай, типа, кто вперед? А? Типа, как в Нид фор спид?

-Чего он там лопочет? - спросил дед у Перебейноса —какой-такой спид?

-Хрен его поймет... — пожал плечами Семеныч — больной, наверное...

Пока Семеныч стоял в очереди в аптеке он прочитал кучу плакатов по данной тематике. Парню, видимо, оставалась недолго коптить небо.

-Эй, а где же телки?!  — появился в окно второй бык, которого как уже говорил автор от первого отличить было можно только под микроскопом — сучек своих куда дели?

-Их старухи давно у Сталина в аду отсасывают! — проорал третий, самый умный из четверых. Он окончил первый курс ПТУ N 16 и знал такие сложные слова как Сталин и ад и даже ухитрился рассмотреть их в связке.

В следующие 2 секунды раздались два выстрела и два колеса джипа с хлопком сдулись, собственно как и братки, упавшие на пол в салоне.

Перебейнос едва успел убрать свой дымящейся «вальтер», как вспыхнул зеленый свет и «Запорожец» рванул с места в мгновение ока превратившись в точку.

Мать честная, граждане читатели, видели бы вы как летел он по сонным улицам городка N! Скорость была настолько высокой, что пейзаж за окнами салона невозможно было даже детализировать - он просто сливался в серо-буро-зеленую массу.

Что дед Жора, что Семен Семенович испытывали для их возраста просто космические перегрузки, их уши болтались, пипки носов крутились вокруг своей оси, кости трещали, хотя и не ломались. И нет сомнений в том, что если бы им удалось вырваться на трассу они бы догнали этот злосчастный экспресс и вернулись бы домой  как истинные воины с добычей, то есть с женщиной Эммой Генриховной Штерн.

Но, к сожалению, - автор согласен, что он довольно часто употребляет данное словосочетание в своем тексте, но что поделать, ибо сожаление в переводе на русский язык и есть жизнь - так вот, к сожалению, у оставшихся в джипе типов оказался невероятный на то время гаджет — сотовый телефон.

И братва получившая тревожный звонок, вываливалась из всяких там мест, как тараканы после дуста и в срочном порядке неслась к свои корытам, получив известие, что на них наехали двое беспредельщиков.

И едва выехав за пределы города, Перейбейносу пришлось резко дать по тормозам, ибо вся дорога до самого горизонта была перекрыта оцинкованными ведрами на колесах, различной степени крутости, и они все пребывали и пребывали, и вскоре деды оказались в окружение черных джипов, как в кольце немецких танков.

-Надо было тех недоносков на глушняк валить, бляха-муха! — огорчился Перебейнос, - все одно у них спид! А сейчас бы уже бабку с поезда сдернули...

-Вот хорошо, что у тебя, окромя пистолета больше нету ни хрена! — сказал дед Жора, - что-нибудь навроде гранатомета или там станкового. Война уже кончилась, Семеныч!

-Не уверен! - сказал Перебейнос, плюнул в окно и открыв дверь, выскочил из машины. Дед Жора вздохнув, и решив, что Бог сегодня его не любит больше чем обычно, вылез следом.

Около пятидесяти бритоголовых личностей стояли перед ними поигрывая монтировкам, бейсбольными битами — в те годы бейсбол был весьма популярен в России - и прочими нехитрыми зубодробительными причиндалами. Было тихо, слышно лишь как потрескивали остывая горячие двигатели.

Из толпы братков вылетел и тот хмырь, чей джип едва не стер в порошок Семеныч. В руках у него был пистолет Беретта 22 калибра и тряся им как  горящей бумажкой, огонь с которой уже подбирается к пальцам, он ощущал себя по меньшей мере Грязным Гарри.

-Место здесь тихое  - земля сырая, урою, бля! -проверещал хмырь на высоких нотах - а ты хрыч старый слишком борзый!

-Это разве оружие, сынок... — спокойно сказал Перебейнос, указав на Беретту —  из него стрельнуть, все равно, что в х@й свистнуть! Вот оружие! Смекаешь?

И Семеныч открыв капот Запорожца, достал из багажника фаустпатрон.

Хмырь после такого фокуса со стороны Семеныча пропал так быстро, что можно было заподозрить, будто к его исчезновению была причастна черная магия. Толпа сделал шаг назад, а дед Жора заглянул в багажник и почувствовал себя идиотом. Конечно! Чтобы у Семеныча был лишь один пистолет -держи карман шире! На промасленных тряпках отдыхали советский автомат ППШ, немецкий автомат МП-40, несколько пистолетов ТТ, «люгер», замок от станкового пулемета и сам же пулемет, а красивое плетенное лукошко для ягоды было полно спелых гранат-лимонок.

Но из всего этого благолепия, дед Жора выбрал трехлинейку Мосина, потому что и привычно и надежно. И потому что если американская винтовка М16 - делает в теле противника маленькую аккуратную дырочку, в соответствии с Женевской конвенцией, а АК-47 - делает большую дыру, иногда отрывает конечности, и не соответствует Женевской конвенции напрочь, то трехлинейка Мосина — это и была одна из главных причин для создания Женевской конвенции.

Два деда стояли и смотрели на братков без страха и лишней суеты, как смотрели они в лицо врагу в Сталинграде и в боях за Чехословакию или там при взятии Берлина. Солнце пылало в зените своем, и лица дедов казались бронзовыми, оно отражалось в их глазах, и если кто заглянул бы в них в тот момент, то на мгновение понял бы, что пережили эти люди.

Семеныч водрузил фауст на плечо и сказал:

-Ну чего, Жора?! Понеслась душа в рай?!

Что же было дальше, спросит у автора нетерпеливый читатель? Что?!

Автору рассказывали целых три версии. По первой из них  - бой был жаркий и тяжелый, было подбито несколько джипов и братва понесла тяжелейшие потери. Вроде как Семеныча убили, а дед Жора, раненный попал в больницу, где вскоре и умер. А потрепанные остатки братвы перебрались в город на Неве и через годок-другой уже полностью контролировали в нем теневые денежные потоки.

По-второй, к месту великой сечи на велосипеде «Десна» успел таки добраться старый вор, из тех воров-законников, что жили по правильному, соблюдая понятия и имея представления о чести, пусть и несколько своеобразные для обычных людей, но все же. И вроде бы вор тот сказал, что все уладит и уладил. Хмырю засунули ствол его «Беретты» в его же задницу и провернули, даже не спилив при этом мушку, а деды уехали восвояси, но за бабкой все равно не успели.

По версии третьей ничего этого и не было, а вот движок, что собрал Фюрер был экспериментальный и не прошел еще должных полевых испытаний, в виду чего и сгорел неподалеку от железнодорожного переезда села Покрово -Марфино. А деды задыхаясь и кашляя от вонючего дыма наблюдали как скоростной экспресс «Саратов -Берлин» промчался мимо них, и вроде дед Жора рассмотрел в его мелькающих окнах Эмму Генриховну, теперь уж точно, Штерн.

Полгода плохая погода.

Ну что ж, граждане читатели! Все истории на свете заканчиваются, как  закончится земное существование каждого из нас, какие бы кунштюки мы не выкидывали в надежде обмануть старушку с клюкой. Тут даже бегство в Самару не поможет, все знают. Финал и этой истории уже не за горами, автору осталось лишь самую малость - расставить точки на I, а может быть и над Е, он уже и не помнит сам, над чем там обычно принято их расставлять.

Уже полгода как Эмма Генриховна обосновалась на своей новой старой Родине и тихо и мирно жила себе поживала в маленьком пансионате недалеко от города Берлина. Пансионат стоял в лесу, таком немецком, что деревья там росли не как попало, а стройными рядами, тропинки же асфальтированы и никогда не вели в чащу, чтобы немец какой-нибудь не заблудился не ровен час. Это ж его оттуда доставать потом надо, кому же охота тратить на него законные немецкие дойчмарки.

Пожалуй автор соврет, а это как вы знаете вовсе не в его стиле, если скажет, что Эмма Генриховна была несчастна и проводила свои дни проливая горючие слезы по России и мужу. Нет, вовсе нет. Фрау Эмма, как ее теперь называли, была бодра, с удовольствием выезжала в город на экскурсии, бродила его улочками, вспоминая, а иногда и нет, места, где прошла часть ее детства. Но иной раз, особенно ночью, когда луна светит в окно и мир вокруг меняется таинственно и страшно, накатывала на нее тоска, тоска не немецкая, а русская, мрачная и тяжелая как мокрая тряпка, что перешибить ее ничем было нельзя, хоть чего ты делай. 

И тогда звонила она в городок N, надеясь, что дед подойдет, но тот сидел и смотрел на телефон и догадывался кто это, но трубку не брал, а тосковал еще больше бабки. В России, тоска является обязательным пунктом в контракте, который Господь подписывает с каждым русским человеком, а уж тоска в маленьких городках N, имеет по любому коэффициент два.

Жизнь Георгия Ивановича после отъезда Эммы совсем стала беспросветной до такой степени, что он даже пить бросил. Сидел как сыч дома, весь в бороде зарос, ровно бомж или там святой человек, что подчас равнозначно бывает. С горя ли, авитаминоза,  старости ли,  или еще с чего вдруг стали у него сильно болеть ноги, а в один день упал он и больше их почувствовал. Врачи, они, конечно, приезжали - светили ему в рот и глаза фонариками, говоря промеж собой на латыни, мяли живот и давили на грудь, после чего печально качая  головами и ничего не объясняя, исчезали до следующего раза.

Но вот однажды проснулся ночью дед и сел на кровати. Чудо, и ноги не болели,  и не саднило нигде внутрях. Встал Георгий Иванович и вышел во двор. Да только двора-то во дворе не оказалось, а представилось ему поле без конца да без края, клубился в поле том туман, легкий и невесомый, сплетенный  будто из мягко мерцающих серебряных нитей и тянулась по полю тому дорога, кружила она вдаль, к горизонту, туда, где между полем и небом разницы не было вовсе, а  граница была призрачной и условной.

И там в поле, отойдя от дома всего-ничего повстречал дед Мишку Аптекаря, тот спал подложив под голову вещмешок и укрывшись шинелькой. А дед ведь не видел его с того самого дня, как отправился Мишка на другой берег Волги, но знал, что добрался он вроде, так ему Эмма потом говорила. Долго тряс дед Мишку за плечо, но тот даже не шелохнулся, видно что устал человек, чего уж тут.

-Не буди...— раздался сзади деда Жоры голос и обернулся он на него, чтобы посмотреть, кто это ему здесь приказы пишет.

Перед ним стоял солдат в распахнутой шинели и бросалась в глаза под ней пропитанная потом гимнастерка. Было солдату на вид слегка за тридцать или около того и дед Жора захолонул аж весь, когда узнал в его лице те самые черты, что выступали из-под копоти на старинных образах в доме его бабки, в хате далекого сибирского села. Его, видимо, и искал дед Жора, там под Харьковом, когда за жизнь свою он и сам не дал бы и ломанного гроша. Или...

-Был я там, был... - спокойно ответил солдат на не прозвучавший еще даже вопрос деда, — всегда чуть впереди и справа от тебя. Ты чувствовал, но всегда боялся признаться в этом самому себе.

-Чего ж ты не открылся тогда? — даже несколько обиженно спросил дед Жора -глядишь и по другому все бы пошло -поехало...

-Ну тогда это была бы совсем другая история! — ответил солдат и замолчал.

Молчал  и дед Жора, и лишь ветер шептал во ржи о том, что будет завтра и послезавтра и теперь дед знал, что так оно и произойдет, и нет ничего, а есть только истина, и вовсе она не где-то там, а именно здесь, в бесконечном ночном поле.

-Пора нам, Георгий Иванович... — сказал солдат — ждут тебя.

-А, нальешь? Ай? - улыбнулся вдруг дед — на посошок-то грех не на капать!

-Налью! -сказал солдат и передал деду толстую флягу, в которой туго плескался спирт — и сам выпью, отчего ж с хорошим человеком не выпить?

Сделали они по паре глотков передавая фляжку друг дружке, и улыбались и горячо было на сердце у Георгия Ивановича, сладостно как-то.
-Возьмешь чего?  - спросил солдат, с хитринкой глядя на деда, словно ответ знал уже, но служба есть служба и вопрос задать надо было.

Дед обернулся и посмотрел на дом свой, качающийся на волнах ржи будто корабль, то опускаясь, то вновь взмывая вверх и проявляясь на фоне светлого неба со слегка размытыми очертаниями.

И только лишь подумал дед, как почувствовал в руке своей синюю ленточку, что дал ему Эмма, и сжал он руку боясь упустить ее.

-Не сомневался я! -сказал солдат и хлопнул деда Жору по плечу — пойдем, брат!

И пошли они о чем то тихо толкуя и смеясь иногда, так же тихо, словно боясь спугнуть истину, которая как птица кружила над их головами.

Вот уж не знаю, граждане читатели, так все это было или не так, но только, когда Эмма Генриховна примчалась на похороны Георгия Ивановича, соседка Ниловна и отдала ей эту самую синюю ленточку. И сказала она, что нашла деда сидящим за столом и сжимающий ее уже в холодных пальцах.

И плакала навзрыд на его могиле гордая и сильная женщина Эмма Генриховна Штерн и шептала что-то, но не на русском, как кажется автору, но и не на немецком, а на языке сердца, на языке настоящей любви.

Пролог

Вот так, собственно и закончилась эта история, которую не назовешь уж сильно там веселой, или слишком уж грустной, ибо всего в ней было понемногу и по чуть-чуть, как и всегда бывает в жизни нашей, уважаемые граждане читатели!

P.S.

Чего это за п.с такое, автор не в курсах, но он в книжках такое завсегда видал. В общем Эмма Генриховна жива-здорова и до сих пор приезжает на могилу к деду своему из далекой Германии, потому что любить по-настоящему это вам не железные шарики с кровати откручивать!

Немецкие слова и выражения пропечатанные в тексте.

*Меня зовут фрау Эмма и вот мой паспорт, офицер!
**Берлин, один из крупнейших городов мира
***Кошка сидела на окне и пила молоко из блюдца.
****Под окном гуляли курицы.
*****Маленькие коровки паслись на лугу Петера.
******Гретхен сидела на берегу речки и смотрела как мама моет
            раму.

Все остальное это грубые немецкие ругательства, увы.

Автор сожалеет о присутствии в тексте ненормативной лексики, он честно пытался перевести ее на парламентские выражения, но при этом выходило еще хуже.