Сквозь мутные стёкла времени

 
 
РОМАН
 

 РЫЖИЙ КОТ ПРОТИВ ФРАУ БОСС

Размышляя над книгой


    Штирлиц наоборот?

   Много мы знаем творений про доблестных разведчиков, героически противостоявших врагу в их логове. Но лично я впервые встречаю повествование про  заклятого врага, задолго до начала войны засланного фашистской разведкой в советский тыл. Если точнее, в небольшой городок на берегу Черного моря, где единственным стоящим внимания «объектом» был в ту пору весьма примитивный аэродром.
  Елена Александровна Жуковская, увы, вовсе не вымысел автора: по сей день старожили вспоминают о зверствах, которыми после прихода немцев в крымскую Евпаторию руководила прежде скромно-неприметная  диспетчерша гаража строительной организации. Она же -выпускница одной из разведшкол абвера…
  Согласитесь: в таком уникальном для нашего читателя случае автору нужно иметь огромное  чувство меры и такта, чтобы заведомого врага показать не карикатурой - обыкновенным человеком, но при этом не вызвать к нему сочувствие и даже уважение. Действительно, непростая задача.
  Еще сложнее объяснить психологию человека, наконец дождавшегося своего часа, ощутившего себя истинной арийкой, чья задача – карать всех и каждого. Настолько, что   ее сверхусердием было недовольно даже собственное начальство. Что то – по-своему понятое чувство долга? Или… Неужели наш  знаменитый Штирлиц в подобной ситуации вот так же выслеживал бы недавних номенклатурных работников, бил плеткой и расстреливал случайно попавших в облаву горожан? Не верится.
  Александр Стома, автор романа «Сквозь мутные стекла времени»,        объясняет чрезмерную даже по фашистским меркам ее жестокость до ужаса просто:
«Жуковская быстро входила во вкус почти безграничной власти».
  Власть и безнаказанность – насколько это страшно! Не только для тех, над кем она безжалостно издевалась – для самой «властительницы», казалось бы, получившей от жизни все, о чем мечталось.
  Но только не радость, хотя бы удовлетворение.
   …Незадолго до вынужденного «драпа» фашистов недавний «шеф» Жуковской по разведке  оберфюрер Хельмут Морис, разглядывая прежде приятную даму, замечает:
«За прошедшие годы она весьма сдала: щеки впали, под глазами мешки, губы будто усохли. Руки, поправляющие прическу, заметно дрожат…»
  Отчего бы?
  Ответ прост: «У этой женщины в мозгу произошел, как говорят электрики, сдвиг по фазе. Сказывалось многократное участие в кровавых расправах и частые пьянки. Скупые часы ночного отдыха она расходовала на борьбу с мыслями о необходимости остановиться, выбраться из этой кровавой топи, но уже днем всё возвращалось в свою колею…»
  Так чего же ради?!

    Город родной…

  На противоположном фланге сюжета – мальчишки-подростки Толя по кличке Туйчик и Костя – Рыжий Кот, с особой любовью выписанные автором. 
  Кстати, довольно уже давно, в 1992 году, Александр Стома выпустил небольшую повесть, которая так и называлась - «Рыжий Кот». Нынешнее масштабное произведение – развитие и продолжение волнующей его темы.
  Именно Костя, поначалу по-мальчишески играючи, а затем все глубже осознавая свою личную ответственность в борьбе с врагом, первый  обнаруживает в Жуковской иностранного агента, всеми силами старается спасти от истребления еврейское население города, хотя бы своего двора, хотя бы милую Тасю…  Он наивно верит в пользу написанных им листовок, активно помогает морякам – участникам советского десанта и в конце концов погибает в очередной облаве под началом все той же Жуковской, точнее, унтерштурмфюрера фрау Босс. Как погибли тысячи его реальных ровесников… Не только его, но и самого создателя романа.

   Размышления над книгой были бы неполны без  знакомства с личностью ее автора.
  Александр Николаевич Стома, коренной евпаториец, родился в 1927 году. С детства мечтал стать писателем, но, казалось, не судьба. Работал инженером, начальником цеха завода, начальником ЖЭКа, председателем поселкового совета…  И только освободившись от бесконечной служебной круговерти, добрался наконец до любимого дела.  За короткое время написал и издал книги «Взятка для начальника ЖЭКа», «Из жизни Поспелова», «Как стать писателем», историческую трилогию «Эмир Эдигей», «Хан Хаджи-Гирей», «Хан Менгли-Гирей», повесть «Трудное счастье пограничника Морозова» (см. журнал «Пограничник» №№ 1, 2 за 2009 год), пьесу «Потомок Чингисхана»…  Он - один из победителей публицистического конкурса газеты «Крымская правда» «Родина, которую мы потеряли» (статья «По кочкам памяти», 2004 год), литературного конкурса «Боспорские агоны» 2007 года и других.
  Теперь понятнее будет, отчего в книге  присутствует и участвует еще одно главное действующее лицо – город Евпатория. Зримо и подробно  описаны в романе улочки, улицы, базары, городской театр, центральная библиотека, гостиницы «Крым» и «Бо-Риваж» (с французского «красивый берег»). И, конечно, дом, где жили когда-то еврейская семья Богуславских, беспечно-храбрые мальчишки Костя, Витька, Петя… И Толя-Туйчик, в котором без труда угадывается образ и судьба создателя книги. Не оставляет А.Н. Стому ностальгия по детству и друзьям детства, многих из которых унесли военные лихолетья, да и последующие несладкие годы.

«Многих должен бояться тот, кого многие боятся»

  «Над головой пролетел снаряд и взорвался недалеко от корабля. Снова крик с колокольни - и снова снаряд. На этот раз он взорвался по другую сторону причала. «Вилка», - мелькнуло в голове…»

   Нет, речь не только про пушки, осыпающие огнем корабли десантников – про жизнь человека обыкновенного, озабоченного в первую очередь тревогами своими личными и своих близких, каковы, в принципе, почти все обитатели планеты Земля. А от нас требуют определиться – «Кто не с нами, тот против». И стреляют – слева,  справа… Потом - та самая страшная вилка, удар наверняка – в сердце. 
  Речь об истоках предательства. 
  О той войне написано много, даже, на мой взгляд, слишком много. И надо иметь большое мужество, чтобы, не повторяясь, попытаться сказать о ней свое слово.  В том числе понять, почему обыкновенные советские люди шли служить рейху.
  Таков характер? Возможно. Но недостаточно. Еще в мирное время пожилой водитель Смолин регулярно «закладывает» товарищей диспетчеру гаража. Комсомолец без убеждений
Каргин убивает бывшую жену и тещу, скрывается, а потом идет к немцам. Обухов доносит немецким офицерам про «советскую активистку» Жуковскую, а, осознав промах, легко и охотно становится полицаем. Ради спасения мужа Поддубная отдает в руки карателей соседа-коммуниста. Весовщица мельницы и староста деревни пытаются «ликвидировать» спасающихся моряков-десантников… 
  Как говорится, нельзя предать то, чему вы не были преданы. Увы, не так уж сладко жилось людям при той, сталинской «советской власти»…
  Однажды мне довелось беседовать с историком, вузовским преподавателем. И когда речь зашла на эту весьма скользкую и спорную тему, я с удивлением узнал, что, оказывается, еще в 1933 (!) году некий житель Киева обратился к Гитлеру с письмом, где просил его срочно начать войну против Советского Союза. Чтобы спасти народ от голода, вымирания, репрессий…
  «И как вы относитесь к такой просьбе?» – спросил я доцента.
  «Она помогает понять
последующие действия украинских националистов, появление полицаев и старост, вообще истоки сотрудничества отдельных людей с немцами. Такие настроения питало недовольство порядками,  которые были до войны. Голод, методы  коллективизации, раскулачивание, аресты…»
  Кстати, по данным специалистов, только на Украине тогда существовало 14 разновидностей антисоветских формирований общей численностью более полумиллиона человек…
  И в романе «Сквозь мутные стекла времени» немало пострадавших от рук НКВД. Среди них – отец будущего десантника Петра Видлянского.  Впечатляет сцена их свидания в Симферопольской тюрьме. Накануне Петя выгладил свою белую рубаху и пионерский галстук. После долгого ожидания в тесной комнатке их впустили в длинное помещение, где за дальней сеткой стояли заключенные. 
«- Папа, - закричал, - мы здесь!
Его голос утонул в общем гвалте, но мама услышала.

 – Где? - словно выдохнула она.

Петя схватил ее за руку и протащил к сетке.

- Папа, - опять крикнул он, - мы здесь!

Отец их увидел и, приветствуя, поднял руку. Первую минуту мама не могла слова сказать, только рыдала. Потом они начали говорить, но в этом шуме мало что можно было разобрать. Запомнилась наиболее часто повторяемая отцом фраза:
- Дора, я ни в чем не виноват! Не виноват!»
А заведующего гаражом коммуниста Пахомова арестовали за то, что …был водителем в эпоху владычества в Крыму белогвардейцев Врангеля. А что тому оставалось делать? – есть-то при любой власти хочется! Так что были основания не любить Советскую власть и у его жены, ставшей затем переводчицей в фашистской комендатуре…
  Так был ли прав автор письма Гитлеру? 
  Конечно, нет. Ведь любая война – это смерть, разрушения, трагедия для миллионов. Да и что за надежда на «добренького» Гитлера? Их «новый порядок» предусматривал не меньший террор, зверства, тотальную германизацию населения. В любом случае недопустимо идти на службу к оккупантам, даже из благих намерений. Тем более, что такая служба всегда скрепляется кровью. Не только чужой.
  Но насколько меньше было бы подобных случаев без довоенного голода и террора! Мы можем понять, почему так делалось, но не оправдать, - делает вывод автор книги, «своей  властью» карая слишком уж активных фашистских прислужников…
  Никому еще не удавалось добиться преданности запугиванием и террором. «Многих должен бояться тот, кого многие боятся», - вспомнилось высказывание одного древнеримского поэта.
   В грезах о Палестине
  Как и в реальной жизни оккупированной Евпатории, в романе два основополагающих события – расстрел евреев и высадка морского десанта. События, хорошо ныне в городе известные и многократно в подробностях описанные.
  Важнейшее отличие подхода А.Н. Стомы – психологическая разработка «операции Палестина» через образ Лазаря Семеновича Богуславского,  поверившего в очевидную ложь фашистов о том, будто благородный немецкий народ высокой культуры готовит евреев к отправке поездом в Землю Обетованную, на историческую родину. Поверил в сказку не только Богуславский – многие. Хотя к тому времени была уже известна судьба их польских сородичей, киевский Бабий Яр, погромы в городах Крыма… Приходится  признать, что методы убеждения у фашистов были гораздо изощреннее и изобретательнее, чем советские страшилки, которым привыкли не верить.
  В своем яром антисемитизме нацисты, увы, не первые. Многовековая юдофобия была вызвана обособлением евреев, наивной верой в то, что их народ является избранным Богом. Точно так же ранние христиане вызывали ненависть языческого мира, из-за чего и принимали мученическую смерть и страдания.
  По сути антисемитизм — показатель наличия зла в человеке, система «раннего обнаружения» безнравственности и бездарности общества. 
  Да, во все века евреи играют ведущую роль в науке, философии, искусстве… Ну так не завидовать бы, самим делать великие открытия, быть великими мыслителями!
  В нацистской Германии  расистский антисемитизм стал официальной политикой: евреев физически истребляли, поставив целью их полное уничтожение. 
  Конечно, в романе нет и признаков «крамолы», но во время чтения невольно возникает мысль о том, что главным соучастником убийства семисот евпаторийских и миллионов евреев на территории Советского Союза был …Сталин. Ибо, зная, что ждет самый многострадальный и неприкаянный народ-бомж, Советская власть активно и жестоко-организованно до и после войны занималась массовым выселением с родных мест  немцев, крымских татар, ингушей и прочих «наказанных народов», но никаким образом не догадалась временно переселить заведомо обреченное на «ликвидацию» еврейское население. Отчего бы так? А уже после войны сама приложила руку к антисемитским настроениям и репрессиям…

   Посланные на гибель

  Весьма сомнителен и замысел советского командования одним махом выбить противника из Крыма путем высадки на побережье нескольких морских десантов.
  Два дня продолжались в Евпатории непрерывные бои. Итог? Гитлеровцы безжалостно расстреляли десантников, а затем арестовали около трех тысяч мужчин, от подростков до глубоких стариков, и уничтожили их - якобы за участие в восстании и партизанском движении. Другими словами, не будь десанта, в живых  остались бы не только сотни моряков, но и тысячи мирных жителей, активно бросившихся им на помощь. В том числе, как мы знаем, и Костя, Рыжий Кот, любимый герой автора книги.
  Бессмысленно теперь, почти 70 лет спустя, гадать на тему, можно ли было противопоставить вражеской авиации свою, советскую, заранее выяснить у синоптиков вероятность внезапно нарушившего все планы небывалого шторма. Да и вообще – нужен ли был тот десант, заведомо обрекавший на гибель не только себя, но и мирное население? Или то была лишь неуклюжая попытка отвлечь часть вражеских сил от измученного боями Севастополя… Кто не знает, что на той войне, как и на любой другой, были героизм и предательство, мудрые решения и дурость? За все  приходится расплачиваться рядовым – солдатам, матросам, горожанам. 
  А я пытаюсь понять: не были ли во многих случаях несомненные зверства фашистов вызваны непродуманными действиями десантников, подпольщиков и партизан? Нужны ли булавочные уколы мелкого сопротивления, ведущие лишь к озлоблению? Нет, воевать должны профессионалы! Кстати, от «Молодой гвардии» реально потерь было больше среди своих, чем фашистов…
   Меняется эпоха, отношение к коммунистам и советской власти, но не могут меняться общечеловеческие критерии морали.

   «Смахивая звезды…»

  Но вернемся, как говорится, к нашим баранам, то есть к тексту романа. Конечно, писательство – дело творческое и непредсказуемое, и на месте романиста кое-что я бы изобразил, написал, рассказал чуть иначе. Но буду на своем месте. И отмечу выписанные по ходу чтения некоторые особенно удачные языковые находки автора:

«В небо, смахивая звезды, устремились лучи прожекторов».

 «В глазах стояли невылившиеся слезы».

«…высохшие до жестяной твердости листья».

«Лучики фонариков … робко слизывали густую темноту».

 …Начинает и завершает произведение история, где некий Борис Васильевич вдруг решается поведать сослуживцу десятилетиями  мучавшую душу тайну про то, как «загудел в Воркуту на долгие десять лет». За то, что не сообщил «куда следует» про случайного постояльца, оказавшегося  немецким шпионом. А может, самих СМЕРШевцев  и НКВДистов туда, в Воркуту, было бы куда более справедливо?  Ведь, сажая невиновных, они «проморгали» как минимум троих действительных вражеских агентов и подтолкнули к сомнению десятки других, разочаровашихся?..

       Леонид Терентьев, член Союза журналистов.


 ПРОЛОГ
   Борис Васильевич очень удивился: как это так жить у моря и ни разу не подержаться за шкоты. Я, признаться, не покраснел от стыда, но на испытание шкотами согласился.
Мы работали на одном заводе, но встречались большей частью на планерках. Но случилась совместная командировка, после которой и последовало приглашение на морскую прогулку.
Так в прекрасную воскресную рань я оказался на базе городского яхт-клуба. По заливу носились легкие кораблики, утренний бриз туго надувал паруса. Борис Васильевич ждал меня на причале.
Еще до выхода в море он указал мне мой «шесток» на банке (так следовало называть скамейку) и объяснил, как нужно орудовать двумя веревками (это и были шкоты). Сам же, подняв парус, сел за руль. Отойдя подальше от берега, мы легли в дрейф, чтобы полюбоваться открывшейся панорамой. Благодаря двум церквям и мечети, город с моря смотрится торжественно, а из-за обилия зеленых насаждений – уютно, что с земли не так заметно. К полудню ветер стих, и парус обвис, как простыня на веревке.
- Команде отдыхать! - приказал капитан и полез в сундучок, который нужно было называть рундуком, и вынул оттуда снедь и бутылку водки.
- В следующий раз мы прихватим с собой удочки и наловим столько рыбы, что жены наши ахнут, - сказал он, расстилая на банке газету.
Мы стояли примерно в километре от берега, у борта тихо плескалась вода. Она была настолько прозрачной, что просматривалась до дна. Мимо проплывали рыбешки, которые и должны были удивить наших жен. Рассматривая эти прелести, я подумал, что следующего раза, скорее всего, не будет. Водки выпить я и на берегу смогу, зато ладони не будут саднить от дерганья за веревки.
Выпили, стало веселее. Я на минуту почувствовал себя приобщенным к великой когорте мореходов. А как иначе: внизу снуют рыбы, вверху, требуя выкуп, носятся горластые пираты в образе чаек.
- Было время, я и мечтать не мог о такой благодати, - задумчиво глядя вдаль, проговорил Борис Васильевич.
Я спросил бодро:
- Аль взгрустнулось чего?
- Да нет, просто воспоминания нахлынули.
И тогда я, к случаю, процитировал стихи одного местного поэта:
- И память я на помощь призову // Напомнить мне до крохотной детали // Все, что мы в этой жизни испытали, // Пытаясь удержаться на плаву.
- Хорошие стихи, - отозвался Борис Васильевич, - случайно не твои? Ну, все равно хороши. Под них не грех и повторить.
Выпили. Мой капитан помрачнел еще больше.
- И все же, Борис Васильевич, вас что-то гложет.
- Ну, не гложет, но как-то не по себе.
После небольшой паузы спросил:
- Хочешь, расскажу кое-что? Кстати, об этом я на заводе никому не говорил.
Почему бы не хотеть? Яхту слегка покачивает, чайки, получив желаемое, улетели к берегу. Даже летнее солнце, скрывшись за легкими облаками, не донимает. А тут еще таинственная избирательность: на заводе никому, а здесь – пожалуйста! Забегая вперед, скажу: не будь этого рассказа, прогулка запомнилась бы тишиной, да саднящими руками. А так…
Борис Васильевич разлил остатки водки по стаканам, крякнул и, повернувшись ко мне всем корпусом, начал повествование:
- И я, как тот поэт всю жизнь то и делаю, что пытаюсь удержаться на плаву. До войны, когда тебя еще в проекте не было, я жил в поселке Раздольном, что на северо-западе Крыма. Тогда он назывался Ак-шеих. Населения чуть больше тысячи человек. Море в семи километрах, там пристань Сары-Булат, военные катера, а чуть поодаль - пограничный пост. Вот и вся экзотика.
В ту пору я жил в доме, оставшемся от родителей. В 1938 году мне, как комсомольскому активисту, райком партии предложил должность заведующего сельповским магазином. Тогда таких скороспелых руководителей называли «выдвиженцами». За плечами у меня семь классов - предел того, чего можно было достичь, не выезжая в город. Кстати, сильно грамотных в то время в поселке вообще не было.
Борис Васильевич перегнулся через борт, зачерпнул ладонью воды, плеснул себе на лицо и продолжал:
- Итак, я заведующий магазином. Это, конечно, громко сказано. В моем подчинении только продавец, а сам я - и грузчик, и экспедитор, и бухгалтер, а то и шофер. Своей машины у магазина не было, брал в колхозе.
В одну из поездок на склад Сельпо долговязая кладовщица Ленка Жуковская предложила мне взять к себе на постой молодого мужика. Я тогда еще подумал: не жениха ли себе присмотрела? Иначе чего было ей, кроме платы за постой, обещать подбрасывать дефицит в мой магазин?
Постоялец, лет ему чуть за двадцать, одет простецки: полушерстяной мятый пиджак, брюки с пузырями на коленях, белые парусиновые туфли, давно не видевшие зубного порошка. Сразу бросилась в глаза горделивая осанка и холеное лицо. По костюму - работяга, по обличью - барин. Зовут Андреем, паспорт в порядке, по специальности, это он сам сказал, археолог, занимается подготовкой фронта работ для московской экспедиции. Меня проблема древних греков как-то не интересовала, поэтому и в детали не стал вникать. С той поры магазин, как говорят, начал цвести и пахнуть. С хлебом никогда перебоев не было, а для того времени - уже много.
Так прожил у меня Андрей целый год. Случалось, куда-то отлучался, и я его долго не видел, а вернется, сразу же за всё рассчитывался.
Пришла весна 1940 года. К тому времени я подсобрал деньжат и решил подремонтировать свой дом. Начал с самого легкого: с доставки песка. Ехать нужно было к пристани Сары-Булат, там у меня знакомый пограничный начальник, поэтому не нужно было оформлять документы. Вечером поделился своими планами с постояльцем. Он выслушал меня с интересом и тут же вызвался поехать со мной. Я сразу согласился: кому помешает лишняя пара рук при погрузке?.
Рано утром пошел в колхоз, взял машину без шофера, заскочил домой, кинул лопаты в кузов и - поехали. Начали погрузку. Андрей бросил несколько лопат песка и исчез. Я закончил работу, а Андрея все нет. Пошел искать. У рыбацкого стана захожу за сарай где рыбу вялят, и вижу: Андрея. Он стоит за развешенными сетями и щелкает фотоаппаратом - военные катера! У меня все оборвалось. Кричу, как резаный: прекрати! Он крутнулся на месте, а в руке наган! Ствол, не шелохнувшись, смотрит мне в лицо. Перетрусил я. А он убрал оружие и спокойно говорит:
- Загрузился, хозяин? Тогда поехали.
Уже по дороге я сказал:
- Сегодня же, Андрей, ты уйдешь из моего дома.
- Ты меня гонишь?
- Ты знаешь, какое сейчас время, - ответил я. - Мне совсем не хочется из-за тебя на Соловки загудеть.
- Черт с тобой, - согласился он, - но эту ночь я у тебя переночую, а утром уйду.
Всю ночь маялся: доносить о случившемся в НКВД или не доносить? А тут еще боялся, что придушит. Ушел Андрей мирно. Я же, глядя ему вслед через окно, решил: коль сразу не доложил, с НКВД не связываться. Он исчез, вскоре и Ленка куда-то исчезла.
Тут началась война. В армию меня по здоровью не взяли. В конце же октября в поселок вошли немцы. Они сразу принялись за активистов Советской власти. В их число попал и я. Вместе с другими бедолагами сижу в КПЗ. Начали вызывать к следователю. От него редко кто возвращался своим ходом, чаще, избитого, полицаи затаскивали в камеру волоком. Спрашиваем избитого: за что это тебя? Молчит, а если и отвечает, то зло: побудешь там, сам узнаешь. Так и перестали спрашивать.
Дошла очередь до меня. Сижу на табуретке перед следователем и дрожу. А он что-то пишет - я его не интересую. Весь изнервничался. Что тянут? Когда бить начнут? Вдруг в комнату заходит гестаповский офицер. Его только не хватало. Следователь вскакивает. Как-то автоматически встаю и я. Офицер махнул рукой, следователь сел, а я продолжаю стоять. Тогда он подходит ко мне и давит (не бьет!) рукой на плечо, и я плюхаюсь на табуретку. Слышу и ушам своим не верю:
- Как жизнь, Боря?
Ну, думаю: началось. Мягко стелет - жестко спать будет. Мямлю что-то. Гестаповец смеется:
- Не узнаешь меня?
А я боюсь глаза поднять. Опять что-то мычу.
- А ты и впрямь меня не узнал, - говорит офицер. Жестко берет под подбородок и поднимает мою голову. Андрей! Это его я тогда выгнал из своего дома! Ну, сейчас начнется!
- Ты хоть и отказал мне тогда в постое, - говорит он, - но, молодец, что хоть не выдал.
- Бить будешь? - спросил я.
- Зачем? Наоборот, я хочу тебя выручить. Увидел твою фамилию в списке и подумал, что из тебя хреновый большевик получился. Согласен?
- Согласен, - повторил я, как сомнамбула.
- Другого ответа я и не ждал, - сказал гестаповец и, смеясь, добавил, - лучше быть плохим большевиком и остаться живым, чем хорошим и в петле болтаться.
Засмеялся и следователь. Только мне было не смешно.
- А сейчас, если приду, прогонишь? - спросил Андрей и, не дождавшись ответа, приказал следователю:.
- Выпишите ему пропуск, и пусть катит на все четыре стороны.
Меня тогда взяли на улице, поэтому в камере вещей не было, поэтому я бочком, бочком и вон из КПЗ. Так бочком всю оккупацию и прожил: ни с кем не боролся, никому не служил.
Наши пришли в апреле 1944 года. Сразу началась сортировка мужиков: кого в кутузку, кого в армию. Я был чист и меня - в армию. Та воинская часть, где я числился, замешкалась при формировании и в штурме Севастополя не участвовала. Нас отправили на Северо-западный фронт, под Кенигсберг. Пока ехали, перезнакомились. Многие были из Крыма. Рядом со мной в телячьем вагоне на нарах лежал Леня Пахомов, пацан из Евпатории. Мы с ним в одной роте оказались. Он связист, а я рядовой пехоты. Только мало пришлось нам повоевать: ему немецкий пулеметчик «прошил» ноги, а меня прибрал к рукам СМЕРШ.
Предъявили обвинение по статье 58 пункт 12. Это недонесение о достоверно известном преступлении. Как я понял, Андрея наши где-то взяли в плен, и на допросе он так подробно рассказал о своем пребывании в Крыму, что и обо мне, скромном завмаге, в органах узнали. Так я и загудел в Воркуту на долгие десять лет. Не чаю, как жив остался.
Борис Васильевич замолчал, взгляд его притух. Я придвинул к нему свою недопитую водку. Он ее молча выпил. Украдкой рассматриваю: уголки глаз опустились, даже уши стали квёлыми. Может они и раньше были такими? Не замечал.
Теперь я понял почему он на заводе не рассказывал об этом эпизоде своей жизни. Кто в Евпатории не слышал о фашистской изуверке Жуковской? Это под ее руководством и при ее непосредственном участии были убиты тысячи людей. На заводе его сразу бы спросили: не гложет ли тебя совесть, хренов «выдвиженец»? Ведь при твоем попустительстве ей удалось избежать ареста. А близкий родственник того, кто остался лежать в общей могиле, мог и морду начистить.
Не знаю, что подвигло Бориса Васильевича рассказать мне все это - совесть или затаенная обида на советскую власть? Скорее всего, банальное желание выговориться. Давно замечено, что старики живут прошлым. Настоящее им неинтересно, а будущее – за пределами их жизни. Я скорбно вздохнул и сочувственно проговорил:
- Да, такому не позавидуешь.
В ответ Борис Васильевич кивнул.

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   ОН ВИДЕЛ МЕНЯ ИСПУГАННОЙ! 

            ГЛАВА I
Заведующая складом Ак-шеихского Сельпо Елена Жуковская жила в небольшой комнатушке по месту работы, выделенной ей правлением. Зоя, ее дочь, такая же долговязая, а от этого несколько сутулая, сидит за уроками.
- Зоя, выпрямись, - повелела мать, входя в комнату, - сколько можно говорить одно и то же
Девочка недовольно нахмурилась, но выпрямилась и тут же, будто в отместку, спросила:
- Скажи, мама, мы еще долго будем жить в этой тюрьме?
- А что тебя здесь не устраивает? - делано удивилась мать, хотя наизусть знала претензии девочки.
- Днем я не могу пригласить к себе подруг - нужен пропуск, вечером я не могу выйти погулять - проходная закрывается в шесть часов.
- Не я устанавливала этот порядок, - уже в который раз повторила мать. - Нас поселили здесь с условием, что мы не будем приводить к себе посторонних и сами вечерами не будем разгуливать. Я тебе уже говорила, что до нас этот склад дважды обворовывали, а гостеприимных заведующих строго наказали: одного посадили, другого уволили с «волчьим билетом». Хочешь, чтобы и со мной такое случилось?
- Я этого не говорила. Я спросила: долго ли нам жить в этой тюрьме?
- Придется потерпеть.
- Сколько?
Ответа не последовало, ибо по створке окна кто-то осторожно постучал. Мать отодвинула занавеску. Это был сторож.
- Елена Александровна, вас там спрашивают, - сказал он в открытую форточку.
- Кто?
- Я не спросил, а он сам не назвался.
- Узнай.
Не к каждому она выходила. Стремящихся поговорить с глазу на глаз с заведующей складом Сельпо было много, но у нее редко было тому желание. На этот раз, услышав имя визитёра, засуетилась. Сторож услужливо предложил:
- Может, пропустить сюда, Елена Александровна?
- Нет, нет, - ответила та, - сама выйду.
- А кто этот Андрей? - спросила Зоя.
- Так, один знакомый.
За проходной ее действительно ждал Андрей, он же Клаус Казелла, гауптшарфюрер СС (оберфельдфебель). Коротко ответив на приветствие, она раздраженно напомнила:
- Я вам на сегодня не назначала.
- Это так, - согласился Андрей, - но давайте сначала отойдем.
По дороге к ближайшему скверу она продолжала возмущаться:
- Вам назначено на пятое, два дня не могли подождать?
- Может, присядем? – спросил Андрей, показывая на одинокую скамью у засохшей клумбы.
Присели.
- Говорите, - властно потребовала Жуковская.
- На этой неделе я был в Евпатории.
- И что вас туда занесло?
- Формально - служба. Посетил музей, обменялись археологическими новостями. А фактически мне нужно было встретиться с Мазуром.
- По своей инициативе?
- Нет, конечно. Кстати, он просил передать, что вас отсюда скоро отзовут в Евпаторию.
- Сказал зачем?
- Нет, но из разговора стало понятно, что это как-то связано с аэродромом. Шеф считает, что мы здесь с вами околачиваем груши.
- И ради этого сообщения вы нарушили график встреч?
- Нет, унтерштурмфюрер (лейтенант), я не стал бы его нарушать ради этого сообщения. Мой приход связан с другим событием.
- Тогда что? Но прежде замечание: никаких званий, только имя. Учтите.
- Учту. Так вот, вчера мне удалось проникнуть в зону военной базы у пристани Сары-Булат.
- Поздравляю! Но и это могло подождать.
- Не торопитесь, Елена Александровна. Во время фотографирования объекта я услышал за спиной вскрик. Оборачиваюсь. И что я вижу?!
- И что вы видите?
- Вижу хозяина дома, у которого вы меня поселили!
- Он вас выслеживал?
- Нет, он приехал без меня в то место за песком. Загрузился и, по русскому обычаю, решил хоть что-то украсть. У сарая рыбаков, где вялилась рыба, он и увидел меня. Не знаю, как я его не пристрелил. В поселок я вернулся уже на его машине. Свои действия я объяснил любопытством простачка, никогда не видевшего военных кораблей, а он сделал вид, что поверил.
- Вы говорите, этот случай произошел вчера?
Андрей кивнул.
- Значит, с момента вашего разоблачения прошло более суток. Почему ваш хозяин, как я догадываюсь, еще жив, а вы спокойно разгуливаете?
- Мой хозяин оказался благоразумным человеком.
- Это он вам сам сказал?
- Конечно, нет. Ночь я провел в его доме. Своим присутствием помешал ему сгоряча побежать в органы, а днем организовал слежку. Он из магазина не отлучался, весь день просидел у себя в конторке. Свое безвылазное сидение объяснил продавщице плохим самочувствием. Догадываюсь, что все это время в нем боролись два чувства: патриота и труса. Как я понял, трус победил. Сейчас он в своем доме.
- Вы уверены, что сейчас он не строчит донос в НКВД?
- Если сразу не побежал, то уже не побежит. Он не может не понимать, что за каждый час промедления с него спросят.
- Это вы не можете не понимать с каким гадким материалом нам приходится работать! Это же страна фанатиков и дураков! В общем – быдло!
Жуковская хотела еще что-то добавить, но Андрей прервал ее:
- Минутку, - сказал он, - я решил временно покинуть Ак-шеих. Не из боязни, что хозяин настрочит на меня донос, а из понимания, что НКВД, в силу своей бестолковой практики, может случайно его арестовать. А там достаточно припугнуть, и он выложит все, что знал и что не знал.
- И ниточка потянется ко мне. Вы об этом подумали?
- Подумал, поэтому и посмел вас побеспокоить во внеурочный час.
                ***
Два дня спустя заведующая складом Сельпо подала заявление об увольнении, чем поставила руководство в затруднительное положение. Полноценной замены Жуковской не было и в ближайшей перспективе не предвиделось. Председатель правления Шпект вызвал ее к себе для вразумительной беседы.
- Какая муха вас укусила, Елена Александровна? - спросил он с порога. - Вы хорошо подумали, прежде чем написать эту галиматью? – он показал ей тетрадный лист бумаги, на котором было написано заявление.
Жуковская не спешила с ответом. Она удобно уселась у стола начальники, глубоко вздохнула и после паузы грустно произнесла:
- Нет, Рувим Яковлевич, не муха меня укусила. Мое заявление - плод бессонных ночей.
- Что-то не похожи вы на измученную бессонницей.
- И вместе с тем, это так. Дочь меня совсем измучила, она называет наше место проживания тюрьмой
- И все из-за того, что вы живете на территории склада? Так этот вопрос мы с вами обсуждали при приеме на работу. Я тогда еще говорил, что ваш предшественник в тюрьме. И не потому, что сам воровал, а потому, что превратил свою комнату в место встреч, чем и создал условия для обворовывания склада. Вы тогда с пониманием отнеслись к заявленным строгостям, сейчас же они вам кажутся чрезмерными.
- Я и сейчас не сетую, но дочь житья не дает.
- Скажите ей, что руководство Сельпо думает об улучшении ваших жилищных условий.
- Квартиру дадите?
- У меня квартир нет, - досадливо сморщился  Шпект, - речь может идти только о более удобном служебном жилье, допустим, с выходом на улицу. Для этого мы сделаем некоторую перепланировку склада.
- И мне негде будет вывешивать свои постирушки.
- Ладно, подумаем и об этом.
- Не ломайте голову, Рувим Яковлевич, я твердо решила переезжать в город, в какой, правда, еще сама не знаю.
- Вы решили, да еще твердо, - с явной издевкой повторил председатель. - Пора бы знать, милочка, что решения на социалистическом предприятии принимает первое лицо, а не все, кому это заблагорассудится. По закону я могу вас не уволить, и никуда не денетесь, будете работать, как шелковая. И вообще… Что вас вдруг потянуло в город? Сказку о дочери можете оставить для месткома, я знаю ваш характер и уверен, что, при желании, вы можете справиться не с одной такой дочерью. Что вы не видели в городе и что вас тут не устраивает?
- Вы правы, Рувим Яковлевич, я могла бы справиться со своей дочерью, если бы посчитала, что она просто капризничает, но она у меня умница, поэтому хорошо осознает, что здесь нет условий для достойного ее развития. Сельский уровень преподавания не для ее пытливого ума. Но и это не все.
Жуковская метнула взгляд в сторону начальника и томным голосом произнесла:
- Признаться, и это главное, я очень устала без мужской поддержки…
Шпект удивился:
- Так в чем проблема, что вам мешает выйти замуж? Вы видная женщина, у вас хорошая работа. Тем более, как мне докладывали, у вас буквально на днях была встреча с молодым человеком.
- Вам докладывали? За мной установлена слежка? - встревожившись спросила Жуковская.
- Успокойтесь, - ответил Шпект, - после того воровства, когда и мне здорово досталось, я приказал сторожам ставить меня в известность обо всех посторонних лицах, посещавших склад во внеурочное время.
- Так этот человек даже шага не сделал по территории склада!
- Правильно. Даже больше, вы отказались от предложения сторожа пропустить того человека на склад. И это, как вы понимаете, характеризует вас с лучшей стороны.
- Выходит, по вашему приказу сторож меняеще и провоцировал?
- Нет, это его самодеятельность, за что он получил внушение.
- Нет, Рувим Яковлевич, после такой самодеятельности мне еще больше захотелось отсюда уехать.
- А мне, уважаемая Елена Александровна, еще больше не хочется вас отпускать! И кто вам мешает выйти замуж за того парня, что приходил? Кстати, он местный? Я его знаю?
- Он из другой деревни. Тракторист.
- Так чем не пара?
- Оскорбляете, Рувим Яковлевич, сельский мужик мне как раз не пара. У меня диплом, и вы это знаете!
- Ну, не надо так категорично. В жизни все бывает. Вот, например, заведующий нашим магазином. Видный, перспективный парень, при хорошей должности, образован.
Тут Шпект внезапно остановился, подумал и продолжал:
- Хотя нет, эту кандидатуру я снимаю. Если вы поженитесь, то кто-то из вас должен будет расстаться со своей должностью, а это в мои планы не входит. Нужно искать другого.
Он задумался, а Жуковская, чуть прикрыв веки, наблюдала за ним. И тут он воскликнул:
- И вообще, что это вы из меня сваху делаете?
- Нет, Рувим Яковлевич, это не я вас, а вы из меня девку на выданье сделали.
- Все! Разговоры закончились. Идите, работайте!
Жуковская не спешила идти работать, она продолжала сидеть у стола и, как показалось Шпекту, многозначительно на него посмотрела.
- Что еще не понятно? – раздражаясь, спросил он.
- Вот вы, Рувим Яковлевич, пытались найти мне мужа. Представьте, зря старались. Я его уже сама нашла, но, к сожалению, опоздала.
- Как опоздала?
- Как вообще женщины опаздывают: понравился ей мужчина, а он женат.
- Наверняка, еще и член партии? - попытался пошутить Шпект.
- Вы как в воду смотрели, Рувим Яковлевич, он действительно партиец. Поэтому, прошу вас, подпишите заявление, не терзайте душу.
- Влюбилась, и ладно. От этого не умирают.
- Правильно, не умирают, но лучше подальше от греха. Вдруг не удержусь и всерьез займусь им. А это, сами понимаете...
- Совсем интересный кульбит, Елена Александровна, - еще больше удивился Шпект, - вы можете сказать, почему этот трюк должен подвигнуть меня на подписание вашего заявления?
- Не вынуждайте меня. Поверьте, вам лучше не знать подробностей.
- Интересно. Что может вынудить меня сделать то, что я не собираюсь делать? Вы меня просто заинтриговали. Говорите, чего уж там!
- Если вам действительно не терпится узнать имя - назову.
Убедившись, что начальник от нетерпения напрягся, сказала:
- Его зовут… Рувим Яковлевич.
- Как?- опешил Шпект. - Какой еще Рувим Яковлевич? Вы это серьезно?
- Не только серьезно, но и безнадежно.
Шпект даже в молодости не был сердцеедом, поэтому признание Елены ввергло его в смятение. Зачем ему лишние хлопоты? Он - номенклатурный работник. Любовные встречи за сараем не для него. Наконец, каждое утро, бреясь перед зеркалом, он видит одутловатые щеки, понурый нос, желтый череп и остатки седых волос. Он понимает, что привлекательной у него может быть только должность. Неужели эта паскуда на нее клюнула?
- Ну и гадость вы, Жуковская! – невольно сорвалось с языка.
- Рувим Яковлевич, вы же интеллигентный человек! – обиделась та. - Я не давала вам повода оскорблять меня, я же предупреждала! И, в конце концов, что я такого сказала? Я только признались в любви. Вы вынудили меня это сделать. И теперь я гадость!?
- Первостатейная! Да будь моя воля…! – Шпект захлебнулся словами.
- С вами очень интересно вести беседу, Рувим Яковлевич, - с издевкой заметила Жуковская. - Позвольте полюбопытствовать, что бы вы со мной сделали, будь ваша воля? Может, хотите поцеловать меня? Так смелее!
Шпект застонал от бессилия. Что еще эта гадина может выкинуть? А если об этой грязи узнают в райкоме и все это дойдет до Рахиль? И как отреагирует их маленькая Евочка? Нет, от этой сволочи, пока не поздно, нужно избавляться!
- Хорошо, - сказал он, - как только подберем замену, я вас уволю.
- Меня это не устраивает, мой Рувимчик. Можно я буду без посторонних так тебя называть?
Он, застонав, дрожащей рукой схватил перо, воткнул его в чернильницу и, оставляя на заявлении кляксы, подписал его. Взмахом руки отправил листок Жуковской и сказал, брызгая слюной:
- С глаз моих долой, сволочь! Как я тебя, такую гадину, раньше не рассмотрел?
- Кому сдавать склад, Рувим Яковлевич? - покорно спросила Елена.
- Кому, кому! Вон отсюда!
Жуковская, пожав плечами, молча вышла из кабинета.
За годы пребывания в Советском Союзе, она хорошо изучила нравы номенклатурных работников. Как и все мужики, они блудливы и сладострастны, но тут же донельзя трусливы, ибо знают, что партия строго следит за ними. Моральное разложение партийца по серьезности наказания идет вслед за политическими проступками. Правда, за амурные шашни в тюрьму не сажают, но безжалостно, как иссохший осенний лист, сбрасывают с номенклатурной ветки.
Будь она не материально ответственной, подарила бы им на память трудовую книжку, и никто бы не бросился ее искать. А так, оставь склад без передачи, навешают на тебя такое, что из-под земли потом достанут и под перестук колес отправят на великие стройки социализма. Это и вынудило ее искать «путь к сердцу» Шпекта.
После сдачи склада, выполняя приказ резидента, она поехала в Евпаторию.

        ГЛАВА II
Между Симферополем и Евпаторией курсируют 20-местные автобусы. Они отходят из Симферополя в 7 утра и в 2 часа дня ежедневно. Стоимость проезда одного человека 10 руб. 15 коп. Жуковская приехала в Евпаторию семичасовым рейсом, снесла вещи к стене какого-то дома и, оставив возле них Зою, стала под вывеской «Управление городского водопровода». Здесь должна состояться встреча с мужчиной, на голове которого будет белая панама, а в кармашке пиджака розовый цветок олеандра. Назначенное время истекло, а его все нет. Может, что напутала? Прошла во двор автостанции. Не двор, а дворик. Народ снует, у кассы большая очередь. Сразу видно, что люди поняли: автобусом ездить выгоднее, чем на телеге. Она взошла на крыльцо, ведущее в контору автостанции, обозрела двор. И отсюда не увидела того, кого искала. Были «панамы», но не было олеандра. Вышла снова на улицу и на противоположной стороне, под той блеклой вывеской, увидела человека в панаме. Присмотрелась: и цветок на месте. Тут же подумала: хорошо, что в этом городе есть водопровод, а то надоело доставать воду из колодца. Подойдя к «щеголю» с цветком, сказала условленную фразу:
- Панама - в жару весьма удобный головной убор. Вы согласны?
В ответ услышала:
- Не буду спорить, вы правы.
Все правильно. «Панама» продолжала:
- Здравствуйте, я от Николая Ивановича. Зовите меня Михаилом. Фамилия Колпик.
Ему было лет под пятьдесят, среднего роста, под носом белесые усы, одет в серый холщовый пиджак, ворот синей сатиновой косоворотки распахнут. Как только назвался, панаму спрятал в карман, а цветок выбросил.
- Вы очень удивились, не застав меня на месте? – спросил Михаил.
- Скорее растерялась, посчитала, что что-то напутала.
- Нет, все правильно. Мне было приказано проверить, нет ли за вами «хвоста». Ну, а сейчас наймем линейку и поедем, а то идти далеко.
- А куда вы меня отвезете? - спросила Жуковская.
- На Слободку. Там спокойно. Машин меньше, чем в центре. Вам и к работе будет ближе.
- Вы уже знаете, где я буду работать? - удивилась Жуковская, - Я не знаю, а вы знаете!
- Я знаю только то, что мне положено знать, - скромно ответил Михаил. - Позвольте, я пойду искать извозчика.
На голове лошади, запряженной в линейку, тоже была панама, из прорезей торчали уши. По дороге спутник многословно заверял, что гражданке будет обеспечен спокойный отдых. Жуковская плохо слушала, догадываясь, что его болтовня предназначена для извозчика.
Подъехали к побеленному домику. В глубине двора сарай и сложенная из камня уборная. В середине двора колодезное кольцо, вырубленное из цельного куска камня, а над ним ворот. Вот так, удивилась Жуковская, управление городского водопровода есть, а воду все равно придется таскать из колодца. От чего уехала, к тому и приехала. Для полной схожести с Ак-шеихом только Шпекта не хватает. Вспомнила эту фамилию и, откуда ни возьмись, нахлынула волна ненависти. Вот так и нахлынула? Нет, скорее, притаившись, неожиданно вырвалась наружу.
Из дома вышел пожилой среднего роста мужчина. Усы аккуратно подстрижены, подбородок гладко выбрит.
- Вот, привез, Николай Иванович, - сказал ему Михаил.
- Спасибо, - ответил тот и приветливо поздоровался с приезжими, притронулся к Зоиной голове и, обращаясь к ней, сказал:
- Здесь тебе не будет скучно.
Девочка удивилась: откуда этот дедушка знает о ее проблемах? Хотела спросить, но их пригласили в дом, куда они и проследовали. В одну из комнат Михаил занес вещи.
- Здесь и располагайтесь, - сказал он.
Николай Иванович остался за столом в проходной комнате. У окна в кадке цвел олеандр. С него и был сорван тот цветок, что сейчас валяется под вывеской городского водопровода. Михаил, увидев, что Николай Иванович не собирается уходить, засуетился и, бросив на ходу «Не буду мешать», вышел во двор. Там долго не задержался – было слышно, как хлопнула калитка. Зое не терпелось познакомиться с окрестностями. Отпросившись у матери погулять, вышла во двор и тут же выскочила на улицу. Проследив за всем этим через окно, Николай Иванович сказал:
- Представляюсь: моя фамилия Мазур, имя вы знаете. Сейчас я ваш непосредственный начальник и, вполне возможно, буду им и на цивильной службе.
Его голос с какой-то металлической хрипотцой несколько удивил Жуковскую. Удивилась, но спросила о другом:
- Что вы подразумеваете под цивильной службой?
- Сейчас я работаю начальником гаража, где вы будете диспетчером. И другое, - добавил Мазур, - вам, конечно, показался необыкновенным тембр моего голоса. Так это – последствие ранения в шею.
- Вы можете сказать, кто вы по званию?
- Ротмистр. Служил когда-то в германской кавалерии, а потом и у Буденного.
- И с тех пор в России?
- С гражданской войны. В Крым попал с армией Фрунзе. Потом здесь же под руководством товарища Бела Куна расстреливал белых офицеров и других врагов коммунистического режима.
Мазур рассказал также, что его гараж является структурной единицей военной строительной организации (УВСР). Вакансия диспетчера для нее приготовлена
На данном этапе форсируется строительство хранилища горюче-смазочных материалов (ГСМ). Завезены большие емкости, которые будут укрыты в мощных бункерах. Настолько мощных, что бомбовые удары им будут не страшны. Отсюда предположение, что захудалый Евпаторийский аэродром собираются превратить в серьезную авиационную базу.
- Об этом в центре знают? - спросила Жуковская.
- Абвер заинтересовался этим.
- А как насчет связи?
- Худо. Были большие потери, сейчас пытаемся восстановить связь. Но и без этого у вас будет много работы. С приходом в этот город немецкой администрации вы станете основным источником информации о советских активистах. И еще. Есть указание центра обратить особое внимание на шоферский состав.
- В каком смысле?
- Выяснилось, что в ходе военных действий на западе немецкие власти столкнулись с нехваткой рабочей силы на вспомогательных объектах. При развертывании боевых действий на востоке эта проблема, конечно, обострится. И в первую очередь это коснется водителей. На данный момент УВСР располагает самым большим гаражом в городе.
- Что я должна буду делать? – спросила Жуковская.
- Если в общих чертах, войти в доверие к коллективу. У нас еще будет время разобраться в деталях.
- Николай Иванович, меня уже обвиняли в том, что я в Ак-шейхе бездельничала, - напомнила Жуковская. - Не получится ли подобное в Евпатории, когда мы вдвоем, при отсутствии связи, будем обрабатывать какой-то десяток шоферов?
- Если помните, пока в Ак-шейхе вы были одна, такого суждения не было. Оно возникло после появления там Андрея.
- Но он же не по своей воле приехал, его направили.
- С тем и направили, чтобы иметь возможность перевести вас сюда.
- И опять начнутся упреки?
- Не волнуйтесь. Я не засижусь.
- Как это? Конечно, если не секрет.
- Вам можно. Меня отзывают в рейх в ведомство Розенберга советником по Крыму. Как ни говорите, я прожил здесь, без малого, двадцать лет. План фюрера заселить полуостров людьми высшей расы должен иметь солидную научную основу.
- Я слышала, что Сталин хотел создать здесь еврейскую национальную автономию.
- Этому воспротивились татары и другие здравомыслящие люди. Фюреру, как мне думается, они помехой не станут. Кстати, Елена, я заметил, что вы не совсем довольны своим новым местом проживания. Ваша грусть была хорошо видна на фоне сияющего личика вашей дочери.
- Просто я не так эмоциональна.
- Возможно, - не стал спорить Мазур. - Мы могли бы вас поселить в центральной части города, там более благоустроенные квартиры. В нашей работе главное - интересы рейха, отсюда и ваша личная безопасность.
- Вы зря, Николай Иванович, подняли эту тему. Я не избалована цивилизацией. И, прежде чем быть замеченной в Берлине, я много страдала, как и весь наш народ. До сих пор помню, как раскладывала скудную выручку: налог - пять марок, страховка по безработице - две марки пятьдесят пфеннигов, касса взаимопомощи - четыре марки, больничная касса - пять тридцать. И что после этого оставалось бедной девушке?
- Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
- Моя мать, прибалтийская немка. Она любила русский язык. Это у меня от нее.
- А кто был ваш отец?
- Его убили, в 23 году…
- Он участвовал в Пивном путче?
- Нет, он был полицейским. Но убили его, действительно, во время путча. Извините, я не хотела бы продолжать эту тему.
- И все же вы в рядах фюрера.
-. Мы нищенствовали и только благодаря фюреру народ ожил. Я стала верить в нацию и гордиться ею, нам стали доступны и молодая спаржа из Италии, и артишоки из Франции, и сыр из Швейцарии.
- Все перечисленное вами, дорогая фрау, здесь, конечно, ни за какие деньги не купить, но нам доступны другие прелести: морепродукты, в том числе икра. Наши шофера часто ездят в Керчь, там все это гораздо дешевле.
- Если не секрет, Николай Иванович, где вы сами живете?
- Неужели обиделись на мои простодушные замечания?
- Нет, что вы! - возразила Жуковская. - Только интересно: неужели и вы на Слободке?
- Конечно, нет. Я в Евпатории с 24 года. Предъявил документы о заслугах перед Советской властью, и мне выделили комнату в покинутом буржуем доме. Это возле кинотеатра «Якорь», на втором этаже. Кстати, в «Якоре» сейчас идет фильм «Болотные солдаты». Гадкая, пропагандистская поделка о наших концлагерях. Если хотите набраться злости - можете посмотреть.
- Злости у меня и без того хватает, к тому же, я не любитель кино. Лучше скажите, как вы добираетесь до работы?
Мазур улыбнулся.
- Вас и это интересует? Что ни говори, но я командую гаражом и, как все советские чиновники, злоупотребляю своим служебным положением. За мной каждое утро заезжает дежурная машина и отвозит на работу. И это никого не удивляет. Удивляло бы, если бы ходил пешком. Кстати, директор трамвайного депо до недавнего времени ездил на работу и с работы в персональном трамвайном вагоне.
- Уже не ездит?
- Не ездит. С тех пор, как о нем написала городская газета.
- Не боитесь, что и о вас напишут?
- Исключено. Об организациях, работающих на оборону, местные газеты не имеют права писать ни хорошее, ни плохое. Да, хочу предупредить. На работе я частенько ругаюсь матом и не возбраняю это же делать подчиненным. Вас это не будет шокировать?
- Нисколько. Я успела наслушаться всякого. Когда мне на работу?
- Вас нужно сначала прописать. Этим займется Михаил. Он ваш квартирный хозяин. Он же скажет вам о времени похода в отдел кадров.
- Колпик?
- Не удивляйтесь. Он знает обо мне только то, что я герой гражданской войны, а я знаю, что он убийца и мародер. Я как-то сумел уберечь его от верного расстрела. Перетащил в Евпаторию, помог обзавестись этим домом, обеспечил достоверными документами. Что еще нужно бывшему бандиту? Вы для него - жена моего погибшего друга. В детали он не посвящен. При необходимости можете врать ему в три короба.
Жуковская перестала любоваться олеандром и пристально посмотрела на Мазура.
- Вас что-то удивило? – спросил он.
- Удивило. Как объяснить, если он не вхож в наши дела, обмен паролями и так далее?
- Это не больше, чем игра с бывшим уголовником. Я рассказал ему, что причина вашего отъезда из Ак-шейха - побег от преследования уголовников. Ему эта среда хорошо знакома, поэтому легко поверил, что за вами могут следить.
- Вы тут обмолвились, что участвовали в расстрелах белых офицеров. Нельзя ли поподробнее? Мне стрелять приходилось только в тире или на стрельбище. Один раз даже по бутылкам стреляла, а вот в людей…
После некоторого раздумья, Мазур проговорил:
- Признаться, по пустякам не люблю об этом вспоминать, но, как понимаю, вы не из праздного любопытства об этом спросили?
- Нет, конечно. В разведшколе наш курс выпустили досрочно, и мы не смогли пройти стрелковую практику в концлагерях. Мои коллеги, что побывали там, рассказывали: для закалки психики, им выделяли заключенных в качестве расходного материала. Я постоянно думаю: смогу ли я, не дрогнув, убить человека?
Мазур ответил, не скрывая улыбки:
- Вам придется убивать не человека, а врага. Запомните это и не мучьте себя. Если не вы его, то он вас. Правда, есть существенное различие между убийством в бою и экзекуцией по приказу. Чаще всего тот, кто отдает приказы, сам в расправе не участвует. Ему, казалось бы, легче, чем исполнителю. Но… Исполнитель выполняет приказ, он лицо подневольное. Поэтому большая доля ответственности ложится на отдавшего приказ.
- Вы меня не поняли, Николай Иванович. Не боязнь ответственности меня беспокоит, а незнание, как отреагирует моя психика на сам акт убийства.
- Всяко бывает. Я, например, при расстреле белогвардейцев из пулемета ничего, кроме азарта, не испытывал. А другие, бывало, трогались умом… Что интересно среди нас, исполнителей, новичков тогда не было, все до этого побывали в боях. Кстати, в этих ситуациях хорошее подспорье - алкоголь.
- Да, Николай Иванович, вы только усугубили мои опасения.
- Что делать? В голове тараканы у каждого, разница в их количестве. Но эти твари не терпят алкоголь. Вот и глуши их.
Стукнула калитка, и во двор вскочила Зоя.
- Вот и сказке конец, - сказал Мазур. – Теперь вам предстоит кормить ребенка.

       ГЛАВА III
Колпик завел Жуковскую в прокуренный коридор, указал на дверь с табличкой «Отдел кадров». За пишущей машинкой сидел пожилой невзрачный мужчина. Ответив на ее приветствие, кивнул на стул и снова начал тыкать пальцем в клавиши. Жуковская приготовилась долго ждать. Но мужчина вдруг досадливо крякнул, выдернул лист бумаги из машинки и, скомкав его, бросил куда-то под стол.
- Что у вас, гражданка? - спросил он, уставившись на нее все еще сердитым взглядом.
- Я ищу работу, - смиренно сообщила Жуковская.
По дороге Колпик передал инструкцию Мазура: она не должна ссылаться на него, она не знает, что гаражу требуется диспетчер, она должна отвергать все предложенные ей должности, кроме диспетчера.
Кадровик просмотрел представленные документы и спросил:
- Вы не ошиблись адресом, гражданка? У вас диплом товароведа. Вам прямой путь в торговлю.
- Это все равно, - возразила она, - что прямой путь в тюрьму, а я туда не хочу.
- Интересный взгляд у вас, сударыня, на советскую торговлю, - оживился мужчина, - по-вашему, в торговле нет честных людей?
- Конечно, есть, но не они правят бал.
И она кратко и очень красочно рассказала, почему ушла с последнего места работы. Ее два предшественника были невольно втянуты в грязные дела и за это поплатились. Та же участь ждала ее. Почувствовав, что и её начали обхаживать, поспешила уволиться и уехать подальше от того змеиного гнезда.
- А почему вы не обратились в милицию?
- С чем? Я же вам сказала, что у меня были только предчувствия.
- Понятно…
Потом, криво улыбнувшись, кадровик заметил:
 - Но, судя по вашим украшениям, вам не так уж плохо жилось в торговле.
Жуковская несколько смутилась: этот зануда был первым, кто за годы, проведенные в СССР, указал на золотые безделушки. В Абвере, отправляя в командировку, выдали ей два золотых кольца с каменьями и золотые серьги в виде полумесяца. Ей объяснили, что Крым – азиатская страна, где женщина без украшений – нонсенс.
- К сожалению, - ответила она, собравшись с мыслями, - это не мною нажито. Серьги подарили родители когда мне исполнилось восемнадцать лет, а кольца остались от мамы, когда она умерла.
- Ладно, - смирился кадровик. – Так кем бы вы хотели у нас работать? Пойдете разнорабочей? На стройке хорошо зарабатывают.
- Но у меня все же диплом.
- Так диплом не нашего профиля.
- Тогда не знаю.
- Хорошо, диспетчером в гараж пойдете?
Она пожала плечами.
- Я бы не советовал вам привередничать в нашем городе работа на дороге не валяется.
Жуковскую проводили в гараж. Мазур долго вертел в руках ее документы, въедливо расспрашивал о прежней работе, сетовал, что у нее не автотранспортный диплом и, наконец, повернувшись к сопровождающей, сообщил: он не возражает. Дальше рутина: заявление, роспись под типографским бланком о неразглашении секретов, узнанных в процессе исполнения должностных обязанностей, и через две недели (испытательный срок) она стала полноправным членом коллектива гаража.
Ее главные обязанности: выписывать путевки, вести учет расхода ГСМ и запасных частей, контролировать выход машин на объекты, своевременно докладывать начальству о нарушениях графика. К чему она никак не могла привыкнуть, так это к тяжелому воздуху в конторке гаража, где приходилось просиживать почти весь рабочий день. В этом амбре перемешалось все: вонь бензина и человеческого пота, зловоние давно не стираных спецовок и пропахших табаком замызганных стен. Утром же, «прикованная» к стулу, она дышит выхлопными газами прогреваемых моторов и миазмами окруживших ее шоферов. Каждому выдай путевку, потребуй возврата вчерашней, проверь записи, сверь с ними расход бензина, ответь на вопросы.
Выслушав ее сетования, Мазур ответил: «привыкай». Как только Жуковская «влилась в коллектив», начальник гаража начал обращаться к ней на «ты», как и ко всем подчиненным. К «тыканью» быстро привыкла, но привыкнуть к вони не могла, да и не хотела. Поэтому первое, что сделала, запретила в конторке курить и плевать на пол. Стерпев ругань и ворчание шоферов, пошла дальше: потребовала от начальника запрета курить и в его кабинете, обосновывая это тем, что большая часть дыма вытягивается в ее конторку. Мазур был вынужден согласиться. Потом сама побелила стены и на первом же профсоюзном собрании гаража настояла на вынесении решения: повысить каждому члену коллектива личную гигиену. Через какое-то время в гараже почувствовали результаты ее усилий и стали поговаривать об избрании ее профоргом. Мазур, понизив голос, как-то сказал, что она медленно, но верно выходит в реальные лидеры вверенного ему подразделения, и добавил:
- По солдатской примете, в старых окопах дизентерия распространяется быстрее, чем в новых. Знают, а копать новые ленятся. У тебя же хватило энергии на новый окоп, и это хорошо.
Первый месяц шофера были для нее единой серой и вонючей массой. Затем стала замечать детали. Наиболее неухоженным был водитель ГАЗ-АА (полуторки) Григорий Смолин. Ему было под шестьдесят. Из разговоров узнала, что у него «на шее» престарелые родители и безалаберная жена. Он, единственный в гараже шофер пользовался очками, поэтому и носил кличку «Очкарик». Заметны были и два молодых друга Леонид Шуткин и Михаил Кузнецов напарники на ЗИСе. Пожалуй, единственная пара, у которой никогда не было трений. Они отбыли армейскую срочную службу здесь же на аэродроме. Леонид авиамехаником, а Михаил шофером. Друзья содержали машину в порядке, поэтому хорошо зарабатывали.
Жуковская просматривает путевой лист Смолина и ворчливо спрашивает:
- Это вам, Григорий Матвеевич, курица заполняла путевку?
- Какая курица? - не понял тот.
- Да та, что лапой пишет: «База - Момайка». Во-первых, не «Момайка», а «Мамайка». Во-вторых, нужно писать не «Мамайка», а «Каменоломня».
- Так это ж одно и тоже, а «Момайка» короче пишется.
- По бухгалтерским документам, товарищ Смолин, эта деревня проходит как «Каменоломня», вот так и нужно писать. И потом, пишите яснее.
- Так я малограмотный, Елена Александровна. И еще, от руля руки трусятся.
Утренняя суматоха кончилась. Наступил час отдыха. Мазур ушел, даже не сказав куда. В боксах переругиваются ремонтные слесаря-механики, на аэродроме, ревя моторами, взлетают и садятся самолеты. Прикрыла форточку, чтобы уменьшить аэродромный шум, и увидела на подоконнике очки. По стальной оправе определила, что они принадлежат Смолину, и он ушел в рейс без них. Придется сделать замечание. Перед тем, как спрятать очки в стол, машинально посмотрела через них на свет. Правое стекло было так замызгано, что через него мало что можно было увидеть, левое тщательно протерто. Что бы это значило? Неряшливость? Пожалуй, нет. Вспомнилось: если из двух одинаковых по смыслу слов одно короче другого, то рациональный Смолин пишет короткое. Отсюда, следуя его логике, если правое стекло очков глазу бесполезно, то и протирать его без надобности. Можно смело предположить, что Смолин слеп на правый глаз! Как же он ездит? О своем открытии решила доложить Мазуру.
Как только тот вернулся, зашла к нему в кабинет. Положила очки перед ним на стол и сказала:
- Присмотритесь, Николай Иванович, и выскажите свое мнение.
- А что тут высказывать? - удивился Мазур, - очки как очки. Смолин оставил?
- Смолин. Но посмотрите сквозь стекла.
- Посмотрел. Плюсовые. И у меня где-то такие были, но гораздо слабее.
- Больше ничего?
- Не морочь голову, Елена, если есть что сказать, говори, а нет - освободи помещение, и без тебя голова кругом ходит.
- Сейчас она у вас еще больше кругом заходит, - с некоторым злорадством сказала Жуковская, которой не понравилось, что ее выставляют из кабинета. - Смотрите…
Она ткнула пальцем в грязное стекло и сообщила о своем открытии. К удивлению, начальник остался равнодушен к этой новости. Только сказал:
- Молчок, ни ты, ни я ничего не знаем и даже не догадываемся.
- И все? - удивилась Жуковская.
- А что еще? Объясняю: начальник гаража за медицинское состояние шоферов не отвечает. Для этого есть врачи. Если окулисты скажут, что Смолин слаб глазами и не может из-за этого крутить баранку, то так тому и быть. А пока они молчат, пусть ездит.
- Но он может разбить машину, наехать на людей!
Мазур пристально посмотрел на нее и едко спросил:
- И тебе жалко их стало?
Та смутилась, а начальник, заметив это, продолжал:
- Расслабилась. Забыла, где находишься, кто ты и кто они? Начнется война, они лягут за пулеметы и будут убивать твоих же соотечественников. Они наши враги! Забыла?
- Прошу прощения, господин ротмистр, я действительно преступно расслабилась.
- Всё, - решительно сказал Мазур, - но подожди. Из этого можно получить некоторую пользу.
Вечером, зайдя в конторку, Смолин стал спрашивать про очки. Жуковская пообещала их вернуть, но только после серьезного с ним разговора. Недоумевая, шофер сел в сторонке и стал ждать. Когда конторка опустела, а грозный голос начальника слышался уже на площадке гаража, Жуковская поманила Смолина к себе и, вынув очки из ящика стола, спросила:
- Ваши?
Шофер кивнул.
- У вас оба глаза зрячие?
- А в чем дело?
- А в том, что правым глазом вы ничего не видите.
- Ерунда, кто вам такое сказал?
- А если я сейчас проверю?
- Чи ни доктор!
- Тут не надо быть врачом, Смолин, достаточно элементарной наблюдательности. Или вы не знаете, что к вождению автомобилем допускаются люди с хорошим зрением? Плохо видя, вы можете разбить машину или наехать на человека. Вам тюрьма, а Мазуру неприятности.
- Все-то мы знаем… Лучше скажите: откуда у вас такие догадки?
- О чем догадки?
- О том, что я плохо вижу. Если по очкам, то их мне врач прописал. В них я могу свободно ездить.
- И вместе с тем уехали без них. Скажите, почему вы не протираете правое стекло. Оно вам бесполезно?
- Заморочили тут голову!
- Так вы подтверждаете, что правым глазом не видите?
- Ну и что?
- Всё ясно. Осталось доложить начальнику.
Лицо шофера передернуло, плечи опустились. Она ждала истерики или взрыва негодования, но Смолин сидел молча, опустив голову. Жуковская без малейшей жалости смотрела на его завоженную кепку и выступающие из-под нее лохмы седых волос. Тем бы и закончился разговор, если бы не идея начальника. Она, хотя и знала ответ, спросила:
- Кроме вас, в семье еще есть кормильцы?
Тот поднял голову и с какой-то злобной тоской посмотрел на эту фифочку. Будто спрашивал: чего в душу лезешь? Иди, докладывай! Но все же ответил:
- Нету.
- А кто есть?
- Иждивенцы - потребленцы!
- Это как?
- Как, как?! Отец лежит, мать едва встает. Жена за ними ходит! Вот так!
- А дети?
- Что дети? Дети сами еле концы с концами сводят!
- Да, незавидная у вас доля, Григорий Матвеевич, - посочувствовала Жуковская.
- Куда хуже! - согласился Смолин. – А тут еще это.
После напускного раздумья, она сказала:
- Ладно, так и быть! Не буду докладывать начальству. Работайте. Но все это строго между нами.
- За это будьте уверены, Елена Александровна! - повеселел Смолин.
- Да и ездите поосторожней, не гоняйте.
- На моей колымаге, и хотел бы, не погонишь. И потом, Елена Александровна, чтобы мое одноглазие вас не смущало, скажу честно: шоферу в работе главное - левый глаз. Справа что? Справа - край дороги, что на него глядеть? Его чувствовать надо. А вот слева… Тут весь спектакль и начинается. Тут смотри и смотри. А у меня левый глаз, как алмаз!
«Развеселился старик», - подумала Жуковская и сказала:
- Ну, идите, Смолин, и держите язык за зубами.
- Иду, - вскочил со стула шофер. - Напоследок вот что я вам скажу: ошибаются ребята, когда говорят, что вы никогда нашего брата - шофера не поймете. Вот поняли же меня.
- Не только поняла, Смолин, но и, скрыв от начальства свое знание о вашей слепоте, пошла на грубое нарушение.
- Это так, Елена Александровна, век буду помнить.
- Помнить мало, Смолин, мне еще будет интересно знать, что говорят обо мне шофера. Хорошо?
- Да это я и без вашей просьбы делал бы, Елена Александровна. Я понимаю, болтают люди всякое. Вот, когда вы уборку делали, то из старой подшивки газетки брали, чтобы на пол постелить и стеклы протирать. Так Кирюха по прозванию «Шкет поганый»…
- Это Обухов?
- Ну да. Так вот следил он за вами, ждал, когда вы под ноги газетку с портретом вождя постелите. Когда вас не было, каждую перевертывал и смотрел. Нашел бы, побежал докладывать. Не получилось.
- Не получилось, Смолин, потому что я люблю Иосифа Виссарионовича не меньше чем Обухов.
- Это понятно. Только вы Кирюхе…
- Замолчите, Смолин, и больше мне об этом не напоминайте!
- Извините, Елена Александровна. Я могу идти?
Ушел шофер, а Жуковская подумала, что была на шаг от серьезных неприятностей. Когда собралась белить свою конторку, то, чтобы в последующем не оттирать известковые пятна, застелила пол вдоль стен старыми газетами. И тут в помещение вошел Кузнецов. В тот день он был во второй смене.
- Трудитесь? - спросил он, поздоровавшись.
Жуковская, ответив, попросила помочь ей подтащить стол к другой стене. Уходя из конторки, он сказал:
- Вы не обижайтесь, товарищ диспетчер, но я хочу дать вам совет.
- И какой же?
- Я вижу, вы без разбору газеты на пол бросаете.
- Ну и что?
- А то, что в «Правде» часто печатают портреты товарища Сталина. Вон вы по одному уже потоптались. Так вот, если не хотите неприятностей, не бросайте такие газетки на пол, не заворачивайте в них селедку.
Сказать, что она не слышала о такой трогательной заботе к изображениям вождя, будет неправильно, но сейчас, замотавшись, начисто забыла об этом. Спасибо, напомнили. А вот Обухов тишком подкарауливал.

       ГЛАВА IV
Жуковская прошла вдоль ажурного забора городского сквера, свернула вправо и оказалась на улице Революции. Октябрь, теплая ясная погода, воскресенье. Это у нее первый выходной день после Указа о переходе на 8-часовой рабочий день и 7-дневную рабочую неделю. Зоя еще путается в днях недели: сегодня собиралась в школу. А трудящиеся Евпатории, как писала местная газета, с огромным удовлетворением встретили удлинение рабочей недели. Кстати, при той же мерзкой зарплате. Странный народ!
Проехала поливальная машина, прибила пыль, но запахло не свежестью, а конюшней: вода размочила навоз, забившийся в стыках между булыжниками. Она ускорила шаг, чтобы быстрее выйти к морю. Уже у самого входа в сквер ее окликнули по имени. Удивилась: в этой части города у нее не должно быть знакомых. То был прораб Корчак, строивший на аэродроме бензохранилище. Всего раз он заходил к ней в конторку, потом они, встречаясь, здоровались.
- Елена Александровна, хотите мороженого? - спросил прораб.
Он стоял возле тележки, в которой помещались два алюминиевых бачка, обложенных подтаявшим льдом. В одном было белое мороженое, в другом желтое, как лимон. Продавец уже взяла формочку в руки, чтобы отмерить порцию, но Жуковская, увидев на ней не совсем чистый фартук и грязь под ногтями, отказалась.
- Почему так? - удивился Корчак и, показывая ей свою порцию, укрытую по бокам двумя круглыми вафельными пластинками, сказал:
- Весьма съедобное творение рук человеческих.
- Извините, но… у меня что-то горло побаливает.
- Жаль, Елена Александровна, жаль, - сказал Корчак и тут же, спохватившись, спросил:
- Может, не откажетесь тогда теплого вина выпить?
- Вам, я вижу, товарищ Корчак, просто не терпится потратиться на меня. Позвольте поинтересоваться, чем это вызвано?
- Причина самая банальная, Елена Александровна. Вчера группа передовиков известного вам предприятия была награждена персональными денежными премиями. В их числе оказался и я. Вот ходил на почту, отправлял перевод семье, а на обратном пути тут и застрял. Незаметно уже третью порцию доедаю.
- Не боитесь заболеть?
- У меня глотка луженая - прорабская. Так пойдемте?
- И куда, позвольте спросить?
- Тут недалеко, на Пионерской, есть уютный погребок. Весьма хорошие вина, даже марочные есть.
- Кстати, как вас зовут? А то Корчак, Корчак… Неудобно как-то.
- Ничего, я привык. Вообще-то меня зовут Адам  Алексеевич. Назван в честь польского поэта Адама Мицкевича.
- Так вот, Адам Алексеевич, я не пойду. Один раз из любопытства заглянула в «погребок» на Интернациональной, и чуть не задохнулась от винных паров, да и публика показалась мне не совсем трезвой.
- Пожалуй, вы правы, Елена Александровна. Уж извините, что сразу об этом не подумал. Правда, здесь, в Евпатории, выпить винца в подвале считается вполне приличным мероприятием. Любой приезжий, даже непьющий, не упустит случая опрокинуть там стаканчик крымского вина. Но коль так, есть другое предложение. Вон, через дорогу, ресторан «Крым», приглашаю туда.
Жуковская давно «отцепилась» бы от пожилого ловеласа, но он привлекал ее своей должностью. Вернее тем, что строил. И имя его она знала еще до этой встречи, только зачем показывать свою осведомленность? Практически, их никто не знакомил.
Ресторан «Крым», располагавшийся на первом этаже массивного трехэтажного здания, был почти пуст. Они заняли столик у окна. Не торопились: оба свободны от дел, а, главное, были интересны друг другу, хотя и по-разному. Корчака, как предполагала Жуковская, привлекала молодая заманчивая женщина. Ее же интерес мы уже знаем.
Сделали заказ, снова ждут. Разговор крутится вокруг погоды и местных красот, при этом выяснилось, что до сих пор они еще ног не замочили в так восхваляемом море. Посмеялись, и это несколько рассеяло напряжение, а когда принесли заказ и выпили по бокалу мускателя, вдруг «вспомнили», что работают на одном производстве, хоть и в разных цехах. Корчак назвал Мазура «правильным» мужиком, а предшественника Жуковской – тряпкой, от которого Мазур вполне обоснованно избавился. На ее вопрос, что он думает об их общем начальнике – Лухневе, Корчак рассыпался в комплиментах. Заметив скептический взгляд собеседницы, сказал:
- Вы зря улыбаетесь. Я знаю Николая Дмитриевича уже лет десять. Его прислали к нам в харьковский Военстрой простым инженером. Скоро он стал начальником строительства важного объекта. Когда его откомандировали в Караганду, рабочие буквально причитали: «Батька, на кого ты нас бросаешь?», а «батьке» в то время не было и тридцати. Когда его перевели в Евпаторию, я напросился с ним и не жалею.
- У него семья здесь?
Корчак бросил на нее внимательный взгляд, и она изготовилась услышать пошлый вопрос, но нет.
- Да. Николай Дмитриевич, не в пример мне, сдал квартиру в Харькове и обосновался с семьей в Евпатории. Он справедливый и требовательный руководитель.
Жуковская, чтобы подзадорить собеседника, спросила:
- Вам не кажется, Адам Алексеевич, что вы идеализируете Лухнева?
- Не кажется, уважаемая Елена Александровна.
- Тогда расскажите, за что он вам отбухал внеочередную премию?
Корчак с охотой завел рассказ о поисках внутренних резервов, о сокращении сроков строительства за счет передовых методов труда, и все в том же духе. Жуковская слушала его с показным вниманием. Наконец, он сам почувствовал, что «жует солому».
- Ну, все это преамбула. Главная же наша заслуга, Елена Александровна, в том, что мы выдали идею ложного бензохранилища и успешно ее осуществили. И, что важно, построили за счет внутренних резервов
- И кого обманываем этой ложностью?
- Как кого? Возможного противника. Вы видели слева от вашего гаража списанные ржавые цистерны?
- Нет, не обратила внимание, - «поскромничала» Жуковская.
- Ну, не страшно. Мы предложили их поместить под землю, как в настоящем складе ГСМ, закрыли сверху бракованными бетонными плитами, присыпали землей, для вентиляции установили старые дефлекторы и готово. Начальство одобрило инициативу. Говорят, этот бензосклад вполне можно будет использовать для заправкиавтомобилей.
- Ничего не поняла. В чем же здесь хитрость?
- Хитростей несколько. Ну, например, - грунтовая дорога. Здесь подъехали, там отъехали. Все четко просматривается с воздуха. А возле секретного склада все забетонировано. Подъездные пути будут подметаться. А еще эти дефлекторы. На основном складе вентиляция отведена в сторону и замаскирована, с воздуха не увидишь, а на этом - прямо кричит: разбомби нас! Дефлекторы покрашены в зеленый цвет, но и дураку понятно, что трава в Крыму может быть не только зеленой, но и настолько высохшей, что от земли не отличишь.
- Вы не боитесь мне все это рассказывать? - спросила Жуковская.
- Вы же наш работник и давали подписку о неразглашении.
Не скрывая иронии, спросила:
- А вы разве не давали?
Корчак замкнулся. Бегающие глаза при окаменевшем лице говорили о растерянности. Не желая его «добивать», она успокоила:
- Вы правы, Адам Алексеевич, меня опасаться не следует.
Корчак помрачнел.
- Извините, Елена Александровна, меня такого-сякого позволил себе такую шикарную даму потчевать производственными проблемами.
- Остановитесь, Адам Алексеевич, ни слова больше! Вы не должны извиняться. Впервые встретились два сослуживца и, вполне естественно, разговор коснулся знакомой темы. Можно было бы, правда, поговорить о луне, но мы уже вышли из романтического возраста. И должна сказать, что вино, которое мы пили, было изумительным, а чебуреки – просто класс! Так что все восхитительно, Адам Алексеевич! Спасибо! Пора расходиться.
- Уже расстаемся? Может, в кино сходим?
Но Жуковская, сославшись на то, что ей еще нужно кой-куда зайти, отказалась.
В понедельник, выбрав удобную минуту, она доложила Мазуру о ложном бензохранилище.
- Что за чепуха? – удивился тот. – О какой ложности идет речь? Построили самое обычное бензохранилище для заправки автомобилей! Да, использовали старые цистерны, но они вполне пригодны для дальнейшей эксплуатации. И что из того? Кто тебе такое наплел?
Жуковская вынуждена была рассказать о встрече с Корчаком.
- Удивительно, - подытожил ее сообщение Мазур. – Если бы тебе такое рассказала бабушка с базара или юный пионер, – я бы только посмеялся, но эту ересь сообщил сам Корчак! Ведь он о строительстве на аэродроме знает в сто раз больше, чем мы с тобой!
Пока Мазур удивлялся, Жуковская вспомнила все подробности ее встречи с прорабом и сказала:
- А не преднамеренно ли всё это было подстроено? Но при этом: как Корчак мог знать, куда я держу путь?
- Ты откуда и куда шла?
- От театра. Там я купила себе и Зое билеты на «Хижину дяди Тома» (школьникам рекомендовали посмотреть эту пьесу) и бездумно направилась в сторону сквера.
- Вот тут и разгадка вашей «неожиданной» встречи! Ты шла по Дачной улице?
- Не знаю как она называется, но библиотека с куполом была у меня с левой руки, потом, помню, какая-то церковь.
- Все ясно. Если Корчак следил за тобой, то ему легко было просчитать твой дальнейший маршрут, обежать по другой улице и оказаться у входа в сквер. Вы же у входа встретились?
- Да, там стояла тележка с мороженым.
- А дальше все, как по нотам.
- Что интересно, Николай Иванович, я сначала хотела уйти, но потом решила все же послушать этого старого болтуна.
- Вот и послушала, - проговорил замедленно Мазур и добавил: - Обнадеживает лишь одно: Корчак и кто-то там за ним считают тебя набитой дурой. Не дергайся, в твоем положении это самая лучшая оценка. Сама подумай: вешать на уши такую развесистую клюкву могли только дуре. Если, конечно, сам рассказчик не дурак. На мой взгляд, то была профилактическая проверка.
В тот же день, другой участник обеда в ресторане докладывал начальнику Особого отдела УВСР, что проверка Жуковской на предмет принадлежности к вражеской разведке состоялась. Корчак подробно пересказал весь разговор, вспомнил как наблюдаемая вела себя за столом, как реагировала на сообщение о ложном бензохранилище.
- А как она ела чебуреки? – спросил особист.
- Как все, - удивился вопросу Корчак.
- А как все едят, ты знаешь? Вот ты как ел?
- Вилкой. Иногда помогал рукой.
- А она?
- Она? - переспросил Корчак и тут же вспомнил: - Она ела руками.
- Точно?
- Как божий день. Я еще подумал: с виду культурная женщина, а ест руками.
- Все правильно. А ты говоришь «как все», - заключил особист.
- Что правильно?
- Ела правильно. Значит она действительно крымская, а не залетная. Учти, деревня: рыбу, птицу и чебуреки культурные люди едят руками. Ну хорошо, а как твой подопечный себя ведет?
- Лухнев?
- У тебя разве есть кто-то другой?
- А что Лухнев? Он, как всегда, на высшем уровне. Зря вы его разрабатываете.
- Не твоего ума дело
                ***               
Жуковская не знала, что успешно прошла проверку. Иначе обрадовалась бы. А так ей было не до радости. На второй день после ресторанной встречи, а именно во вторник, произошло событие, которое могло стать роковым в ее нелегальной деятельности. Утро как утро. Она выдает новые путевки, принимает использованные, выслушивает претензии шоферов и вдруг над головой возглас:
- Гутен морген, фрау Елена!
Она невольно вздрогнула, возможно, побледнела. С трудом подняла глаза и увидела ухмыляющуюся морду водителя Пахомова.
- Что за шуточки? – едва разлепив губы, спросила она.
- А чё это вы испугались, глазками заморгали?
- С чего бы мне пугаться? - возразила она. - Просто противно, что к советской женщине обращаются с чуждыми для нее словами.
- Ну уж не скажите, Елена Александровна, - не согласился Пахомов. – У нас с Германией договор, получаем от них машины, а вы говорите они нам чуждые? А потом у меня жена по матери немка. Я ее тоже иногда называю фрау, и она не обижается.
- Вот жену и называйте, если вам хочется, а меня не смейте!
- Хорошо, товарищ Жуковская, - легко согласился Пахомов, - было бы сказано, забыть не долго.
- Я вам забуду, - пригрозила диспетчер.
- А что вы мне сделаете? – удивился водитель. – Своему Мазуру нажалуетесь?
Жуковская не успела ответить. В разговор вмешался Кузнецов:
- Прикуси язык, Гришка, чё привязался к женщине? Оскорбил, да еще куражишься!
- А ты, бабий защитник, заткнись, тебя не трогают, ты и не подмахивай.
В контору вошел начальник.
- Что за шум, а драки нету? – спросил он, и уже на пороге своего кабинета сказал диспетчеру:
- Как освободишься, зайдешь.
Работая, Жуковская слышала, как Пахомов кому-то говорил:
- Я этих немок терпеть не могу. Каких, каких? Да вот жену свою хотя бы. Чистюля до тошноты. Там не стань, здесь не сядь. Все воспитывает. Я ей как-то из командировки письмо послал, так до сих пор жалею. Каждую буквочку проверила, а потом, как приехал, прямо с порога лекцию прочла о правилах правописания. Вот такие они, немки, въедливые. Копия наша Ленка.
Еще час проработала Жуковская под гнетом неприятного эпизода. Что только не передумала. Поэтому, когда направилась к начальнику, у нее было что предложить ему. Выслушав её, Мазур задумался. Елена не стала дожидаться его резюме.
- Пахомова нужно убирать отсюда, - сказала она решительно.
Начальник вскинул голову и посмотрел на нее.
- Так уж и убирать? - удивился он. - Водители, особенно хорошие, на дороге не валяются.
- С каких это пор благополучие советского автопрома интересует бравого ротмистра больше чем судьба агента Абвера? - спросила она язвительным шепотом.
- Ты думаешь, все это серьезно? – поинтересовался Мазур.
- А вы посмотрите, как точно, хоть и подсознательно, Пахомов нашел во мне признаки немецкой женщины. Вы можете предсказать, что дальше ему придет в голову, если он будет продолжать свои экзерсисы?
- Я уже просил тебя, Елена, не бросаться иностранными словечками. В нашем советском обществе это привилегия высоколобых, к которым, как ты понимаешь, мы не относимся. Но вся беда в том, что в гараже опытнее водителя, чем Пахомов, нет. У него нет замечаний по работе, не говоря уже об авариях. На каком основании мы его уволим?
- Ну это уже ваша забота, дорогой начальник. Останется Пахомов, придется освобождаться от меня, переводом куда-то подальше от этого психоаналитика.
- Вот ты опять, - заметил Мазур, - и откуда у тебя берутся такие словечки?
- Все оттуда же. Так что будем делать? Не забывайте и другое, товарищ начальник: он видел меня испуганной. Не возмущенной, а именно испуганной. Для него не составит труда протянуть цепочку дальше и ухватиться за последнее звено. Вам это надо?
- Нет, конечно. Но давай на это дело посмотрим с другой стороны.
С этими словами Мазур достал из ящика стола газеты.
- Вот тут я сберег несколько газеток. Теперь смотри, – он ткнул пальцем в снимок, – видишь: председатель совнаркома товарищ Молотов подписывает договор с Германией о ненападении. А за ним стоят, словно голубки, Сталин и Риббентроп. Тебе это о чем-либо говорит.
- Говорит. Германская дипломатия одержала очередную победу.
- Все это так, - согласился Мазур, - но не вся. Смотри.
Он показывает другую газету.
- Читай тут. Так говорил Сталин еще в августе, на банкете во время первого визита Риббентропа: «Я знаю, как немецкий народ любит фюрера. Поэтому я хочу выпить за его здоровье». Неужели после таких добрых официальных знаков внимания к германским вождям мы не можем позволить себе безобидные вольности на бытовом уровне?
- Как вы не поймете!? – истерично выкрикнула Жуковская. – Он видел меня испуганной!
Недовольно нахмурившись, Мазур ответил:
- Какой ни была бы обстановка, истерика нам не поможет. Согласен, нужно думать, как избавиться от Пахомова.
Прошло еще несколько дней напряженной работы. Пахомов больше не называл Жуковскую «фрау», но, как ей казалось, присматривался к ней все пристальнее. Когда Пахомов был в конторке, она чувствовала себя голой за стеклом. Ее угнетало, что Мазур за все эти дни ни разу не заговорил о Пахомове. Ей казалось, что, отдав себя целиком решению текущих вопросов, начальник забыл о главном – ее безопасности.
Вечером, незадолго до окончания работы, Жуковская обратила внимание на то, что Смолин ходит по гаражу «кругами». Так ведет себя человек, который не знает, чем себя занять, но и место, где находится, не может покинуть. Заметив это, она, отступя от обычного скрупулезного выявления шоферских хитростей, без волокиты приняла у них документы, и конторка опустела. Мазур был в это время на вечерней планерке.
Смолин прошмыгнул в комнату и прикрыл за собой дверь. Так он делал всякий раз, когда собирался сообщить ей очередную сплетню. Чаще всего она уже знала о том, что он говорил, но все равно благодарила, а иногда и поощряла какой-нибудь безделицей в виде жмени болтов с гайками или нескольких литров бензина, которым заблаговременно запасалась.
- Ну, что у вас на сей раз, Григорий Матвеевич? – спросила она как можно приветливее.
Шофер поправил свою замасленную кепку, оглянулся на дверь и только после этого заговорщицки сказал:
- Сегодня после обеда из-за вас  подрались Пахомов и Кузнецов.
Смолин, видимо, ждал вспышки восторга со стороны обожаемой им Елены Александровны, но ошибся. Лицо женщины помрачнело. Наконец, собравшись с мыслями, она спросила:
- Чего это вы решили, что из-за меня?
- Да о вас разговор был. Так Кузнецов назвал Пахомова белогвардейской сволочью, а тот его вашим любовником.
- И из-за этого завелись? – удивилась Жуковская.
- Из-за этого, - неуверенно подтвердил Смолин. - Но если точнее… - и он смущенно замолчал.
- Ну, а если точнее?
- Только не обижайтесь, Елена Александровна.
- Давайте, давайте, Григорий Матвеевич, чего уж там. Мы же свои люди.
- Он назвал Кузнецова «немецкой подстилкой».
Всего могла ожидать Жуковская, но такого. Впрочем….
- Выходит, Кузнецов - любовник его жены-немки?
- Да нет, Елена Александровна, - досадливо возразил Смолин, - он вас имел в виду!
- Почему вы так решили?
- Так он вас «нашей немкой» и продолжает звать.
- Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет.
- Та и мы все так думаем, а он, гад…
- Ладно, не будем вдаваться в подробности, - остановила его Жуковская. - Давайте поговорим о другом.
Она еще не знала, о чем можно говорить с этим человеком, но не отпускать же его с мыслью, что она согласилась с «немецкой подстилкой». Наконец, в ее расхристанных мозгах родился вопрос:
- Скажите, Григорий Матвеевич, а почему Кузнецов назвал Пахомова, как там вы сказали - «белогвардейской сволочью»?
- А вы не знаете? Так Пахомов, когда тут был Врангель, служил белым здесь же на аэродроме водителем. А до этого и немцам успел послужить.
- Интересно, - задумалась Жуковская и тут же предложила: – Если у вас это всё, можете взять в шкафу бальзанку авиационного бензина. Только посуду потом вернете.
- Вот спасибо, Елена Александровна! На Б-80 мой мотор, как зверь, работает!
- Не увлекайтесь, Смолин, не забывайте, что у вас зрение не как у зверя.
Смолин ушел, а она решила подождать Мазура, который должен прийти с минуты на минуту. Было время подумать. Она не ошибалась: Пахомов следит за нею и по-прежнему ассоциирует ее с немкой. Что касается любовной связи, то здесь он явно поспешил. Между нею и Кузнецовым, как ей казалось, только намечалась взаимная симпатия. Но и этого Пахомову было достаточно, чтобы обозвать Кузнецова «немецкой подстилкой». Не «ленкиной», а именно «немецкой»! Вот где угроза!
Может дойти до того, что, с легкой руки Пахомова, ей присвоят кличку «Немка» или «Фрау» - тогда пиши пропало. Органы не преминут заинтересоваться, почему по паспорту исконно русскую женщину прозвали «Немкой»? Народ редко ошибается. Начнут копать и докопаются! Эх, ротмистр, неужели ты этого не понимаешь?
Послышались шаги, и дверь открылась.
- Ты еще здесь? – удивился начальник.
- Как видите. Такая уж я усердная.
- Ты иди, Елена, сегодня разговоров не будет, голова трещит. Вот зашел за папиросами.
- Нет, Николай Иванович, у меня голова трещит не меньше вашей, но я терпеливо жду и, в конце концов, настаиваю на серьезном разговоре.
- Что-нибудь случилось?
- Случилось, Николай Иванович.
- Тогда дверь на ключ и в кабинет.
Как только вошла, Мазур показал на флягу:
- У меня тут спиртику немного завалялось. Хлебнешь?
- Сейчас вам будет не до спиртика, - садясь, ответила Жуковская.
- Так на самом деле что-то случилось?
Передав суть разговора со Смолиным, Жуковская решительно сказала:
- Мы отсюда не выйдем, Николай Иванович, пока не решим, как избавиться от Пахомова. Вы видите, в каком направлении у него мозги работают?
- Толку с того, что я вижу. Его на днях в партию приняли. Начальник беспартийный, а подчиненный партиец! Теперь к нему на паршивой козе не подъедешь.
- А как посмотреть на то, что он здесь же на аэродроме служил у белых?
- Насколько я знаю, этот вопрос изучали, когда брали его сюда на работу. Он отрицает, да и свидетелей нет. Беляков, оставшихся в живых после гражданской, выбили еще при товарище Бела Куне. Трудовую книжку, сама понимаешь, в то время не выдавали. Решили, что всё это сплетни.
- Но сплетни так долго не живут.
- Вот и спросила бы у Кузнецова. У тебя, я знаю, с ним добрые отношения…
- Много вы знаете!
- Да вот и Пахомов соврать не даёт, - улыбнулся Мазур.
- Прекратите издеваться, Николай Иванович, а то я сейчас же расплачусь.
- Этого нам только и не хватало. Так поговоришь?
- Лучше вам это сделать.
- Я, Лена, как лицо официальное, сплетнями не могу заниматься.
- Хороши сплетни!
- Пока не доказано обратное, так и будет. А тебе и карты в руки. Спроси: откуда у него есть основания называть честного партийца белогвардейской сволочью? Объясни, что за это могут не только морду набить, но и на Колыму сослать. Сделай так, будто волнуешься за него самого.
- Хорошо, я так и сделаю. Но скажите, Николай Иванович, что слышно с вашим отзывом?
- Как раз на этом совещании Лухнев объявил, что пришел приказ о переводе меня в Харьков. Там предстоит возглавить автоколонну. Должен уехать, как только найдут замену.
- Так и уедете?
- Уеду, но не в Харьков.
- И вместо вас назначат Пахомова?
- Все может быть.
- И вы так спокойно об этом говорите?
- У нас в запасе пара недель. Поговори с Кузнецовым.

       ГЛАВА  V
Легко сказать «поговори с Кузнецовым». Он не Смолин, которого помани, как собачку, - сразу придет. Кузнецов с характером. А после того, как его обозвали «немецкой подстилкой», вообще стал неуправляемым. Дерзит, демонстративно избегает подолгу находиться с ней рядом. Даже путевки за них двоих стал закрывать его напарник, Шуткин. Жуковская призналась Мазуру в своем бессилии: не идет Кузнецов на контакт, помогите.
- В какой он смене? – спросил начальник.
- В вечерней.
- Вот и хорошо. После пяти с ним и поговоришь.
- Вы уверены?
- Чтобы сговорчивее был, придется потрепать и себе, и ему нервы.
Так и получилось. Елена услышала гневный голос своего начальника, доносившийся с места стоянки автомашин. Шофера, которые были в конторке, примолкли. Кто-то сказал:
- Разошелся командир.
Возле Жуковской остались лишь те, кому крайне нужно было. Другие ушли, чтобы невзначай не попасть начальнику под горячую руку. Мимо нее в кабинет прошел Мазур, за ним понурый Кузнецов. Елена выставила за дверь последнего шофера и стала прислушиваться.
- Кто из вас спидометр подкручивал, я еще разберусь, - говорил Мазур, - а пока сиди здесь и жди! Я скоро вернусь.
Начальник, проходя мимо нее, сказал шепотом:
- Иди.
Кузнецов встретил ее настороженным взглядом. Что еще эта тетка приготовила на его голову?
- Успокойся, Миша, - сказала Жуковская, - наш разговор о другом.
- О чем о другом? – раздраженно спросил тот.
- О Пахомове. Меня не интересует, что между вами случилось, какая кошка пробежала, мне нужно знать, почему ты обозвал его «белогвардейской сволочью»?
- Он и есть сволочь!
- Допускаю, но почему белогвардейская?
- Потому что работал на них тут на аэродроме.
- Что делал?
- Шоферил, как и сейчас. Еще и в партию пробрался, гад.
- Скажи, Миша, у тебя есть подтверждение этому обвинению?
Парень сразу же сник.
- Было, сейчас нет.
- И куда это доказательство делось?
- Никуда не делось, просто его сейчас нет.
- Ты не находишь это утверждение странным?
- Ничего странного. Просто свидетелем был мой дед.
- Он умер?
- Живой, только с памяти свихнулся.
- Его лечили?
- Лечили пока Моисей Абрамович был жив. Он врач и дедов старый друг. Тогда дед что-то еще мог сказать вразумительного, а сейчас совсем скис. Ничем не интересуется, только ест и спит.
- А если найти хорошего врача, как ты думаешь, сможет поправиться?
- Откуда мне знать? А потом, известно, как у нас лечат.
- Ясно, - сказала Жуковская задумчиво. И всё же, постараемся помочь твоему деду.
- Зачем это вам? – удивился Кузнецов.
- А затем, что нужен свидетель, который бы мог разоблачить белогвардейца, влезшего в партию с черного хода. Скажи, почему дед раньше это не сделал?
- Боялся. У него, как я думаю, у самого рыльце в пушку.
- А сейчас не побоится?
- Сейчас он уже ничего не боится.
- Ну, тогда все, Миша, иди, работай.
- Николай Иванович велел ждать.
- Я отпускаю. Иди.
Кузнецов ушел, а Жуковская достала из канцелярского шкафа флягу и отхлебнула содержимого. Закашлялась. Запила водой из графина. Повторила. После этого прилегла на диван и стала ждать начальника.
                ***
Местный врач, на которого Мазур вышел, осмотрел больного и категорически отказался везти его в больницу – может умереть по дороге. Да и смысла нет: в условиях уездного города аменция не лечится. Перед Мазуром стал вопрос: что делать? Отложить отъезд в Германию он не может. Приказ Розенберга не отменишь. Оставить Жуковскую под прямой угрозой разоблачения? Тупик?
Кузнецов, заступая во вторую смену, подошел к Жуковской и, улучив момент, сказал:
- Не торопитесь сегодня уходить. Дождитесь меня.
- Хорошо, – ответила та, и сердце радостно забилось.
Только поздно вечером, когда уже устала ждать, он приехал. Вынул из-за пазухи ученическую тетрадь. На серой обложке был изображен легендарный князь Олег. Он наступил на череп коня, из которого выползает змея. Хорошее начало.
- Это намек? – спросила, шутя, Жуковская, тыча пальцем в змею.
- Какой там намек!? – не понял Кузнецов. – Нате, читайте!
Она открыла тетрадь. На первой странице увидела: «Читать только после моей смерти». Все листы тетради были зажаты двумя ржавыми скрепками. Она посмотрела вопросительно на водителя.
- Это исповедь моего деда.
- Он умер?
- Еще живой. Я сегодня помогал матери перестилать ему постель и нашел эту тетрадь под матрацем. Не будем ждать, когда умрет. Так что читайте.
- Позволь, я дома познакомлюсь с нею, а то у меня дочь еще не кормлена.
- Как хотите, - ответил Кузнецов и, не прощаясь, пошел на выход.
Она слышала, как завелся двигатель и машина выехала из гаража. Мог бы подвезти, подумала, вкладывая тетрадь в карман пальто.
По приходу домой, Елена сразу же взялась готовить еду на следующий день. Зоя, уткнувшись в тетрадь, что-то старательно писала. Мать подошла к ней и увидела, что та занята математикой. Повезло ей с дочерью. Других детей не усадишь за уроки, а она, пока не выполнит задание, из-за стола не встанет. Мать, положив ей руку на голову, спросила:
- Кушать хочешь?
- Я сыта, - ответила дочь, - не мешай мне, пожалуйста.
- Целый день не виделись, неужели не соскучилась по маме?
- Не только день, но и вечер, - уточнила Зоя. – Уже спать пора, а тебя все нет!
- Работа такая, доченька. Ты же хотела в город?
- Хотела, а сейчас перехотела. Лучше бы остались. Там ты всегда была дома.
- Ты права, но зато у тебя сейчас есть где погулять.
- Да с нашей школой здорово не разгуляешься. Столько уроков задают! Да и с кем гулять? Девчонки – сплошные сплетницы, мальчишек никак не поделят. А ты бы видела, как пацаны дерутся между собой! Какой-то парень из города провожал нашу девчонку домой, Так ему все бока обломали. Слободские городских терпеть не могут.
- Что за дикость? – удивилась мать.
- Вот так-то, мамочка, ты днями-вечерами на работе и не знаешь, с какими дикарями должна общаться твоя дочь.
- Будь осторожна, Зоя, не связывайся ни с кем. Если что, пожалуйся Колпику, он поможет.
- Знаю. Дядя Миша уже наводил порядок на нашей улице.
- Вот и хорошо. Ну, занимайся, а то я заговорила тебя.
Уже поздней ночью Жуковская нашла время открыть тетрадь с записями старика Кузнецова. Первые страницы, где он писал о родителях и о себе маленьком, перевернула, не читая. Еще перевернула. Взор остановился на словах: «После ранения меня, летчика-наблюдателя с боевым опытом, направили в Киев инструктором в военную школу. Только успел познакомиться с людьми, как нас передислоцировали в Крым, в Евпаторию. В начале сентября 1917 года начали работу уже на евпаторийском аэродроме. Нас, офицеров, в школе было полторы сотни, а солдат и курсантов с полтыщи. Летали на самолетах «Ваузен», «Ньюпор» и других. Потом случился октябрьский переворот. Среди офицеров растерянность, солдат же большевики взяли под свой контроль. Среди них самым горластым был моторист Васька Матвеев. Мне с моим мотористом, Гришкой Пахомовым, будто бы повезло. Он сторонился этих крикунов. Да и техник он был классный, не чета горлодралу Матвееву. Мой Гришка не только аэроплан хорошо знал, но и на автомобилях мог ездить. Скоро я разобрался в обстановке: за кого бы я ни стоял, все равно для кого-то врагом останусь. Снял погоны и, выдавая себя за рядового, пошел искать работу. Только в местной тюрьме нашлось место: предложили стать надзирателем. Я решил, что тюрьмы любой власти нужны, и оказался прав. Главное, я, по должности, не подлежал мобилизации ни в чью армию. В городе менялась власть, а я всем был угоден.  Потому угоден, что ни на кого не кричал и не зверствовал. Не помню уже при какой власти, только перевели меня в Симферополь. Там я стал уже старшим надзирателем.
Вот пришел 1919 год. В Крыму власть белых. Тюрьма переполнена. Одних приводят, других уводят. Иногда прямо в камерах расстреливают. Тогда приходилось не только трупы утаскивать, но и беспорядки усмирять, а тут, как известно, одними уговорами не обойдешься. Только я, на правах старшего, лично в экзекуциях не участвовал. Говорил начальству, что расстреливать в камерах негоже. Только не слушали меня.
Наступил март месяц. Вижу, забегало начальство. Прислушиваюсь: по какому-то случаю в Евпатории состоялся офицерский бал, и на нем, нашли место, приняли решение расправиться с местными большевиками. К тому времени многие из них сидели уже в Симферополе, в нашей тюрьме. К вечеру, не помню какого дня, заехал во двор тюрьмы грузовик в сопровождении нескольких всадников. Среди приехавших пьяных офицеров была и одна женщина. Ей-то что здесь надо? Вскоре понял. Она знала в лицо многих евпаторийских революционеров. Стали беляки ходить по камерам и, по ее указке, вязать и выталкивать заключенных во двор. Всего я насчитал девятнадцать человек. Среди них были женщины из семьи Немичей. В эту группу попал и Матвеев Васька. Только хотел позлорадствовать, мол, нечего было горлопанить, как возле машины увидел своего моториста – Гришку Пахомова. Это он был шофером машины, в кузов которой заталкивали смертников. Эх, Гришка, Гришка, подумал я, как это тебя угораздило попасть в одну компанию с палачами?»
Дальше Жуковская не стала читать. Все ясно: Пахомов - не жилец на этом свете. Теперь вопрос: как доставить эту тетрадь в загребущие руки НКВД? Кузнецов может заартачиться. С этой мыслью уснула.
Мазур прочел выделенный Жуковской отрывок из тетради деда Кузнецова и крякнул.
- Что скажете? - нетерпеливо спросила Жуковская.
- Скажу, что это бомба! Теперь вопрос: как ее доставить по назначению?
- Вот и думайте.
- Сама отказываешься думать?
- Думала, да толку мало.
- С Кузнецовым сможешь договориться, чтобы эту тетрадь не возвращать?
- Может заартачиться, - предположила Жуковская. – Давайте поставим его перед фактом.
- Не советую по пустякам обострять отношения.
- Хорошие пустяки. Вы меня удивляете.
- Это не тот случай, Елена, когда нужно лезть напролом. Будем договариваться.
- И это предстоит мне?
- А кому ещё? Конечно, тебе. Напугай его тем, что иначе после меня начальником назначат Пахомова. Думаю, сработает.
- А как на самом деле?
- Пока решения нет, но чем черт не шутит. Тетрадь не отдавай, постарайся придержать. Откажется, будем думать.
                ***
Жуковская не мешала Кузнецову думать над ее предложением.
- Что вы будете с ней делать? – спросил он, явно не приняв еще решения.
- Пока не знаю, но, как говорят, зло должно быть наказано.
- Я бы не хотел связываться с органами.
- Вам это не предстоит. Если кем и заинтересуются, так вашим дедом, но, как я поняла, с него взятки гладки.
- Это так, но Пахомову не поздоровится.
- Вам его жалко стало?
- Не в этом дело. Одно дело поругаться, а другое - сдать.
- А как же советский патриотизм? И потом, вы никого не сдаете. Как тетрадь деда попала в чужие руки, вы не знаете, в органы ее не передавали. Да и вообще не знали о ее существовании.
- Если и это вас не убедило, - продолжала Жуковская, - открою вам небольшой секрет. Скоро Николай Иванович нас покинет. Его переводят в Харьков.
- Мы это знаем.
- А знаете, кто вместо Николая Ивановича?
- Что, уже назначили?
- Назначили, - соврала Жуковская, - им будет Пахомов!
- Вот это номер! – изумился Кузнецов. – Не зря гад в партию пробирался.
- Ну, что?
- Согласен, но так, чтобы моё имя нигде не значилось.
- На том и порешили.
Мазур сказал, что поручит это дело Колпику, добавив при этом, что уже на текущей неделе покинет Евпаторию. Жуковская всполошилась:
- Так и уедете, оставив все на Колпика?
- Во-первых, Колпик будет знать, что делать, и сделает. Во-вторых, он полностью переходит в твое распоряжение. Я строго обязал его подчиняться тебе во всем. Малейшая твоя жалоба повлечет за собой самое суровое наказание.
                ***               
В четверг Мазур приказал собрать коллектив для важного сообщения. Погода позволяла сделать это во дворе гаража. Привычно вынесли из конторки стол диспетчера, покрыли кумачовым ситцем, посередине водрузили графин с водой, вынеся его из кабинета начальника.
В назначенное время, в сопровождении Мазура, пришли заместитель начальника УВСР тов. Третьяков и начальник отдела кадров. Они не часто здесь бывали, поэтому шофера сообразили, что будет что-то необычное. Отдел кадров положил на стол картонную папку для бумаг и отошел в сторону. Третьяков обратился к народу с сообщением: руководство управления высоко ценит самоотверженный труд работников гаража под руководством уважаемого товарища Мазура, но жизнь не стоит на месте. Свою речь он закончил словам:
- Товарищи, мы собрались здесь для того, чтобы проводить Николая Ивановича к новому месту службы и пожелать ему успехов на новом жизненном поприще (аплодисменты).
Мазур был награжден почетной грамотой и денежной премией.
Затем было объявлено имя нового начальника гаража: Григорий Павлович Пахомов. По просьбе заместителя начальника УВСР, новый руководитель гаража вышел из толпы и стал возле стола. В предоставленном ему слове Пахомов сказал, что дружный коллектив водителей приложит все усилия, чтобы еще лучше выполнять задания, напрямую связанные с укреплением обороноспособности любимой Родины. Эти общие, приевшиеся всем фразы не вызвали энтузиазма и, не дослушав, люди начали молча расходиться.
От самовольства их не остановил Мазур (он уже не начальник), не остановил Пахомов (всё равно не послушают). Третьяков, наблюдая, как «дружный коллектив» покидает собрание, подумал, что с Пахомовым явно поспешили.
                ***
Уже неделю Пахомов начальник гаража. У него хватило ума не уподобиться «новой метле» - все шло своим чередом. Даже Жуковская не почувствовала каких-либо изменений. Единственно, она стала гораздо реже бывать в кабинете. Даже больше: если Пахомову было что-то непонятно в документах, он не кричал: «Елена Александровна, зайди», как это делал Мазур, а выходил в конторку и задавал вопрос. В роли начальника Пахомов стал более серьезным, не допускал скользких шуточек, с шоферами не панибратствовал. Зарвавшихся коллег так умело ставил на место, что никто не мог обвинить его в зазнайстве.
Она стала подумывать: не придержать ли ту тетрадь на случай, если понадобится его урезонить? Но на ее вопрос, Колпик заговорщицки прошептал: «Она уже там». С этой минуты Жуковская с интересом ждала, когда за Пахомовым «придут».
И вот в конторку вместе с Пахомовым вошел милиционер. Судя по неопрятной шинели и галошам на сапогах, он был в невысоких чинах. Ей вспомнились откормленные, несмотря на голодное время, шуцманы, их подтянутость. Подумалось: какая власть, таковы и защитники ее.
- Проходите сюда, - сказал Пахомов милиционеру, открывая дверь в кабинет.
- Спасибо, товарищ Пахомов, - поблагодарил тот. - Но вы останьтесь в конторе и сделайте так, чтобы нам не мешали, а мы с гражданкой Жуковской побеседуем.
- Прошу, - обратился он к ней и вошел в кабинет.
Вот как, подумала она, Пахомов в «товарищах» ходит, а она в «гражданках». Значит, не за ним пришли. Тогда за кем? Не за ней ли? Чтобы собраться с мыслями, стала наводить порядок на своем столе, только после этого проследовала в кабинет. Милиционер терпеливо ждал за столом начальника. Перед ним лежала записная книжка в картонном переплете и химический карандаш.
- Меня зовут Даниил Саркисович. Фамилия Оганесян, - представился он. - Мы будем беседовать о вашем бывшем начальнике – Мазуре Николае Ивановиче. Как давно вы его знаете?
Жуковская, преодолевая невольное волнение, ответила:
- С 1940 года.
- Как познакомились?
- Я впервые увидела Николая Ивановича в этом кабинете. Он принимал меня на работу. Это было в апреле.
- Какого года?
- Этого же, сорокового.
- Таким образом, вы знакомы уже восемь месяцев. Ну, что ж, срок достаточный, чтобы узнать человека. Каким он вам показался?
- Я могу узнать, чем вызваны эти вопросы?
- Запомните, гражданка, вопросы задаю я! Так каким он вам показался?
Откровенное высокомерие возмутило Жуковскую, она невольно вспыхнула, но сдержалась. Начала рассказывать, стараясь не перехвалить бывшего начальника. Обрисовала таким, «каким он ей показался». Милиционер делал короткие записи в своей книжке.
- Перед отъездом, он не делился с вами планами на будущее?
- Мы были не так близки, чтобы делать это.
- А вот люди говорят, что у вас были с ним очень хорошие отношения.
«Люди» - это определенно тайные осведомители. Знать бы, кто они.
- У меня со всеми хорошие отношения.
- Не выкручивайтесь! - в голосе милиционера послышался металл. - Вы были любовниками?
- Вы можете назвать человека, который стоял бы у нас в ногах со свечкой в руках?
- Замолчать! Вопросы задаю я! Так были?
- Не были!
- Он не говорил, где будет жить в Харькове?
- Я уже сказала, что своими планами он со мной не делился.
- Кто из шоферов мог знать о его планах?
- Я таких не знаю.
- У него с собой было много денег?
- Вы меня удивляете, Даниил… Саркисович. Если я не знала о его планах, как я могла что-либо знать о его деньгах?
- Ладно, пока все. Пусть Григорий Павлович зайдет.
Оставшись одна, Жуковская имела возможность обдумать состоявшийся разговор. Милиция ищет пропавшего Мазура. Сердце радостно забилось: ротмистр благополучно покинул Советский Союз. И то, что этим делом занимается милиция, а не госбезопасность – вдвойне хорошо: власти считают Мазура жертвой, а не преступником, нелегально покинувшим пределы СССР. Счастливый отъезд Мазура вдохнул уверенность, что и дальше будет все хорошо.
                ***
Перед самым Новым годом, а именно 30 декабря, Пахомов не вышел на работу. Может, заболел? На другой день послали Смолина узнать. Вернулся мрачный. Что там? Не знаю, отвечает. Самого Пахомова дома нет, а жена с детьми ревмя ревут. Знакомая картина: загребли начальника. В этот раз торжественные проводы Старого года и встреча Нового в гараже не состоялись.

            ГЛАВА VI
Есть в Евпатории неприметная улочка, названная именем Льва Толстого. Начало ей положили евреи-переселенцы в 30-х годах, застроив небольшими одноэтажными домами. Тогда она была крайней между городом и ж/д вокзалом, который вообще стоял в степи.
Хозяином одного из домов был Наум Постин, завхоз трикотажной фабрик. Вот у него-то и снимал комнату прораб УВСР Адам Корчак. Сдача комнаты и постирушки, которые ему делала жена Наума Ида, приносили небогатой семье Постиных, так им нужный, дополнительный доход.
Оба мужчины были много заняты на своих работах, но при встречах в дни отдыха им было о чем поговорить. Так и в этот Новый1941год, когда после 12 часов Ида с детьми пошла спать, выпив еще, они начали обсуждать слухи о близкой войне с Германией. Зацепились и за толки о расплодившихся везде и всюду врагах народа. Как ни расправляются с ними органы, их меньше не становится. Дела же, как ни странно, по-прежнему идут неважно. К примеру, кого только не пересажали на трикотажной фабрике, а государственный план как буксовал, так и буксует.
- Может, не тех сажали? – предположил Корчак.
- Да, вроде, тех, - возразил Постин. – Главный экономист, например, так напланировал план прошлого года, что едва 50 процентов вытянули. А то и прораба посадили. Знаешь того за что? Построил под детский сад трехэтажный дом, а его возьми и перекоси.
- Кого «перекоси»?
-  Тот дом.
- Ну, тут еще нужно разобраться, может, проектировщики что-то напутали.
- Разбирались, говорят, прораб и виноват.
- Виноват, так пусть и сидит, - не возразил Корчак и добавил: - А у нас на днях начальника гаража посадили.
- А его-то за что?
- Кто знает? Партиец, только начал работать, а его цап и в клетку.
- Может, приписками занимался?
- Да когда б успел? Я ж говорю: только начал работать.
- Тогда за прошлое. А кем он был раньше?
- Простым шофером, с церковно-приходским образованием! Его и в партию приняли, чтобы авторитет среди шоферов поднять.
- У вас что, более грамотного не нашлось?
- Где их теперь взять? Грамотные на Колыме, здесь одно быдло осталось! – в сердцах сказал Корчак и притух, как свеча от нехватки кислорода.
Хозяин понял: сболтнул лишнее человек. Желая успокоить, сказал:
- Всё между нами, Адам Алексеевич, не волнуйся.
- Ну и ладно, - утешился тот, - давай за это и выпьем.
Выпили, беседуют, а Постина мысль гложет. Где-то на приличном предприятии не могут найти грамотного завгара, а он с дипломом автотехника прозябает на должности завхоза: работа не по специальности, оклад – кот наплакал. Видимо, Корчака ему сам бог послал. С надеждой на удачу, сообщил:
- А ты знаешь, Адам Алексеевич, у меня за плечами автотранспортный техникум.
- Вот это новость! – удивился Корчак. – Ты не шутишь?
- Показать корочки?
- Ладно, обойдется, не отдел кадров. Так чего это ты завхозом пристроился? Или тебе деньги не нужны?
- Нужны, конечно, но завгаром не смог устроиться.
- Пошел бы водителем, все больше получал бы, а то, я вижу, Ида над каждой копейкой трусится. Ведь у тебя дети.
- Это так, - не возражал Постин, - но я попробовал быть водителем, но скоро понял, что это не для меня.
- Тысячи людей работают шоферами и ничего.
- Может, смеяться будешь…, но всё равно скажу. Не хочу быть убийцей.
Заметив, как квартирант удивленно вскинул брови, пояснил:
- Согласись, что на машине шофер в любой момент может стать убийцей. Невольным, но убийцей.
- Согласен, может. Но чего ты решил, что именно тебе предстоит наехать на человека?
- Как ни крути, Адам Алексеевич, а это может случиться с любым. Никто не застрахован, - грустно проговорил Постин и, помолчав, продолжил: – Подумай сам: под лошадь сколько зевак попадает, а она, хорошо, если километров 25 в час делает, а на машине все 60 выжимают. Ахнуть не успеешь, как под колесами у тебя уже кто-то корчится. Вот и суши, Наум, сухари.
Корчак некоторое время молча размышлял, потом спросил:
- Пошел бы к нам начальником гаража?
Наум Моисеевич, еще не веря своим ушам, спросил:
- Это предложение?
- Не совсем, - с заметной запинкой ответил Корчак. -  Сам понимаешь, мое дело – бетон, кирпичи, а кадрами начальник управления распоряжается. Но, если буду иметь твое согласие, то, при случае, предложу твою кандидатуру. Так как?
- Согласен, - промямлил Постин, боясь сорваться на восторженный тон.
                ***             
Во вторник последней недели января Жуковскую вызвали в отдел кадров и предложили познакомиться с вновь назначенным начальником гаража – Постиным Наумом Моисеевичем. Из-за стола для посетителей встал невысокий худощавый человек с рыжеватым ежиком на голове. Она никогда не отнесла бы его к евреям, если бы не имя. Возможно, только грустный внимательный взгляд роднил его с известным ей Шпектом. Пожав протянутую руку, почувствовала твердость ладони. У Шпекта она была вялой.
- Значит, Пахомова можно не ждать? – спросила у кадровика.
- Неужели еще ждали? – удивился тот.
- Не я, шофера, с которыми он не один год проработал.
- Напомните им, что оттуда скоро не возвращаются.
- Думаю, это лишнее, а вот собрать людей и представить нового начальника не помешало бы.
- Сами и соберитесь, - предложил кадровик. – Вот копия приказа о назначении.
К гаражу шли молча. Опять придется работать под началом еврея. Зачем ей такие испытания? С тоской вспомнила о Пахомове и подумала, что, избавившись от него, допустила ошибку
                ***               
Новый начальник сразу «взял быка за рога». Было видно, что человек истосковался по настоящей работе. Лично осмотрел каждую машину, поднимал капотные шторки и, вслушиваясь в работу мотора, что-то чиркал в блокноте. На первой же планерке у Лухнева он аргументировано доложил о далеко не блестящем состоянии, как он выразился, подвижного состава гаража, особо отметил недопустимый износ покрышек на большинстве машин.
Выступавшие затем руководители подразделений заметили, что
товарищ Постин несколько зациклился на технической составляющей своей деятельности и ни словом не обмолвился о живых людях, владеющих этой техникой. Другие обвиняли его в поспешности выводов, так как никто из его предшественников ни разу не выступал с подобными заявлениями. У Постина сразу же упало настроение. Он уже стал подумывать, что поспешил уйти с фабрики, где спокойно работал, и его никто ни в чем не попрекал. Платили мало, но Ида к этому уже привыкла.
Его невеселые мысли прервало выступление начальника управления. В предвидении еще большей критики настроение у Постина окончательно упало.
- Вот тут некоторые выступавшие нелицеприятно отозвались по поводу информации товарища Постина, - дошел до гаража Лухнев. -  Упреки были бы уместны, если бы их адресовали Мазуру. А сейчас, только начавший работать человек, со знанием дела доложил обстановку, и это почему-то не понравилось. Он не говорил о людях. Когда бы он успел с ними познакомиться, если отпущенную неделю использовал на определение состояния техники? Видите ли Мазур никогда не жаловался. Первые годы ему не на что было жаловаться – техника новая. Потом пошли слухи о его переводе, и он вообще замолк. Для пользы дела перевод Мазура нужно было ускорить, но не от нас это зависело. По тревожной информации товарища Постина будет назначена проверка, издан приказ. Прошу отдел снабжения серьезно отнестись к заявкам гаража и обеспечить их по максимуму. Не мне объяснять, как важно не допустить сбоев из-за плохой работы транспорта.
На следующий день Постин собрал свой коллектив и доложил о результатах совещания у Лухнева. Люди были приятно удивлены: их информируют о работе высокой инстанции.
В заключение Постин сказал:
- То, что выполнение графика работ по обслуживанию строительства для нас закон, всем ясно. Выполнение поставленных задач во многом зависит от безаварийности и недопущения дорожно-транспортных происшествий. Не забывайте, что вам доверена современная техника, являющаяся не только средством передвижения, но и объектом повышенной опасности. Будьте предельно внимательны на дорогах, дорогие товарищи.
Когда «дорогие товарищи» покидали гараж, кто-то бросил:
- Называть нашу рухлядь современными машинами -  явный перебор.
- Да, тут Шаляпин хватил «петуха», - послышалось в ответ.
- При чем здесь Шаляпин? – недоуменно спросил Постин у Жуковской.
- А вы не знаете? Так наши гегемоны вас прозвали.
- Этого еще не хватало, - растерянно пробормотал Постин.
- А что вы всполошились? Вполне приличное прозвище. Оно соответствует вашему зычному голосу. Вы знаете как вашего предшественника называли? Беляк. В смысле «белогвардеец».
- За что ему такая напасть?
- Чего не знаю, того не знаю.
- А не связано это с его арестом? Ведь бывают значащие клички.
- Как, например, ваша.
- Сдалась она вам.
- Не мне, Наум Моисеевич, а вашим подчиненным. Если следовать вашей логике, то молите бога, чтобы органы ассоциировали вашу кличку с голосом певца, а не с его преступной эмиграцией.
- Он эмигрировал?
- А то вы не знаете?
- Откуда мне, технарю, знать такие мелочи?
- Ничего себе мелочи. Бежит из страны ее лучший голос, а вы «мелочи».
- Пора по домам, - напомнил Постин. – Закрывайте.
До этого Мазур, а за ним Пахомов, сами закрывали гараж, теперь это поручено ей. Прежде чем напомнить Постину, что это никогда не входило в ее обязанности, решила проверить представившуюся возможность одной оставаться в гараже.
Сдав ключи в караулку, Жуковская, сокращая путь к Слободке, пошла через взлетную полосу. Она так хорошо знала схему постов охраны аэродрома, что могла пройти в любую его часть, не нарываясь на часовых. Ограда же этого военного объекта, представлявшая собой низкий заборчик из колючей проволоки напрогнивших деревянных кольях, давно уже не являлась преградой для желающих преодолеть ее.
Она шла и думала о Постине. Рьяно взялся за работу. На фоне такого усердия не только Пахомов, но и Мазур покажутся бледной копией. Стало обидно за своего бывшего шефа.
Как ни старалась Жуковская идти в ногу со своим начальником, нотрений избежать не удавалось. Одно из них возникло совсем неожиданно. Постину не представило большого труда выяснить, что у Смолина нелады со зрением. О своем открытии он сказал Жуковской. Та притворно удивилась и, чтобы «успокоить» начальника, спросила:
- Вы не находите, Наум Моисеевич, что это больше его забота, чем наша?
Заметив удивленный взгляд, пояснила:
- Медицина молчит, а он тем временем безаварийно ездит. Так пусть и ездит. С его шоферским стажем и осторожностью ничего страшного не может произойти.
- Как глубоко вы заблуждаетесь, Елена Александровна, - возразил начальник. – В народе не зря говорят: «И на старуху бывает проруха». На дороге никто не гарантирован от неприятностей. Представьте такой случай. Какой-то разгильдяй наехал на нашего безупречного Смолина. Машины вдребезги, водители травмированы. Начинают разбираться. Каждый считает себя потерпевшим. Милиция не может вынести решения. Проверяют водителей на алкоголь. Оба водителя трезвы. Но выясняют, что Смолин в очках. Проверяют его зрение и устанавливают - оно несовместимо с вождением автомобиля. Кто, по-вашему, будет признан виновным? Смолин. Если не будет убитых, отделается лишением прав и начетом, а так - суши сухари.
- Вы думаете, он этого не понимает? Понимает. Рискует из-за того, что семье кормиться надо.
- А кто ее будет кормить, если сядет?
- А останется без работы, как он ее будет кормить?
- Это лучше, чем сидеть за решеткой.
- Решетка на воде вилами писана, а голод, если уволите, - реальность
Постин удивленно посмотрел на нее.
-- Что это вы его так рьяно защищаете, Елена Александровна? – спросили он. – Надеюсь, вы в родстве не состоите.
- Надейтесь.
- Признаться, Елена Александровна, в свете последних решений партии и правительства, я мог бы не оговаривать с вами эту проблему, но, имея привычку выслушивать мнение даже случайных людей, я делаю это.
- Мне жаль вас, Наум Моисеевич, если я, по сути ваша правая рука, оказалась в числе случайных.
- Не передергивайте! Не о вас речь! Но напомню: на советском предприятии главенствует принцип единоначалия.
Тут же вспомнился Шпект. Он что-то подобное уже говорил. Добраться бы до этих единоначальников.  Вслух спросила:
- И вы выбросите Смолина на улицу?
- Нет, я отправлю его завтра на медкомиссию.
Смолин, как и можно было ожидать, был лишен водительских прав, но Постин не уволил его. Он выпросил у Лухнева лишнюю единицу автослесаря, и тот остался при гараже. Вскоре Жуковская поняла, что на новой должности у Смолина открылось более широкое информационное поле.
Вот новость, связанная с водителем Каргиным. В гараже он был единственным комсомольцем, поэтому на учете состоял в ячейке управления, что придавало ему некоторый вес перед беспартийной массой водителей.
Освободившаяся после Смолина полуторка, по просьбе Каргина, была передана ему. На машине тут же были заменены покрышки и радиатор. Это вызвало удивление, а то и зависть у некоторых водителей: Смолин ездил, ничего не меняли. Стоило Каргину сесть за руль этой машины, так ему всё, как на подносе.
А вот и сама новость: «Каргин – шепнул ей как-то Смолин, - систематически калымит». Жуковская не поверила. До сих пор, если и были у кого левые рейсы, они, благодаря четкому учету расхода горючего и пробега машин, легко вскрывались. Она подняла путевки Каргина, внимательно просмотрела. Вот задание, в графе «выполнение работ» роспись заказчика. Километраж, литраж – полный ажур. Что еще надо? Откуда Смолин взял, что Каргин левачит? Слава богу, бывший шофер, всегда в гараже. Позвала.
Смолин тщательно прикрыл за собой дверь конторки, вопросительно посмотрел в сторону кабинета начальника и, уловив ободряющий кивок Жуковской, уселся у ее стола в ожидании вопросов. Ведь не чаи распивать пригласила.
- Скажите, Григорий Матвеевич, с чего вы взяли, что Каргин калымит?
- Так тут все ясно.
Увидев сомнение в глазах Жуковской, спросил:
- Не верите?
- Докажите.
- Хорошо. Попробую. Вы можете не знать, но Каргин не шофер, а летчик.
- Еще новость!
- …Летчик как? Прилетит, сбросит парашют и говорит мотористу о замеченных неполадках. Тот их и устраняет. А летчик потом, на готовенькое, прыг в кабину и снова полетел. Так и Каргин: ездить любит, а смотреть за машиной, ремонтировать – избави бог. У него с напарником всегда на эту тему скандалы были. Когда попросился на мою машину, я еще удивился: кто ж тебе ее ремонтировать будет?
- И кто же?
- Не поверите! Я и ремонтирую. Подлатался он как-то ко мне: «Дядя Гриша, посмотри, что-то кардан стучит». «А сам смотрел?» - спрашиваю. А он и не думал. Вот и послал я его куда подальше. Тогда он предложил мне деньги за осмотр кардана. С тех пор и пошло. Приехал, выложил замечания по работе машины, отдал ключи и был таков. За это каждый месяц до полусотни отваливает. Задумался я: откуда деньги у комсомольца? А тут как-то забыл в его кузове ключ на девятнадцать. Кинулся, когда он уже уехал. Я тогда пришел к вам и спросил, куда он направлен? Помните? Так вы сказали, что в Бахчисарай за цементом. Ну, думаю, хана моему ключу. Будут выгребать цемент, выгребут и ключ. Только приезжает Каргин, я к кузову, а там ключ - как лежал, так и лежит. Удивился. Еще больше удивился чистому кузову: как будто в нем воздух возили, а не цемент. Спросил у него, а он уже меня послал подальше. Вот и стал я присматриваться. К вам заходил, в его путевки косым глазом подглядывал. И увидел, что ходки на его путевках подписывает не бригадир, там какой-то, а сам прораб Корчак!
Жуковская полистала путевки Каргина, и убедилась в правдивости слов слесаря.
- Дальше что?
- А дальше - он совсем обнаглел. Приезжает как-то, а кузов весь черный. Уголь, гад, развозил. А я знаю, что камень-бут у него занаряжен.  Я и спросил: «С каких это пор бут черным стал?» «Бабке одной подмогнул. А вообще, какое твое собачье дело?» Тут я и психанул. «Ладно, - говорю, - комсомолец хренов, мне не говоришь, на своем комитете расскажешь!» Испугался: «Ладно, дед, чего распетушился? Хочешь заработать?» А кто не хочет? Дал он мне пятерку за молчание и еще пятерку, чтобы кузов помыл. Вот так дело было.
- Что-то мало за молчание он вам отвалил.
- Конечно, мало! Потому с обиды и рассказал вам, как дело было.
- И как долго это продолжается?
- Да вот считайте. В марте меня спихнули в слесаря. Сейчас май.
- И ни разу не попался, – удивилась Жуковская.
- А что ему станет? Прораб ходки подписывает.
- А тому зачем это?
- Тут, Елена Александровна, не моего ума дело.
Жуковской не понадобилось много времени, чтобы убедиться: Постин и Каргин – спелись, а там и Постин с Корчаком. Прораб подписывает Каргину путевки, хотя остальным водителям это делали приемщики грузов или строители-бригадиры.
Обратила внимание и на то, что прораб стал часто посещать ее начальника. Запирались в кабинете и о чем-то шептались. Она вслушивалась, но голоса не доносились. Не сидят же молча. Значит шепчутся.
Иногда встречи происходили в каком-либо боксе. Смолин, наблюдая за этим, в сердцах как-то сказал ей, кивнув в сторону Корчака:
- Вот старый бугай - никак не успокоится!
- За что вы его так?
- А как еще называть, если он до сих пор ни одной девки мимо себя не пропустит? Что прораб может так часто обсуждать с завгаром? Определенно о бабах говорят. Домашние дела дома бы обсуждали.
- Они соседи? – спросила Жуковская.
- Ближе некуда: Корчак у него комнату снимает. Я его сам перевозил. Там первый раз и увидел Шаляпина. А потом, здрасьте, прошу любить и жаловать, я – ваш начальник. А вы знаете, почему Каргин разошелся с Клавкой?
- Он был женат?
- Еще как! Его Клавка подсобницей на стройке вкалывала. Так ею сначала Корчак попользовался, а потом все, кому не лень. Вот Каргин и развелся. Она жаловаться: честную из себя строила. Его тогда чуть из комсомола не выгнали.
- Ну и сплетник вы, Григорий Матвеевич, - сказала Жуковская, дружески хлопнув его по плечу.
- Был бы сплетником, Елена Александровна, - обидевшись, заметил Смолин, - я бы вам еще не такое рассказал. Вы бы ахнули, - заверил Смолин, - а так рассказываю самое необходимое, нужное для работы.
То, что недоговорил Смолин, Жуковская додумала сама, сопоставив между собой известные ей факты: Корчак снимает у Постина комнату. Делает ему протекцию, в результате Постин – начальник гаража. В домашней обстановке обсудили возможности левого заработка. Привлекли к этому Каргина. Далее все по плану: Смолина в слесаря, а Каргина на его место.
Каргин же, получив задание, которое, как он знает, не нужно исполнять, спокойно едет на заработки. Нуждающиеся в перевозках всегда найдутся. Каргин делится деньгами с Постиным, а Корчак не платит тому за съем комнаты. Такой вот незамысловатый расклад. Стоит подумать, как все это использовать для пользы дела.

       ГЛАВА VII
В первый же месяц пребывания Жуковской в Евпатории на имя Колпика была выписана городская газета «Коллективист». Жуковская внимательно просматривала каждый номер, выписывала в тетрадь некоторые эпизоды и фамилии активистов советской власти. Так она впервые узнала об учителе русского языка и литературы Льве Борисовиче Копекове. Обратить на него внимание заставила нелепая фраза: «Бодрая свежесть советской молодежи чувствуется в работе и педагогических взглядах Л. Б. Копекова, учителя с большим опытом и стажем». Переписала удивившую фразу и фамилию в тетрадь и, казалось, забыла. Но нет….
На городском слёте профсоюзных активистов ей довелось услышать выступление носителя той «бодрой свежести». Председательствующий объявил:
- Слово имеет Лев Борисович Копеков, учитель седьмой неполной средней школы.
Из зала на сцену резво взбежал мужчина средних лет и среднего же роста. Он был одет в коричневый костюм при зеленом галстуке, гладко выбрит. Его речь состояла из трескучих фраз, более подходящих агитатору-горлопану, а не учителю литературы. Не мог словесник «с большим опытом и стажем» не вплести в свое выступление что-либо фирменное: разбавить серый официоз яркими эпизодами из хорошо знакомой ему русской литературы, тем более, есть живой пример – товарищ Сталин. Легко выступать тем, чьи мысли ни на йоту не расходятся с линией партии. Заведомо зная, что не оступятся, они могут и пошутить с трибуны. А каково тому, кто говорит одно, а думает другое? Вот и шпарит так, будто зачитывает передовицу из «Правды».
 «Уличив» Копекова в двоедушии, Жуковская, еще не зная, нужно ли, решила «пощупать» его. Заметив место, куда он сел, она переместилась поближе. По окончанию собрания они «случайно» столкнулись на выходе из театра. Расшаркались и расходитесь, но Жуковская пошла рядом и, заглядывая ему в глаза, благодарственно сказала:
- Как кстати мы встретилась, Лев Борисович. Когда еще представился бы случай поблагодарить вас за такое яркое выступление.
Смуглое лицо Копекова стало откровенно сердитым. Она на всякий случай отстранилась.
- Вы издеваетесь? – прошипел он. – Где вы слышали яркое выступление?
Она, как можно мягче, спросила:
- Неужели вы со мной не согласны?
- Кто вы такая, что я должен с вами соглашаться?
- Меня, Лев Борисович, зовут Елена Александровна. Фамилия - Жуковская.
Пока Копеков роется в памяти, ища в ней эту фамилию, она продолжала:
- Вы правы, Лев Борисович, ваше выступление нельзя назвать блестящим.
- Так какого черта вам от меня надо?
- Видите ли, я недавно читала о вас в газете. Там говорилось о «бодрой свежести»…
- Прошу вас, не повторяйте той чепухи!
Так как от театра они шли в сторону Ленинского сквера, то у одной из скамеек Копеков сел. Жуковская осталась стоять рядом.
- Мадам, не торчите, как столб, садитесь, - сказал он, хлопая ладонью рядом с собой.
Принимая приглашение, она улыбнулась.
- Чему вы улыбаетесь?
- Радуюсь встрече с вами.
- Издеваетесь?
- На этот раз вполне откровенно, Лев Борисович. Не удивляйтесь и выслушайте. На той злосчастной трибуне, я увидела вас впервые. От профессионального литератора ждала яркой речи, но услышала пережевывание силоса приевшихся слов. Я видела, как вы страдаете от своей «правильности», как корчитесь, и почувствовала родственную душу. Нет, нет, позвольте закончить мысль. Я испытываю те же мучения, когда, как профорг, выступаю перед коллективом и вдалбливаю в головы людей подобный мусор. Меня выворачивает от верноподданнических слов, но в этом обществе я вынуждена их произносить.
Копеков слегка отодвинулся от собеседницы и пристально на нее посмотрел. Белая кожа лица женщины свидетельствовала о том, что ее предки ничего общего не имели с Крымом. Каштановые волосы слегка подкручены на плойке, губы подкрашены. Довольно симпатичная, современная особа. Такая вполне может служить в органах.
- Нужно сказать, - медленно проговорил он, - вы сейчас сделали весьма смелое заявление. Настолько смелое, что оно тянет на провокацию. Не перебивайте меня! Зачем вам понадобилось провоцировать меня?! Говорите! Я вас вижу насквозь!
Жуковская невольно улыбнулась заблуждению собеседника.
- Вы не правы, Лев Борисович, - миролюбиво сказала она. - Никто вас не провоцирует. Сами подумайте, кого может интересовать простой советский учитель, хотя и бодрой свежести?
- Как говорят мои ученики, не смешите мои тапочки!
- Это не насмешка, Лев Борисович, а констатация факта. Вы уже в годах, но вашей бодрой ярости может позавидовать и молодой человек.
- А мне вы видитесь лягушкой, которую не удержишь в руках. Скользкий вы человек, Елена Александровна.
- Приму «лягушку» как комплимент, хотя и необычный. Так вы согласны, что не можете интересовать органы?
- Вы ошибаетесь, Елена Александровна! Простой советский учитель, особенно литератор, ой как должен их интересовать! Ведь от него во многом зависит наполнение мозгов ребенка.
- В процессе обучения вы можете осознанно отойти хоть на шаг в сторону от руководящей линии партии Ленина-Сталина?
- Нет, конечно.
- Тогда кому интересны ваши возможности, если вы ими заведомо не в состоянии воспользоваться?
- Есть такое понятие - профилактика.
- Мне помнится, чей-то литературный герой как-то спрашивал себя: «Или я тварь дрожащая?» Вы из этой категории?
- Это вы Достоевского вспомнили. Сейчас, кстати, его в школе не изучают. А теперь ответ на ваш вопрос: а кто у нас сейчас не «тварь дрожащая»? Кому сейчас не страшно? Я таких не знаю. Может, вы - исключение? Так скажите, и я посмотрю на вас удивленным взглядом.
- Нет, Лев Борисович, я тоже «тварь дрожащая», но несколько другого замеса.
- Хотелось бы знать – какого?
- Вот об этом как-нибудь в другой раз.
Еще некоторое время они продолжали «ощупывать» друг друга, пока не решили продолжить этот процесс в другой обстановке. Выяснилось, что Копеков не обременён семьей, живет близ школы, в которой работает. Это на Рыбацкой улице, недалеко от Красного рынка. У него отдельная квартира, в которой два входа: черный - со двора и парадный - с улицы.
- Черный вход для кошек? – пошутила Жуковская.
Копеков вполне серьезно ответил:
- Нет, мадам, черный вход для заноса дров, угля, выноса помоев, а парадный для приема гостей. Так что, если случится продолжить нашу беседу в моей квартире, то вы войдете через парадный вход.
Жуковская со счету сбилась бы, если бы ей в голову пришла мысль подсчитать, сколько раз в последующем она переступала порог этого входа.
Копеков не был для нее идеалом мужчины, знавала и получше, но, как говорят: «На безрыбье и рак рыба». Ее надежды на любовные отношения с Кузнецовым не оправдались. Чем больше она пыталась к нему приблизиться, тем больше он от нее отдалялся. Даже совместная причастность к судьбе Пахомова их не сблизила. Это вызвало чувство уязвленного самолюбия. Но она не знала истинной причины сдержанности Кузнецова, и не могла знать, ибо хранил он эту тайну в собственной душе за семью печатями.
                ***               
Первое мая – праздник всех трудящихся, а в Евпатории еще и начало купального сезона. Начистив до блеска ременную бляху и тщательно отгладив клеш, краснофлотец Михаил Кузнецов, шофер из автороты, отправился в увольнение. Цель – поваляться на пляже, а потом пойти в курзал-парк на танцплощадку.
Курортники еще не понаехали, поэтому на танцах в основном местные. Среди них матросики с аэродрома, случаются молодые командиры, но они чаще всего с дамами. Если девке как-то удалось заполучить военного с кубарями, то держится за него, что та пиявка. Поэтому, пока не понаехали толстосумы из столицы или шахтеры с Донбасса, у краснофлотцев есть возможность выбирать.
Кузнецов и выбрал. На другой стороне площадки, под самой оркестровой раковиной, стояли две подружки, живо что-то обсуждавшие. Одна из них и приглянулась: стройная фигура, пышная копна русых волос. Как только прозвучали первые аккорды фокстрота «Рио-Рита», он, не мешкая, направился к ней. Боковым зрением заметил, что на перехват движется другой краснофлотец. Видимо, из авиаполка, так как не был ему знаком. Ускорил шаг и первым подошел к девушкам.
- Разрешите? – сказал он, протягивая руку своей избраннице.
Девушка, видя, что к ним идет еще один матросик, гораздо симпатичнее первого, не торопится принять приглашение. Михаил так и стоит с протянутой рукой. Подошедший деликатно приглашает другую даму. Во время танца познакомились. Девушку Михаила звали Татьяной. Разглядывая ее, матрос понял, что не ошибся: она так же хороша вблизи, как и издали.
Приезжий на лето джаз-банд старается: мелодия взбадривает почище военного марша. Михаил энергично вышагивает, Татьяна порой не успевает за ним. Он понял, что кому-то из них медведь наступил на ухо. Сбавил темп, но поздно: одна из труб протяжно взвизгнула, и на площадке стало тихо. Какое-то мгновение они смотрели – лицо к лицу, девушка виновато улыбнулась, он же элегантно поблагодарил ее за танец. На прежнем месте их уже ждала другая пара. Подругу Татьяны звали Аней, а ее партнера - Леня Шуткин.
Девчата жили в соседних домах на Трудовой улице. Проводив барышень, матросы пошли на аэродром. По дороге разобрались, что на аэродроме не раз виделись нос к носу. Виделись, когда Миша подъезжал на бензозаправщике (БЗ) к самолету Шуткина, выходил из машины, заземлял ее, лез снова в кабину. Оттуда ждал отмашки, чтобы включить насос перекачки топлива. Заправив самолет, укладывал шланг в держатели и ехал к другому самолету.
Теперь же, после заправки самолета, Миша не сразу отъезжал от Шуткина. Они делились новостями, обсуждали возможности ближайшего увольнения. Если кому не удавалось вырваться в увольнение, тот передавал привет девчатам, а развлекать их приходилось «счастливчику». Лёне это давалось легче – он знал много стихотворений не из школьной программы. Когда он продекламировал поэму «Авиамеханик», начинающуюся словами: «Нет, я не Пушкин, я другой // Еще неведомый избранник, // По штатной должности механик, // Но с поэтической душой», то девушки долго добивались признания в авторстве, но тот отнекивался.
Вскоре Таня поняла, что ей по сердцу Леня Шуткин, а не Миша Кузнецов. Узнав об этом, Аня некоторое время ходила обиженной, но когда заметила, как оживает Шуткин при виде Тани, поняла - ей парня не удержать. Под разными предлогами стала пропускать свидания. Они встречались втроем, пока Миша не понял, что и он лишний. Он уступил, продолжая любить Таню.
В 1935 году они демобилизовались, но остались работать тут же на аэродроме. Шуткин женился на Тане, сдал на шоферские права и стал работать  в УВСР с Кузнецовым на одной машине
Кузнецов замечал неравнодушие к нему Жуковской, но ответить ей тем же не мог. По сравнению с лучезарной Татьяной, она виделась ему керосиновой лампой с закопченным стеклом. К счастью Кузнецова, Жуковская не догадывалась о столь кошмарном сравнении.
                ***
Конец рабочего дня. Конторка забита людьми: пересменка. Жуковская видит Смолина. Он встревожен, знаками приглашает выйти к нему во двор, но она не может этого сделать. Постина вызвали в     управление, и ей приходится отдуваться за двоих. Но она все же нашла минутку для Смолина. Тот, схватив ее за руку, молча повел к боксу, где, как она видела, стояла его бывшая полуторка. Каргин приехал? Почему не зашел в конторку?
У передка машины, что-то обнюхивая, вертелась немецкая овчарка. Увидев людей отошла в сторону и завиляла хвостом.
- Пошла! – приказал ей Смолин.
Собака неохотно выполнила команду. Жуковская спросила:
- Откуда такая?
- Да Каргин прикормил. Как приедет, так она и прибегает. Так вот, смотрите, - сказал Смолин, показывая на фары: правая была разбита. – Еще смотрите, - продолжал он, привлекая ее внимание к бамперу. На нем виднелись пятна крови и остатки плоти.
- Неужели наезд? – только и спросила Жуковская.
- А то ж, - подтвердил Смолин. – Хорошо, если в скотину врезался, а если в человека?
- А где он сам?
- Видно, убёг. Заехал и сидит молча в кабинке. Я спрашиваю, он - молчит. Подошел к машине и увидел все это. Тогда побежал за начальником или за вами, а Каргин вот и сбёг.
Смолин заглянул в кабину, дверца которой осталась распахнутой.
- Во, ключ в замке. Что будем делать?
- Ждать начальника. Он в управлении.
- Может, я сбегаю?
- Сбегайте.
Несколько дней спустя в «Коллективисте» можно было прочитать такую информацию:
«ШОФЕР-САДИСТ.
По тропинке у шоссе, ведущего от Сасык-Сивашских соляных промыслов в город, шли две женщины. Шофер одной строительной организации А. Каргин, проезжая с грузом, узнал в идущих - свою бывшую жену Кл. Каргину и ее мать П. Потапкину. Каргин развил большую скорость (до 50 км/час), свернул с шоссе и направил машину на свою бывшую жену. Потапкина задавлена насмерть, а Каргина в тяжелом состоянии доставлена в больницу. Ведется следствие».
                ***
Внутреннее дознание установило: в районе наезда Каргин не должен был находиться, у него было другое задание. Но, сговорившись с начальником расфасовочного цеха «Главсоли» (Ф. Карбузь), он за наличные деньги взялся перевозить в цех соль. Этот факт был подтвержден наличием остатков соли в кузове машины Каргина и признанием Карбузя. Самого преступника допросить не удалось, он скрылся в неизвестном направлении.
Из-за отсутствия виновника случившегося и не дожидаясь, пока его найдут, прокуратура поставила вопрос о снятии с должности его непосредственного начальника – Постина. У руководства и парторганизации УВСР было другое мнение. Они ограничились вынесением выговора, посчитав, что на большее вина начальника гаража не тянет. Прокуратура, не согласившись, обратилась в райком партии. Неизвестно, как райком решил бы спор, если бы не война с Германией….


                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
                ДИКТАТ ВОЙНЫ
                ГЛАВА  I
Уже два дня идет война. Молодежь рвется на фронт, мешая военкомату вести мобилизационную работу. По Указу Президиума ВС СССР от 22 июня 1941 г. мобилизации подлежали военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 годы. Это потом под призыв попали юноши 17 лет, а пока таким отказывают, советуя подрасти.
24 июня в центральной прессе были опубликованы первые сводки Главного командования Красной армии. Вряд ли еще когда-либо какой другой газетный материал читался с таким волнением.
В числе волнующихся была и Жуковская. Только интерес ее был другого порядка. Развернула только что принесенную в гараж «Правду», бегло прочла сводку за первый день боев и тут же углубилась в текст от 23 июня. Вот тут, кроме обычных преувеличений собственных успехов, свойственных любой воюющей стороне, она уловила тщательно скрываемые неудачи Красной армии.
Все пункты ведения боевых действий располагались на советской территории. Отсюда следует, что инициатива в руках немецкой армии, что лозунг  (как там?)  «…малой кровью, могучим ударом», оказался фикцией. Она отодвинула от себя газету и, криво улыбнувшись, посмотрела на плакат, прибитый к стене ею самой, еще задолго до войны. На нем на фоне ухоженных обширных полей, устремив взгляд вдаль, красовался товарищ Сталин с плащом через руку.
В конторку поспешно вошел Постин. Увидев на ее столе свежую газету, не останавливаясь, спросил:
- Что нового?
- Воюем, - ответила она.
- Меня срочно вызывают в военкомат, - сообщил он уже из кабинета, - вот забежал за мобпланом.
Хлопнула дверца сейфа, и начальник, задержавшись на пороге, будто жалуясь, проронил:
- Не знаю, кто останется, стригут под гребенку. Лухнев предлагает мне самому садиться за руль.
- На то и война, - ответила Жуковская без намека на сочувствие, на которое, как ей показалось, Постин рассчитывал.
- Что вы зарядили: «война, война»? Будто, кроме вас, это никому не известно! – вспылил Постин.
Ей не хотелось портить себе хорошее настроение, поэтому миролюбиво спросила:
- Если вам это известно, то почему возмущаетесь предложением Лухнева?
- Ничего вы не понимаете! – выкрикнул начальник уже из-за двери.
- Ошибаешься, Наум, - сказала вслед, догадываясь, что он это не услышит.
Она хорошо понимает почему евреи стали такими нервными. Советская пропаганда так преуспела в нагнетании страха перед зверствами немецкой армии, что они струхнули не на шутку. Люди узнали о Варшавском гетто, о множестве концлагерей, в которых, как на конвейере, убивают евреев.
                ***               
Первый месяц войны прошел как один день. За это время, по наблюдениям Жуковской, у народа несколько поубавилось энтузиазма. Хотя местная газета старалась доказать обратное. Вот кооператоры отдают свою прибыль в Фонд обороны, а граждане, у которых еще не до конца выгребли золотые монеты царской чеканки, сами сдают их в госбанк. Школьники собирают металлолом, чтобы на вырученные деньги купить подарки для героических бойцов Красной армии. «Героических», - с сарказмом произносит Жуковская.
Что немецкая армия захватит Крым, ни у кого не вызывало сомнения. Единственно, о чем можно спорить – о сроках. Да и кто спорит? Вермахт еще где, а город уже готов к драпу. Показали пример семьи партийных и государственных чиновников. Видимо, городским шишкам больше, чем простым смертным, известно что их ожидает в ближайшем будущем, если останутся.
На Евпаторийском аэродроме дислоцируется усиленный бомбардировщиками истребительный авиационный полк. Истребители пока без дела. Разве что барражируют в пустом небе, да и то редко: экономят бензин и моторесурс. Бомбардировщики летают на задания и несут потери. Еще месяц таких полетов и от эскадрильи ничего не останется.
                ***
Леня Шуткин был мобилизован в первые дни войны и остался служить здесь же, на аэродроме. Теперь он - механик самолетного цеха САМ-20 (стационарная авиамастерская). На площадке САМа яблоку негде упасть – вся заставлена требующими ремонта самолетами. Работы так много, что не только домой, к другу в гараж на минуту не вырвешься.
А тут еще срочный заказ: переоборудовать два бомбардировщика ТБ-3 и четыре истребителя И-16 специальными подвесками. Время исполнения сжато до предела, да и текущий график ремонта никто не отменял. Война, товарищи.
В указанные сроки летно-испытательной станции (ЛИС) были сданы два ТБ-3 с подвешенными под каждым крылом истребителями. Первый бомбардировщик взлетел, ушел в зону, произошла отстыковка истребителей от самолета-матки. Взлетел один самолет, сели три. Так же благополучно взлетела и села вторая троица.
Этот необычный эксперимент наблюдали все, кто в это время был на службе и мог, не вызывая гнева начальства поглазеть на новинку. Среди них была и Жуковская. Она не понимала, с какой целью подвесили «ястребков» (так на аэродроме звали И-16) под крылья летающих мастодонтов. Прислушивалась к пересудам, но главный вопрос: зачем к самолету вместо бомб вешают черти что так и остался неразгаданным.
Она не знала, что этой же ночью истребители снова были подвешены под крылья бомбардировщиков. С рассветом два ТБ-3, натужно ревя, взлетели и взяли курс на румынский порт Констанцу. В последующие трое суток потерь в бомбардировочном полку не было, но на четвертый день был совершен первый налет немецкой авиации на сам аэродром.
Август. Середина дня. Со стороны моря над Свято-Николаевским собором спокойно пролетают три «Юнкерса». С земли видны кресты на крыльях, слышен характерный прерывистый гул моторов. Направление - аэродром. Взрывы. Самолеты возвращаются тем же курсом. Их сопровождают сигналы воздушной тревоги и бесполезные выстрелы зенитных орудий.
Бомбы упали в стороне от гаража УВСР, поэтому у Жуковской была возможность вживую наблюдать за феерией, исполненной немецкими летчиками.
С этого дня бомбежки стали регулярными. Теперь наблюдение за воздухом было более тщательным, а зенитный огонь настолько плотным, что летчикам редко удавалось прицельно сбросить бомбы. Падали они и неподалеку от гаража, что заставляло диспетчера прятаться в вырытые рядом окопы, называемые щелями.
                ***
Жуковская пришла с работы изрядно уставшая. Хотелось побыстрее лечь в постель. После того, как Постин, оставаясь начальником гаража, сел за руль, на ее плечи взвалились дополнительные обязанности. Спасало лишь то, что машин и шоферов стало меньше, а строители, занимающиеся маскировкой объектов, значительно сократили перевозки. Но и тут отдыхать не приходилось: сотрудников управления УВСР часто использовали как подсобных рабочих. Сегодня, например, из штабеля к самолетам катали бомбы.
Колпик постучал и, войдя в комнату, сообщил, что Елену Александровну спрашивал молодой человек.
– Он назвался?
- Нет, но сказал, что он из городского музея.
- Мамочка, у тебя знакомые в музее? – поинтересовалась Зоя, услышав сообщение дяди Миши.
- Это какая-то ошибка, - ответила мать и, обращаясь к Колпику, спросила:
- Больше он ничего не сказал?
- В общем-то ничего, - ответил тот.
- Как это понимать? Сказал, что из музея, и ушел?
- Да нет. Он спросил у меня, сколько времени. Я собрался было идти в дом, чтобы посмотреть на ходики, как увидел у него на руке «Кировские». Он сказал, что его часы барахлят. Так оно и было. На наших 7 часов, а на его, он показал мне, только половина седьмого. Я наши ходики утром ставил по радио.
- Ты не путаешь? На его часах действительно было половина седьмого? - спросила Жуковская, невольно посмотрев на стену: стрелки часов показывали половину восьмого.
- Правда. Еще этот чудак спросил, люблю ли я купаться в городском сквере?
 - И впрямь чудак. Спасибо, Михаил.
Колпик ушел, а она поинтересовалась у Зои:
- Ты ела?
- Ела, ела, - поспешно ответила дочь, боясь, что мать опять посадит ее за стол.
Жуковская подошла к плите, застеленной на лето клеенкой, заглянула в казанок. На дне осталось всего несколько ложек гречневой каши. Зоя не обманула – ела. Разжигать примус нет времени. Доедала кашу прямо из котелка. Через час она должна быть в сквере имени Караева. По предварительной договоренности с Клаусом время встречи назначается через два часа от времени названного вызывающим.
С Клаусом был мужчина деревенской наружности. Разгар жаркого лета, а он в каком-то зипуне и в сапогах, смазанных дегтем. Присутствие постороннего обусловило сухость встречи. Они только кивнули друг другу. Клаус сказал:
- Представляю Ивана Васильевича Рыжова.
- Здравствуйте, Елена Александровна, - Произнес тот, протягивая руку.
На какое-то мгновение она задержала свою руку, и это было замечено Рыжовым.
- Вас что-то смутило? – спросил он. - Хотя ничего удивительного. Вот мои полномочия.
Рыжов достал из внутреннего кармана зипуна монету и протянул ей. Это был серебряный полтинник 1924 года выпуска с предусмотренным изъяном. Она вернула монету со словами:
- Слушаю вас, Иван Васильевич.
- У меня вопрос: вы знали, что на местном аэродроме готовится секретная акция? Речь идет о подвеске истребителей под крылья бомбардировщиков.
- Я видела, как облетывали этот комплекс, но не знала, в чем смысл его. Была бы у меня связь, яне преминула сообщить об этой новации в центр.
- И правильно бы сделали. Там специалисты быстро бы решили этот ребус, а так одни неприятности.
- Это вы о чем? – встревожилась Жуковская.
- Вашей вины здесь нет, успокойтесь. Во избежание потерь при бомбёжке Плоешти или Констанцы, русские пошли на хитрость. Бомбардировщики при подлете к объекту отстыковывают истребители и те беспрепятственно совершают бомбежку.
- Почему «беспрепятственно»?
- Наши ПВО знают, что русские истребители не способны долететь и вернуться обратно ни с одного их аэродрома, поэтому на легкие самолеты не реагируют. Подлетают русские истребители, допустим,  к Констанце, их видят наши «Мессершмитты», но, зная, что чужих истребителей здесь не может быть пролетают мимо. А те, выбрав цель, в пике сбрасывают бомбы, а их у каждого по двести килограммов, и спокойно уходят в сторону моря.
За счет точности ударов наши потери от этих налетов оказались весьма чувствительными. Начальство предъявило Абверу счет: где только ни понатыкали агентов, а результат? Тогда вспомнили, что как раз в Евпатории, откуда и вылетали те самолеты, у агентуры нет связи с центром. Теперь у вас связь будет.
- Как скоро?
- Вы завтра сможете прийти сюда для встречи?
- Буду стараться, но сейчас на работе все так неопределенно….
- В чем неопределенность?
- Часто посылают засыпать воронки от бомб или катать бомбы. Хорошо, если в рабочее время.
- Конечно, с этим приходится считаться, но в связи с комендантским часом назначать встречи на более позднее время, чем 20 часов, мы не рекомендуем.
- Согласна.
- Тогда так. Наш человек будет приходить на это место каждый день в оговоренное время, пока не встретитесь. А дальше сами установите регламент работы. Он спросит: «Товарищ, вы не видели пробегающими здесь мальчика и девочку?» Ваш ответ: «Пробегали, но только мальчики». У него будут инструкции, вы с ним обсудите способы наилучшего их исполнения. Вы старшая.
Рыжов протянул ей небольшой сверток.
- Здесь все необходимые материалы для шифровальной работы. Для переписки ваше имя Тесей, центр – Ромул.
- У меня нет возможности принимать радиотелеграммы, - сообщила Жуковская.
- Это будет делать радист. Он к шифрам не допущен, поэтому шифровка и расшифровка ляжет на ваши плечи. Кстати, в этом свертке вы найдете несколько чистых бланков ночных пропусков с печатями. Пользуйтесь ими в крайнем случае. Есть сведение, что русские скоро изменят форму бланка. Если нет вопросов, то расскажите все, что знаете.
Информируя о положении дел на аэродроме, Жуковская не преминула высказать свои соображения о складе ГСМ. Его заполняли горючим в течение многих месяцев. Начали до войны, возят и сейчас. Его уничтожение значительно уменьшит активность вражеской авиации.
- Согласен, - сказал Рыжов. – Подготовьте телеграмму, не забудьте указать ориентиры склада.
- В том-то и беда, что с воздуха не за что будет зацепиться. И это не все. Мне говорили, что бомбами его не разрушить. Само бензохранилище разбито на секции, между ними метровые железобетонные брандмауэры.
- Сообщите все это в телеграмме, а там уже решат, что с этим делать. Если учесть, что у противника возможности восполнения потери горючего весьма ограничены, то мысль уничтожить хранилище весьма дельная. Не забудьте раскрыть схему наземной охраны аэродрома. Что еще?
- В районе Красной горки, недалеко от железнодорожного вокзала, жители города под руководством городских властей копают противотанковые рвы.
- Эту пустую работу уже зафиксировала наша воздушная разведка,расположение рвов занесено на армейские карты. Что еще?
Жуковская рассказала о заготовленных ею списках советских активистов, но выразила сомнение в их ценности: в городе проводится эвакуация. В первую очередь уезжают именно те, кто будет входить в круг интересов полиции безопасности.
- Не беда, все не убегут, - возразил Рыжов. – Скоро перекроем Перекоп. Останется Керчь. Там поработают ребята рейхсмаршала Геринга, и охотников уехать поубавится. Ну, будем прощаться? Сколько времени, Клаус?
- 22 часа.
Жуковская встревожилась.
- Если на ваших часах 22, то на самом деле уже 22 с половиной?
Клаус ухмыльнулся:
- Разве вы не догадались, Елена Александровна, что отставание часов было подстроено, чтобы ускорить нашу встречу?
- Но вы могли забыть перевести стрелки. Теперь, вижу, зря взволновалась. За это вам, Клаус, мое частное поручение. Примите?
- Заранее готов выполнить.
- Нужно сделать так, чтобы Рувим Яковлевич Шпект не смог эвакуироваться из Крыма, если, конечно, уже не уехал.
- Нет, на месте. У него какие-то неприятности с прокуратурой.
- Его не могут арестовать и вывезти в Симферополь?
- Думаю, обойдется.
- Тогда попрошу, сразу в день прихода вермахта в Ак-шейх арестовать его и при первой возможности этапировать в Евпаторию. Заодно и дочь его.
- Вам «своих» евреев будет мало, что и «моих» решили прихватить?
- Шпект мне настолько отвратителен, что я поклялась именно с него начать свой отсчет уничтоженных евреев.
                ***
Почти всю ночь Жуковская готовила телеграмму, в которой мотивировала необходимость уничтожения склада ГСМ на аэродроме.
В назначенное время она прогуливается возле той скамейки, где должна состояться встреча с агентом-связистом. Это уголок сквера между улицей Революции и Клубным переулком. Видимо, скамейку затащили сюда любители укромных свиданий. С наступлением темноты сюда может зайти парочка и ей, третьей лишней, придется испариться. Что-то ее «кавалер» запаздывает. Вот в ее направлении, опираясь на палку, с трудом передвигая ноги, идет старик. Он присел на скамейку и, отдышавшись, спрашивает неожиданно звонким голосом:
- Товарищ, вы не видели пробегающими здесь мальчика и девочку?
Жуковская вздрогнула. Не ожидала от старика этого вопроса. И откуда у такой немощи молодой голос? Несколько замешкавшись, ответила:
- Пробегали, но только мальчики.
- Здравствуйте, Елена Александровна, - сказал «старик» почти весело, снимая с себя очки с синими стеклами.
Что-то знакомое показалось ей в его лице: убрать бы эту бороденку и усы.
- Неужели?
- Вы не ошиблись, Елена Александровна. Перед вами действительно Анатолий Федорович Каргин собственной персоной.
Внезапно всплыло давно забытое чувство неприязни к этому человеку. Первым порывом было представить эту встречу случайным совпадением обстоятельств и немедленно - прочь от этого оборотня, но он, как бы предвидя такой поворот, сказал:
- Иван Васильевич Рыжов, когда я вчера поздно вечером уведомил его о нашем прежнем знакомстве, попросил передать вам его просьбу: не смущаться и принять меня как коллегу.
- У тебя не было возможности поговорить с ним раньше?
- Не было, в тот вечер мы с ним первый раз встретились.
- Как это тебя, такого идейного, к нам занесло?
- Нет уж, извините, идейным я никогда не был, а комсомол - просто дань моде.
- И как ты все же оказался в этой роли?
- История настолько банальная, что и рассказывать нечего.
- И все же?
Каргин до этого держал очки в руках, теперь водрузил на место и, уставившись сквозь них куда-то вдаль, собирался с мыслями. Она недовольно велела:
- Сними очки, мне нужно видеть твои глаза.
- Все еще не доверяете?
- Не твое дело. Рассказывай.
- Начну с того, что после известного вам случая с наездом…
- С преднамеренным убийством, - поправила Жуковская.
- Пусть будет так. Тогда я бежал из Крыма на Украину. Там познакомился с таким же беглецом, как сам. Только он бежал с другой стороны, из Галиции. Тут началась война. Появились беженцы, и мы влились в их ряды. Но пробирались не на восток, а на запад, во Львов. В Бродах нас прихватил немецкий патруль. В комендатуре я рассказал о себе всё, в том числе, что был комсомольцем. Несколько раз пришлось это пересказывать, пока не предложили работать на них. Я согласился и попал на ускоренные курсы радистов. По 12 часов не снимал наушники, спали очень мало.
-  Прекрати плакаться! Дальше, - прервала его Жуковская.
- А дальше меня как крымчанина направили сюда. Помогли создать образ старика. Как, по-вашему, хорошо получилось?
- Плохо, - отрезала Жуковская.
Каргин не ожидал такой безапелляционной оценки. Обиженно спросил:
- Вы не могли бы объяснить, почему плохо?
- Да что тут объяснять? Взять хотя бы очки, заставят снять, посмотрят в глаза и увидят не стариковский тусклый взгляд, а молодой, светлый. Согласен?
- Я учту это замечание, Елена Александровна. Буду щуриться. Есть и другие?
- И не одно. Отрастил бороду и, думаешь, уже старик? А в бороде ни одной седой волосинки! Пойдем дальше. Твоим голосом впору лозунги выкрикивать, да и зубы, как я заметила, пока все на месте.
- Неужели все так плохо?
- Нет, почему. Походка хорошо поставлена, но ее недостаточно, чтобы ввести органы в заблуждение.
- Что же делать? – спросил Каргин, и его взгляд растерянно «забегал».
И тут Жуковская поверила ему. Поверила, что не «засланец», а субъект, занявшийся не своим делом. Хотя погоняли бы его с годик, как ее когда-то, возможно, что-то получилось бы. Она строго сказала:
- Главное, не раскисать и не болтаться по улицам. Упаси бог пойти в кино, там можешь попасть под облаву. Избегай новых знакомств. Как у тебя с документам, с бытовыми условиями?
- Тут все в порядке.
- Есть кому в очередях за хлебом стоять?
- Хозяин близок к торговле, поэтому с продуктами проблем не будет.
- В каком районе города расположился?
- Возле озера Мойнаки, в бараке для работников грязелечебницы. Я уже присмотрел в парке место для радиопередач.
- Будь осторожен, места нужно менять.
- Да, я это знаю.
Жуковская передала Каргину текст зашифрованной телеграммы и, прежде чем разойтись, они договорились о последующих встречах.
Уже через неделю она рассматривала какие-то странные аппараты неизвестного ей предназначения. Кто-то оставил их за воротами во дворе Колпика. Холщовую сумку обнаружил хозяин. Рассмотрел содержимое и понял, что эти забавы предназначены не ему. Сказал о находке квартирантке. Та попросила принести все вместе с торбой. И вот эти «штучки» перед ней на столе. Их две. Выкрашены добротной серой краской. У одного прибора какой-то смешной хобот, у другого удлиненный носик. На каждом корпусе по кнопке и цифры: I и II. На одну пипочку нажала. Комнату пронзил четкий синий луч. Второй прибор выдал яркий белый свет. Фонари. Кто их принес и зачем?
Ответы на эти вопросы она получила расшифровав телеграмму оттуда. «Тесею. Благодарим за обстоятельный доклад о состоянии дел на вверенном вам участке. Ваши соображения, касающиеся объекта, анализировались специалистами. С целью обеспечения ориентировки вам посланы два предмета. Номер I установите на чердаке известного вам помещения и направьте максимально близко в сторону левого края объекта, но не в него. Ввод в действие в последнюю минуту вашего пребывания в помещении перед акцией. Номер II рекомендуется использовать за пределами территории, но в прямой видимости от левого же края объекта, возможно, на русском кладбище. Время ввода в действие расчетное. Исходные данные получите дополнительно. Приготовьтесь к интенсивной работе на следующей неделе. Да хранит вас Бог! Ромул».
Жуковской не представляло труда догадаться, что в подготовке операции принимает участие Мазур. Иначе кто бы мог, не бывая на месте, дать такие четкие указания?
                ***
В связи с участившимися бомбежками Евпаторийского аэродрома командование авиации Черноморского флота приказало передислоцировать САМ-20 в Севастополь. Здесь потенциал мастерских будет использоваться более интенсивно, а на случай эвакуации у Севастополя большие возможности, чем у Евпатории.
Узнав о переводе САМа, Шуткин забеспокоился: ему предстояло оставить семью под постоянной угрозой быть разбомбленными, а если Крым захватят немцы, то обречь и на зверства. В его положении многое не сделаешь, но отправить семью в деревню, где, по крайней мере, нет бомбежек, он сможет. Переговорив с Кузнецовым и, отпросившись у начальника цеха, как был в комбинезоне, побежал домой, чтобы помочь собраться. У калитки его ждал Кузнецов.
- Ты уже здесь? – удивился запыхавшийся Шуткин.
- А что мне? – ответил тот. – Я на машине.
- Так отвезешь?
- Конечно. Когда?
- Если бы смог, то прямо сейчас. Завтра мы уже будем в Севастополе.
- А куда их?
- В деревню, что сразу за Фрайдорфом.
- Сколько «сразу»?
- Километров десять.
- Итого пятьдесят. Успею. Жуковская приказала, чтобы к 18 часам машина была в гараже. Открывай ворота.
Татьяна уже сидела на узлах. Их три. Один – постель, другой, поменьше, -  одежда своя и детей, третий – посуда. Когда погрузились, Шуткин спросил Кузнецова:
- Миша, ты, как вижу, эвакуироваться не собираешься?
- Если бы и хотел, с работы не отпустят.
- Тогда выполни мою просьбу. Присмотри за моими. А уляжется в городе, привези обратно.
- Будь спокоен. Я их в беде не оставлю. Буду помогать, как смогу.
Перед самым отъездом из дома, Шуткин отозвал в сторону Кузнецова, дыша в ухо, прошептал:
- Миша, если со мной что случится, женись на Татьяне. Поверь, она хорошая жена. И дети хорошие. Женишься?
- Живи, Леня. Ведь ты не в пехоте, в атаку бегать не будешь.
- Война. Все может быть. Так обещаешь?
- Обещаю.
Они обнялись. Шуткин сам сел за руль, с ним рядом детишки. Кузнецов с Татьяной в кузове. У аэродрома Леня Шуткин вышел из кабины, расцеловал детей, махнул рукой Татьяне и, не оглядываясь, прошел через проходную. Татьяна с высоты кузова видела как Лёня, ссутулившись, шел к мастерским. Больше она его не видела. Старшина Леонид Шуткин погиб под бомбежкой 15 декабря 1942 года на авиационной базе Лазаревское, что под Сочи.

              ГЛАВА II
Сентябрь. В старом скрипучем вагоне поезда Евпатория-Симферополь, едут два мальчика лет по четырнадцати. Рядом на скамье матерчатая сумка. Оба, как братья, в брюках из блестящей черной ткани, называвшейся «чертовой кожей», косоворотках из серого сатина. Тот, что поплотнее, брюнет, его звали Толя, по кличке - Туйчик. Другой повыше ростом Костя, по прозвищу Рыжий Кот. Он действительно был рыжим, но называть его просто рыжим значило оскорбить, и виновный мог нарваться на быстрый кулак. Обычно Костю звали просто - «Кот».
Они слушают голоса, раздающиеся за вагонной перегородкой. Если до войны разговор шел обычно вокруг хлеба насущного, то сейчас - о событиях на фронтах. Голос мужчины:
- А я убежден, что фашистам скоро туго придется. Фактор внезапности исчерпал себя. А тут, гляди, и немецкий пролетариат скажет свое слово. Что же касается Перекопа, то немцам его не взять.
- Дай-то Бог, - со вздохом откликнулась женщина.
- Вы сомневаетесь? – удивился мужчина. - Да будет вам известно, что под Перекоп бросили моряков полковника Орлова, а это вам не пехота!
- Моряков на все фронта не хватит.
- Вы думаете, почему немцы в Крым лезут?
- Они везде лезут.
- Не скажите. Крым - лакомый кусочек. Моряки Орлова отобьют у них аппетит! Подавятся!
- Только жить начали. Двое детей…
Ребятам наскучил этот разговор, и они затеяли возню. С головы Кости слетела тюбетейка и упала на пол, где уже валялась затоптанная синяя кепка Толи. Аккуратные стрижки «под бокс» были взлохмачены, одежда в пыли. Ребят остановил недовольный возглас мужчины, который знал, где воюют моряки полковника Орлова.
Запыхавшиеся, они посмотрели  друг на друга и рассмеялись. Им было радостно чувствовать силу в своих тощих телах. Еще смешнее стало от вида грязной одежды и серых потеков на лицах. Бурное веселье прервал тот же голос. Они затихли.
- Кот, - шепнул Толя, показывая на торбу, - убери от меня подальше твое кулинарное оружие, а то я за себя не отвечаю.
В ответ на недоуменный взгляд Кости пояснил:
- Когда боролись, она все под морду мне лезла, и я умирал от ее запаха.
На удивление сумка, в которой была вертута, не свалилась на пол, а как положили на скамью, возле окна, так и лежала. Костя молча отправил ее на верхнюю полку. Зачем тревожить слюнные железы друга, если не можешь успокоить их добрым куском вкусной еды. Она предназначалась отцу Кости, Владимиру Александровичу, к которому и едут.
Накануне мать Кости, Наталья Михайловна, получила от отца записку: его часть отправляется на фронт, он просит приехать проститься. Ее же со службы не отпустили: проводы на фронт уже состоялись у военкомата.
Мама предложила  Косте ехать одному. Тогда он и позвал с собой Толю.
А Наталья Михайловна не поспала ночь и изжарила вертуту. Она готовится из слоеного теста, в которое закладывают молотое поджаренное мясо. Потом все это сворачивают в трубку и спиралью скручивают на сковородке. Отсюда и название.
Открыли окно, и в него ударил соленый ветер с лимана. Поезд выползал из города. Справа Пересыпь, где в маленьких домиках живут рыбаки, а слева лиманы, кладбище и аэродром. Вся поверхность лимана изрыта бомбовыми воронками. Они залиты мутной лиманной водой и похожи на кратеры потухших вулканов. Это следы неумелых действий немецких летчиков.
- Тоже мне бомбёры, - процедил сквозь зубы Толя.
- Мазилы, - поддержал друга Костя.
Вдалеке, в степи, на самой границе аэродрома, обозначенной низким забором из колючей проволоки, черным крестом распластался сбитый зенитчиками немецкий «Юнкерс».
Поезд прибавил скорость и уже мчался мимо «Сольпрома», обозначенного длинными буртами соли, добытой из лимана. За невысокими глинистыми увалами начиналась степь. Сюда школьники приходили вылавливать сусликов. От их усердия зависело, быть стране с хлебом или нет.
Сейчас на лиманах и возле убогих домишек ни одной живой души. На свободной от воды земле густым ковром пластается лиловая солянка. Раньше ее вытаптывали, а теперь только узкие серые тропинки нет-нет, да рассекут ее. С высоты вагонного окна это серо-лиловое чудо несет в себе какую-то космическую загадочность. Было бы неудивительно увидеть там Аэлиту и Лосева.
Рассыпая из трубы мелкие звездочки искр, кутающихся то в черный, то в белый дым, поезд уходил все дальше и дальше. Вот мелькнули грязно-белыми пятнами солончаки и открылась желтая от высохшей травы степь. Невдалеке от железнодорожного пути несколько разрушенных саманных домиков. Будка стрелочника, сложенная из камня-ракушечника, словно завороженная, стоит целехонька, но без дверей и окон. Среди развалин торчит одинокое дерево. Под ним сидит черная, но с желтым животом овчарка.
- Смотри, не уходит! Какая преданная, - сказал Костя
Толя вынул из кармана сплюснутый кусок хлеба и бросил под откос.
- Чего хлебом разбрасываешься? - сердито спросил Костя.
- Собаке. Она же голодная.
- Думаешь, найдет?
- Голод - не тетка, найдет.
- Шла бы куда, - продолжал беспокоиться Костя.
Вдруг собака вскочила и, повернувшись в сторону развалин, завиляла хвостом. Поезд уходил, и они не смогли увидеть, кому радовалась собака. Зато заметили на шоссе мчавшуюся в сторону Евпатории черную легковую машину.
- Во шпарит! – восхитился Костя.
- Как на пожар, - заметил Толя.
На подходе к станции вагон задергался на стрелках и, наконец, стал. На крашеном здании вокзала прочли короткое слово «Саки».
В записке отец сообщал, что его часть располагается в парке. Не заходя в главные ворота, нужно было пройти вдоль правой стороны забора. Ребята с интересом осматривались: маленькие домишки. Куры что-то ищут в каменистой земле, неподвижные овцы стоят в тени заборов. В Евпатории такое можно увидеть только на Слободке, а тут прямо на центральной улице.
- Провинция, - сказал один.
- Деревня, - уточнил другой.
Открывшийся перед ними парк был иным миром. Среди серой ухабистой земли, на которой и тени, что от забора, неожиданно возникло зеленое чудо. Невысокая стена не могла закрыть исполинских деревьев. Вошли в распахнутые ворота и пахнуло свежестью. Толя предложил пойти парком и поискать лебединый пруд, но Костя не согласился. Записка отца предписывала идти снаружи по правой стороне забора до первого пролома. Что ж, Костя прав: сначала дело, а потом все остальное. Вскоре увидели высокого военного, и Костя, размахивая торбой, побежал ему навстречу. Они обнялись.
Дядя Володя был в звании лейтенанта, слева висела длинная кавалерийская шашка. За тот месяц, что Толя его не видел, он здорово изменился. Похудел, стал будто выше ростом, а тут еще усы. Костя протянул ему мамину записку, тот положил ее в нагрудный карман гимнастерки и вопрошающе посмотрел на сына.
-  С работы ее не отпустили, - сказал Костя и, подавая котомку, добавил: - Это тебе.
Владимир Александрович дернул за шнурок, и узел развязался.
Заглянув вовнутрь, воскликнул:
- Ого, здесь что-то вкусное!
- Это вертута, - объяснил Костя, - мама ночью ее делала.
- Молодец у нас мама! - бодро сказал отец и, показывая на пролом, спросил: - Через заборы не разучились лазить? Тогда вперед!
Несколько шагов и они вышли на небольшую полянку, окруженную кустами.
- Располагайтесь, - сказал отец, кладя котомку на траву, - а я сейчас.
- Папа, - окликнул Костя, - а мы сможем лебедей посмотреть?
- Улетели ваши лебеди, - ответил тот. - После войны посмотрите.
Он вернулся с огромным медным чайником и тремя алюминиевыми кружками, нанизанными на один палец. Ребята кинулись помогать. Он отдал им чайник и кружки, а сам вынул из кармана газету и расстелил на земле.
- Это наша скатерть. Нет возражений?
Он развернул пакет из пергаментной бумаги и перед ними предстала чудно пахнущая вертута
- Папа, - твердо сказал Костя, - мы не будем кушать вертуту. Мама ее для тебя сделала.
- Да, да, - поддержал его Толя, - у нас есть своя еда.
Под рыжими усами мелькнула усмешка, сощуренные глаза с пониманием посмотрели на ребят.
- Делиться, друзья, не будем, - сказал отец-лейтенант, - предлагаю сложить вместе всю нашу еду. Возражений нет?
Ответом было недовольное сопение, под аккомпанемент которого мальчики извлекали из карманов нехитрый харч. Костя достал завернутый в тряпицу бутерброд из двух кусков серого хлеба, смазанных смальцем и кулечек сахарной пудры. Толя вынул один кусок хлеба (другой был брошен собаке) и комка рафинированного сахара. Рядом со скудным мальчишеским паем, румяная вертута выглядела невестой. Отец, не обращая внимание на недовольные возгласы ребят, поломал вертуту и протянул каждому по куску. Пришлось брать.
Вода в чайнике была уже с заваркой и очень горячей. Алюминиевые кружки сразу нагрелись и жгли пальцы. Костя поставил свою посудину на газету и сердито на нее смотрел, а Толя, обхватив кружку кепкой, усердно дул на кипяток.
- Что, интеллигенция, - шутливо подковырнул Владимир Александрович, - или вам блюдечки подать?
Мальчики, обжигаясь, молча пили чай. Вертуту откусывали маленькими кусочками, стараясь не обделить отца, но их куски словно испарялись вместе с паром из кружек. Отец же подкладывал им новые.
Тут он посмотрел на часы, возвышающиеся над манжетой гимнастерки, и сказал:
- У меня есть еще 20 минут. Отдохните - и в путь.
Ребята с удовольствием разлеглись на траве, ощущая приятную сытость в животе. Отец завернул остатки вертуты и хлеба в промасленную бумагу и положил в котомку.
- По дороге проголодаетесь, съедите, - сказал он.
На прощанье Владимир Александрович обнял Толю, а потом прижал к себе сына. Поглаживая ему голову, говорил:
- Слушай маму, Костя. Скажи ей, что мы завтра на Перекоп отправляемся. Будем держаться, сколько сил хватит. Ляжем костьми, а немцев не пустим. Теперь пойдемте, провожу вас.
Снова перелезли через пролом, но не так резво, как в первый раз. Владимир Александрович показал направление.
- По этой улице выйдете на трассу. Там на попутке и доберетесь до города. Думаю, успеете до бомбежки.
Снова прижал голову Кости к себе и поцеловал в макушку.
- Поцелуй маму за меня. Ну, идите.
На дороге толстым слоем лежала пыль, набитая копытцами овец. Сняв туфли,продолжали путь босиком. Ступни утопали в пыли. Иногда пыль выстреливала столбиками меж пальцев. Перед тем, как завернуть за угол, оглянулись. У забора отца не было.
Вышли на шоссе Симферополь - Евпатория. Склоняющееся к горизонту солнце светило прямо в лицо. Толя натянул кепку и на глаза легла тень. Костю тюбетейка не защищала от солнца, и он шел, зажмурив глаза.
-Спишь, Кот? - спросил Толя для того, чтобы хоть что-то сказать.
- Муля, не нервируй меня, - последовал ответ и стало ясно, что Костя не намерен вести пустые разговоры.
Некоторое время шагали молча, наконец Костя сказал:
- Я считаю, что маме нужно было настоять на работе и приехать самой.
Сзади послышался гул автомобиля. Это была полуторка, оборудованная под бензозаправщик: вместо кузова - цистерна. Толя поднял руку, и машина остановилась. Из окна кабины высунулся краснофлотец. Приветливо спросил:
- Подвезти, что ли?
- Подвезите, дяденька, до города.
- Одного возьму. Ну кто?
- А на бочку можно?
- Не положено.
- Тогда, мы пешком пойдем.
Машина газанули и скоро стала не видной, а бензиновая гарь все еще щекотала ноздри - она не хотела смешиваться с морской свежестью.
Опять их догнал БЗ и опять водитель брал одного. Они опять отказались. Больше заправщики не останавливали, а других машин на шоссе не было. Короткие сумерки сменились ночью. Ветер совсем стих, море едва слышно шуршало о песчаный берег, за железнодорожной насыпью послышался грустный крик кулика-авдотки. Самыми громкими звуками в ночи было шарканье их туфель по асфальту.
Внезапно в стороне города взметнулось молчаливое пламя и сразу опало. Затем пришли звуки пушечных выстрелов. Это - зенитки.
- Заградительным шпарят, - сказал Толя
- Угу, - согласился Костя.
Далее стрельба пошла вразнобой. Все небо оказалось усыпанным оранжевыми разрывами снарядов. Послышались взрывы бомб. В какой-то момент звуки слились в один сплошной гул. В небо, смахивая звезды, устремились лучи прожекторов. Над головами мальчиков гудели немецкие самолеты. Вслед им стреляли. Вниз сыпался дождь осколков. Они глухо шлепались об асфальт и позвякивали, ударяясь о рельсы. Так не долго и по голове получить.
Разглядели будку стрелочника, мимо которой проезжали днем. Стали под стену, и, укрытые свесом крыши, сразу почувствовали себя в безопасности. Они впервые увидели бомбежку, не закрытую домами. От земли вздымались огненные всполохи, какая-то часть их не опадала. Грохот не смолкал.
- Что делают, гады, - прошептал Толя.
И тут, как по волшебству, стало темно. В ушах еще гудело, но на самом деле было тихо. Лучи прожекторов упали, и звезды заняли свои обычные места. В стороне города что-то бесшумно горело. Всматриваясь, пытались установить место, но напрасно - пожар погасили быстрее, чем они смогли определиться.
- Ну что стоим? - спросил Костя, - двинули?
- Потопали, - согласился Толя.
Перешли железнодорожное полотно, сбежали с насыпи и снова на шоссе, где их опять обдало  морской свежестью. Далеко пройти им не удалось, ибо услышали окрик:
- Стой! Кто идет?
Не восприняв команду, они сделали еще пару шагов.
- Стой, стрелять буду! Руки вверх!
Остановились, тревожно всматриваясь в темноту.

          ГЛАВА III
Много раньше, еще днем, по этой же дороге в сторону Евпатории мчалась черная «эмка». Это ее из окна вагона видели ребята и удивлялись скорости ее движения. Но единственный пассажир, разместившийся на заднем сиденье был другого мнения о скорости.
- Жми, Коля, - говорил он водителю, - жми на все педали!
- Всё на пределе, Леонид Михайлович, - отвечал Коля, отодвигаясь, чтобы пассажир видел спидометр. Стрелка замерла на числе 80.
- И это на плохом бензине, товарищ капитан, а был бы хороший, можно и до 90 догнать.
Но тут же сам уточнил:
- Можно, но нельзя – подвески не выдержат. Дорога сами видите какая.
Тут водитель заметил, что капитан на спидометр не смотрит. Он и не слушает: уставился в окно и думает. Водитель замолчал и стал внимательнее следить за дорогой.
У капитана Полянского были серьезные основания спешить: время в дороге - потерянное время. Мысленно вернулся в Симферополь, в Крымское отделение госбезопасности. Туда его вызвали для ознакомления с только расшифрованным агентурным донесением. Желтоватый лист с неровно оборванными краями содержал весьма тревожное сообщение: «В ближайшие дни в районе Евпатории будет высажен воздушный десант. Состав и задачи неизвестны. Сигнал для выхода на цель от Демерджи. Веста». Хотел задать вопрос, но был остановлен:
- Не спрашивай. Сами не больше знаем.
Полянский понимал, что лаконичность сообщения не от пренебрежения к его трудностям, а от сложности работы во вражеском тылу. Когда бы ни наступило это «ближайшее время», ему уже сегодня необходимо принять срочные меры противодействия. Отсюда и спешка.
Уже сейчас можно высказать догадку, что цель десанта - аэродром. Других значимых объектов в городе нет. Но зачем десант? Им мало того, что дважды в сутки бомбят? Чем десант продуктивнее? Продуктивнее настолько, что результат оправдает его вероятную гибель. Ведь и дураку понятно, что никто из них живыми отсюда не выберется.
Итак, цель должна быть важной. Уничтожение техники? Вывести из строя управление? Вряд ли, его можно быстро восстановить. Что еще? Нет, в этой тряске трудно думать. Но мысль продолжала пульсировать. Единственная зацепка: «Сигнал для выхода на цель от Демерджи». Демерджи. За годы работы в Крыму, «клиенты» с такой фамилией ему не попадались. Сомнительно, чтобы это было прямое указание на участника операции, но все равно проверить надо. Пусть в музее и в городском архиве поищут события, связанные с этой фамилией.
Остановились у двухэтажного здания на углу улиц Революции и Приморской. Здесь, деля помещения с милицией, и размещалась его служба.
Началась череда коротких совещаний с постановкой задач и сроков их выполнения. После одного такого совещания, на этот раз с оперативными работниками отдела, Полянский попросил остаться оперуполномоченного особым отделом аэродрома лейтенанта Смирнова
- Итак, товарищ Смирнов, ты слышал мое сообщение. У тебя было время подумать. Какие соображения?
- После вашего звонка, товарищ капитан, по всему периметру аэродрома было организовано патрулирование, все объекты и техника будут круглосуточно охраняться. Штаб авиаполка переведен в место временной секретной дислокации.
Полянский отодвинул шторку, прикрывавшую карту города. Отдельно был выделен аэродром.
- Покажи на карте схему постов.
- Разрешите, товарищ капитан, я по своей. У меня здесь последняя разноска.
Лейтенант небрежно бросил на стол лётный планшет с целлулоидной крышкой и раскрыл половинки. Открылась карта аэродрома с нанесенными на ней объектами, расположением самолетов. Полянский перевел взгляд с карты на довольное лицо лейтенанта.
- Кто тебе разрешил выносить эту карту за пределы части?
Лейтенант виновато потупился.
- Я спешил, товарищ капитан, на ваш вызов, а секретчика на месте не оказалось.
- Не мог в сейф закрыть?
Еще гуще покраснев, Смирнов ответил:
- Я ключи, товарищ капитан, на квартире забыл, сейчас зайду и заберу.
- Закрой свою карту! Смотреть на нее не могу! - вспылил Полянский. – Что это у тебя получается? Шляешься по городу с особо секретной картой, на квартире, где полно чужих людей, оставляешь ключи от служебного сейфа! А ты не счетоводом работаешь. Как ты обеспечишь безопасность аэродрома, если с собственной неряшливостью справиться не можешь!?
Полянский сел за стол и тупым концом карандаша начал стучать по столешнице. Смирнов же стоял, как памятник, не смея переступить с ноги на ногу. Он думал, что чрезмерное усердие выходит ему боком. Спрятал бы карту в стол, там бы и лежала. Зачем было показывать её, невыносную, капитану? Век живи, век учись, Смирнов!
- Так, лейтенант, - заговорил начальник, - хотел отстранить тебя от должности, но передумал. Сейчас не время. Пока работай. И вот еще что. Кроме усиления охраны аэродрома, распорядись образовать пост на Симферопольской дороге.
Полянский подошел к карте.
- Смотри, - сказал он, - вот станция Кара-Тобе, рядом шестой рыбацкий участок. Здесь и выставляй. Задача: контролировать не только дорогу, но и лиманы в пределах поста. Цель: перехват десанта. О любых изменениях обстановки, докладывать по телефону мне немедленно. Вопросы?
- У меня людей нет, товарищ капитан, один старшина Горин, да и у того есть задание, вы знаете.
- Горин сюда и не подойдет. Здесь нужен, по меньшей мере, общевойсковой лейтенант. Так и скажи своему начальству.
- Скажу, товарищ капитан. Знаете, кого выделят?
- Кого же?
- Лейтенанта Кондрашова. Он по должности химик, из запаса. Он в полку к любой дырке затычка.
- Тогда и пристегнешь к нему Горина. Вопросы?
- Есть, товарищ капитан. Вернее, соображение. Создание этого поста оголит охрану аэродрома.
- Чтобы не допустить это, пусть ставят в караул техсостав. И вообще всех, кто в состоянии носить оружие.
- Проблема в том, товарищ капитан, что их нечем будет вооружить.
- Пусть с палками ходят, но ни одного метра территории нельзя оставить без контроля! Иди, а то скоро заставишь меня половники на кухне пересчитывать. Иди. Хотя постой. Возьми мою машину - и сразу на квартиру за ключами от сейфа. Планшет оставишь в машине под присмотром водителя. И впредь, чтобы я тебя с этой цацкой не видел! Иди!
Зазуммерил телефон.
- Леонид Михайлович, - Полянский узнал голос начальника милиции, - докладываю. В городе Демерджи не проживают.
Капитан был настолько удивлен, что задал глупый вопрос:
- Совсем?
- До войны была одна семья, но выехали в Алма-Ату.
- Где они жили?
- У них был свой дом на Караимской, возле кенасы. Сейчас он заколочен.
- Возьмите дом под надзор. Обратитесь к соседям. Если что, сообщайте немедленно.
Еще одна загадка. Как может быть сигнал от «Демерджи» при полном отсутствии Демерджи?
- Петр Васильевич, - сказал он в трубку, - я не оспариваю твоих сведений, но все равно Демерджи должен где-то быть. Ищите.
Полянский положил трубку на аппарат и посмотрел в окно. Вечерело. Мимо прошел трамвай, выбросив сноп искр из-под дуги. Окно стало голубым. Задвинул тяжелые шторы и, включив свет, снова подошел к аппарату. Крутанул ручку и попросил соединить его с музеем.
- Леонид Михайлович, - отозвалась сразу директор музея, - вы меня извините, но я не поняла, что вас конкретно интересует  о Демерджи? Вы так поспешно задали вопрос, что я не смогла задать свой вопрос.
Лицо Полянского досадливо скривилось.
- Меня интересует все, что вы знаете об этой фамилии.
- А вы располагаете временем, чтобы меня выслушать
- Говорите, я вас слушаю.
- В прошлом веке Демерджи занимались торговлей, но после смерти Ивана Демерджи в 1886 году, занялись ремеслом. Возможно, такой перепад был связан с финансовыми трудностями…
Послышался вой сирены и, почти одновременно, раздались первые залпы зенитных орудий.
- Мне продолжать, Леонид Михайлович? - с тревогой в голосе спросила директор.
- Нет, спасибо.
Молодцы зенитчики вовремя сработали. Вспомнилась первая бомбежка. Юнкерсы зашли с моря, без помех сбросили бомбы на аэродром и, не торопясь, ушли. Тогда кого следует, понизили в звании и отправили на фронт.
На этот раз налет не назовешь массированным: бомбы взрываются редко, основной шум от зениток. Вот и они замолчали. Странно. Не был ли налет отвлекающим? Едва телефон зазуммерил, схватил трубку.
- Товарищ капитан, это дежурный по аэродрому. Только сейчас сообщили, что на шестом участке задержаны двое!
- Сейчас буду.
Через минуту «эмка» помчалась в сторону Симферопольской дороги.

                ГЛАВА IY
Из темноты к ребятам выбежали четверо военных. Двое остановились поодаль, направив на них винтовки, а другие начали обшаривать. Особой тревоги у ребят не было - разберутся и отпустят. Толя даже хихикнул, когда прошлись по ребрам.
- Руки за спину! Марш вперед!
Четко выполнить команду ребятам не удалось, за это получили тычки по рёбрам. Пошли по песку. Остановились. Один из военных вроде провалился под землю, но нет. То был спуск в землянку, вырытую в песке.
- Вперед, - раздалась команда.
Костя замешкался. Его толкнули. Он с размаху уперся в спину впереди идущего.
- Эй, тише там, - крикнул тот и отклонил матерчатый полог, закрывающий вход.
Напротив, от входа, на песчаном уступе, чадила керосиновая лампа. Меж досок, брошенных на пол, проступала морская вода. Над головами провисал брезент, поддерживаемый редкими жердинами.
Вошедший первым, прикрутил у лампы фитиль и поднял ее, рассматривая задержанных. Они, в свою очередь, рассматривали его. Лицо худое, бледное, глаза въедливые, на петлицах по два кубика. Сзади сопел тот, что толкался. Это был старшина. Лицо загорелое. Всё время шмыгает носом, видимо, перекупался в море. С Толей такое тоже случается.
- Откуда и куда шли? - резким тоном спросил лейтенант.
- В город, домой, - ответил Костя, - а шли из Сак.
Ему пришлось подробно рассказать, что делали в Саках и как туда попали, почему шли пешком, а не ехали на машине. Лейтенант слушал внимательно, не забывая при этом щуриться и изредка хмыкать.
- Что-то не слишком складно врешь, пацан, - заметил он, - на дороге полно машин, а вы пешком чимчикуете.
- Так я же говорил, что мы не хотели по одному ехать!
- А что вам мешало ехать по одному? - спросил из-за спины старшина.
- Ничего не мешало, просто не хотели.
- Чепуха какая-то, правда, товарищ командир?
- С ними все ясно. Не видели они никаких машин!
И тут же, чтобы усилить нажим, лейтенант задал «хитрый» вопрос:
- Кто с вами еще был?
- Да никого с нами не было! - крикнул Костя, теряя терпение.
Лейтенант еще больше прищурился и, чеканя каждое слово, спросил:
- Теперь я спрашиваю понятнее: кого забросили вместе с вами?
- Вы что говорите, товарищ лейтенант, или вы все тут с ума посходили?
- Ну, ты, осторожней на поворотах, пацан, а то штаны потеряешь! Ты думаешь, мы не видели откуда вы выскочили?
Костя посмотрел на Толю, как бы спрашивая: «Ты слышишь, что они буровят?» Толя тут же откликнулся:
- Вам же русским языком говорят, что нас никто не выбрасывал!
Он договорил фразу уже под крик лейтенанта:
- Молчать, если тебя не спрашивают!
Толя пожал плечами, а военный снова к Косте:
- Так вот, - он поднял указательный палец, - вы высадились за железной дорогой под шумок, так сказать. А вас цап-царап, - он согнул пальцы и поскреб ими воздух, - и в торбу. Сознайтесь, не ждали, что вас тут стерегут?
- Конечно, не ждали.
Командир обрадовался:
- Так бы и давно! Теперь говори, кто с вами высадился?
Лампа была поднесена к самому лицу мальчика. Он чувствовал запах керосина и жар разогретого стекла, но головы не отодвинул: его разбирала злость.
- Что пристали? Сколько можно говорить одно и тоже?
Командир отвел руку с лампой в сторону Толи и строго спросил:
- А ты что молчишь? Тебя тоже не забрасывали?
Толя был зол не меньше друга, его так и распирало:
- Что вы заладили, как попка? Вам по-русски …
Не дав закончить фразу, лейтенант закричал:
- Молчать! Отвечать прямо! Я заставлю вас…
Продолжения не было. Вернее, было, но неожиданное. У лейтенанта перехватило дух. Свободной рукой он начал тереть шею, пытался что-то сказать, но слова превращались в шип, будто на раскаленную печку плеснули воду.
- Я сейчас, - крикнул старшина и выскочил из землянки.
Наступила тишина, которой не мог не воспользоваться Толя.
- Товарищ лейтенант, - очень миролюбиво обратился он, - честное пионерское, мы говорим правду. Вы нас с кем-то путаете. А если где-то действительно высадились, то вы зря теряете время…
Военный просто взвился, откуда только силы взялись.
- Молчать! Научи свою мать щи варить…
В его глотке опять что-то клёкнуло, и он схватился за шею. В землянку ввалился старшина с котелком.
- Еще не прошло? Выпейте воды.
Командир потерянно махнул рукой, быстро поставил лампу на полку и, обхватив обеими руками котелок, жадно припал к нему. Напившись, не выпуская котелок из рук, прокашлялся, словно пробуя голос, и спокойно сказал:
- Солоноватая у нас вода. Такой не напьешься.
- Откуда сладкой взяться, - согласился старшина, - кругом море да лиманы.
Лейтенант кивнул в сторону ребят:
- Что будем с ними делать?
- За ними скоро приедут. А пока я послал бойцов пошарить за полотном. Может, что выбросили.
- Это правильно, - одобрил лейтенант и, обращаясь к Косте, спросил:
- У вас и вещей с собой никаких не было?
- Почему не было? - усмехнулся Костя, - и сейчас есть.
- А ну.
Костя медленно полез за пазуху. Лейтенант насторожился. Старшина из-за спины следил за рукой мальчика. Тот, вынув из-за пазухи котомку с остатками еды, протянул ее лейтенанту. Тот дернулся, замахиваясь:
- Издеваешься, щенок?!
Послышался шум подъехавшей машины, хлопнула дверца. Горин выскочил наружу, а лейтенант расправил гимнастерку под ремнем. Брезентовый полог откинулся, и в землянку вошел еще один командир.
- Вольно, - сказал он, вытянувшемуся по стойке «смирно» лейтенанту. - Ну, что?
- Не сознаются, товарищ капитан. Говорят, что сегодня из Евпатории.
- Ладно, сейчас проверим.
Повернувшись к мальчикам, резким тоном спросил:
- Что вчера шло в «Якоре»?
Он не расшифровал, что «Якорь» - главный кинотеатр в городе. Так как, спрашивая, он смотрел на Костю, тот и ответил:
- «Чапаев».
- А в «Спартаке»?
- «Дума про казака Голоту».
Капитан раскрыл планшет и обратился уже к Толе.
- На какой улице живешь?
- На Раздельной.
- Хорошо, иди по ней и считай номера.
- Первый, третий, пятый…
- Подожди, а где «второй»?
- А я иду по левой стороне. Седьмой, пятнадцатый, семнадцатый, двадцать первый…
- Стоп, почему пропускаешь? - спросил капитан, всматриваясь в карту, вложенную в планшет.
- Вот именно, почему пропускаешь? - подхватил лейтенант, который подсвечивал капитану лампой.
- А сейчас нету тех домов. Говорят, до революции были, а сейчас нет.
- Довольно, - решил капитан, поворачиваясь к лейтенанту.
Толя увидел правый бок капитана и обомлел: на ремне висел пистолет в удивительно знакомой кобуре. Не далее как вчера они - он, Костя и Витька - задержали этого командира по подозрению, что он немецкий шпион.
Дело было утром. Они стояли у калитки, собираясь идти на море. Мимо проходил этот командир. Витька ахнул:
- Братва, зырь, кобура-то какая!
Они присмотрелись и тоже удивились. Кобурой была прикрыта только казенная часть пистолета. Тонкий ствол с большой мушкой и резная рукоятка не закрывались. Они восхищенно смотрели вслед командиру, а Витька тем временем рассуждал:
- Неужели наша страна такая бедная, что не может сшить настоящую кобуру к нагану?
И пошло, как по писанному: раз не наша кобура, то и хозяин ее не наш, а раз не наш, то известно чей…
Побежали следом. Балуясь, забегали вперед, выискивая дополнительные признаки шпионства. Подозрительной показалась необычная подтянутость, будто и войны не было. В городе только и разговоров о шпионах и диверсантах. Нарядившись в нашу форму, они убивают командиров, нарушают связь, взрывают военные объекты. А этот, маскируясь под советского командира, урезанную кобуру забыл заменить.
Они разделились: Кот побежал искать патруль, Туйчик связным, а Витька, как самый юркий и хитрый, пошел за шпионом. Вскоре Толя услышал топот сапог за спиной, бежали трое патрульных. Он обозначил направление, Витька показал на шпиона.
Старший патруля потребовал предъявить документы. «Шпион» достал из кармана гимнастерки книжицу и развернул ее перед лицом патрульного. Тот почему-то покраснел и, вытянувшись по стойке «смирно», смущенно проговорил:
- Извините, товарищ капитан, ошибочка вышла. Ребята вот бдительность проявили.
Капитан скользнул взглядом по головам мальчишек, положил руку на Витино плечо (он ближе всех стоял) и, притянув к себе, сказал:
- Зря извиняетесь, младший лейтенант, вы же свой долг выполняли, а вот ребята молодцы!
Все патрульные дружно покраснели. Капитан пошел своей дорогой, а ребята остались на месте. Глядя вслед уходящему патрулю, Витька хмыкнул:
- Тоже мне патруль.
- Ты что? - спросил Кот.
- Даю голову на отсечение, его нельзя было отпускать!
- Ты что, сдурел?
- Это они сдурели! Он книжечкой помахал и будьте добры извиняться.
- Еще что? - злясь, поинтересовался Кот.
- Что еще, что еще! Не наш он человек!
После этих слов Витькина голова дернулась, будто ее на самом деле отрубили. Костин шлепок пришелся ему по затылку.
- Чего бьешься? Сейчас как дам, будешь знать!
В другой раз Кот посмеялся бы, но сейчас спросил:
- Зачем же ты шпиону плечо подставил, гад?
- Кто? Я? Не выдумывай!
- Сейчас еще получишь!
Так и не решили тогда, был тот капитан шпионом или нет. Жаль, сейчас с ними нет Витьки.
Толя неожиданно не только для всех, но и для себя сказал:
- А мы вас знаем, товарищ капитан!
- А я вас не знаю, - не оборачиваясь, ответил тот.
- Ишь, заговорил, бродяга, - сказал лейтенант.
- А так молчал? - спросил капитан.
- Как рыба об лед.
- Ладно, рассказывай, но покороче.
Толя едва начал, как капитан прервал его и, обращаясь к лейтенанту, спросил:
- Знаешь, что самое удивительное в этой истории? Эти ребята смогли найти в нашем городе патруль.
Лейтенант виновато улыбнулся, будто отсутствие патрулей - его недоработка.
- По закоулкам шел, - продолжал капитан, - и тут останавливают. У нас обычно патруль только главную улицу охраняет. Я коменданту Мордвинову не раз говорил: «Прекращай глаза замазывать», а он ноль внимания.
- Если хотите знать, товарищ капитан, я на Революции их и нашел, - вмешался в разговор Костя.
Командиры рассмеялись, а капитан воскликнул:
- Вот-вот, этого Мордвинова и пушкой не прошибешь, - и, показав рукой на выход, приказал: - Отпускай их.

        ГЛАВА V
Морская свежесть заместила дымный чад землянки. Стало легко дышать, а ноги так и рвались вперед. Сразу пошли вдоль моря по песку, заросшему колючкой, и только отойдя от поста, свернули на дорогу. Показались приземистые домики Пересыпи. Толя вдруг дернул Костю за рукав, и они остановились. Показывая рукой в сторону Пересыпи, Толя объявил:
- Нам туда не стоит идти.
- Ты предлагаешь вернуться к тому лейтенанту?
- Не понял? Забыл про комендантский час? Мы еще у Мордвинова в гостях не побывали.
- Типун тебе на язык!
Толю вдруг осенила мысль. Он сказал:
- Даю голову на отсечение, если диверсанты и высадились на самом деле, они не дорогой, а лиманами пошли бы.
- Ну и что?
- А то, что и нам нужно так идти. Может, увидим их и сообщим капитану.
- Так я тебя что-то не пойму. Ты патрулей боишься или диверсантов решил ловить?
- И то и другое.
- Тебе хочется через кладбище переться?
О кладбище Толя не подумал. Оно, да еще ночью, не лучшее место для прогулок. Высунется костлявая рука из могилы, схватит за штаны и сердце вон! Ему показалось, что Костя улыбнулся. Лучше дураком казаться, чем трусом.
- А почему бы и не пойти? - бодро спросил он.
Костя засопел, такое с ним случалось, когда чем-то недоволен или усиленно думает.
- Пожалуй, ты прав, - наконец сказал он. - В десант я плохо верю, тут дяди перестарались. Такое и с нами случается. Но, чтобы не попасть в руки патрулей, надо идти кладбищем, а там переулками - и дома
И, так как ни одному из них не хотелось ночевать в комендатуре, они молча перешли через железнодорожное полотно, навстречу новым приключениям.
Окрестности лиманов они знали хорошо, поэтому шли посуху, только солянка чавкала под ногами. Вокруг противно пахло лиманной грязью и каленым железом: последствие бомбежки.
На пути Кости попалась яма, и он, не заметив как, сполз в нее. Пережил невольный страх, но не вскрикнул. Толя, не заметив этого, продолжал идти. Тихий свист остановил его. Мгновенно присел и осмотрелся - Костя исчез! Еще свист. Только тогда увидел машущую руку.
- Ты чего расселся?
-  Лезь сюда, здесь сухо, посидим.
Яма была бомбовой воронкой. Пахло раздробленным камнем и сгоревшей взрывчаткой. Впереди маячит мрачная лента кладбищенской ограды, а за ней пространство, заполненное покойниками. Вокруг мертвая тишина. Никогда не подумаешь, что тишина имеет вес. Но, если не она, то что тогда давит на плечи?
Их внимание привлек еле слышный крик птицы, раздавшийся из-за лимана. Всё же есть жизнь на земле! Услышали шелест крыльев над черной водной гладью, шорох торопливых лапок. Толя прошептал:
- Авдотка.
- Она, - согласился Костя, - но чего она мечется?
- Может, кто-то спугнул ее на том берегу?
Они знали, что поднять авдотку на крыло может только прямая угроза. В обычных условиях она больше надеется на свои крепкие ноги и хитрость. Кто ее спугнул? Может, люди того лейтенанта шастают по-за лиманами в поисках мнимых десантников? Оба до рези в глазах всматривались в темноту и везде видели всевозможные тени (у каждого свои). Те бесшумно парили над лиманом или выходили из кладбищенской стены.
- Хватит, пойдем, - сказал Костя, - глаза уже на лоб лезут.
Цепляясь об острые углы расколотого ракушечника, вылезли из воронки и направились в сторону кладбища. Сделали только несколько шагов, как увидели, что к ограде, справа от них, идет человек в виде густой тени. Ребята упали носами в солянку. Тень направлялась в сторону пролома в стене. Человек еще не мог его видеть, но шел уверенно. Вот он обо что-то споткнулся, упал. Чуть полежал, вскочил, и затем скрылся в проломе.
Ребята побежали туда же. С опаской вошли на кладбище. Деревья и кусты создавали такую черноту, что руку у носа не увидишь. Впереди кто-то едва слышно матюгнулся. Пошли в том направлении. Ветки лезли в глаза, хлестали по лицам, но они шли. Белые памятники обходили, на темные натыкались. В это время ни разу не вспомнили о покойниках. Тут Костя придержал Толю за рукав. Остановились, прислушались. Тишина. Может, и их слушают? Ведь они продирались сквозь заросли, как дикие кабаны. Может, упустили?
Кратковременной вспышке света обрадовались, как долгожданному подарку. В другое время шарахнулись бы, посчитав это проделками нечистой силы, а сейчас, не колеблясь, осторожно пошли в том направлении. Снова мелькнул свет, но уже в другом месте. Что-то ищут. Хорошо бы не их. Через несколько шагов остановились: недалеко от них, но в стороне, взметнулся ярко белый столб света. Вверху, в черном небе, парила фигура. Отпрянули в сторону. Свет погас, стало еще чернее. Мелькнул лучик фонарика. Они к нему ноль внимания: их заворожил тот световой столб. Туда и направились.
Вышли на свободное от кустов и деревьев место и оказались перед белым памятником, увенчанным какой-то фигурой. Потрогали руками мрамор - холодный, обошли памятник - ничего интересного. Направились по тропинке в сторону последнего мелькания фонарика и оказались на главной кладбищенской аллее.
Выглянули из-за ворот. В сторону трамвайного кольца шли двое. Ребята перебежали на другую сторону улицы и оказались под тенью высокого каменного забора. Быстрым, но осторожным шагом направились вдогонку. Стали слышны мужской голос и женское хихиканье. Из переулка вышел патруль и сразу же их окликнул. Мальчики кинулись на землю. Патрульные, просматривая бумаги, чиркали спичками. Ждали, что загорится фонарик: ведь он был у кого-то из остановленных. Но нет - только спички. После проверки документов военные повернули в сторону кладбища, а парочка в переулок, из которого те только что вышли. Патруль прошел мимо мальчиков, оставив за собой запахи махорки и ваксы. Когда ребята юркнули в переулок, то парочки нигде не было. Уже у «своей» калитки Толя высказал догадку:
- Мне кажется, у тех были ночные пропуска.
- Это и слепому ясно, - согласился Костя.
- Но куда тот мужик делся, что мы видели своими глазами?
- А хрен его знает! – зевая, ответил Костя.
У дворовой колонки умылись. Лица и руки саднили. Костя достал из котомки остатки еды. Съели, запили водой и разошлись. Сделали по нескольку шагов, как где-то что-то взорвалось. Во дворе стало светлее. Не сговариваясь, полезли по приставной лестнице на крышу и увидели, что в стороне аэродрома бушует пламя. Раздались гудки воздушной тревоги, но тут же смолкли. Только один паровоз никак не мог остановиться – все гудел.
- Это то, что мы прозевали, - прошептал сам себе Толя, но Костя его услышал. Он так же шепотом предложил:
- Пойдем в комендатуру.
- Сейчас? Сейчас им не до нас. Утром сходим.
Сзади кто-то сказал:
- Не дай бог сейчас прилетят.
Ребята не заметили, как на крыше очутились все, кто мог еще лазить по лестнице.
- Да, это было бы ужасно, - согласилась Дора Ефимовна.
И тут, будто желая развеять тоскливую тишину, прозвучал бодрый голос Витьки:
- Можете не волноваться. Немцы работают по расписанию. Сегодня уже были.
- Помолчи лучше, Витя, - попросила Дора Ефимовна.
Наконец сказанное дошло и до Кости. Он рванулся к Витьке.
- Кто «работает»?! Тебя с крыши сбросить!
И сбросил бы, такое у него было тогда настроение. Витя испугался и схватился руками за створку слухового окна. И, только увидев, что Толя стал между ним и Костей, возмутился:
- Фу, идиот, что я такого сказал? Чего развонялся?
- Прекратить! - строго сказала тетя Дора, - Вам двора мало, теперь и на крыше скубётесь!
- Как кошки, - добавил незнакомый мужчина басом, - а ну, коты, марш с крыши!
Ребята посмотрели на пламя, которое начало спадать, и пошли к лестнице. Спускались дольше, чем поднимались.
Костина мама была на дежурстве. Он прочитал записку, лежавшую на столе у кастрюли с ужином. Не стал есть, разделся и лег спать. Несмотря на усталость, сон долго не шел.
Толина мама, Мария Алексеевна, была дома и, дожидаясь сына, не спала. Сестренка Оля уже сопела, свернувшись в клубок в своей кроватке. В комнате, кроме трех кроватей, был желтый шифоньер, купленный отцом незадолго до начала войны. На печке стояла кастрюля, укутанная куском ватного одеяла. От знакомой домашней обстановки Толе впервые за весь день стало хорошо на душе. Поэтому мамин вопрос-упрек прозвучал как-то не к месту.
- Ты позже не мог прийти?
Он непонимающе осмотрелся: черная тарелка репродуктора молчит, лишь изредка легко потрескивает, а ходики показывали второй час ночи. Так поздно он еще никогда не приходил. Осмыслив вопрос, ответил:
- Мы пешком шли от дяди Володи, потом под бомбежку попали.
Мать взяла сына за руку и подвела к единственной в комнате лампочке. Рассмотрела его лицо и, чтобы не разбудить Олю, возмущенно прошептала:
- Посмотри, на кого похож!
Он послушно посмотрел в зеркало: лицо исполосовано красными царапинами, на рубашке нет двух пуговиц, руки грязные, хоть и мыл их под краном.
- Где тебя носило? - спросила мать, стоя за спиной.
Он поспешил ее успокоить:
- Подумаешь, царапины, до свадьбы заживут. А так все цело, пуговицы завтра пришью, туфли почищу, будут как новые.
- Я спрашиваю: где тебя носило?
- Да мы домой, чтобы в городе патрулям не попасться, кладбищем пошли.
- С ума посходили!
Посчитав разговор законченным, Толя подошел к кровати и стал раздеваться.
- Пойди, умойся! - приказала мать. - Есть будешь?
- Нет, мы с Костей только поели, - ответил он, выходя в коридорчик, где над эмалированным тазом висел умывальник.
Когда он снова зашел в комнату, мама терла белой тряпицей золоченную овальную раму большого зеркала. Оно досталось им от эмигрировавших хозяев этого дома. Ну пусть дорогая вещь, но зачем ее тереть среди ночи? Сейчас мама вытирает личико одного из ангелочков, расположенных по обе стороны рамы. Он видит в зеркале ее лицо. Оно напоминает маску. Встретились глазами, и мама неожиданно заплакала.
- Горе ты мое, отец бы с тобой не так поговорил, - сказала она сквозь слезы.
Устыженный, он молча лег в постель, повернувшись лицом к стене.

              ГЛАВА VI
Утром, когда Мария Алексеевна была уже на работе, а Оля еще спала, Толя пришил к рубашке недостающие пуговицы, с трудом отмыл мазки травы на своих парусиновых туфлях и почистил их зубным порошком. Посчитав, что все обещанное выполнил, пошел босиком к Косте.
Поднимаясь на второй этаж, повстречался с Витей. В руке у того два, потемневших от старости, оцинкованных ведра. Толя машинально пожал протянутую руку, после чего Витя сказал:
- Спасибо, Туйчик, ты спас меня в эту ночь от нашего сумасшедшего.
- Я спасал не тебя, а Кота. Ему бы пришлось отвечать за тебя, дурака.
- Скажешь еще, - ответил недовольно Витя.
- А ты еще не понял? У тебя немцы не людей убивают, а работают? Да за твой поганый язык…
Толя делает вид, что хочет сбросить Витю с лестницы, тот отскакивает, ведра цепляются за перила и летят, громыхая по ступенькам. Жестяной перезвон нарушил утреннюю тишину двора. Распахнулось окно, что напротив лестницы, и в нем показалась тетя Эстер. Сквозняк выметнул за окно ее роскошные волосы, еще не завитые в косу.
- Какие мы с тобой неловкие, Витя, - сказала она, подбирая волосы. Витя же гонялся за ведрами.
На своем крыльце показались сестры Хелемские. Их головы были перевязаны белыми вафельными полотенцами. Они были близнецами, поэтому, держа марку, одевались всегда одинаково, хотя в свои тридцать лет могли бы не фасонить. Вот и сейчас. Определенно у обеих мигрень. Сестры, как только вышли на крыльцо, затараторили:
- Ни днем, ни ночью нет покоя от этих сорванцов. Вчера, - обратились они уже к тете Эстер, - на крыше завели такой тарарам, что чуть не поубивали друг друга. Спасибо, люди вмешались. А сегодня с утра начали…
Толя не успел сообразить, откуда эти фифочки знают, что было на крыше, ведь их туда палкой не загонишь, как на крыльцо вышел мужчина и знакомым басом сказал:
- Я посчитал, что во дворе бомба взорвалась, а это ты, бедолага, все шумишь.
Толя узнал мужика. Он - дядя сестрам, и как-то приезжал к ним еще до войны.
Называя Витю «бедолагой», он был недалек от истины. Витина семья (мать и сестра-медичка) поселилась в их дворе недавно, и он еще не успел стать «в доску своим». Когда Витю спросили о причине переезда, то ответ удивил.
- У вас тут тепло и хлебно.
Где он увидел тепло? Зима в тот год была холоднючая, весна - сплошные холодные ветры. Да и очереди за хлебом не кончались. На их возражение Витя ответил:
- У нас там чуть не круглый год зима, а хлеба вообще нет. На картохе перебивались.
Ребята с трудом верили, что где-то может быть хуже, чем у них. Хотя было видно, что Витька здорово наголодался. Он всегда таскал с собой корку хлеба, периодически, не вынимая из кармана, отламывал кусок и жевал, распуская слюни.
Витя собрал ведра, поставил одно на решетку под кран и в него полилась веселая струйка воды. Концерт закончился, и Толя продолжил подъем по лестнице. Он преодолевал последний марш, когда в дверях показалась Костина мама. Толя вежливо поздоровался.
- Здравствуй, здравствуй, - ответила тетя Ната, - а ну посмотри на меня.
Толя поднял голову и тут же опустил под насмешливым взглядом.
- Выходит, и тебя кошки драли?
- Какие кошки, тетя Ната?
- Это у вас с Костей нужно спросить.
- Я вас не понимаю, тетя Ната.
- Посмотри на себя в зеркало, герой! Жаль, мне на работу пора, а то разобралась бы с вами. Ладно, иди. Ждет тебя твой друг. С утра куда-то рвался.
Костя был занят тем, что вытирал полотенцем вымытую посуду. Толя спросил:
- Чего это она напала на меня?
- Да ну ее, будто с ума сошла. Пойдем, по дороге расскажу.
Комендатура, была недалеко от их школы, поэтому пошли хорошо исхоженным маршрутом. На улице Революции мимо них пробежал полупустой трамвай. В больших зеркальных окнах гостиницы «Крым» - плакаты на темы войны, у пассажирской пристани, что напротив, стояли сторожевые катера с расчехленными орудиями.
Костя, захлебываясь от негодования, рассказывал: мать не поверила, что они были у отца. Царапины на лице - следы драки. Когда он сказал, что шли через кладбище – не поверила.
- А началось все с того, - продолжал Костя, - что она потребовала записку от отца. Я сказал, что папа ничего не писал. Тут и разошлась. Говорит, что в своей записке просила его написать пару строк, поэтому он не мог не написать. Ты же помнишь, он при нас ее и не читал?
- Он ее даже не развернул.
- Вот-вот. Когда я ей об этом сказал, она еще больше разозлилась. Говорит, знала, что мы лучше где-нибудь проболтаемся, чем поедем к отцу.
- Какая чепуха, - пробормотал Толя. – Выходит, и вертуту мы где-то сами слопали?
- Про вертуту она не вспоминала.
На высоком крыльце здания комендатуры стоял часовой с винтовкой. Увидев их, отошел от перил и заходил по площадке крыльца. Тяжелый подсумок оттягивал брезентовый ремень. Ребята догадывались, что не конфетами он там набит.
Костя дернул Толю за рукав и спросил шепотом:
- Кого спрашивать будем? Мы же не знаем фамилии того капитана.
- Пришли называется, - ответил Толя, - давай отойдем, а то пальнет с дуру. Хотя стой, я, кажется, придумал.
Он уверенно пошел в сторону часового. Тот взял винтовку наперевес, и штык оказался  на уровне первой ступени.
- Здравствуйте, - вежливо обратился Толя.
- Что надо?
- Нам к капитану Мордюкову.
Красноармеец чуть подумал и ответил:
- Такого нет, отойдите в сторону!
Костя из-за спины Толи сказал:
- Он напутал, товарищ красноармеец, нам нужно к Мордвинову, а не к Мордюкову.
- Это другое дело. Он вызывал вас?
- Нет, мы сами.
- По какому делу?
- Мы здесь не можем говорить.
- Значит, секрет. Тогда ждите.
Часовой зашел в дом и скоро вернулся.
- Идите, вторая дверь налево.
В длинном прокуренном коридоре полутемно – запыленное окошко над входом едва пропускало свет. Постучали во вторую дверь слева.
- Заходите!
За письменным столом сидел худощавый командир без фуражки, светлые волосы пострижены под «ежик», лицо чисто выбрито. Вот он какой, капитан Мордвинов!
- Садитесь и рассказывайте, только покороче.
- Товарищ капитан, вы нас извините, но нам нужен другой капитан, а не вы.
- Ну и шли бы к нему.
- Дело в том, что мы не знаем его фамилии.
- А мою откуда узнали?
- Тот капитан называл.
- Что-то вы, ребята, темните.
- Нет, товарищ капитан. У того капитана кобура необычная. Ствол пистолета и рукоятка выглядывают.
- Ну и что?
- Я понимаю, может, и у других такая же есть, но тот капитан сказал, что вы пускаете пыль в глаза, патрулируя только улицу Революции.
- Это он вам сказал?
- Нет,одному лейтенанту, но в нашем присутствии.
- Как же вы удостоились такого доверия?
- Еще он сказал, что Мордвинова пушкой не пробьешь, - встрял в разговор Костя.
- И где же он такое говорил?
- На шестом рыбацком участке. Там пост был.
- У него, говорите, кобура необычная? Сейчас попробую с ним связаться.
Капитан бросил взгляд на часы, что висели на стене в лакированной коробке, и крутанул ручку телефона. Послушал и сказал ребятам:
- Полянского нет на месте, но он должен позвонить. Хотите, подождите в коридоре. Что ему сказать?
- Скажите, что мы кое-что узнали о тех, кого они поджидали.
Мордвинов улыбнулся:
- Ясно, что дело темное. Тогда ждите.
Ребята уселись на длинной скамейке без спинки и затихли. В кабинете Мордвинова трещали телефоны, слышался его голос (слова нельзя было разобрать). Вдруг услышали:
- Ребята, зайдите!
Зашли.
- Полянский скоро будет, ждите.
Снова уселись на скамейку.
У дома остановилась машина, часовой ударил прикладом о камни крыльца. «Их» капитан, не обращая на них внимание направился сразу в кабинет Мордвинова. Когда вышел, бросил на ходу:
- Идите за мной.
Распахнув дверь своего кабинета, пригласил:
- Проходите, садитесь. Меня зовут Леонид Михайлович, а вас?
Ребята представились.
- Кто будет говорить?
Костя толкнул Толю ногой, и тот стал сбивчиво описывать кладбищенские события. Капитан, не перебивая, слушал. Костя догадывался, что командиру эту ночь не пришлось спать, но он не выглядел уставшим. Волнистые волосы аккуратно причесаны, щеки гладко выбриты. От него слегка пахло одеколоном. Кажется, «Шипром». Таким освежался отец после бритья. На мгновение представил себе его, но тут к нему обратились:
- Костя, твой друг ничего не упустил?
Мальчик на мгновение смутился, но, подумав, ответил:
- Мне кажется, что за лиманом были еще люди.
Полянский заметил его неловкость, поэтому ободряюще сказал:
- Я с тобой согласен, но меня интересует тот мужчина, что убежал от вас. Скажи, Костя, ты не заметил чего-нибудь общего между тем, кто был на лимане, и тем, что шел с женщиной?
- Рост будто бы тот же, но темень была.
- Понятно. Теперь по колонне. Как ее освещали?
- Мы ее всю видели.
- А где вы были в то время?
- Как где? На кладбище.
- В каком месте?
Поняв, что мальчик не может сориентироваться, добавил:
- Если, не выходя на улицу, стать к воротам лицом, где вы были? Слева, справа?
- Справа.
- Понятно. Выходит, аэродром был у вас за спиной? Сможете найти это место?
- Думаю, найдем.
- Тогда идите в коридор и ждите.
На скамейке сидели два красноармейца и, нещадно дымя махоркой, о чем-то шептались. По их хмурым лицам было видно, что им за что-то попало. Чтобы не прокуриться, ребята решили постоять на крыльце, но часовой загнал их обратно в коридор.
- Во, – пробурчал Костя, - теперь и не уйдешь.
- А ты еще не понял, что с военными шутки плохи?
- Так мы же сами пришли!
- Не кипятись, сказали ждать, вот и жди.
Прошли к двери Полянского. Слышен невнятный голос, видимо, с кем-то разговаривает по телефону. Красноармейцы продолжали курить. Клубы дыма расползались по коридору, у входной двери закручивались и сдувались неощутимым ветерком. Толя толкнул Костю локтем.
- Провоняемся.
- А дома скажут, что это мы курили, - продолжил Костя его мысль. - Маме сейчас только подай. Места мало будет.
Отошли к выходу, где, как им казалось, было меньше дыму. В щель двери увидели черную «эмку», в ней облокотившись на руль, спал шофер. Его кусали злые осенние мухи, но он только вздрагивал. Ребята не услышали, как подошел Полянский. Тоже посмотрел в щель и сказал:
- Вымотался парень.
Они еще не ездили на легковушке, поэтому, не садясь, рассматривали кожаные сиденья.
- Живее, ребята, - поторопил их Полянский и шоферу: - На кладбище, Коля.
Проехали трамвайное кольцо, склады хранения зерна. Вот и кладбище. Через пролом попали в степь, показали, откуда бежал тот человек, пошли искать колонну.
Свой ночной путь они повторить не могли. Полянский терпеливо наблюдал за их метаниями между памятниками. Но вот увидели возвышающуюся над деревьями фигуру и сразу направились к ней. Вот она, эта белая колонна! Толя потрогал снежную поверхность мрамора и ощутил знакомый холодок.
- Она? - спросил Полянский, подходя сзади.
- Она, - кто-то ответил за них.
- Я не вас спрашиваю, - сердито сказал Полянский, - а ребят!
Из кустов вышел молоденький лейтенант с голубыми петлицами.
- Я сразу догадался, товарищ капитан, что это та самая колонна, о которой вы говорили по телефону.
- Как вам это удалось?
- Сей памятник, товарищ капитан, просматривается от бензохранилища. Когда вы позвонили, я вспомнил, что нечто подобное уже видел. Побежал туда и точно. Раньше только часть его была видна, ну и ангел, конечно, а сейчас всё.
- И как свершилось это чудо?
- Никакого чуда, товарищ капитан, кто-то вырубил несколько кустов, и получилась просека. По ней я и пришел. А в кустах вот что нашел.
Лейтенант показал небольшой ящичек с широким раструбом.
- И что это? - спросил Полянский.
- Еще не знаю, товарищ капитан, сейчас разберемся.
Лейтенант повертел предмет и, найдя кнопочку, нажал на нее. Полянский только успел крикнуть:
- Не трогай!
Но дело сделано, и в глаза ребят хлынул холодный белый свет. Они невольно отшатнулись.
- Хватит баловаться, - сказал капитан, отбирая «игрушку». - В следующий раз, Смирнов, будьте осмотрительнее. Такие штучки иногда взрываются.
Он подошел к памятнику и, наклонившись, приставил раструб к колонне. Нажал кнопку. Поверхность мрамора засияла холодным ярким светом
- Вот так оно было, - сказал капитан, распрямляясь.
- До чего яркий свет, товарищ капитан, словно магний зажгли!
- Чему радуешься? Нашел бы всё это на сутки раньше…
Смущенный лейтенант отошел в сторону. Полянский спросил у Кости:
- Сколько времени освещали памятник? Минуту, две?
- Да, нет. Посветило немного и погасло.
- Вот так, лейтенант, несколько секунд хватило, чтобы засечь склад. Кабы не хлопцы, - капитан посмотрел в сторону мальчиков, - еще не один день гадали бы как тем удалось выйти на строго засекреченный объект.
Толя начал рассматривал памятник. В сечении - квадрат, ступенчатый пьедестал, на вершине фигура ангела в полный человеческий рост с молитвенно сложенными на груди руками. На срединной части памятника, между мраморных дуг и вензелей, были помещены две мраморные же доски с загнутыми краями в виде высохших кусков кожи. На одной надпись какой-то вязью, а на второй по-русски. Толя прочел вслух:
- Иван Филиппович Демерджи, родился 10 января 1835 года, скончался 3 июня 1886 года.
Отвлекшись от разговора с лейтенантом, Полянский спросил Толю:
- Ты что сказал?
- Не сказал, а прочитал.
- А ну-ка, ну-ка, что же ты прочитал?
Он просмотрел текст и досадливо проговорил:
- Как все просто! До постыдного просто!
- Вы о чем, Леонид Михайлович? – спросил лейтенант.
- Да так, подумал об одном дурне.
Полянский сел возле памятника и, облокотившись спиной о колонну, задумался. Мальчики уселись на камнях в стороне и стали наблюдать за лейтенантом, который, как ищейка, шарил по кустам. Капитан, не вставая, спросил:
- Ребята, может, то была женщина, а не мужчина?
Костя уверенно ответил:
- Нет, женщины так не бегают. Вы бы видели, как он бежал, пока не брякнулся.
- Он еще и падал? Место можете показать? Смирнов, пройдете с ребятами, обшарите все вокруг, а потом пройдитесь от пролома к памятнику. Возьмите людей и прочешите просеку. В восемнадцать часов ко мне с докладом.
- Товарищ капитан, - обратился к нему Толя, - я где-то здесь две пуговицы от рубашки потерял.
- Просишь вернуть, если найдем?
- Да, нет. Я к тому, чтобы знали, что это мои.
Полянский посмотрел на рубашку и увидел, что на ней две пуговицы черные и две белые. Усмехнувшись, спросил:
- Требуется уточнить: какого цвета потерянные пуговицы?
- Это я сегодня пришил, смутившись, ответил Толя, - черных не было, так я пришил белые.
- Ясно. Найдете, Смирнов, две черные пуговицы, вернете хозяину, а то так и будет ходить с разными. А туфли не здесь потерял?
- Не, я их помыл, теперь сохнут.
- Да, вот еще что. Лейтенант, выясните у сторожа, кто устроил этот лесоповал.
- Товарищ капитан, - обратился Костя, - он не сможет выполнить ваше указание
- Почему же?
- Сторожка заколочена, значит, и сторожа нет.
- И то правда. Видел же… Узнайте, Смирнов, куда делся сторож. Да, на всякий случай, проработай ту парочку, что задерживал патруль. Женщина ссылалась на срочную работу, а потом, якобы, пережидала бомбежку. Всё это, возможно, так и было, не будь человека с лимана. Куда он исчез? Не с ним ли она шла? Может, она не на аэродроме пересидела налет, как говорила патрулю? И не мужик ее поджидал, чтобы проводить, а она его караулила. Кстати, фамилия ее Жуковская. Фамилию мужчины патрульные не запомнили. Все понял?
- Понять то понял, товарищ капитан, но вряд ли что-то удастся выяснить. У нас столько щелей нарыли, что ничего удивительного не будет, если она пряталась одна.
Полянский нервно дернулся и почти шепотом выдавил из себя:
- А ты удивись! Вся твоя работа должна быть построена на удивлении! Не удивляешься и, что из этого получается? Ни одна живая душа не удивилась, почему на кладбище вдруг марафет стали наводить! Памятник под носом появился. Собаки у вас пропадают, тоже не удивляетесь!
- Одну овчарку, товарищ капитан, нашли. Но уже зарезанную. Убили той же ночью.
- Где нашли?
- Со стороны лиманов, метров за двести от склада.
Ребята переглянулись.
- А какая она? - спросил Костя.
- Что какая? - недовольно переспросил лейтенант.
- Какого цвета собака? У нее, случайно, спина не черная, а бока желтые?
- У многих овчарок такой окрас. У той тоже.
- Где вы видели такую овчарку? - быстро спросил капитан.
- За «Сольпромом», в стороне Сак. Там еще домик один сохранился и дерево. Собака под ним была. Потом она хвостом виляла. Кто-то свой к ней шел.
- Дальше.
- Поезд прошел, и мы больше ее не видели.
- Широко развернулись, подлецы, - мрачно заметил Полянский.
После недолгого раздумья сказал уже обычным своим тоном:
- Поедете, лейтенант, на то место. Облазьте все на животе. Ищите следы. Особенно важно выяснить: была ли там женщина? Время доклада меняется.  С докладом ко мне в девятнадцать. Исполняйте. А вас, ребята, жду в машине.
Они быстро смотались на лиман и, оставив там лейтенанта, побежали к воротам. Полянский сидел, задумавшись, рядом с шофером. Только отъехали, как Костя спросил:
- Леонид Михайлович, можно вопрос?
Полянский, не торопясь, повернулся к нему.
- Сначала скажите, где вас высадить? У Бо-Риважа? Хорошо. Теперь вопрос.
- А ему попадет? Лейтенанту.
- Почему это тебя интересует?
Костя смутился. Он не мог сказать, что переживает за него.
- Мне показалось, что вы его накажете.
- А почему тебе показалось?
- Уж очень вы на него кричали.
Теперь смутился капитан.
- Да, кричал. Но кричал, Костя, больше на себя. Хочу тебе сказать, что этой ночью Смирнов очень хорошо проявил себя и заслужил поощрение.
Машина остановилась. Мальчики не заметили, как подъехали к Бо-Риважу, красивому трехэтажному зданию на самом берегу моря.
- Ребята, - сказал Полянский, - о чем был разговор, никому ни слова. Найти меня можете опять через Мордвинова. Если нужно будет, я найду вас сам. Ну, а пока, спасибо вам. До встречи!
Посмотрев вслед умчавшейся машине, они перелезли через решетчатый забор и очутились в церковном садике.

            ГЛАВА  VII
В то утро, когда ребята направились в комендатуру, Жуковская, как всегда, пошла на работу. Шагала не обычной неторопливо вялой походкой, а чуть ли не вприпрыжку. Она предвкушала праздник. За годы пребывания в чуждой ей стране, она впервые совершила что-то значительное. Это начальство не сможет не заметить.
Каргин, когда понадобилось его участие в операции, беспрекословно подчинился, и всё выполнил в лучшем виде. В расчетное время на аэродроме раздался оглушительный взрыв, вспыхнул пожар. Операция удалась! Теперь необходимо, хотя бы приблизительно, выяснить материальные потери противника и отправить отчет в центр.
У проходной небольшая толпа. Ничего не объясняя, охрана не пропускает на территорию аэродрома гражданских служащих. Неужели праздник сорвется? Жуковская добилась встречи с дежурным по части. От него узнала о приказе начальника гарнизона: до особого распоряжения вольнонаемных на территорию базы не пропускать. Подступила теплая волна радости: если не пускают, значит, есть что скрывать. Спрашивает дежурного:
- А что случилось, товарищ лейтенант?
- Почему вы решили, что что-то должно было случиться?
- Просто потому, что раньше такого не было.
- Раньше и войны не было, - отчеканил тот.
- Да, вы правы, - согласилась Жуковская. - А не могли бы меня пропустить в гараж на несколько минут? Я там работаю. Там у меня лекарство, без которого не могу обойтись.
- Покажите пропуск, - потребовал дежурный.
Она протянула ему картонку. Лейтенант выписал в тетрадь данные из пропуска и вернул его.
- Как называется ваше лекарство? – спросил он.
Она не ожидала такого вопроса, замешкалась. Ей, болевшей только простудой, да и то не часто, было трудно вспомнить что-либо серьезное из числа лекарственных препаратов. Разве что валерьянку, но ту в любое время можно купить в аптеке. Преодолевая неловкость и даже беспричинный страх, сказала:
- Вы знаете, у него такое мудреное латинское название, что я никак не могу его вспомнить.
Лейтенант скептически улыбнулся.
- Поверьте моему опыту, - сказал он, - если здоровье человека в прямой зависимости от этих проклятых пилюль или капель, то их не только не забываешь носить с собой, но и помнишь название.
При этих словах он вынул из ящика стола пузырек и, встряхнув, сказал:
- Это люминал. С некоторых пор не могу без него. Поэтому и помню, как называется. Так что, товарищ Жуковская, не лекарство вы в столе забыли, а пудру с помадой! Идите и не морочьте мне голову.
Дежурный посмотрел ей вслед и подумал, что ловко от неё отделался. Не мог же он прямо сказать, что от гаража, куда она так рвалась, остались одни воспоминания.
Жуковская вышла из дежурки пристыженной. Надо же, отхлестали, как девчонку. Но вот к ней направляется Кузнецов. Черт с ним, с лейтенантом. Спокойно.
- Что будем делать, Елена Александровна?
- Гулять во всю Ивановскую! – к ней вернулось хорошее настроение. – Шутка. А может, не шутка, может, действительно пойдем, гульнем?
Она игриво посмотрела ему в глаза, но встретив тусклый взгляд, участливо спросила:
- Что-то случилось?
- Нет, просто не в настроении сегодня, - ответил тот.
- Так это поправимо!
Кузнецов мотнул головой.
- Не получится, - ответил он.
Не говорить же ей, что ему не до неё: Татьяна из головы не выходит. Он спросил:
- Почему не пускают?
Та, обидевшись на невнимание к ее предложению, отошла  в сторону и только оттуда бросила через плечо:
- На то есть приказ начальника гарнизона.
Люди, услышав ее сообщение, начали расходиться.
Уже по дороге домой Жуковская вспомнила, что на чердаке у оконца остался аппарат №1. Найдут, поднимут журнал закрытия объектов и узнают, кто пломбировал гараж. Вот и аллес капут. Что делать?
Она резко повернулась и пошла в сторону города. Через полчаса остановилась у парадной двери квартиры Копекова. Осмотрелась. Всё, как обычно. Да и что может быть? Кто мог знать о их знакомстве? Подошла и резкими движениями повернула вертушку дверного звонка. Услышала звук похожий на скрежет. На всякий случай отошла в сторону. В междверную щель выглянула взлохмаченная голова Копекова. Елена не успела подойти, как дверь захлопнулась. Позвонила еще раз, и на крыльцо, с веником в руках, выскочил учитель. Увидев ее, виновато сообщил:
- Я думал, что опять проклятые пацаны... Заходи.
Переступив порог, спросила:
- Что это ты гостей веником встречаешь?
- Здесь с утра были бои местного значения, - ответил Копеков и пояснил: - Повадились мальчишки дразнить меня: звонят в парадное. Звонок. Выглянул – никого. Только закрыл дверь, снова звонок. Открываю, а там пацанок тянется к звонку. Я его в охапку, а он как завизжит, как забьется в руках. Я его и выпустил, но он паршивец успел щеку мне поцарапать. Вот видишь?
- Вижу, - ответила Жуковская, рассматривая две параллельные царапины на щеке.
- Так я думал опять они, - продолжал Копеков. – Вот и схватил веник.
- Мне бы твои заботы, - заметила печально Жуковская.
- Что-то случилось?
- Случилось, - подтвердила она. – Мне нужно некоторое время отсидеться. Зачем, почему? В твоих интересах этого не знать.
- Елена, ты меня во что-то втягиваешь?
- Успокойся. Твоя репутация, если будешь слушать меня, не пострадает. Так что? Я могу остаться?
- Да ради бога.
- Тогда еще один вопрос: ты сможешь выполнить одно мое поручение?
- Смотря какое, - неуверенно ответил Копеков, чувствуя, как из банального любовника превращается в наперсника.
Еще через час Копеков направился на Слободку, с целью передать Колпику просьбу Елены Александровны присмотреть за Зоей, пока мать в командировке, а в нижнем ящике комода, под бельем найти черный ридикюль и отдать его посланцу.
                ***
Когда Смирнов доложил начальнику штаба авиаполка о предполагаемой диверсии, тот сразу же напомнил ему о нищенском арсенале: десять винтовок на весь гарнизон. Потом сердито спросил:
- Почему, лейтенант, вы согласились на эту обузу: караульный пост на шестом участке? Или не знали, что нам и свои прорехи заткнуть нечем? Или вам неизвестно, что нести охрану за пределами аэродромной зоны - не наша функция?
- Я говорил капитану, но он и слушать не хотел.
- Смотри! – майор ткнул пальцем в схему расположения объектов аэродрома. - Вот склад боеприпасов, вот склад ГСМ, вот штаб полка, вот стоянки самолетов. Что из этого не нужно охранять? Молчишь? Ты не знал всего этого? Знал? Почему не отстоял?
- Я ж говорю: слушать не хотел.
- Он хоть сказал тебе, какие задачи у десанта, какая численность? На каком объекте необходимо сосредоточиться?
- Да он знает не больше нашего.
- Тогда, может, ты скажешь, как десять винтовок поделить на двадцать постов?
- Не знаю, товарищ майор.
- Конечно, случись что, ты со своим капитаном будешь в сторонке, а шишки посыплются на нашу с командиром голову.
Смирнов некоторое время виновато молчал, а потом радостно сообщил:
- Кажется, есть идея, товарищ майор!
Начштаба удивился:
- Какая еще идея?
- Включить в оборону объектов истребители И-16, но старой модификации?
Начштаба посмотрел на лейтенанта: сумасшедший? Осторожно спросил:
- Как ты себе это представляешь?
- Все очень просто, товарищ майор. Подобрать объект охраны, выбрать нужную позицию и установить на ней самолет. Выставить машину в горизонтальное положение, а это высота человеческого роста, и огневая точка готова!
- Ну и?
- Этот истребитель, как мы знаем, товарищ майор, вооружен только двумя пулеметами ШКАС, но нам больше и не надо. Скорострельность их 1800 выстрелов в минуту. Стрелок, находящийся в кабине, следит за зоной обстрела, и противник, оказавшись в ней, попадает под кинжальный огонь пулеметов. Кто такой ливень выдержит?
- Но в тире стреляют с запущенным мотором.
- Правильно. Работа мотора нужна для отладки синхронной стрельбы через винт. В нашем же случае, мы отключим механизм синхронизации.
- Если так, то это действительно выход из положения, - проговорил повеселевший начальник штаба. – Как ты додумался?
- Так я, товарищ майор, по военной специальности механик авиационного вооружения.
- Так что же ты со своими талантами в гебешниках ходишь? Переходи к нам! Через год техника присвоим.
- Да нет, я уж тут как-нибудь.…
                ***               
Еще в 1916 году по периметру аэродрома была «воздвигнута» ограда из колючей проволоки. Она не позволяла овцам проникать на объект. За прошедшие годы овец не стало, в загородке исчезла надобность. Сейчас она, обветшалая, служила не препятствием, а ориентиром: перешагнул и ты на территории аэродроме, в другую сторону – в степи.
Синий мигающий огонек, как поводок, тянет за собой трех человек, спины которых отягощены туго набитыми рюкзаками. Переступили через остатки «колючки» и поняли: цель рядом. Один из них посмотрел на часы. Приближалось время белой вспышки. Она укажет поворот в сторону от синей мигалки. Затем, 10-15 шагов и они на месте. Нужно поторапливаться.
Ускорили шаг. Видят силуэт одинокого самолета, но им не туда. Впереди «грибок», под которым должен быть часовой. Подобрались - пусто. И вот слева от них в темноте вспыхнул путеводный белый столб. Успели! Но на долю секунды они сами оказались на светлом фоне. Этого хватило, чтобы стрелок из кабины самолета, выставленного недалеко от склада ГСМ (его они и видели), засек черные тени.
В их сторону устремились огненные плети. Диверсанты упали наземь. Им повезло: прицел оказался чуть выше их согбенных фигур. Отползли в сторону, и тут же стрельба прекратилась. Мгновение тишины прервали командные голоса и топот множества сапог. Сбоку продолжал подмигивать синий огонек. Он единственная их надежда. Бросились к нему. Выбили калитку и очутились во дворе гаража. Первым делом избавились от ненужной поклажи. Бежать! Куда? Паническая суета. Заспорили на русском языке. Услышали предложение сдаться и сообщение, что окружены. Ответили очередями из автоматов. В ответ раздались редкие винтовочные выстрелы. Поняли, что противник не так силен, как хочет казаться. Есть шанс прорваться. Но в их сторону полетели гранаты - и тут же сдетонировала взрывчатка. Всё, что было в радиусе десятков метров, полетело в тартарары. Всё, что могло гореть, загорелось.
Многие в городе были свидетелями этого события. Среди них и Жуковская.

              ГЛАВА YIII
С каждым днем война все больше влияла на жизнь города. Сводки Совинформбюро и слухи о тяжелых боях на Перекопе создавали атмосферу тревоги и растерянности. В магазинах давно не было сахара, и вдруг он появился в виде сахарной пудры, (сбрасывали складские остатки). На «Заготзерно» стали продавать пшеницу, и туда потянулись люди с мешками. Местное радио призывало население эвакуироваться в восточные районы страны. Каждый день с вокзала уходили эшелоны в сторону Керчи, где эвакуированных перегружали на рыбацкие суда и перевозили на кубанский берег. Немцы пытались остановить этот людской поток воздушными налетами, но люди, надеясь на удачу, не останавливались.
И двор на Раздельной не обошла эвакуация. Пока уехали только сестры Хелемские. За тем, оказывается, и приезжал их дядя. Костина мама уже получила эвакуационный листок, но сдала его, согласившись с сыном, что отца нельзя оставлять одного. Тетя Дора так же поступила. Она сказала, что не уедет, пока сын в Крыму. Таким образом, у каждого были свои причины уехать или остаться.
Лазаря Семеновича Богуславского, отца Таси, в армию не взяли по близорукости. Сними с него очки, он и маму родную не узнает. Когда началась война, а с нею сообщения о зверствах фашистов, он не замедлил подчеркнуть особую, жертвенную роль еврейского народа в этой войне. Он с таким ожесточенным удовольствием смаковал подробности издевательств немцев над его народом, что это стало надоедать. Соседи обходили его стороной, знакомые не приглашали в гости. Но куда было деваться тете Бете от его ужасных пересказов? Потому она и тронулась умом.
В теплые дни Тася выводила ее во двор. Под лестницей стояло старое кресло, где мама могла часами молча сидеть, предаваясь своим мыслям. Но любой стук, даже шаги по лестнице, вызывал у нее страх. Тогда она растерянно шептала:
- Немцы! Немцы идут, спасайтесь!
Стихал шум, и тетя Бетя умолкала до следующего раза.
А было время, когда она была совестью их двора. Стоило было ей сказать своим особым тоном: «Не превращайте свою жизнь в помойное ведро», как самый буйный мужик начинал просить у нее прощения.
Толина эвакуация решилась в один день. Мама молчала, молчала и сказала:
- Скоро и мы уезжаем.
Когда опешивший сын пришел в себя, то увидел, что мама залезла по плечи в шифоньер и перебирает там вещи.
- Мама, - позвал он.
- Чего тебе?
- Давай поговорим.
- О чем? - спросила она, выпрямляясь.
Из шкафа знакомо пахнуло нафталином.
- Мама, - сказал Толя, - давай не уезжать. Мне от этой одной мысли дурно становится.
- Ты хочешь дождаться немцев?
- Все говорят, что их сюда не пустят…
- А вместе с тем все уезжают.
- Ну и пусть, а мы давай останемся.
- Я опять спрашиваю: ты хочешь дождаться немцев?
- Нет, я их не жду, но и уезжать не хочется. А вдруг их не пустят?
- Не от нас это зависит. Тетя Паша говорит, что наши из последнего держатся.
Да, мамина сестра, член партии, могла знать то, что по радио не говорят.
- Мы не бежим, Толя, - продолжала мама, - мы едем работать на победу. Нашу команду из работников фабрики направляют в город Бальцер, что где-то на Волге. Там целая фабрика стоит без рабочих.
- А куда они подевались?
- Приедем, узнаем.
Толя насупил брови. Мария Алексеевна смотрела на него и думала: «Совсем ребенок», но вслух сказала:
- Ведь ты уже большой, тебе 14 лет. В твои годы я уже вовсю работала.
- Разве я против? Давай и я буду работать.
- Сначала повзрослеть надо.
- Если повзрослею, не поедем?
- Наоборот, тогда ты сам поймешь, что ехать надо.
Толя понял, что ехать придется.
Утром первой проснулась Оля и стала стучать посудой. Мария Алексеевна приоткрыла глаза: дочь, сдвинув крышку алюминиевой кастрюльки, пригоршнями достает оттуда холодную манную кашу и отправляет в рот. Да, Оля совсем не похожа на Толю. Тот вечно куда-то спешит, может целыми днями быть голодным…. Услышав, что мама проснулась, Оля повернула к ней измазанную кашей мордочку и улыбнулась.
- А ты умывалась перед тем, как кушать взялась? - строго спросила мать, вставая с постели.
- А я потом….
- Я тебе дам «потом», а ну прекрати!
Облизывая руку, Оля с сожалением отошла.
- Будем умываться, - сказала она и направилась к двери.
Проснулся и Толя. Прислушался. Мама за дверью умывает сестру. Вскочил и стал быстро одеваться.
В комнату зашла розовощекая Оля. Она улыбнулась Толе и сообщила:
- Ага, а мы сейчас кушать будем.
Вошедшая мама, увидев полностью одевшегося сына, спросила:
- Ты куда это навострился?
- Да так, сбегаю к Косте.
- Никаких Костей! Сейчас завтракать будем!
- Я быстренько!
К нему подошла Оля и, задрав голову, чтобы посмотреть брату в глаза, спросила:
- Ты не хочешь кушать, да? А я хочу.
- Отстань!
- Мама, он не хочет кушать, пусть идет к своему Коське.
- Я ему пойду! - раздался голос мамы из коридорчика. Его сопровождал сердитый шмелиный гул примуса.
Вскоре на столе стоял казанок, расточающий вкусный запах разогретого плова. Мама, улыбнувшись Оле, сказала:
- Он тебя обманывает, доченька, он хочет кушать, но побегушки ему дороже.
Девочка удивленно посмотрела на брата, но тот, не удостоив ее вниманием, уселся за стол.
- Все спешишь, - сказала ему мама, - иди, умойся.
Когда Оля взобралась на свой высокий стул из ивовых прутьев, а Толя занял место за столом, Мария Алексеевна сказала:
- Завтра, дети, мы с вами уезжаем.
И, обращаясь к дочери, пояснила:
- Завтра Оля поедет на поезде, ту-ту-у.
- Ту-ту-у, - повторила девочка, обрызгав стол кашей, которую уже успела положить в рот.
- Безобразница, - сказала мама, - сначала нужно прожевать, проглотить, а только потом говорить.
Толя посмотрел на отрывной календарь, мама перехватила его взгляд.
- Да, завтра, 9 октября, в 4 часа мы поедем.
Она видела, что сын нервничает и ест неаккуратно и сделала замечание:
- Наклоняйся над столом. Я тебе, Толя, еще вчера говорила, что мы едем не на гульки. Тут нет «хочу» или «не хочу», тут по другому: «надо». Вчера пришла правительственная телеграмма, требующая ускорения отъезда коллектива фабрики. Нашу продукцию ждут на фронте.
Послышалось презрительное фырканье, которое нужно было понимать так: «Подумаешь, продукция!» Другого она не ожидала. В его понимании фронту нужны только винтовки, танки и самолеты, а всё остальное, чем жив человек, необязательно.
- По твоему, рубахи и кальсоны, которые мы шьем, не нужны фронту? Учти, в окопах печки нет. Может, белье, которое я сошью, нашему папе попадет. А тут что? Работать на немцев, когда они придут?
- Бороться будем, как товарищ Сталин призывает! Тетя Паша остается, почему мы не можем остаться?
- Не выдумывай! Паша мне этого не говорила. И потом, ты видишь, как опустела Евпатория? Считаешь, что ты один любишь свой город? Люди должны быть там, где от них больше пользы!
Оля, наевшись, сползла со стула, не сказав «спасибо». Мать заметила это.
- А что нужно сказать?
Девочка насупилась, недовольная тем, что ее поймали на месте «преступления». На выручку пришел Толя.
- А в войну «спасибо» отменяется. Правда, Оля?
- Плавда, - охотно согласилась сестра.
- Чему ты ее учишь? - возмутилась мама. - В войну за такую еду нужно два раза спасибо говорить!
Некоторое время спустя, уже в эвакуации, часто голодные, они будут вспоминать этот плов.
- Ну, я пошел? - спросил Толя.
- Иди, но со двора не уходи, ты мне можешь понадобиться.
Сын ушел, и мать облегченно вздохнула: кажется, убедила.
Толя собрался уже подниматься к Косте, как услышал невнятное бормотание. С трудом понял, что поют: «Ты мне надоел, сказал один, - и ты мне, - сказал другой».
Обойдя лестницу, увидел Костю. Тот тер о цемент новую кость для игры в ашики. Его рука двигалась в такт песне.
- Подожди, - сказал Толя, - у меня важное сообщение.
- Неужели немцев погнали от Перекопа? - спросил Костя, перестав петь, но тереть ашик продолжал.
- Если бы, - грустно сказал Толя. - Это я бегу из Крыма.
- Неужели уезжаешь?
- Уезжаю, притом, завтра.
- И куда, если не секрет?
- Какой там секрет! В какой-то Бальцер, что на Волге. Слушай, как тебе удалось уговорить свою мамку не уезжать?
Костя сдул с ашика пыль, подбросил на ладони и, хитро улыбнувшись, ответил:
- Всё проще пареной репы. Я уперся, а ей самой не особенно хотелось уезжать, вот и договорились.
- Кот, может, вместе махнем?
- Поздно. Мы уже и пшеницу заготовили, а вчера письмо от папки получили.
- Здорово! Что пишет? Бьет фашистов?
- Воюет. Упрекает мамку, что не приехала проститься, и за одно нас похвалил.
- Выходит, она убедилась, что мы были у отца?
- Убедилась.
- Извинилась хоть? Ведь сколько нервов попортила.
- Нужны мне ее извинения! Папка не возражает против нашего отъезда, но уже поздно. Мамка написала, что остаемся.
У фонтана звякнуло ведро. Это Тася пришла набирать воду.
- Тася, иди сюда, - позвал Толя.
- А-а, здравствуйте, мальчики.
- Привет, - ответили ребята, а Толя еще и сообщил:
- А я завтра уезжаю.
- Ой! - воскликнула девочка.
- Ты чего?
- Говорят, что переправу сильно бомбят.
Толя орлом посмотрел в ее испуганные глаза и уверенно сказал:
- Ничего, прорвемся! А ты не уезжаешь?
Тася посмотрела на свое крыльцо и, вздохнув, ответила:
- Куда нам с больной мамой? Скорей всего останемся.
Толя заметил, как у друга радостно блеснули глаза, а щеки зарделись. Неужели думает в его отсутствие «стрелять» за Тасей? Интересно, радовался бы он, если б узнал, что он, Толя, остается и никуда не едет? Неожиданно для себя важно сказал:
- Себе, что ли, остаться?
Уезжал Толя на следующий день. Его провожал Костя. Перрон железнодорожного вокзала был забит отъезжающими. Продираясь сквозь толпу  с тюками на спинах, мальчики кричали, как волжские грузчики на пристанях:
- Па-а-зволь, па-а-зволь.

     ГЛАВА IX
В ночь на 30 октября некоторые жители Евпатории слышали в районе озера Мойнаки винтовочные выстрелы. Следующим утром они вслушивались в непривычную тишину. Молчало местное радио, не гудели машины и не цокали копыта лошадей по булыжной мостовой. Только гулкие накаты морских волн на берег да свист ветра в голых ветвях деревьев не давали представить себя в могиле.
Наталья Михайловна у окна веранды пыталась уловить звуки в этой необычной тишине. Обрадовалась, когда услышала негромкий разговор во дворе. Набросив на плечи жакет, вышла на лестницу. Внизу увидела Дору и Эстер. Сбежала к ним и спросила:
- Что там?
- Пока не знаем. Лазарь Семенович пошел на разведку.
В проеме калитки появился «лазутчик». Галстук сбит набок, ворот рубахи распахнут, шляпа примята, видно кто-то «припечатал» ее сверху. Будто стесняясь своего неряшливого вида, он неуверенно вошел во двор. Вытянув руку в сторону калитки, Богуславский визгливо вскричал:
- Город полон бандитов!
- Немцы?!
- Какие немцы? Наши бандиты!
Женщины онемели, а он продолжал:
- Немцев и близко нет! У нас в Житомире тоже начиналось с магазинов! И сейчас так будет! Ограбят, напьются и тут же возьмутся за евреев!
Он снял шляпу, вытер ею вспотевший лоб и попытался в нее же высморкаться, но только измазался. К нему подошла Эстер и, отобрав шляпу, возмущенно сказала:
- Что за ерунду вы говорите, Лазарь Семенович! Больше двадцати лет Советской власти, а вы о погромах!
Богуславский выхватил у нее шляпу, вскинул на голову.
- Где ты увидела Советскую власть, Эстер? Нет ее! Теперь власть бандитов! Ты видела, Эстер, погромы? Я видел! Мне эти кошмары до сих пор снятся! Теперь снова…
Лазаря Семеновича начало трясти. С носа сползли очки, он их подхватил и принялся галстуком вытирать толстые стекла. В глазах стояли не вылившиеся слезы, губы мелко дрожали. Дора шепнула Эстер:
- Уведи его. А то и меня начинает трясти.
Эстер взяла его под руку, и он послушно пошел, размахивая свободной рукой. Эта рука и шляпа, лихо сидящая на голове, делала его похожим на бульварного гуляку. Рядом с ним дама - стройная Эстер с громадной черной косой, покачивающейся за спиной, словно удав на дереве. Наталье Михайловне показалось, что это уходит прошлая жизнь со всеми ее радостями и горестями. Вот она, та жизнь, завернула за угол… Сердце скорбно сжалось.
- Что теперь будет? - прошептала она, но Дора ее услышала.
- Рано горевать, Наташа. Ты же знаешь какой Лазарь паникер.
Наталья через силу улыбнулась, хотела ответить, но ее отвлек частый стук каблуков на лестнице. Костя подошел и спросил:
- Мама, чего Лазарь тут разорялся?
- Он не разорялся, а рассказывал что творится в городе.
- Хорошо, мама. Можно, и я посмотрю, что там делается?
- Тебя еще там не хватало.
- Ну, мам, пожалуйста.
- Ладно, иди, но ни во что не ввязывайся. Возвращайся побыстрее.
Последние слова она произнесла, когда Костя был уже за калиткой.
- Зачем ты его отпустила? - спросила Дора Ефимовна.
- Ты думаешь, его удержишь?
Костя пошел на Морскую улицу со стороны Каменных ворот, оставшейся от когда-то мощной крепости. Говорили, что от них к морю идет подземный ход, забитый скелетами. Кто видел - неизвестно, но верили.
Пройдя под гулкими сводами, Костя вышел на перекресток улиц, где темной громадой раскинулся универмаг. Вдруг из его двери выскочила женщина, осыпанная чем-то белым, будто не в магазине побывала, а на мельнице. Вслед выплыло белое облачко. Его тут же сдул ветер. Костя остановился, пытаясь что-то понять. Рядом с ним «притормозила» какая-то тетка.
- Там есть что-нибудь? - спросила она у той, что вся в белом.
- Да ну их! - крикнула та в сердцах.
- Кого их?
- Да тех идиотов, которые крушат все подряд, чтобы немцам не досталось. И до ящиков с пудрой добрались. Дыхать нечем!
В подтверждение ее слов из двери выпорхнуло легкое облачко розового цвета.
- Видишь, видишь? Уже до «Рашели» добрались!
- И впрямь идиоты, - сказала тетка и направилась на Морскую.
Длинная ситцевая юбка колыхалась в такт ее неспешным шагам. Проходя мимо, заглянула в открытые двери хлебного магазина и тут же вышла с муляжом франзоли. Зачем он ей? Видимо, женщина задалась тем же вопросом, если, не оглядываясь, выбросила его через голову. Костя едва успел пригнуться, муляж пролетел над ним.
А вот и здание банка с продуктовым магазином внизу. Он так и назывался «Под банком». На тротуаре и на мостовой валяются обломки посуды и другой торговой утвари. Окна зашторены, а дверь взломана, прикрывавшая ее металлическая штора валяется в стороне.
Тут же собралась группка полупьяных мужиков, которые грабили не магазин, а выходящих из него добытчиков. Улица гудела от ругани и воплей, стычки доходили до мордобоя.
- Эх, люди, люди. Ничего там нет, а всё лезут
Костя не заметил как рядом с ним остановился мужчина в рабочей спецовке. Он не был пьян и курил папиросу «Беломорканал». Показалось странным: простой рабочий курит не махорку или «гвоздики» в виде папирос «Спорт», а «Беломор». Костя дерзко спросил:
- А вы откуда знаете? Уже и в табачном магазине побывали?
- Откуда ты взял, что я там побывал?
- «Беломор» курите и знаете, что где есть.
- Уж больно ты приметливый, парень, - ответил мужчина, - но, учти, я нигде и ничего не грабил. Просто проходил здесь вчера и видел как всё путное раздавали людям.
Но вот из магазина вышла женщина, за которой Костя до этого наблюдал. Она, прижимала к животу набитый чем-то мешок. Он, показывая в ее сторону, сказал:
- Если видели, и минуты не прошло, как эта баба набила полный мешок. А вы говорите ничего там нет.
- Барахла и сейчас там хватает.
В мешок вцепились два грабителя и попытались вырвать его из рук женщины, но так как они тянули в разные стороны, он оставался в ее руках. Третий грабитель, по виду цыган, ничего лучше не мог придумать, как забросить ей юбку на голову. Она выругалась и лягнула мужика ногой. Тот, согнувшись, взвыл. Из мешка покатились латунные тарелки торговых весов. Грабителям весы не нужны, и они, успокоенные, отошли в сторону, но не третий грабитель. Когда женщина принялась поднимать тарелки, он разогнулся и, увидев ее наклонившейся, ткнул ногой в зад. Женщина полетела через бордюр на мостовую. Цыган засмеялся, открыв золотозубый рот, и, подхватив мешок женщины и еще один, стоявший в стороне, направился к Каменным воротам. Его жертва нашла в себе силы встать и, шатаясь, пошла к морю. Ее лицо было залито кровью.
У Кости от этого омерзительного зрелища, ноги будто прилипли к асфальту, губы дрожали.
- Иди домой, сынок, - сказал незнакомец, - ничего хорошего здесь не увидишь.
Костя ушел бы, но ноги… Мужчина положил руку на его плечо, и мальчик почувствовал твердость ладони.
- Где твой отец сейчас?
- На Перекопе.
- Был там. Теперь на Перекопе немцы.
- Откуда вы знаете?
- Знаю. Иди, сынок.
- До свидания, - неожиданно для себя попрощался Костя.
Незнакомец улыбнулся и кивнул головой. Костя свернул в Соборный переулок и сразу же окунулся в тишину.

           ГЛАВА Х
Во дворе Костя увидел Витю. Тот чинно поднимался по лестнице, прижимая к груди несколько темных бутылок.
- Кот, - крикнул Витя, - беги в книжный магазин, там чернила есть!
Костя понял, что за бутылки несет Витя. Тот еще растягивал рот в счастливой улыбке, как услышал:
- Ты - мародер, Витька!
Рот мгновенно сбежался.
- Никак не пойму, Кот, ты дурак или придуриваешься? Они там валяются, бери не хочу. Так кого я ограбил?
Костя под впечатлением недавних событий не мог себя сдержать:
- Совесть свою чернилами измазал, идиот!
- Сам идиот! – ответил Витя.
Костя рванулся было к нему, но стукнула калитка и во двор вошли двое. Мужчина в коричневом костюме, при галстуке. Женщина в легком коверкотовом пальто, на голове фетровая шапочка, из-под которой выглядывал локон типа «Хочу замуж».
- Здравствуйте, Лев Борисович, - воскликнул Витя и расплылся в улыбке.
- Здравствуй, Володин, здравствуй! Выходит, ты здесь живешь? Вот удача. Спустись на минутку.
Витя зазвенел бутылками, укладывая их на ступеньки лестницы. Сходил осторожно, чтобы они не покатились за ним.
- Уютный дворик, ты не находишь? - спросила женщина у своего спутника.
- Ты права, дорогая, - ответил тот и, обращаясь к подошедшему мальчику, представил женщину: - Это товарищ Жуковская, ответь на ее вопросы.
Витя учтиво поклонился даме и в свою очередь представился:
- Виктор.
- Очень приятно. Скажи, Виктор, в вашем дворе живет тихо помешанная женщина?
- Ага. Это тетя Бетя.
- Что за «ага», Воеводин?
Мальчик не успел смутиться, как женщина резко сказала:
- Бросьте свои учительские замашки, Лев Борисович!
Костя во все глаза рассматривал надменное лицо женщины. Это ею интересовался Полянский. Между тем Жуковская  продолжала спрашивать:
-Правда, что она помешалась от страха перед мнимыми зверствами германской армии?
- Это так, - подтвердил Витя, - но мне кажется…
- Что тебе кажется, Виктор, ты расскажешь в другой раз, а сейчас скажи: они эвакуировались?
- Ее муж…
- Стоп, Виктор! Да или нет?
- Нет, они остались. Я бы мог к ним сбегать…
- Спасибо. В другой раз, а сейчас до свидания. Где вы, мой кавалер?
Лев Борисович подскочил к ней и подставил руку. Она вложила в «крендель» ладонь, и они пошли к калитке. Костя посмотрел им вслед, и его будто пронзило током. Парочка! Та парочка с кладбища! Попытался вспомнить лицо учителя… Должны быть царапины! Какой же он дурак, что пялил глаза только на Жуковскую. Что делать? Догнать? Догнать!
Они шли в сторону Караимской. Побежал, обогнал и тут же остановился.
- Тебе что? - испуганно спросил Лев Борисович.
Костя, переводя дыхание, молча всматривался в его лицо. Мальчика начали обходить, как столб, но он снова стал на их пути. Жуковская недобро спросила:
- Тебе что надо, негодник?
- А вот что! Почему вы сказали, что зверства фашистов «мнимые»? Вы не верите?
Спрашивает её, а сам пристально всматривается в лицо мужчины. Где следы той ночи? Красный нос, возможно, от алкоголя, полосы похожи на морщины. Жаль, он этого мужика раньше не видел. Тем временем Жуковская двумя пальцами поддела подбородок мальчика и повернула его лицо к себе. Он увидел злые глаза.
- Еще будут вопросы? - спросила она строго.
Пересилив робость, он дерзко сказал:
- Вы еще на тот не ответили!
- Он еще не битый, - сообщила Жуковская своему напарнику.
Тот, в знак согласия, наклонил голову. И Костя увидел царапины! Их было гораздо меньше, чем у него самого, но они были!
Жуковская грубо торжествующе сообщила:
- Ты прав, щенок, я действительно считаю, что германская армия поступает справедливо и, если карает, то заслуженно! Был бы ты умнее, не задавал бы глупых вопросов.
Отпустив подбородок, женщина сняла с Костиной головы тюбетейку, крутанула ее за кисточку и весело воскликнула:
- Смотрите, Лев Борисович, какой он рыжий! Твой отец, мальчик, случайно, не немец?
Задыхаясь от злости, Костя выхватил тюбетейку из ее рук и побежал в сторону дома. Тут же, за углом, столкнулся нос к носу с Витей. Тот, оказывается, подслушивал. Уже во дворе он сказал:
- Чего придирался? Может, она оговорилась.
- Ты только меня слышал? А что она ответила, ты слышал? Оговорилась! Как бы не так! - кричал Костя, подбегая к лестнице.
- Не тронь мои бутылки! - истошно закричал Витя.
Но Косте было не до них. Забежав на веранду, он выдвинул ящик стола, разгреб ненужные предметы и нашел зеркало, сложенное книжицей. Поставил на стол и, еще тяжело дыша, начал рассматривать свое лицо. Эге, сейчас и на его лице не сразу увидишь царапины! В ту пору, когда мама заставила его смотреться в зеркало, он видел их ярко-багровыми. Такими и запомнились. Теперь ясно, почему он не смог сразу рассмотреть их на лице учителя.
За спиной стукнула дверь, и на веранду вышла мама. Он совсем забыл, что она дома. Наталья Михайловна взяла у него зеркало, поправила волосы и, вздохнув, спросила:
- Ну и как? Что выходил? Лазарь Семенович прав оказался?
- Куда там! Магазины грабят, но оттуда всё путное еще вчера людям раздали. А вообще, появись там хоть один милиционер, их бы как ветром сдуло.
Поддаваясь дальнейшим расспросам мамы, он рассказал о той женщине.
- Ты не заметил, зубы у нее золотые?
- Я ей в рот не заглядывал!
- Ну, я понимаю, но может, она улыбалась?
- Конечно, ее лупили, а она улыбалась!
- Да, ты прав. Как это все мерзко. Надеюсь, ты не вмешивался? Молодец. А какие глаза у нее? Случайно не заметил?
- Ой, нужны мне были ее глаза!
- Чего ты сердишься? По твоему описанию, она могла быть моей напарницей по дежурству. Ну, ладно. Кушать будешь?
- Потом. Сначала пойду, погуляю.
- Опять?
- Так я же не гулял! Я быстренько!
- Иди, но быстрей возвращайся.
Она хотела потрепать его за волосы, но он увернулся.
Теперь сидит под лестницей и думает. То, что Жуковская и тот учитель - враги, он не сомневался. Но зачем они приходили? Почему спрашивали о тете Бете? Вскоре понял: сколько бы ни сидел под лестницей, нового ничего не придумает. Нужно идти в комендатуру. Вдруг там еще кто-нибудь есть.
                ***
В городе безвластие. Кто-то затих в недоумённом ожидании, кто-то, пользуясь случаем, грабит магазины и квартиры эвакуированных. Для Жуковской, вышедшей из подполья, этот день был своего рода выходным. Может, уже завтра придется с головой окунуться в нелегкие обязанности по очистке города от большевистской нечисти.
Сегодня же – экскурсия на аэродром. Только вчера там сняли посты, улетели последние самолеты, и все, что могло двигаться, ушло в сторону Севастополя. Теперь ей никто не помешает обозреть дело рук своих – взорванное бензохранилище. В попутчики напросился Копеков. Он, видите ли, никогда не был на аэродроме.
Он же заинтересовал Жуковскую рассказом о богатом еврее, который намеревался эвакуироваться, но остался в городе, якобы, из-за болезни жены. Люди, знающие этого еврея, утверждают, что он ждет прихода немцев, чтобы с их помощью уехать в Палестину. Там пригодились бы бесполезные в Союзе богатства.
Только дурак может строить такие планы, подумала вначале Жуковская. Но как дурак смог разбогатеть, да еще при Советах? Кажущаяся нелепость заинтриговала ее. Еще не зная как можно будет ею воспользоваться, она решила лично заняться судьбой этого еврея.
Так эта парочка и очутилась во дворе, где проживал не только Богуславский, но и Костя с Витей.
С Раздельной они и направились на аэродром. Сокращая путь, прошли кладбищем. Еще там унюхали чад жженой резины. На самом аэродроме зловоние усилилось. Впору закрывать носы, но Жуковской такой смрад благоухал ландышем. Обходя разбросанные обломки различных конструкций и тлеющие груды авиационных покрышек,  Жуковская устремилась к складу ГСМ.
Вот и желанные развалины. Но что такое? Уже с первого взгляда ясно, что бензохранилище взорвано не несколько дней назад, а совсем недавно. В бочках продолжает выгорать отработанное масло, на ветру вспыхивает еще тлеющая ветошь, да и запах взрывчатки не выветрился. И главное: к моменту взрыва цистерны из-под горючего были пустыми, иначе случился бы сильный пожар, но его не было.
- Здесь какое-то недоразумение, - удрученно произнесла она. - Пойдем отсюда.
Издалека увидела, что от гаража остались одни головешки. В стороне на чем-то сидели трое мужчин, по виду ее бывшие сослуживцы. Она прошла не к ним, а к гаражу. Вот и то место, где гудели прогреваемые моторы, где переругивались шофера, а она искала приписки в путевках и отчитывала нерях. Все разворочено, все неузнаваемо. Кому понадобилось так безжалостно разгромить мирный объект? У кого руки чесались? К ней подошли Кузнецов, Смолин и ее недоброжелатель – Обухов.
- Кто это так постарался? - спросила, сделав широкий жест.
- А вы еще не знаете? – весело удивился Смолин.- Немецкие диверсанты. Говорят, перепутали склад ГСМ с гаражом. Может, на запах бензина шли.
- Что ты треплешься? - остановил Смолина Кузнецов. – Ничего не перепутали. Им просто не дали взорвать склад, обстреляли, вот и побежали в сторону гаража. Там ихняя взрывчатка и сработала. Видите яму во дворе? От нее.
- И откуда такие подробности? – спросила Жуковская.
- Так военные разболтали. Кто жене, кто любовнице. Так и пошло.
Жуковская вспомнила, как рвалась в гараж. Хорошо, что не пустили. Да и куда было пускать?
Кузнецов спросил:
- Что будем делать, Елена Александровна, когда немцы придут?
- Тогда и будем думать.
- Я к тому, что в городе годных машин не осталось. Даже нашим развалюхам теперь пшик. Как вы думаете, немцы дадут нам порулить?
- Рулить будут немцы, у вас же будут другие функции.
- Это как понимать?
- Что непонятно? – вмешался Смолин. – Немцы буду руководить, а мы нужники чистить.
- Зачем так мрачно, Григорий Матвеевич?- не согласилась Жуковская. – Кроме нужников, будет и другая работа, но, как вы правильно сказали, под руководством немецких властей.
- У вас, Елена Александровна, есть ответы на любые вопросы? - с издевкой спросил Обухов.
Она вспомнила, как он пытался уличить ее в непочтении к товарищу Сталину. Неужели снова копает? Взять на заметку. Посмотрела в сторону Смолина и поняла, что тот о том же вспомнил. Она ответила:
- Видите ли, товарищ Обухов, еще Владимир Ильич заметил, что в жизни случается такое, что и нескольким мудрецам будет не по силам ответить на идиотские вопросы одного дурака. Ваш вопрос из той категории.
- А вы не боитесь в такой день ссылаться на Ленина?
- А кого бояться, товарищ Обухов? Вас, что ли? Разве вы не советский человек?
- Разве я один тут?
- Я бы тебе, Кирюха, не советовал на других ссылаться, а то недолго и по шее получить, - предупредил Кузнецов.
- Ты мне угрожаешь?! – вскипел Обухов.
Не исключено, что перебранка могла закончиться дракой, если бы не голос, раздавшийся со стороны груды камней:
- Я приветствую дружный коллектив гаража УВСР!
Повернулись на голос и увидели Каргина! Не удивилась только Жуковская. Когда утихли возгласы изумления, Обухов сказал:
- Вот теперь и я поверил, что в нашем городе и близко нет советской власти.
- Почему? – спросил Смолин.
- Сам подумай, убийца свободно расхаживает по улицам, да ещё днем. Это уж точно в городе власти нет, - пояснил Обухов.
- А ты не боишься, что я обижусь и захочу наказать тебя? – спросил Каргин.
- Ты, меня?! – грозно удивился Обухов. – А ну иди сюда, шкет поганый!
Сказал и сам пошел к нему. Каргин отступил на шаг и картинно выхватил из-за пояса револьвер. Удивленный Обухов замер.
- Чего стал? – спросил Каргин. – Иди, иди. Шкет поганый продырявит тебе пузо.
- А ну, прекратить! – крикнула Жуковская.
На нее уставились: не ожидали такого грозного окрика. Обухов отступил, а Каргин опустил руку с револьвером. Она скомандовала:
- Каргин, убрать оружие и сейчас же марш отсюда!
Тот послушно повернулся и направился к груде камней, из-за которой минуту назад вышел.
- Вам же, ребята, - сказала Жуковская спокойно, - лучше разойтись. Пойдемте, мой друг, - предложила она Копекову.
Они шли, а шофера смотрели вслед.
- А в ней что-то такое…, - задумчиво проговорил Смолин.
- Что такое?  - поинтересовался Кузнецов.
- Что-то властное. Раньше она была другой.
- А может, ее оставили по заданию? - предположил Обухов.
- Это не наше дело, - сказал Кузнецов. - Давайте и впрямь расходиться. И как договорились: если кто унюхает насчет работы, то сразу сообщит.
                ***
Почти бегом шел Костя по улице Революции. Под ногами трещали осколки стекол. В некоторых местах они усыпали тротуар так густо, что, казалось, идешь по льду. Вот и книжный магазин, куда приглашал Витька за чернилами. За разбитыми витринами поломанные полки, разбросанные книги, многие облиты чернилами. Людей в магазине не было. Видно, грабительская горячка кончилась. Редкие прохожие куда-то спешили. Куда? Он в комендатуру, а они куда? Теперь спешить некуда, остаётся только ждать.
За углом увидел знакомый дом. На крыльце часового не было. Дверь настежь. Вошел в коридор. Когда-то прокуренный, он пах горелым и мочой. Прошел по кабинетам. Везде пустые столы, голые стены и мусор.
В самом конце коридора распахнута дверь, обитая оцинкованным железом. Маленькая комната, окно зарешечено, в углу кто-то в чем-то копается. При появлении Кости этот «кто-то» встал. Им оказался подросток несколько выше его ростом.
- Ты что тут делаешь? - ревниво спросил Костя. Он невольно почувствовал себя ответственным за эти «апартаменты».
- Да вот роюсь в радиохламе, - добродушно ответил тот.
- В чем, чем?
- Да в радиохламе. Здесь, как видишь, хранились конфискованные радиоприемники. Вчера их тут крушили. Смотри, сколько набили.
- И зачем оно тебе?
- Думаю, из всего хоть один радиоприемник собрать
- Ты кумекаешь в радио?
- Немножко.
- А ты, случайно, не видел, когда они уехали?
- Видел, я тут рядом живу, на Приморской.
- Так когда они уехали?
- Вчера. К вечеру уже никого не было. А ты чего пришел?
- Мордвинова хотел увидеть.
- Опоздал. Я зашел сюда, как только часового с крыльца сняли. Так Мордвинов ещё в печке шуровал, бумаги жег.
- Ты его знал?
- Так он у нас во дворе жил. А тебя как зовут?
Костя назвался.
- А я Леня Пахомов, в первой школе учился.
- Я тоже, - ответил Костя и почему-то заторопился: - Ну, ладно, я пошел.
Тяжело спускался с крыльца. Постоял перед ним, как перед родной могилой. В голове пульсировала одна мысль: «Что делать?»
Вышел на Революцию и нос к носу столкнулся с мужиком, с которым разговаривал на Морской. Удивился шепоту через плечо:
- Молчи. Иди в садик «Погибших коммунаров». Я следом.
Сейчас Косте всё равно было куда идти. В садик, так в садик. У входа присел на каменную скамью, где перед самой войной его сфотографировал дядя Шура, папин брат. Прошло всего несколько месяцев, а кажется, так давно. Подошел к обелиску, под которым похоронены первые евпаторийские коммунары. На мраморной плите лежал алый, как кровь, засохший цветок, а рядом веточка туи. Он отломал от ближайшей туйки веточку и положил по другую сторону от цветка. Теперь их трое, поклявшихся бороться с фашистами, и не беда, что из всех троих он знает только одного.
Уселись на скамейке, укрытой кустами сирени.
- Ты, я вижу, в комендатуру бегал.
- Ну и что?
- Не говори, что от безделья туда заскочил.
Что нужно этому мужику, чего в душу лезет? И без него тошно.
- Вы мой папа? - спросил Костя, - Я вам все должен рассказывать?
Собеседник смутился.
- Извини. Меня зовут Андрей Петрович, а тебя? Так вот, Костя, я еще на Морской понял, что ты наш, советский. Так что тебе нужно было в комендатуре?
- А что изменилось? Вы все равно не стали моим папой.
- Ну и зануда ты, братец, - досадливо проговорил Андрей Петрович.
Костя покраснел. Действительно, что он из себя строит? Полянского в городе нет, от Мордвинова только стол остался, да и тот перевернутый. Что делать? Кому нужно его открытие, если некому его передать? Стоит рискнуть. Он начал издалека.
- Вы помните взрыв на аэродроме в конце сентября?
- Помню. Немецкие диверсанты что-то там взорвали.
Мальчика обидела обыденность тона. Вроде: «Подумаешь, событие… Таких взрывов у нас навалом», поэтому спросил с ехидцей:
- Может, знаете, кто это сделал?
- Я же сказал - диверсанты.
- Нет. Кто им из города помогал?
- Как мне известно, это осталось тайной.
- А вот я знаю!
- И ты побежал в комендатуру, чтобы сообщить?
Костя кивнул.
- Вот как. И кто же?
- Извините, Андрей Петрович, но мне приказано об этом случае не распространяться.
- Понимаю, но мне ты должен будешь рассказать. Ты комсомолец?
- Нет, пионер.
- А я - большевик. Веришь?
Мальчик пожал плечами. Стало ясно, что с ним игра «веришь - не веришь» не пройдет.
- Ну, а если убедишься, расскажешь?
- Смотря как вы будете убеждать.
Андрей Петрович покачал головой и полез куда-то в «дебри» своей спецовки. Достал серую тряпицу, а из нее книжицу в красной обложке. Такую Костя видел у отца.
- Похож?
На мальчика проницательно глянуло молодое гладко выбритое лицо. Пиджак, белая рубашка с галстуком.
-Таким я был пять лет назад, - сказал Андрей Петрович. - Вот читай: «Всесоюзная коммунистическая партия большевиков». Фамилию, извини, закрываю. Тебе она пока ни к чему.
Косте понравилась осторожность Андрея Петровича, в какой-то мере они с ним квиты. Тот укутывал партбилет в тряпицу, а Костя рассказывал:
- С Морской, где мы вместе стояли, я пошел домой. Собирался поговорить с одним пацаном, но не получилось: во двор вошли женщина и мужчина. Они и есть те, кто готовил диверсию.
- И все?
- Да нет. Ночью, когда случился взрыв, мы с Туйчиком гнались за тем мужиком.
И Костя подробно рассказал о той ночи. Потом продолжал:
- Женщину я определил по фамилии, ее при нас называл Полянский, а мужчину по царапинам. Видите на моем лице? Такие же у него.
- Ясно. И кто же они?
- Он учитель, зовут Лев Борисович. Фамилию, наверное, Витька знает. А женщина - Жуковская.
Будто не фамилию услышал Андрей Петрович, а команду «Замри!»
- Ты… ничего не путаешь? Как она выглядит?
Костя легко описал ее, не забыв локон из-под шляпки.
- Не может быть, - прошептал Андрей Петрович и растерянно спросил: - Где ты был неделю тому назад?
- Так я тогда ничего не знал! - удивился Костя.
- Да, да. Если то, что ты сказал - правда, то это беда. Она многих городских большевиков в лицо знает, а по фамилиям и говорить нечего.
Некоторое время он сидел, обхватив голову руками, а потом спросил?
- Ты где живешь? Ясно. Как-то был в вашем дворе. Ворота слева от калитки, а в глубине лестница.
- Все правильно, - подтвердил Костя, - я и живу на втором этаже.
- Ты вечерами, прежде чем лечь спать, выходи на лестницу. Осмотрись. Если понадобится снова встретиться, я приду и кашляну тебе от ворот
Пожимая Косте руку, добавил:
- На днях немцы войдут в город. Без нужды не высовывайся и никому не рассказывай о нашей встрече. Главное, не попадись снова той сволочи.
                ***
Николай Дмитриевич Лухнев (так звали Андрея Петровича на самом деле), выйдя из сквера, пересек улицу и по набережной направился домой. Он проживал за Бо-Риважем, в доме на Пляжном переулке.
В райкоме партии, когда встал вопрос об организации подполья в городе, посчитали Лухнева хорошим кандидатом на роль одного из его руководителей. Член партии со стажем, большой организаторский опыт и, что немаловажно, в городе недавно. Да, здесь он не завел знакомств: дни и ночи на работе, но кто мог подумать, что Жуковская окажется изменницей?
Эта женщина была заметной фигурой в их строительной организации. Работая на скромной должности диспетчера гаража и будучи беспартийной, она толково выступала на профсоюзных собраниях, хорошо исполняла свои служебные обязанности, находила подход к каждому водителю. Во многом, благодаря ей в гараже не было склок и коллективных пьянок. Только беспартийность помешала сделать ее председателем профсоюзной организации управления.
Лухнев застал приболевшую жену на ногах. Стоит этой трудяге почувствовать себя лучше, как сразу хваталась то за стирку, то за готовку еды. Он был плохим помощником жене, но что делать, такая работа. На этот раз она протирала полы. Посмотрев на него с укоризной, спросила:
- А что сейчас тебя заставляет не быть дома? Раньше работа, а сейчас что?
Он подошел к ней и, положив руки на плечи, сказал:
- Сейчас, Тонечка, другие заботы. Не сегодня-завтра жди немцев. Ради нашей сохранности, нужно было осмотреться.
- И что высмотрел?
- Помнишь, я тебе рассказывал о диспетчере Жуковской?
- Это о той вертихвостке, что с шоферами крутила? Она не уехала? Ты с ней встретился?
- К счастью, мы не виделись.
- Тогда что за таинственность?
- Какая, к черту, таинственность? Здесь впору волком выть.
- Этого еще не хватало. Так в чем дело? - спросила жена, вытирая руки о фартук.
- По имеющимся сведениям, она предательница.
- Ну и черт с нею, тебе-то что?
- Она знает, кем я был в управлении, что я член партии.
- И что такого? Таких тысячи! Ты не какой-то там комиссар, а простой прораб.
- Номенклатурный работник, Тонечка.
- Ну и что? Ты же не языком работал, а головой.
- Ну да ладно. Пока не поздно, нужно кой-какие бумаги припрятать. Дай мне какую-нибудь жестянку, я все сложу в нее и зарою на берегу.
- Дождись ночи. Да и зачем в песок? Шторм будет - размоет. Лучше уж на бульваре, где-нибудь под приметной туей.

              ГЛАВА ХI            
Немцы вошли в город 31 октября. Улицы заполнились треском мотоциклов и смрадом множества машин. Казалось, что и моря рядом нет. По городу ездит машина с будкой и через громкоговорители вещает народу о лихих победах Германской армии, о лобзаниях с населением, призывает выдавать комиссаров и большевиков: «Боритесь вместе с нами против красных преступников».
Появились жандармы. С ними полицейские, набранные из местных жителей. Они шныряли по городу и, сверяясь с имевшимися у них списками, арестовывали советских активистов. Если первые два-три дня «улов» был существенным, то дальше совсем иссяк. В лучшем случае жандармы узнавали, что такой-то действительно здесь жил, но эвакуировался, а то куда-то ушел, не сказав, когда вернется.
Фашисты прекратили хождения по квартирам и начали проводить облавы. Чаще всего ими руководила Жуковская. Знавшие ее по работе, не могли понять: как такая положительная работница удосужилась стать немецкой прислужницей? Но когда «положительная работница» вышла на люди в форме СС, стало ясно, что наши славные чекисты сильно недоработали.
                ***             
Клаус Казелла, как и просила Жуковская, помешал семье Шпекта эвакуироваться. Скромный полевой археолог, конечно, не мог влиять на решения авторитетного председателя Сельпо, понимая это, избрал другой путь. Ева, дочь Шпекта, как и многие дети ее лет, любила погулять. Как-то вечером, проходя мимо школы, Клаус увидел ее на качелях. По мнению «доброго» дяди, она плохо раскачивалась. Он «помог» ей. При резком взлете Ева не удержалась и свалилась наземь. Он не стал ее поднимать. Позже узнал, что девочка повредила позвоночник. Так Шпект и «дождался» прихода немцев. В первый же день его арестовали. Казелла лично привез его в Евпаторию, где и был по ходатайству Жуковской оставлен для дальнейшего прохождения службы.
Она распорядилась привести Шпекта в кабинет. Вот он, желанный час мести! Шпект поднял глаза и вздрогнул, узнав свою бывшую сотрудницу. Она была в эсэсовской форме! Жуковская с удовольствием наблюдала за его растерянностью.
- Здравствуйте, мой друг Рувим Яковлевич! Как жизнь?
Шпект, опустив голову, молчал. Жуковская поняла, что он не будет заискивать, призывать вспомнить, каким заботливым начальником он был. Собравшись с мыслями, приветливо сказала:
- Зря вы так, Рувим Яковлевич. Я с вами по-хорошему, а вы молчите и неучтиво смотрите в пол. Может, присядете? В своём кабинете вы меня всегда приглашали сесть. Садитесь и вы.
Шпект не шелохнулся.
- Вы хотите, чтобы я поухаживала за вами?
Он присел на край стула, готовый вскочить при первом же поводе.
- Вот и хорошо, - удовлетворенно проговорила Жуковская, - теперь расскажите, как живете?
- Что рассказывать? – хмуро посмотрел на нее Шпект. – Разве вам не известно, как живется человеку в ваших застенках?
- Неужто плохо?
- Хуже не бывает.
- Неужели били?
- Нет, пока обошлось. Но какая была необходимость привозить меня сюда? Неужели нельзя было расстрелять в Ак-шейхе?
- Вы считаете, есть за что?
- Повод всегда найдется. Уже одно мое иудейство…
- Первый раз слышу о таком поводе! – горячо возразила Жуковская. – Германия – страна высокой культуры - и вдруг расстрелы по национальному признаку! Такое может только в страшном сне присниться. Вы в своем уме, Рувим Яковлевич?
- Я молчу.
К досаде, разговорить этого еврея явно не получалось. А что Казелла сообщил о его дочери? Забыла. Да какая разница?! Что бы там ни было, она здесь, и этого достаточно.
- Стало быть, решили отмолчаться? А жаль. Вы давно не видели свою Евочку?
Шпект невольно вздрогнул.
- Вы помните, как звали мою дочь?
- Не только. Я помню, что вашу жену зовут Рахиль.
- Зачем вам все это?
- Что именно? То, что я помню имена ваших родственников? Неужели вы забыли, что ваша завскладом любила вас?
- Бросьте молоть чепуху! – вспылил Шпект.
- Вы и сейчас не верите мне? Тогда спросите: зачем вас привезли в Евпаторию?
- Я уже спрашивал!
- Спросите еще раз, вас не убудет.
- Считайте, что спросил! Зачем?
- К сожалению, в силу понятных обстоятельств, я уже не смогу предложить вам руку и сердце. Но мне по-прежнему хочется делать вам приятное. Ну, хотя бы, хочу устроить вам свидание с вашей дочерью.
- ???!!!
- Она сейчас в Евпатории. Ее привезли в больницу за день до вас.
Шпект издал непроизвольный стон. Потом пронзительным шепотом спросил:
- Зачем? Зачем вы издеваетесь?
- Вы чем-то недовольны?
- Вы нагло лжете!
- Вы не боитесь, что я обижусь?
- Боюсь? Не то слово. Я трясусь от страха, понимая, что моя жизнь в ваших руках, но все равно повторю: вы брехуха, каких свет не видывал!
Жуковская поняла, что игра в кошки-мышки буксует. Ей бы взорваться в гневе, но желание добраться до самых глубин его еврейской души победило. Она почти спокойно спросила:
- Итак, вы отказываетесь от свидания с дочерью?
- Вы хуже, чем я думал, Жуковская! – вспылил Шпект. – Предлагать свидание с девочкой, которая уже три дня как мертва, может только такая изуверка, как вы!
Вот это прокол! Ну да ладно. Усмехнувшись, сказала:
- Вы меня не так поняли, мой Рувимчик, речь шла о свидании на том свете. А вы что подумали?
- Какая же ты сволочь, Жуковская! – прошептал Шпект и, захлебываясь ненавистью, выкрикнул:- Сучара ты!
В диком гневе, судорожно шаря по пистолетной кобуре, она вскочила. Выстрелила. Шпект повалился со стулом и дико закричал. Кричит, значит, жив! И это хорошо!
На выстрел в комнату вскочил жандарм, который приводил арестованного, за ним Казелла и оберлейтенант Таубе. Если первые молча смотрели на корчащегося от боли еврея, то помощник начальника фельджандармерии возмущенно спросил:
- Как это вы, унтерштурмфюрер, додумались учинить стрельбу в кабинете? Вам подвала мало?
- Этот негодяй, оберштурмфюрер, набросился на меня с кулаками. Я вынуждена была защищаться.
Таубе, посмотрев на стонущего Шпекта, скептически заметил:
- Он набросился на вас с кулаками, а вы умудрились прострелить ему колено.
Жуковская только сейчас поняла, как оплошала в глазах начальника. Скрывая смущение, бодро спросила:
- Разрешите унести раненого?
- Разрешаю, но впредь такого не допускайте.
Казелла и жандарм схватили Шпекта под руки и поволокли в подвал. Жуковская, отдав распоряжение об уборке кабинета, пошла следом. Она застала Шпекта в забытье. Дыхание едва слышное, прерывистое. Нет, он должен умереть в полном сознании. Ему перед смертью должно быть мучительно страшно и больно.
Носком сапога ткнула под ребра. Шпект застонал, но глаза не открыл. Ударила по раненому колену. Он вскрикнул.
- Живой?
- Иди к черту, - едва слышно прошептал тот.
В ярости выкрикнула:
- Смотри, что я тебе сделаю!
Выхватив пистолет, она направила ствол на здоровое колено. Шпект прикрыл глаза.
- Смотри! – вскричала она, ткнув его опять под ребра, - смотри!
Она выстрелила, и под своды подвала вознесся истошный вопль. Казелла подошел к Жуковской и угрюмо сказал:
- Пристрели его!
- Ты мне приказываешь!? – ощерилась та.
- Перепонки в ушах лопаются. Пристрели, или я сам это сделаю!
Казелла не успел достать из кобуры пистолет, как раздался выстрел. В подвале стало тихо. Это жандарм исполнил то, что он собирался сделать. Жуковская в бешенстве взвыла, обозвав обоих слюнтяями, выскочила из подвала и с пистолетом в руке пронеслась по коридору. Встречные жались к стенам. Вбежала в кабинет. В нос ударил густой запах хлорки, оставшийся после мытья пола. Вздохнув, закашлялась.
На мгновение замерла с открытым ртом, и этого хватило, чтобы в голове промелькнула мысль: Шпект не мог не понять, что не случайно попал в ее руки. И последние мгновения его жизни были ужасны, хотя, если бы не те мямли, они могли бы стать для него вообще кошмаром. Тут же подумала, что сама прошла проверку на прочность! Теперь знает: участвуя в ликвидациях, не свалится в обморок!
Раздался телефонный звонок. Еще не отошедши от пережитого, рявкнула в трубку:
- У телефона!
- Не так громко, унтерштурмфюрер. Зайдите.
Это определенно голос Таубе. Язвительные интонации оберштурмфюрера ей хорошо запомнились. Положив трубку, задумалась: неужели продолжится обсуждение недавнего инцидента.
У Таубе был посетитель. Он обернулся на стук двери, и Жуковская узнала Обухова! Как этот «шкет поганый» тут очутился?
- Садитесь, унтерштурмфюрер, - пригласил начальник. – Господин Обухов заявляет, что знает вас.
- Он прав, - подтвердила Жуковская, - мы работали на одном производстве.
- Тогда прочтите, что он пишет о вас, - Таубе протянул ей бумагу.
- Господин офицер, - попытался помешать ему Обухов.
- Сидеть! – остановил его немец.
Жуковская взяла предложенный лист и начала читать донос на активную советскую общественницу, которая буквально на этой неделе в разговоре с ним цитировала руководителя большевиков Ленина. А раньше заявляла, что любит Сталина. Она вернула лист Таубе и обратилась к Обухову:
- Ну как, Кирюша, прокололся?
Тот, глянув на нее бесстыжими глазами, ответил:
- Всё, что здесь написано – правда. Так что это вы, Елена Александровна, прокололись.
- Что интересно, - обратилась она к Таубе, - этот бессовестный тип пытался сдать меня НКВД. Было дело, Обухов?
- Это вам Смолин натрепал? Я тогда пошутил, а он поверил.
- Выходит, Обухов, - заметил Таубе, - ты не только мерзкий тип, но и провокатор. А за это, по законам военного времени, ты заслужил расстрел. Вы согласны со мной, унтерштурмфюрер?
- Вполне, - ответила Жуковская.
- Тогда он в вашем распоряжении. Можете сделать с ним то, что сделали с тем евреем, но только в подвале.
- Господин офицер, - вскочил с места Обухов, - за что? Откуда я мог знать, что она на вас работает? Я хотел как лучше! Я хотел помочь вам!
- Так кто из нас прокололся, Обухов? – поддела его Жуковская.
- Я, Елена Александровна, я. Извините, я больше не буду.
Жуковская, уловив смешинку в глазах Таубе, сказала:
- Позвольте, оберштурмфюрер, попросить не наказывать так строго этого дурака.
- Ох, эти женщины, до чего же они добросердечны. Ну что ж, тебе, Обухов, повезло. Так и быть, фрау Босс, берите его, но под свою ответственность. А листик – в его досье. Как только в чем провинится, бумажку ему в зубы и в подвал.
И по-немецки добавил:
- Я чувствую, этот негодяй будет землю рыть, лишь бы нам угодить.
(С данной строчки Жуковскую будем именовать Босс, что есть ее действительная фамилия. Псевдоним может быть употреблен ситуативно).
Уже в своем кабинете Босс сказала Обухову:
- Итак, Кирюха, подведем предварительный итог: ты - изрядная сволочь! Согласен?
-  Кто бы возражал, Елена Александровна, но я не буду. Так оно и есть. Признаться, люблю людям гадости делать.
- И в чем это проявляется?
Обухов не сразу нашел, что ответить. Он некоторое время напряженно думал, потом, тяжело вздохнув, заговорил:
- Признаться, еще в детстве многие от меня плакали. Случалось, и били. Бил и отец. Я как-то показал матери, где он прячет заначку. Так он меня чуть не убил. А в гараже, еще до вашего прихода, я Мазуру подложил свинью. Ухожу с работы и вдруг чимбер в голову ударил. Взял и, ради смеха, бросил в кучу промасленного тряпья раскуренный чинарик. Когда дым пошел во все щели, поднялся кипешь. Мазура из дома вытащили… Ему выговор, а мне радость.
- Ведь ты, подлец, Мазура под статью мог подвести! Зачем это тебе было?
Обухов повел плечами.
- Так я ж сказал, чимбер в голову ударил.
Босс спросила:
- Скажи, зачем ты приходил? Неужели только для того, чтобы наклепать на меня?
- Все это между прочим получилось, Елена Александровна. Офицер спрашивает: кого я знаю из советских активистов. Вот я вас и вспомнил.  Он говорит: пиши…. А так шел на работу устроиться.
- Ну и шел бы на биржу труда.
- Был. Там только метлу предлагают, а мне хочется быть поближе к людям и, само собой, подальше от метлы. Раньше хотел в милицию устроиться, но меня, как сына кулака, от ворот поворот. А для новой власти, как я думаю, это не помеха?
- Короче говоря, ты хочешь служить полицейским?
- От всей души, Елена Александровна!
- Хорошо, я помогу тебе, но сначала ты должен привести с собой еще одного человека. Таковы правила. Найдешь Кузнецова и придешь вместе с ним. Прямо ко мне. Вот пропуск.
Босс вписала в бланк фамилию Обухова и слова: «С ним еще один».
- Боюсь, что откажется. Я уже намекал ему.
- А ты не намеками, прямо скажи. Еще скажи, что я его персонально приглашаю. Все понятно? Иди!
Босс быстро входила во вкус почти безграничной власти. Никто не мог оспорить ее право казнить или миловать. Даже шеф фельджандармерии Генрих Климен, которому она подчинялась по службе, полностью доверяя ей, считал, что никто лучше фрау Босс не очистит город от чуждых рейху элементов. Осторожные опасения оберштурмфюрера Таубе, помощника Климена, что унтерштурмфюрер Босс переусердствует, оставались без внимания.
                ***               
Обухов, купив с рук на Катыке-базаре бутылку водки, направился к Кузнецову. Тот жил в доме, что в начале Заводской улицы. Место удобное для проживания: завод поблизости, фонтан с артезианской водой рядом, да и до Катыка рукой подать.
Встретились у самого дома: Кузнецов нес два ведра воды. Поздоровались. Мишка не стал ставить ведра на землю, на что рассчитывал Обухов, а ответил на приветствие кивком головы. Открыв толчком ноги калитку, пригласил:
- Проходи.
Двор был пуст. Ни собаки, ни кур, не говоря уже о людях. Обухов прошел под навес и сел возле стола, на который и поставил водку. Кузнецов появился из летней кухни с тарелкой в руке. На ней обычный ассортимент осенней закуски: свежие огурцы, лук и помидоры. Сверху - краюха хлеба и две граненых стопки.
- Как догадался? – радостно спросил Обухов. – Или в окно подсмотрел?
- Сон приснился, что горилку пью, а как тебя увидел, понял, что сон в руку.
- Ты знаешь кого я сегодня видел? – спросил Обухов, разливая водку.
- Скажешь.
- Жуковскую!
- И как она?
- Цветет и пахнет!
- А серьезно?
Обухов рассказал, как удивился, увидев ее в гестаповской форме, но ни словом не обмолвился о неудачном разоблачении.
- Как я понял, она была к нам заслана.
- Кто бы мог подумать, - хмуро заметил Кузнецов. – И как ты там оказался? Неужели загребли?
- Та нет, работу искал.
- В гестапо?
- В жандармерии, по-нашему – в милиции.
- И какую ты там работу нашел?
- Пока не нашел, но Жуковская обещала взять полицейским, если выполню одно ее поручение.
- И какое?
Прежде чем ответить, Обухов снова разлил по стопкам водку. Выпили без тоста, похрустели огурцами. Кузнецов молча ждал.
- Она просила передать, что приглашает тебя на беседу.
- И о чем будет беседа?
- Как я понял, она предложит тебе стать полицейским.
- Не пойду! Меня в милицию когда-то приглашали, я отказался. А теперь в полицаи?
Обухов встревожился: его собственное трудоустройство под угрозой.
- И чем ты собираешься заняться, дворником пойдешь?
- Почему дворником? Я все же шофер.
- Я тоже шофер, но Жуковская мне машину не предложила.
- На ней свет клином сошелся?
- А то нет? Ты бы видел, как перед нею фрицы в струнку тянутся, - приврал Обухов.
- Я не фриц. А на биржу труда ты ходил?
- А то ж. Если бы ты туда на своей машине приехал, то с руками оторвали бы, а так, кроме метлы и лопаты, ничего не предложат.
Разлили последнее, что было в бутылке. Молча выпили.
- Сбегаю еще за одной, - сказал Обухов, вставая.
- Сиди, - остановил Кузнецов, - у меня после похорон матери осталось.
- Царствие ей небесное. И когда это она почила?
- Как немцы пришли. Они сюда, а она на небеса от них.
Выпивка продолжалась, но веселья не прибавилось. Обоих волновала перспектива стать полицейскими: один жаждал этого, другой не хотел.
- А может, все же пойдешь к ней? Может, тебе что-то другое предложит….
- Да пошли вы все к черту! – пьяно выругался Кузнецов.
В другой раз Обухов обиделся бы и послал Мишку еще дальше, но сегодня придется терпеть, и он участливо спросил:
- Как жить-то будешь? Воровать? Тогда быстро с нею встретишься.
-  Вон на завод пойду. Там что-то ремонтировать собираются. Хотя…
- Что «хотя»?
Кузнецов, понурив голову, не ответил.
- Так что «хотя»?
- Да вспомнил тут, - неохотно ответил Кузнецов.
- Ты что-то, Мишка, темнишь.
- Да что там, - решился Кузнецов, - если поступлю на завод, то не смогу выполнить просьбу Лёньки Шуткина.
- Лёньки? И что ты ему наобещал?
- Обещал, как только тут уляжется, перевезти его семью обратно в город. Вроде улеглось, а я ничего не могу сделать.
- И не сделаешь, если не пойдешь к Жуковской. Попросишь, она даст машину - и все дела.
- Теперь и я это вижу, - удрученно ответил Кузнецов, – но и это не всё…
- Что еще?
- Хата Шуткина полностью разрушена. Ходил, смотрел.
- Бомба?
- Какая бомба! Какая-то сволочь ломом поорудовала.
- Так твоя хата пустая. Вот и вези к себе.
- Ты Таньку не знаешь. Не пойдет она ко мне. Что, мол, Лёнька подумает?
- Так война. Как говорят, она все спишет!
- Это у тебя спишет, у меня, а у нее не спишет.
- Она из другого теста, что ли?
- Считай, что так, - ответил Кузнецов и добавил: - Допивай, да будем расходиться. У меня сегодня банный день.
- Так что ты решил? Пойдешь к Ленке?
- Пойду, а там посмотрим.
- Тогда завтра утром я за тобой зайду.
- Завтра я занят. Давай послезавтра.
- Да чем ты можешь быть занят?
- Сказал «занят», значит, занят!
Стукнула калитка, и Кузнецов остался один в пустом дворе. Тяжело поднялся и направился в летнюю кухню, чтобы развести примус, и подогреть воду. Хорошо, запасся бензином, теперь хоть об этом голова не болит.

           ГЛАВА  XII
Первые дни оккупации Костя просидел в квартире под замком, поэтому о событиях в городе узнавал от мамы. Она же, пройдя регистрацию в местном управлении, ыла определена дворником. В первый же день Наталью Михайловну направили в сквер, что у театра, на уборку трупов. Их было много. Попыталась «взбрыкнуть», сославшись на брезгливость, но полицейский ударил ее плетью, и, пересилив тошноту, она взяла труп за ноги и потянула к телеге.
Расстрелянных увозили на Красную горку, за город, где еще в августе были вырыты глубокие противотанковые рвы. Горожане, вдохновленные призывом: «Преградим путь фашистам», копали, долбили скалу кирками и ломами до кровяных мозолей. Кто бы мог подумать, что готовят себе могилы?.
Мама сидит на кровати, обессилено опустив руки на колени. Костя замечает в ее волосах седую прядь. Раньше не было. Она подняла голову, и он увидел под глазами синяки. У него защемило под ложечкой.
- Так и будем жить, сынок, -  ответила она на его молчаливый вопрос и покачнулась.
Он подскочил и, поддерживая ее, прижал к себе. Сыновнее сопереживание совсем расслабило, она зарыдала. Он гладил мамины плечи, его слезы капали ей на голову.
                ***
Костя был на веранде, когда увидел у фонтана Дору Ефимовну. На ее плечи накинута черная фуфайка, оставшаяся от Петиной ремеслухи. Вода тонкой струйкой лилась в ведро. Тетя Дора, склонив голову, о чем-то думала. Вдруг она встрепенулась и посмотрела вправо. Костя тоже посмотрел в ту сторону и увидел на крыльце Богуславского в шикарном пальто с меховым шалевым воротником. Важно ступая, он сошел вниз и приблизился к тете Доре, что-то сказал. Чтобы слышать, Костя открыл створку окна и услышал:
- Дора, ты имеешь перед собой дурака.
- Очень приятно слышать. Но кто заставлял тебя так наряжаться? - спросила она, по-своему поняв его признание.
Он недовольно махнул рукой.
- Да я не об этом! Надо же так обманываться!
- Что ты имеешь в виду?
- Что? Я имею дурака, который верил брехне о зверствах немецкой армии! Это Сталин сгубил мою Бетечку! Ты согласна?
Тетя Дора брезгливо от него отодвинулась.
- Неужели тебе нужны какие-то доказательства? Разве мало того, что творится сейчас вокруг тебя?
Лазарь, будто с испугу, завизжал:
- А ты хочешь, чтобы они целовались со своими врагами? Ты знаешь, что творил со своим народом кремлевский Чингисхан? Скажи, какую родину сейчас защищает твой муж в Сибири?
- Не тронь моего мужа! - выкрикнула Дора Ефимовна.
Богуславский удивился:
- А что такого я сказал? Мы сейчас живем в свободной стране, Дора. Если кому-то нравится быть слепым, мешать не будем. Но я прозрел! Немцы не трогают евреев. Все эти страхи распространяли сталинские брехуны. Немцы - культурная нация, и они поддерживают стремление евреев жить в Палестине! Вот так, Дора. Скоро твой Лазарь будет есть мацу на земле обетованной!
- Скатертью дорога!
Лазарь Семенович не понял иронии, поэтому продолжал:
- Вот смотри. Я в этом пальто был в городской Ортскомендатуре, и никто косо на меня не посмотрел. А когда надел его при Советах, сразу вопросы: «Где ты, Лазарь, взял этот котик и такой шикарный матерьял? Сколько тебе все это стоило?» А сейчас - милости прошу!
Дора Ефимовна, не дождавшись, пока ведро заполнится, закрутила кран и хотела уйти, но Богуславский, заступив ей, громким шепотом сказал:
- Поедем, Дора, с нами. Я тебе устрою пропуск в Палестину, даже имя менять не придется.
Он хихикнул, довольный своей шуткой, а тетя Дора плюнула в его сторону и, подхватив ведро, пошла домой. Вслед прозвучало:
- Слепая! Совсем слепая!
Прикрыв окно, Костя задумался. Как язык повернулся ругать товарища Сталина? Вспомнилась Жуковская, которая интересовалась семьей Богуславских. Чем он ее привлек? Может, сходить к тете Доре и рассказать обо всем?
Вечером, когда мама пришла с «работы», он отпросился пойти к Доре Ефимовне. У той в гостях была тетя Эстер. Она сидела на стуле и вязала. Роскошная коса, перекинутая через плечо, мешала двигать спицами, и она, будто ручку маленького ребенка, осторожно отводила ее в сторону.
При ней Костя не стал рассказывать тете Доре о цели своего прихода и попросил посмотреть книги ее сына. Эстер продолжала начатый разговор:
- Ты представить себе не можешь, Дора, как мы обрадовались, когда в Литву пришла Советская власть!
Тетя Эстер не все время жила у них во дворе. Когда-то давно, она вышла замуж и уехала с мужем в Литву. Незадолго до начала войны, вернулась.
- …Я сказала мужу, что хочу съездить в Крым. Его не пускали дела, и я уехала одна. Думала уговорить родителей перебраться к нам в Прибалтику. Но они сильно хворают. Сейчас и с постели не встают.
Дора Ефимовна распускала шерстяной платок. Она вязала носки. Один, уже начатый, лежал рядом. Кому вяжет? Своему сыну, Пете? Но он в Севастополе. Может, от него есть новости?
Тетя Эстер спросила:
- А ты знаешь, Дора, что заместителем бургомистра назначили Копекова?
- Слышала, но его самого не знаю. Может, завезли откуда?
- Нет, он местный. Но меня беспокоит, что он караим.
- Почему? Разве не все равно, какой национальности предатель?
- Не говори, Дора, разница большая. Мы, караимы, никогда не занимались политикой, никогда не учили других, как жить. Мы врачевали, торговали, даже монеты чеканили крымским ханам. Мы всегда были нужны народам, среди которых жили. Нужда в нас была сильнее, чем неприязнь, которую, возможно, те испытывали. Теперь же Копеков нарушил наши традиции. И с кем? Придут русские и спросят: «С кем вы были, караимы?» Спросят, как ты думаешь?
Косте было интересно знать, что ответит тетя Дора. Она перестала мотать нитки и уставилась куда-то в пол. Но вот снова зашевелились пальцы и послышался ее тихий голос:
- Когда придут наши, им, конечно, будет интересно знать, кто с кем был. Спросят у каждого, и каждый будет отвечать за себя. Как на Страшном суде. Но при чем народ, если появилось несколько отщепенцев? Я думаю, Эстер, в отношении Копекова твои опасения напрасны. Пусть он боится.
Караимка грустно улыбнулась.
- Ты обладаешь чудесным качеством, Дора, давать успокоение. И все же мне тревожно. Ведь за ним могут потянуться другие.
- Вот тут и будет самое время вспомнить о традициях.
В дверь кто-то громко застучал. Все вздрогнули. Опять нетерпеливый стук.
- Кого-то нелегкая занесла, - сказала тетя Дора и пошла открывать дверь.
Из темноты в комнату шагнул Богуславский. Он был в черном костюме, на белой рубашке черный галстук. Глаза за толстыми стеклами очков счастливо светились. По комнате распространился легкий запах незнакомых духов и хорошего табака. Женщины переглянулись, не понимая, по какому случаю праздник. Лазарь Семенович какое-то время наслаждался их удивлением, а потом, вобрав в себя воздух, торжественно сказал:
- Добрый вечер, господа!
Дора Ефимовна как стояла, так и села, Костя возмущенно фыркнул, одна Эстер сохранила невозмутимость. Насладившись эффектом, Богуславский торжественно сказал:
- У меня к вам приятная новость, пани Дора.
Та резко поднялась и гневно сказала:
- Слушай меня, Лазарь. При нэпе я была служанкой у господ, но сама госпожой никогда не была. И ею быть не желаю!
Богуславский сыграл смущение:
- Ах, простите  Я только от бургомистра и по инерции…
- Ты хоть руки вымыл, когда пришел от него?
Лазарь невольно посмотрел на ладони, при том развел пальцы, похожие на маленьких кабанчиков и, вспыхнув, обидчиво сказал:
- Я не мыл рук, Дора! Мне уйти? Но ты тогда не узнаешь, что было поручено мне сказать тебе.
- Как хочешь, - ответила Дора Ефимовна, пожимая плечами.
- Я хочу выполнить поручение, поэтому остаюсь. Мне велели передать тебе, Дора, слова бургомистра. Он сказал: «Передайте пани Доре, что я жду ее завтра между 10 и 12 часами. Когда ей удобно, тогда пусть и приходит».
Дора Ефимовна побледнела и медленно села на кровать. Богуславский, не видя всплеска эмоций, удивился.
- Ты что, Дора, не рада?
Она ответила равнодушно:
- Я разучилась радоваться, Лазарь.
- Так что передать бургомистру?
- Выходит, у меня есть выбор?
- А как ты думала? Мы имеем перед собой культурных людей.
- За что такая честь?
- Все очень просто, Дора! Любая власть должна на кого-то опираться.
- Ты можешь без лекций?
- Пожалуйста. Бургомистр узнал, что твой муж репрессирован Советами, поэтому и решил с тобою встретиться.
- Чтобы опереться на меня?
- Ты невозможная, Дора! С кем, по-твоему, новая власть должна иметь связи, если не с обиженными Советами?
Дора Ефимовна задумалась, но ненадолго.
- Передай своему бургомистру, что я не смогу явиться на прием по причине отсутствия приличной одежды. Не пойду же я в таком виде?
Тетя Дора встала, чтобы показать, как одета. На ней было застиранное ситцевое платье, на плечах черная фуфайка. Богуславский всплеснул руками.
- Эстер, ты видела такую дуру?
Та, не желая вмешиваться в чужие дела, молча пожала плечами. Дора Ефимовна подошла вплотную к Богуславскому. Посмотрела ему в глаза и спросила многозначительно:
- А ты, Лазарь, не боишься, что я могу продать тебя с потрохами тому же бургомистру? Так сказать, вложить свой кирпичик в здание нового порядка?
Богуславский, изобразив испуг, воскликнул:
- Фи, как страшно! Они знают, что я пострадал от Советской власти! Моя овечка Бетечка…
- Слышали об этом! То, что я знаю про тебя, никакая Бетечка не перекроет.
- Ты меня шантажируешь?
- Фи, какое гадкое слово!
- Не паясничай, Дора! Если имеешь, что сказать - говори прямо здесь! А мы послушаем.
Лазарь Семенович сделал широкий жест, охватывая им и Костю.
- Хорошо, - сказала Дора Ефимовна, - не хотелось бы ворошить старое, но придется. Надеюсь, ты не забыл, как в прошлом году предлагал мне вступить в Осоавиахим?
- Ну и что такого? - спросил Богуславский, садясь на стул, который до этого предназначался Косте.
- А вот что «такого», - обращаясь уже к Эстер, сказала Дора Ефимовна. - Это было в прошлом году. Тогда мы с Лазарем работали на трикотажной фабрике. Я наладчиком в швейном цехе, а он где-то у снабженцев. Он и тогда был активным. Поэтому и выбрали его председателем фабричной ячейки Осоавиахима. И вот он, как репейник, прицепился ко мне: вступай в Осоавиахим! Все уши прожужжал. Мы должны, говорит, крепить оборону страны. Я напомнила ему, куда моего мужа отправили. Он говорит, что это берет на себя. Тогда я и согласилась крепить оборону.
Дора Ефимовна посмотрела в сторону Пазаря, но тот, созерцая галстук, что-то щелчком сбивал с него. Она продолжила свой рассказ:
- И вот собрание ячейки. Лазарь открыл его и куда-то исчез. Все шло хорошо. Выступали, говорили, что я достойна быть членом Осоавиахима. Собрались голосовать. Но тут появляется председатель ячейки. Берет слово и начинает лекцию о том, как надо любить Родину, что защита Отечества - священный долг каждого гражданина Советского Союза. По лицу вижу - гадость готовит, в мою сторону не смотрит. Святое дело защиты Родины, говорит, мы должны доверять проверенным людям. А можем мы ей доверять? И показывает на меня пальцем. На первый взгляд, наш человек, а колупнуть поглубже? Где она была, когда ее муж нам вредил? Почему не она, а органы разоблачили его? Не может человек, потерявший бдительность, быть с нами в одних рядах. Вот таким советским патриотом был этот друг бургомистра.
Закончив рассказ, Дора Ефимовна глубоко вздохнула, видно нелегко дались ей эти воспоминания. Богуславский криво улыбнулся и, пригладив галстук, спросил:
- Хочешь я расскажу, как все было? Это мне Фастовский приказал так выступить. Ты тогда смогла бы ослушаться секретаря партийного бюро? Он грозился снять меня с председателей ячейки, если не воспрепятствую твоему приему. Что мне оставалось делать? Я, Дора, и тогда, и сейчас считаю тебя порядочной женщиной.
- А тот палец, которым ты тыкал в мою сторону, тебе Фастовский прилепил? Ты, Лазарь, никогда своим умом не жил и сейчас не живешь. Теперь слушай внимательно. Я предлагаю тебе сделку.
- Ты, сделку? - рассмеялся Богуславский, сверкнув золотыми зубами.
- Зря смеешься. Я вполне серьезно. Ты сделаешь все возможное, чтобы обо мне забыли в управе, а я забуду о твоем дутом патриотизме в советские времена.
Лазарь Семенович задумался, Дора Ефимовна ждала, зажав в руке клубок ниток, Эстер продолжала вязать. Один Костя нарушил тишину. Он, ставя книгу на полку, сдвинул другую, и та упала. Богуславский осуждающе посмотрел на Костю, после чего сказал:
- Я принимаю твое предложение, Дора, но какой шанс ты упускаешь!
- Хватит, Лазарь, я устала от тебя и от твоих шансов! Уходи! - сказала Дора Ефимовна, показывая на дверь.
Богуславский вскочил, чопорно раскланялся и уже у дверей сказал:
- Если гнев бургомистра, Дора, вспыхнет на тебя, я встану как стена перед ним. Так что можешь быть спокойной.
Когда Дора Ефимовна закрыла за ним дверь, Эстер сказала:
- По-моему, Дора, у Лазаря Семеновича  к тебе чувство. Ты заметила?
- Я заметила лишь то, что он сегодня выпил.
- Он же не пьет, - возразила Эстер.
- Многие делают сейчас то, о чем раньше и помыслить не могли. Когда я подошла к нему, то уловила запах спиртного.
Эстер улыбнулась, что-то хотела возразить, но, посмотрев в сторону Кости, сдержалась. Мальчик понял, что мешает поэтому решил уйти, отложив разговор с тетей Дорой до следующего утра.
При подходе к лестнице,  он был остановлен легким кашлем. Как вовремя! У ворот рассмотрел тень. Поздоровался.
- Здравствуй, браток, - ответила тень голосом Андрея Петровича, - подойди ближе. Скажи: в вашем дворе живет Богуславский Лазарь Семенович?
- Ага.
- Какие у тебя с ним отношения?
- Никаких.
- Так не бывает.
- Он всех пацанов ненавидит.
- Теперь ясно - плохие отношения. Тогда другой вопрос: во дворе есть человек, с которым он бы считался?
- Мне кажется, только тетя Дора.
- Она еврейка?
- Нет. Ее настоящее имя Феодора, а Дора - это сокращенно.
- Как она относится к советской власти?
- Нормально.
- Хорошо. Как ты думаешь, она согласится поговорить с Богуславским?
- Смотря о чем?
- Я в принципе спрашиваю!
- Наверное.
Из-под ворот дул холодный ветер, и мальчик зябко передернулся. Андрей Петрович заметил это.
- Давай отойдем в сторонку, будет меньше дуть. Слушай, что я скажу. Фашисты готовят страшное преступление. Они хотят собрать евреев в одну кучу и уничтожить. В подготовке к этому, активное участие принимает Богуславский. Немцы назначили его председателем комитета по содействию выезда евреев в Палестину. Но дальше Красной горки они не уедут. Вот это и передай той женщине. Ее задача - раскрыть глаза Богуславскому. Пусть намекнет, что есть люди, которые могут его и семью спрятать от немцев.
- Все понял? - спросил Андрей Петрович после некоторого молчания. - Сейчас же иди к той женщине и все расскажи.
- Она спать легла. Та тетка, что сейчас прошла, была у нее.
- Вижу, Костя, ты не проникся. Речь идет о жизни сотен людей… Разбуди! Уже завтра утром она должна переговорить с ним. Завтра, примерно в это время, я приду за результатом.
- Так я пошел?
- Иди и помни, не для себя стараешься.
Внимая сообщению мальчика, Дора Ефимовна пришептывала:
- Бедные люди, бедные дети.
- Завтра же утром – сказал решительно, -  я найду этого идиота и все ему выложу.
Провожая Костю до двери, сказала:
- Я догадываюсь, мой мальчик, что ты выполняешь чье-то поручение. Так что спасибо за доверие.
И, совсем неожиданно, спросила:
- Ты Петю вспоминаешь? Молодец. Я всегда говорила, что ты, Котя, хороший мальчик. Спокойной ночи.

                ГЛАВА XIII
Петя, сын тети Доры, до войны успел закончить семь классов и один курс ремесленного училища. В начале сентября 41-го уехал лродолжать учебу, а на самом деле рванул на фронт. Ребят это не удивило. Они чувствовали, что Петьку не удержишь дома.
Осенью 1937 года, как врага народа, посадили его отца. Когда Доре Ефимовне дали свидание с мужем в Симферопольской тюрьме, она взяла с собою Петю. Накануне он выгладил свою белую рубаху и пионерский галстук. Мама пыталась его убедить, что такая форма неуместна - не на праздник едут. Могут даже заставить снять галстук. Он ответил: «Они мне его не повязывали».
В тюрьме никому не было дела до его галстука. После долгого ожидания в тесной комнатке, куда набили полно народу, их впустили в длинное помещение, разгороженное двумя стенками из частой металлической сетки. В проходе между ними ходили охранники. За дальней сеткой плотным рядом стояли заключенные. За другой - родственники. Ни те, ни другие не знали где то единственное место, с которого они могли бы поговорить с родным человеком, поэтому волновались, толкались, суетились. С Пети чуть не сорвали галстук. Он забрал у мамы свою руку и поправил на нем зажим. Тут он увидел отца.
- Папа, - закричал, - мы здесь!
Его голос утонул в общем гвалте, но мама услышала.
- Где? - словно выдохнула она.
Петя схватил ее за руку и протащил к сетке.
- Папа, - опять крикнул он, - мы здесь!
Отец их увидел и, приветствуя, поднял руку. Первую минуту мама не могла слова сказать, только рыдала. Потом они начали говорить, но в этом шуме мало что можно было разобрать. Запомнилась наиболее часто повторяемая отцом фраза:
- Дора, я ни в чем не виноват! Не виноват!
И уже когда тюремщики начали буквально отдирать «подопечных» от сеток и смолк всеобщий шум, отец успел крикнуть:
- Спасибо, Петя, за галстук! Старайся за двоих!
Так мог он после этого сидеть в тылу?
                ***
В эти же минуты, когда мама разговаривала с Костей, рядовой ремонтно-восстановительной роты 125 танкового батальона Петр Видлянский нес дневальство в штабе части. Фонарь «Летучая мышь» освещает только тумбочку и телефон на ней. Невдалеке рвутся снаряды, трещат автоматные очереди - немцы штурмуют позиции защитников Севастополя. На какое-то мгновение после совсем близкого разрыва наступила тишина, и дневальный услышал, как звякнул телефон. Приложил трубку к уху и удивился: не только голоса, но и привычного зуммера не было. Покрутил ручку - результат тот же. Должно быть, обрыв. Такое уже случалось, но тогда в штабе хоть кто-то был, а сейчас он один.  Дежурный по части приказал неотлучно находиться на месте и ждать его звонка. Что теперь делать? Стоять столбом у тумбочки, зная, что дежурный никогда до него не дозвонится? А вдруг - что-то важное? Вспомнилось слышанное где-то выражение: хорошая связь - залог победы. Надо искать обрыв! Отсоединил клеммы от телефонного аппарата, снял с плеча противогазную сумку, а на ее место набросил ремень от телефона. Вышел на крыльцо, осмотрелся.
Темную ноябрьскую ночь разрывали сполохи орудийных выстрелов. Над городом висели немецкие осветительные ракеты, заливая его безжизненным светом. Луна бесстрастно наблюдала за всем этим. Нащупав провод, выходивший из окна штаба и, пропуская его через пальцы, согнувшись, пошел по трассе. Вскоре почувствовал, что провод свободно приподнялся от земли. Подошел к воронке, от которой несло каленым железом и сухой пылью. Здесь и был обрыв. Зубами содрал изоляцию и соединил концы. Проверил: зуммер есть. С чувством выполненного долга пошел обратно в штаб.
Здесь его уже ждал дежурный по части и еще какой-то командир. Дежурный сначала обрадовался появлению бойца, ибо успел посчитать его дезертиром. Затем раскричался, обвиняя рядового Видлянского в самовольном оставлении поста.
- Я не мог, как попка стоять у немого телефона, - ответил на это Петя.
- Краснофлотец должен стоять там, где его поставил командир, а не рассуждать! - возразил дежурный.
- И еще, - вмешался другой командир, - если ты и не пытался дезертировать, то мог свободно попасть в руки врага. Обрыв провода мог быть немецкой ловушкой. Обнаружив провод, они перерезают его и ждут связиста. Тот пришел, его бац - и в сумку! Понял почему ты не должен был оставлять пост?
- Понял.
- Ну и бойцы у тебя, Кочергин, - упрекнул лейтенант дежурного, и, обращаясь к Видлянскому:- Нужно отвечать: «Так точно, товарищ лейтенант!» Повтори!
Петя повторил, подумав, что командиры не вовремя занялись его обучением: кругом снаряды рвутся, а они вместо того, чтобы вести в бой десятки бойцов, его уставу учат. Всего месяц в строю. Научится еще.
На следующее утро он предстал перед командиром батальона. Тот вынул из полевой сумки лист бумаги и, пробежав глазами, сказал:
- Вот тут Кочергин пишет, что ты вчера самовольно покинул пост. Ты знаешь, чем это грозит? В мирное время тебя посадили бы на гауптвахту суток на пять-восемь, а в боевых условиях одно наказание - расстрел. Что будем делать?
- Не знаю, - грустно промолвил Петя и тут же в сердцах уточнил: Но я же не гулял!
- Это так, - согласился комбат, - но факты - упрямая вещь. Покидал пост без разрешения командира? Покидал. Тем более, об этом об этом знают в особом отделе. Тот лейтенант, что был с Кочергиным, оттуда.
Петя совсем приуныл. Он уже слышал о жестких нравах дядей из особого отдела. Капитан видел состояние молодого бойца, поэтому перестал его пугать.
- Ладно, Видлянский, на первый раз прощаю тебя своей властью. Но учти, если подобное повторится, так легко не отделаешься. Понял?
- Так точно, товарищ капитан, понял!
Петя был доволен, что смог ответить комбату по всем уставным правилам, и когда получил команду «иди», лихо козырнул и, ловко повернувшись через левое плечо, покинул кабинет.

          ГЛАВА ХIV
Кузнецов не врал Обухову, говоря, что будет занят. В четверг на Катыке-базаре - день «толкучки». Самое время вынести на продажу оставшиеся от матери вещи. Если в советское время были трудности с одеждой, то за время войны народ и вовсе обносился. Потому и шел люд на базар, чтобы продать или купить какое-либо барахлишко. Можно было пойти на Красный базар, там народу побольше и цены повыше, но… Немцы взяли за правило проводить там частые облавы. На Катыке-базаре торговали преимущественно татары поэтому сюда жандармы захаживали реже.
Для первого раза Миша взял на продажу самые ходовые для зимы вещи: материно пальто и кофту-самовязку из козьего пуха. Народу было мало. Людей интересовали его вещи, но, услышав цену, чертыхаясь, отходили, называя спекулянтом. Это страшное при Советах обвинение теперь совершенно обесценилось, и произносили его больше по привычке.
Едва Кузнецов продал свои вещи и уже приценивался к брынзе, как со всех четырех переулков на площадь ввалились полицаи, за ними жандармы. Стариков, детей и женщин, чтобы не мешали, сразу вытолкали за оцепление, а остальных сконцентрировали у глухой стены. Началась проверка документов. К Кузнецову подошел молодой эсэсовец в сопровождении двух жандармов. Полистав Мишин паспорт, спросил:
- Работаешь?
Услыхав ответ, офицер передал документ одному из жандармов и пошел дальше.
- А паспорт? – крикнул вслед Миша, за что от другого жандарма получил удар дубинкой по лицу. Из носа пошла кровь. У него не было носового платка. Оторвав от пиджака кусок подкладки, приложил его к носу, испачкав кровью рубашку.
Оставшихся в облаве было человек пятнадцать. Их, понукаемых полицейскими, повели в жандармерию. Она располагалась там же, где в советское время находилась милиция.
В подвале холодно. Кузнецов уже пожалел, что успел продать ту козью кофточку. Сейчас бы очень пригодилась. Свет едва проникал в зарешеченное окошко. Под потолком, в центре подвала, тускло горела лампочка. Сколько времени придется провести на этом «курорте»? Окошко перестало светиться, и «обитатели» начали устраиваться на ночлег. Лег и Кузнецов, сразу почувствовав разницу между осклизлыми камнями пола и периной, на которой стал спать после матери. Думал, не уснет. Уснул.
                ***
Обухов пришел в назначенный день. Стучал в калитку, заглядывал в щель между створками ворот – никого. Долго стучал – бесполезно.
Последний раз пнул калитку сапогом и отошел в сторону. Что делать? Как примет его Жуковская без Кузнецова? Скажет: какой из тебя полицейский, если единственного человека доставить не смог? Ну и гад ты, Мишка, ведь обещал! Но, сколько ни ругайся, его нет и, возможно, скоро не будет. Нужно идти.
В полиции снова проблема. Вахтер спросил:
- Где второй?
- Какой второй?
- В пропуске написано: «С ним еще один». Где он?
   Обухов, мысленно ругнувшись, вслух сказал:
- Он внезапно умер.
- Иди в бюро пропусков, им там и расскажешь.
Хотел возмутиться, как увидел Таубе, направившегося к выходу.
- Господин офицер, - обратился к нему Обухов, протягивая пропуск, - вот, не пускают.
- В чем дело? - обратился Таубе к вахтенному.
Тот объяснил. Таубе одобрил его действие, и пришлось Обухову, кляня немецкую педантичность, направить свой путь к бюро пропусков. Оттуда позвонили Босс, и она разрешила внести исправление в пропуск.
Обухов у заветной двери. Осторожно стучит, услышав властный, но женский голос, переступил порог. И что он видит? Кузнецова! Босс махнула рукой, приглашая Обухова сесть напротив.
- Вот и собрались мои лучшие кадры, - сказала она и, обращаясь к Обухову, продолжила: - Михаил дал согласие поработать на пользу рейха и своего народа. Ну, а как ты? Не передумал?
Вместо ответа Обухов спросил Кузнецова:
- Где ты был? Ведь договорились.
- Об этом потом, - остановила его Босс. - И запомните, господа: в присутствии старших по службе - никаких приватных бесед. Теперь о деле. Я поддержу ваши кандидатуры на должность хильфсполицай и предложу закрепить за вами городской рынок, как его у вас называют, Красный базар. Старший – Обухов. Сейчас пройдете инструктаж, распишетесь, завтра к восьми на построение. Вопросы есть? Идите в двадцать пятую комнату, там о вас знают.
По дороге Кузнецов рассказал Обухову, почему не был дома.
                ***
Во сне Косте привиделись коты, которые дрались и истошно вопили. От этого он и проснулся. Но вопли продолжались и шли со двора. Не одеваясь, выскочил на веранду.
Вопили не коты, а Богуславский. Он держал в обеих руках трехлетнего Солика (Соломона) и, повернув его лицом к Доре Ефимовне, которая стояла рядом, кричал:
- Видит Иегова, как я люблю своего сына, и надо быть сумасшедшим, чтобы желать ему смерти!
Кроме них, во дворе никого не было, но Богуславский, окинув взором приоткрытые окна, продолжал вопить:
- Почему эта глупая женщина, которая не может ужиться ни с какими властями, смеет мне указывать? Она говорит, что я сам рою яму своей семье и что я - дурак! Я был дураком! Теперь я живу своей головой, и никто – мне в этом не помешает!
Во двор в одном халатике выскочила Тася. Она попыталась выхватить брата из рук отца, но тот, резко отстранив ее, сам поставил мальчика на землю. Тот с плачем побежал к своему крыльцу. Богуславский же схватил дочь и, прижав к себе, заорал:
- Доченька, моя кровинушка, посмотри на эту глупую женщину! Она не советует нам ехать в Палестину! Нашлась советчица!
Костя понял, что если он сейчас же не бросится на выручку Таси, то никогда не простит себе этого. Он, мигом одевшись, сбежал вниз и, как столб, стал перед Лазарем.
- Отпустите девочку, Лазарь Семенович, - сказала он спокойно, хотя сердце рвалось из груди, - при чем здесь она, если вам в голову всякая чепуха лезет?
Богуславский оттолкнул дочь так, что та упала, и с яростью бросился к мальчику. В другой раз Костя убежал бы, но не сейчас. Ведь это он виноват во всей заварушке, из-за него тетя Дора стоит как оплеванная, из-за него этот зверь мучает детей! Он не раз был битым в мальчишеских драках, поэтому знал, что с теми, кто длиннее тебя нужно драться накоротке. Он пригнулся, и кулаки врага загребли воздух. А перед носом - распахнутый пиджак и колышущаяся масса. Костя провел серию ударов. Кулаки погружались в живот, как в тесто. Отскочив в сторону, увидел, что Лазарь широко открытым ртом хватает воздух.
Тася вставала с земли, когда заметила, что отец корчится.
- Ой, у папы приступ! – закричала она.
Во двор выскочила Эстер со стаканом воды. Лазарь сделал несколько судорожных глотков, резко отодвинул руку женщины и, вытянув в сторону Кости палец, закричал:
- Это он сделал мой приступ! Если я увижу, Тася, что ты с ним играешься, я побью тебя!
Раньше мальчик огорчился бы, услышав такой приказ, а сейчас обрадовался. Выходит, Лазарь сам не понял, отчего у него дух захватило. Как ни говори, а он поднял руку на взрослого, и за это ему не было бы прощения от мамы. Главное было достигнуто: крики во дворе прекратились, и Богуславский, сопровождаемый дочерью, поплелся домой.
Костя подошел к тете Доре и попросил у нее прощения за весь этот скандал. Она удивилась:
- За что и за кого ты извиняешься? За этого барана? Пусть придет в себя, я снова вернусь к этому разговору. Нельзя детей губить!
- Мне кажется, тетя Дора, горбатого могила исправит, так и его. Лучше расскажите, как было дело?
- Да что рассказывать? Пригласила я его к себе и спокойно обрисовала обстановку. Он в штыки. Тут я и разошлась. Не помню, как очутились во дворе. Я, конечно, виновата, что не смогла сдержаться. Но как тут удержишься, он же своими руками детей в могилу загоняет!
- Прошу вас, тетя Дора, не говорите с ним больше об этом. Хотя бы сегодня.
- Хорошо, подожду. Скажи, Котя, а мама знает, чем ты занимаешься?
Костя смутился. Увидев это, Дора Ефимовна сказала:
- Понятно. Будь осторожен, мой мальчик. Ты у мамы один.
Встреча с Андреем Петровичем состоялась в назначенное время.
- Вот как, - с сожалением проговорил тот, выслушав рассказ Кости, - здорово эта гадина ему мозги запудрила.
- Вы о ком?
- Да все о ней. О Жуковской.
На вопрос Кости о необходимости еще раз поговорить с Богуславским, Андрей Петрович ответил:
- Хватит, будем искать другие пути.
- Какие?
- Другие, сынок.
После недолгого раздумья торопливо зашептал:
- Сейчас слушай. Ты должен знать, что Жуковская оказалась агентом немецкой разведки. Настоящая ее фамилия Босс. Мы пробовали ее ликвидировать, но не получилось - охрана мешает. Кстати, то, что ты мне рассказал, очень помогло. Теперь тебе задание. Как только узнаешь, что наши приближаются к городу, попытайся найти командира или комиссара первой же части Красной армии, чтобы доложить о Жуковской. Понятно?
                ***
Утром, сидя на веранде, Костя услышал стук каблучков по ступенькам каменной лестницы. Выглянул. Тася направлялась к фонтану. Едва открыла кран, как он тут как тут.
- Уйди, - сказала она, - я не хочу быть битой из-за тебя.
- А убитой хочешь быть? - зло спросил мальчик, хотя совсем не так думал начинать разговор.
Тася гневно посмотрела на него.
- И ты каркаешь?!
- Это правда, Тася!
Она стала к нему спиной, а он, глотая слова, горячо шептал ей в ухо:
- Поверь, никакой Палестины вы не увидите! Немцы постреляют вас, это точно! Твой отец не понимает этого, но хоть ты пойми! Я смогу спасти тебя и Солика! Соглашайся!
- Ты с ума сошел, Котька! – злым шепотом ответила девочка. - Хочешь, чтобы я оставила маму и папу? Только такой дурак, как ты, может такое предложить!
- Тася, я говорю правду.
- Иди ты! - выкрикнула девочка и, встряхнув головой так, что свисавшие на лоб черные локоны взметнулись, как два вороньих крыла, подхватила не заполнившееся еще ведро и застучала каблучками по ступенькам крыльца.
Он смотрел ей вслед, и ему никогда не было так горько.
Вернулся домой, и знакомая обстановка несколько притупила горечь. Остался на веранде и начал думать. Обычно его мысли обращались к прошлому. О будущем за него думали другие: родители, пионерские вожатые, учителя. Вот и сейчас. Первое, что пришло в голову, было: правильно ли они с мамой сделали, что не эвакуировались? Сидел бы сейчас на берегу Волги с Туйчиком и ловил рыбу. Стоп! А правильно ли он поступает, уговаривая Тасю не слушать отца? Ведь она делает то же, что делал он сам месяц назад. Он не мог «предать» отца, воюющего на Перекопе. Почему он вмешивается в ее желание жить или умереть вместе с родителями? Его бросило в жар от этой мысли, но тут же нашлась разница в ее и его положении. Своего будущего никто не знает. Тасина же судьба предопределена - ее убьют вместе с чертовым Лазарем! Он знает это точно! Так может он не пытаться спасти ее?
В калитку вошел незнакомый мужчина. По тому, что на голове у него была плоская барашковая шапочка, он мог быть татарином или караимом. В руке держал кнут с длинным кнутовищем. Значит, за воротами ждет телега или линейка. На крыльцо выскочил Богуславский, помахал извозчику ручкой и спустился во двор. Вместе подошли к воротам и сняли поперечное бревно, удерживающее створки от раскрытия. На телеге были еще люди. Они начали выносить мебель из квартиры Богуславского. Ворота не закрывались весь день. Надежда, что Лазарь куда-то уйдет и появится возможность еще раз поговорить с Тасей, не сбылась - ее отец не выходил за ворота.
              ГЛАВА  XV
Постин, бывший завгар, не успел выехать из Крыма. Единственно, что сделал, – отослал жену и детей в деревню. На третий день оккупации была объявлена регистрация евреев. Поплелся и он. Занял очередь и первый раз в жизни захотел, чтобы она продвигалась как можно медленнее. Видимо, не только у него было такое желание: никто не лез вперед, никого не уличали: «вас здесь не стояло». Шли тихие разговоры о сиюминутных невзгодах, никто не вспоминал прошлое и, тем более, не заглядывал в будущее. Прошедшие регистрацию молча покидали помещение, их никто не останавливал, чтобы спросить: «Как там?»
До постылой двери было еще далеко, когда из той комнаты вышла эсэсовка. Вышла, ну и пусть. Мало ли их тут ходит. Только остановилась она почему-то возле него. Это вынудило поднять глаза. Поднял и вздрогнул: перед ним стояла его бывшая подчиненная! Она криво улыбнулась его испугу и, ткнув в грудь пальцем, сказала:
- Вы! Когда зарегистрируетесь, зайдете вон в ту комнату. Я буду там.
Постин посмотрел в сторону указующего перста, а Босс, обращаясь к очереди, сказала:
- Господа, пропустите этого человека.
«Господа» беспрекословно сдвинулись, и возле двери освободилось место. После регистрации Постин, провожаемый любопытными и настороженными взглядами, направился в указанном ему направлении.
Комната не была служебным кабинетом, скорее чем-то вроде курилки. По крайней мере, ее воздух отдавал табачным дымом. Увидев как Постин повел носом, Босс сказала:
- Если хотите, можете открыть окно.
- Обойдется, - ответил тот, садясь на ближайший стул
- Как живется, Наум Моисеевич?
- Стоит ли об этом спрашивать и, тем более, отвечать?
Босс, усмехнувшись, заметила:
- Вы все такой же ершистый.
– Вы, может быть, скажете, зачем меня сюда позвали?
– А вы не боитесь, что я прямо отсюда отправлю вас в подвал?
- После всего, что произошло, я уже ничего не боюсь!
- И что же произошло?
- Регистрация! Думаете, мы не понимаем, чем все это закончится?
- И чем же?
- В лучшем случае – гетто, в худшем – убийством!
- Да, вправила вам мозги Советская власть.
- У вас есть другие варианты?
- Один есть. И я думаю, он не так уж плох. Как вам насчет Палестины?
Постина перекосило.
- Не смешите! – чуть не выкрикнул он.
- Не верите?
- Вы меня за Ваньку держите?
- Только потому, что вы не Ванька - вы здесь, - ответила Босс и надолго замолчала.
Молчал и Постин. Наконец, она сказала:
- Вы правы. В скором времени… всех евреев ожидает расстрел.
Он вздрогнул, но преодолев испуг, проговорил:
- Вот обрадовали!
- Зря бодритесь, Постин. Я уже видела подобных бодрячков. Видела как они валялись в ногах, выпрашивая жизнь.
- Зачем вы меня сюда позвали? Если помните, я и без вас догадывался, чем вся эта процедура закончится.
- Я хочу предложить вам жизнь.
Он на некоторое время замер, потом с вызовом спросил:
- Вы предлагаете предать тех несчастных, что стоят за дверью в очереди? Не говорите, что не так. Жизнь за красивые глазки не дарят.
- До чего же вы примитивны, Постин. Вы сейчас противнее, чем были, - с досадой заметила Босс. – Вам никого предавать не придется.
- Тогда что?
- Вам придется заблуждаться.
- Что-то новое. Можно яснее?
- Вам придется верить в то, что евреев отправят в Палестину.
- Никогда!
- Не зарекайтесь.
- Зачем это вам?
- Мне это меньше всего нужно. Нужно вам и вашим соотечественникам. Вам я обещаю жизнь, а они до последнего часа будут надеяться, что их ждут в Палестине. Это позволит им провести свои последние часы в спокойной радости.
- Какие слова! А сами будете в спокойной радости вершить свои черные делишки?
- Легче на поворотах, Постин! Но, допустим, вы угадали. Ну так как?
- Как это всё будет выглядеть на практике?
- Вот это деловой разговор. Вас познакомят с одним авторитетным евреем, который действительно верит в наши добрые намерения…
- Неужели есть ещё такие идиоты?
- К счастью, есть. Это, так сказать, полезные идиоты. Вы поддержите его заблуждения и вместе с ним займетесь посрамлением неверующих и убаюкиванием колеблющихся.
- И это вы называете заблуждением? Это чистой воды предательство!
- Называйте как хотите, но, по мне, ваша роль будет ближе к анестезиологу. Перед хирургической операцией, он, во благо пациента, усыпляет его, одновременно создавая сносные условия для работы хирурга. И, что важно, ответственности за неудачную операцию анестезиолог не несет. Вас устраивает такой расклад?
- Если не обманываете, я согласен.
- Слово немецкого офицера. Признаться, я надеялась на ваш здравый ум. И не ошиблась. Есть вопросы?
- А как моя семья?
- Где она сейчас?
- В деревне.
- Пусть пока там и остается. Их судьбу решим после операции.
- Насколько я понимаю, Елена Александровна, вы меня встретили здесь совершенно случайно. Неужели всё то, что вы тут наговорили - экспромт?
- Нет, Наум Моисеевич, в отношении вас у меня были планы еще до этой встречи. Зная о ваших организаторских способностях и внушительном голосе, я решила, что не использовать вас в этом деле будет большим упущением. А тут и вы - собственной персоной.
- И кто мне поверит после встречи с вами? Добрая сотня евреев видела, как я заходил сюда по вашему приказу.
- Я исправлю эту ошибку, - после некоторого раздумья сказалаБосс. – Я приглашу сюда еще пару евреев и поговорю с ними … о погоде.
                ***
Когда поток регистрирующихся иссяк, пришло время реализации операции «Палестина». Гауптштурмфюрер Генрих Клемен, начальник евпаторийской фельджандармерии, местом сбора евреев определил «Полигон». Это комплекс из одного трехэтажного здания и трех бараков. До войны в трёхэтажке размещался штаб КУКЗА (Курсы усовершенствования командиров зенитной артиллерии). В бараках – красноармейские казармы.
Гауптштурмфюрер, ведя совещание, так аргументировал свой выбор:
- Перед тем, как определиться с местом, я проехал по городу и убедился – лучшего места для операции «Палестина» не найти. Посудите сами: поблизости нет жилых построек, близкое расположение железнодорожного вокзала создает иллюзию наших добрых намерений. Казармы вполне достаточны для компактного размещения семисот человек. В каждом бараке имеется по примитивному туалету, есть вода. В большом здании расположится штаб операции. Этот выбор согласован с комендантом города майором Виллертом. Прошу вопросы, господа офицеры.
- Господин капитан, - обратился к Клемену Клаус Казелла, - на сколько дней рассчитана операция?
- Хотелось бы закончить в один день, но, к сожалению, не получится. Помощи от группенфюрера Олендорфа и его айнзатцгруппы нам не будет. На запрос мне ответили, что люди группенфюрера заняты более масштабными делами. Таким образом, за светлое время суток нам не справиться. Но в два дня уложиться должны.
- Я так и предполагал. Тогда второй вопрос, господин капитан: что мы будем делать, если после первых же выстрелов, донесшихся с места акции, оставшиеся поймут, что им предстоит? Не кажется ли вам, что может начаться смута?
- Смута - мягко сказано, Казелла. Бунт, и мы должны быть к нему готовы. Будем усмирять всеми имеющимися у нас средствами. Вплоть до того, что заблокируем в казармах и подожжем здания.
- Там и гореть нечему, Генрих, - вставил слово Таубе. Стены из камня, полы цементные.
- Август, ты забыл, что на вооружении немецкой армии есть неплохие огнеметы!
- В армии, но не у нас.
- Вот и побеспокойся, чтобы в нужный день в нужном месте находилось, по крайней мере, трое огнеметчиков в полной боевой экипировке. Еще вопросы?
Таубе, зная, что армейцы неохотно участвуют в карательных операциях, сказал:
- Может, лучше найти другое место?
- Не лучше, - возразил Клемен. – «Другое место» может быть только в густонаселенном районе. Там возможны непредвиденные обстоятельства, с которыми справиться не хватит оперативных сил.
- У меня предложение, господин капитан, - сказала Босс. – Если будут огнеметчики, то на объекте можно оставить только одного офицера, а остальных, солдат и офицеров, направить в активную группу. Необходимую охрану объекта обеспечат хильфсполицаи. Их будет не менее пятидесяти. В случае бунта они смогут затолкать смутьянов в здания.
- Хорошее предложение, лейтенант. А нельзя ли нашу доморощенную айнзатцгруппу увеличить за счет ваших волонтеров?
- Сожалею, но эти люди еще не готовы к участию в таких мероприятиях. Из всех я отобрала только пять помощников для участия в экзекуции. Они ранее уже успели проявить себя.
- Всего-то пять? - удивился Клемен.
- Действительно, - сказал Таубе. - Как мне помнится, при ликвидации евреев в Киеве основную скрипку, при том добровольно, сыграли местные полицейские. Их были сотни, если не тысячи.
- Они были не из местных, - поправил его Казелла. – Эти добровольцы приехали из Галиции.
- А Галиция, по-вашему, не Украина?
- Киев и Галиция, обер-лейтенант, по сути - разные планеты.
- Прекратим бесполезные споры, господа, - сказал Клемен, - нас ждут более серьезные дела.
- У меня еще одно предложение, - обратилась к начальству
- Вы, лейтенант просто напичканы идеями! – восхитился тот.
- Помыкаетесь здесь с мое, господин капитан, напичкаетесь не меньше.
- Так в чем предложение?
- В холодное время года ветры в этом городе часто меняют направление. Сейчас, уже три дня, дует норд-ост. Есть предположение, что еще через три дня его сменит «южак», южный ветер.
- Это интересное сообщение, но чем оно нам полезно?
- Красная горка, как известно, находится на севере от «Полигона». Если во время операции будет дуть «южак», звуки выстрелов туда не донесутся.
- Это точно?
- Проверено на практике.
- Вы так наблюдательны?
- Не я, а мой местный друг – Копеков.
- Известная личность. Передайте ему, если все так и сбудется, то его ждет поощрение.
- А меня? – полушутя спросила Жуковская.
- У вас все впереди, лейтенант. И, чтобы не быть голословным, я поручаю вам руководство этой ответственной акцией. Когда вы сможете доложить план действий?
- Немедленно, господин капитан!
- Мне нравится ваша оперативность. Докладывайте.
Из доложенного плана наиболее существенным было распределение обязанностей. Босс несет ответственность за всю операцию, Казелла обеспечивает порядок в казармах и руководит отправкой «клиентов» в соответствии с почасовым графиком.
Клемен закрыл совещание словами:
- Не уставайте повторять своим людям: если мы не прикончим этих юде здесь, тогда нам придется убивать их дома. Далее. Не допускайте расслабления, но если увидите, что во время акции у кого-то сдали нервы, не пытайтесь его тут же воспитывать. Лучше отправьте подальше от этого места. Сохраните в себе и в нем уверенность, что со временем и этот человек займет достойное место в рядах борцов за идеи фюрере. Хайль Гитлер!
                ***
21 ноября 1941 года началось «заселение» казарм «Полигона». Люди несли с собой самое для себя дорогое, включая кошек и собак. Настроение евреев нельзя было назвать удручающим. Скорее, оно было деловым. Сказывалась активность Богуславского и Постина. Они, по подсказке профессиональных пропагандистов, рассказывали о вечном лете на их прародине, о святынях, о предстоящих радостях от встречи с соотечественниками, представляли будущее как непрекращающуюся субботу - Шаббат. Охрана не препятствовала хождению внутри двора и переходам из барака в барак. К ним заходили весьма любезные офицеры, позволяющие детям дотронуться до пистолетной кобуры.
Отбывающим было предложено упаковать и надписать свои вещи, которые вслед за владельцами уедут в багажном вагоне. Ключи от квартир с бирками, в качестве платы за эвакуацию, были отобраны ранее.
Любители перемены мест, не евреи, прослышав о светлом будущем отъезжающих, завидовали им. Подумать только, бесплатно отвезут в страну, где апельсинами кормят даже скот, а до сказочного Нила рукой подать. Чуден человек, уверившийся в порядочность властей.
                ***
Утро было ветреным. Резкие порывы гоняли по двору пыль и высохшие до жестяной твердости листья. Мама, как обычно, ушла на «работу». В такую непогоду никуда не хотелось выходить, даже на веранду, по которой гулял тот же ветер. Но нужно караулить. Набросив на плечи пальто, Костя подошел к окну. И, о чудо! По лестнице поднималась Тася! Он поспешил ей навстречу.
- Ты к нам? - спросил у порога, еще не веря в такое счастье.
- Куда же еще? - игриво, но с заметной грустью, ответила девочка.
Остановились на веранде.
- Давай пройдем в комнату, там теплее.
- Не стоит, - ответила Тася, усаживаясь на стул.
На ней было красивое клетчатое пальто с узким меховым воротником и желтая вязаная шапочка с бубончиком. Тонкую шею окутывал пушистый шарфик тоже желтого цвета. Черные волосы, выбивающиеся из-под шапочки, смуглое лицо и темные глаза были прекрасны в желтом обрамлении! Костя не мог оторвать глаз от ее лица.
- Я пришла, Костя, проститься с тобой.
- Не делай этого, - почему-то прошептал он, хотя хотел эти слова выкрикнуть.
Тася продолжала:
- Прощай, Рыжий Кот! Пожелай нам удачи в Палестине. Сюда мы уже не вернемся.
У него прорвался голос, он закричал:
- Тася, не делай этого! Вас обманывают, никуда вас не повезут! Ваша Палестина на Красной горке! Я вас спасу! Бери Солика и пойдем!
Девочка в гневе вскочила со стула.
- Ты опять за свое!? Зачем ты снова говоришь мне гадости? Мой папа уже выписал пропуска. Я их видела! В Палестине хорошие врачи, они вылечат маму! Ты не можешь знать больше, чем мой папа! Я не верю тому, что ты говоришь!
Она видела, как исказилось лицо мальчика, поэтому чисто интуитивно сменила тон.
- Давай лучше не ссориться, - предложила она. - Я понимаю, что ты хочешь нам добра, но тебя кто-то сбил с толку. Ты хороший мальчик, Рыжий Кот, и я буду тебя помнить.
У Кости страшно заболела голова. Ее слова прожигали ему грудь. Напоследок Тася сказала
- Увидишь Петю, передавай ему привет от меня. Жаль, что вас обоих не будет там с нами. Прощай, Рыжий Кот!
Она подошла к нему и поцеловала в щеку. Ее губы показались ледышками при соприкосновении с его пылающим лицом. Не оглядываясь, Тася выскочила в коридор, и вскоре он услышал дробный стук ее каблучков по лестнице. Костя не мог посмотреть ей вслед, его мутило. Держась за стены и едва переставляя ноги, он зашел в комнату и упал на кровать лицом вниз.

                ГЛАВА  XVI
Днем 22 ноября норд-ост начал стихать, а в ночь на 23-е задул «южак». Кончилось время тревожных ожиданий, началась деловая суета. Еще затемно к «Полигону» подъехали машины-будки. Полицейские и жандармы сосредоточились у входов в казармы, ждут команду. Забрезжил рассвет, и команда поступила.
Началась посадка людей в машины. Молодые просятся пройти к вокзалу пешком, но полицейские, ссылаясь на приказ, заставляют и их лезть в кузов. Беспомощных стариков заботливо поднимают на руках. Те благодарят.
Машины едут к вокзалу. И, не сбавляя хода, проезжают мимо. Под тентами начинаются громкие разговоры. Машины в голой степи сдают задом и останавливаются у рва. Отброшен задний борт.
- Вылезай! Быстро! Шнеллер!
Под тент забираются полицейские и пинками сбрасывают стариков, которых только сейчас заботливо подсаживали в машину.
До темноты не смолкают выстрелы, плач, стоны, крики. Кричат все: и палачи, и жертвы. Одни - взбадривают себя, другие шлют проклятия.
Потом убийцы глушат моторы машин, прекращают громкие разговоры и, медленно проходя краем рва, прислушиваются. Уловив стон или шевеление, стреляют.
                ***
Ночью полицейские обнаружили, что некоторые мешки с вещами вскрыты.  Доложили по команде. Пришла Босс и начался повальный обыск оставшихся У кого находили драгоценности, выводили во двор и тут же расстреливали. Богуславский и Постин - в свите Босс, потому их не обыскивали.
Утром следующего дня, перед самой посадкой на машины, к Богуславскому подошел Постин и пожаловался, что его вызывали к Босс и, будто мелкого воришку, подвергли обыску. Его карманы были пусты, это и спасло. Едва отошел напарник, как к Босс вызвали Богуславского. Предупрежденный, он снял пиджак, в котором прятал драгоценности, и отдал Тасе. Пальто надел прямо на рубаху.
Кроме Босс, в кабинете был Казелла. С порога она спросила:
- Как настроение, Лазарь Семенович?
- Не жалуюсь, Елена Александровна.
- Молодцом, Лазарь Семенович. Я пригласила вас для того, чтобы лично поблагодарить за оказанную вами помощь немецкому командованию, - дыхнув перегаром, вложила в его руку золотой портсигар. - Эта награда будет напоминать вам о нашей короткой, но верной дружбе. Гауптшарфюрер, проводите Лазаря Семеновича.
- Ничего, ничего, - смутился Богуславский, - я знаю дорогу.
За дверью он направился к выходу, но был остановлен жандармом:
- Стоять!
Испугался. Что не так? Но услышал за спиной спокойный голос Казеллы:
- Вам не туда, Лазарь Семенович. Я хочу вам еще что-то показать.
Прошли по коридору несколько шагов, завернули в боковой закоулок, и тут раздался выстрел. Богуславский распластался на полу. Казелла нагнулся, достал из кармана убитого портсигар и, рассматривая его, пошел в обратную сторону. У двери сказал жандарму:
- Поторопитесь, Богер, пока объект не закоченел.
- Не беспокойтесь, гауптшарфюрер, мы, которые из Аушвица, знаем свое дело.
Войдя в кабинет, Казелла доложил:
- Все в порядке.
- А я и не сомневалась, - ответила Босс. – Садись, выпей.
Казелла не любил пить водку, а перед ним как раз и стояла бутылка «Московской». Он скривился.
- Хреновый из тебя собутыльник, герр Клаус.
- Вы же знаете, фрау Елена, я, если и пью, то пиво.
- Пиво будешь пить в рейхе.
Постучавшись, вошел жандарм, который служил в Аушвице. На раскрытой ладони лежали золотые коронки.
- Вот, все до одной.
- Спасибо, Богер. Положите на подоконник.
Щелкнув каблуками, жандарм попросил разрешения удалиться.
- Да, Богер, идите. Хотя, стойте.
Босс посмотрела в сторону Казеллы, который рассматривал коронки, передвигая их карандашом.
- Пройдите в казармы, найдите хильфсполицая Михаила Кузнецова и приведите его ко мне.
- А если он ушел, послать за ним? – спросил жандарм.
- Он там, я видела.
Казелла, ухмыльнувшись, спросил:
- Как я понял, фрау, мне можно быть свободным?
Босс, уязвленная его безразличием, едко сказала:
- Можете, гольдзухер (золотоискатель), можете.
Казелла, козырнув, вышел. Навстречу ему шли Кузнецов и жандарм.
Еще переступая порог кабинета, Кузнецов заметил откровенно липучий взгляд начальницы.
- Садись, Михаил, пить будем, - сказала она развязно.
- Я на службе, Елена Александровна.
- Я сказала – садись и пей!
- Хорошо, - подчинился Кузнецов.
Босс налила почти полный стакан водки.
- Пей.
- Может, за два раза, Елена Александровна?
- Еще чего! Времени в обрез! Пей, иначе обижусь!
Он понял, что она пьяна. Босс проследила, как, поперхнувшись, он допил водку, прошла к двери и закрыла ее на ключ. Повернувшись, приказала:
- Раздевайся!
 - Зачем? – опешил Кузнецов.
- Сказано, делай! Вот так! Смотри!
Резким движением она сдернула себя юбку, затем и трусы.
- Что рот раззявил? Или первый раз женщину увидел?
Следя за его поспешными движениями, сказала:
- Да не отворачивайся, дай и мне полюбоваться твоими прелестями.
Когда Кузнецов отбыл повинность и оделся, она сказала:
- Для меня это вроде утренней зарядки перед серьезной работой. Помнишь, как по радио: «Поставьте ноги на ширину плеч»? Вот и ставлю. Но не вздумай расслабляться на службе. Вот тебе за работу ключи от еврейской квартиры.
Прежде чем отдать подарок, она расписалась на обратной стороне бирки.
- В городской управе, найдешь заместителя бургомистра Копекова, скажешь, что от меня. Подумай как воспользуешься этим подарком. Все твои желания Копеков учтет.
                ***
Второй день расправы. Казелла отправляет последнюю партию евреев. Полицейские подгоняют замешкавшихся. Один из службистов увидел на нарах еврея роющегося в каком-то бауле. Как посмел?! Даже им, стражам порядка, запрещено рыться в вещах!
- Ты что делаешь, сволочь?! - вскричал он, замахиваясь прикладом винтовки. – А ну, на выход!
Постин, а это был он, не вставая, спокойно сказал:
- Я здесь с разрешения гауптшарфюрера.
- А мне плевать! Про тебя ничего не говорилось! Мне приказано очистить помещение, и я очищаю! Встать и на выход! - командует полицейский, клацая затвором.
Прежде чем встать, Постин рассовал по карманам отложенные на кровати мелкие вещицы. Полицейский взбеленился:
- А ну, положь на место!
Постин встал и зло спросил:
- Неужели, чурбан, ты не понял, что я в том же дерьме, что и ты? Заткнись немедленно и пойдём к офицеру. С ним мы без тебя разберемся.
Полицейского смутил командный голос. А может, и не еврей вовсе? Вдруг подсада?
- Ладно, иди вперед.
Казелла не дослушал доклад полицейского:
- Не суетись, приятель, это наш человек, - и, обращаясь уже к Постину сочувственно сказал: - К сожалению, Наум Моисеевич, я не уполномочен вас сразу отпустить. Это, как понимаете, не моя функция. Сейчас, для вашего же блага, я запру вас, а завтра утром уже Елена Александровна выдаст вам документы, и вы - вольный казак.
- А ты, - обратился он к полицейскому, - отведи господина в комнату на третьем этаже, где сидел тот буян. Помнишь?
- Как не помнить, господин офицер.
- Вот и веди. Выполнение доложишь.
- Извините, господин офицер, - обратился Постин, - а если забудете обо мне, так и буду там сидеть?
- Не забудем. Это я вам гарантирую.
Полицейский остановился у двери, обитой оцинкованным железом.
- Открывай, - сказал Постину, показывая на задвижку.
- Тебе надо, ты и открывай, - ухмыльнулся тот.
- Ну гад! – ругнулся полицейский, отодвигая засов.
Снова клацнуло железо, и Постин остался один. Некоторое время слушал удаляющиеся шаги полицейского, потом осмотрелся: комната примерно в пятнадцать квадратов. Единственное окно зарешечено. По стенам пустые стеллажи, ровный ряд которых прерывается печью-грубой. На притопочной железке остатки засохшей глины. В еще неоштукатуренной кладке кирпичи уложены неряшливо: глина в рядках разной толщины. Видимо, перед самой эвакуацией грубу неумело ремонтировал какой-нибудь красноармеец. В одном из углов – мокро. Это все, что осталось от его предшественника. Усмехнулся. Щелкнул выключателем. Лампочка под потолком не зажглась. День кончался, скоро будет совсем темно.
Нашел на полу относительно чистое место и сел. Перед ним всё та же груба. Нижняя половина её – белая, от топочной дверцы вертикальная полоса копоти. Верхняя часть, до самого потолка – красная с желтыми прожилками глины. Вот и весь натюрморт.
Взгляд уперся в потолок. Дальше - чердак. Над ним крыша. В крыше окошки. А там водосточные трубы. По таким, учась в школе, не раз лазил со второго этажа на первый и наоборот. Что если попробовать? Опасно, могут подстрелить. Нет, лучше дождаться утра.
Радостно подумалось о содержимом карманов, но тут же встревожился. Если Жуковская пронюхает, ему хана. Найдет это богатство, припаяет мародерство, а там пиф-паф. Но, собственно, какое мародерство? Ведь он шерстил баул по подсказке Казеллы. Кивнув на сумку, тот сказал: «Наум Моисеевич, советую поинтересоваться. Авось, найдете для себя что полезное».
Пораздумав, Постин решил, что ссылка на немца бессмысленна. Тому даже объяснять ничего не придется. Пожмет плечами, удивленно посмотрит по сторонам, и всё: под судьбой Наума Постина подведена черта. Нет, ждать до утра нельзя!
Решительно встал и направился к печи. Кирпичи, хоть и коряво положены, хорошо скреплены высохшей глиной. Осмотрелся. Нет ли где паршивого гвоздя, хотя бы сотки? На полу только бумажки. Вспомнил! Из кармана пиджака достал маникюрные ножницы. Трудно вытащить первый камень, а там все пойдет, как по маслу. И пошло.
Вот он на крыше. Марсельская черепица хорошо держит его вес: не скрипит и не ломается. Пригибаясь, прошел в сторону внутреннего дворика и начал сноровисто спускаться по водосточной трубе.
                ***
Когда открыли обитую оцинкованной жестью дверь увидели разобранный дымоход, но не увидели Постина. Раздосадованный Казелла доложил Босс о неудаче.
- Вот и верь после этого евреям, - сказала она в сердцах, и приказала:
- Берите людей и немедленно на улицу Льва Толстого! Там его дом. Ищите, опросите соседей!
К обеду гауптшарфюрер вернулся. Постина не нашел, но арестовал его жену и детей. Короткий расспрос и еще более короткий приказ:
- В расход!
Тем временем Постин, пришел в деревню, где оставил семью. Ему сказали, что жена и дети уехали домой. Вернулся. Узнав об аресте семьи, покинул город. С тех пор его след затерялся.
                ***
   После акции под контролем жандармов полицейские два дня сортировали и вывозили из казарм «Полигона» вещи расстрелянных. Несмотря на присмотр, всем удалось прибарахлиться. Как ни было Кузнецову совестно пользоваться вещами зверски убитых, но и он, глядя на других (Обухов, например, содрал с еще живого еврея драповое пальто), решился присвоить себе чей-то валявшийся под нарами пиджак. Встряхнул от пыли и надел. Свой же, истертый, с изодранной подкладкой, бросил в общую кучу «трофеев».
Когда встряхивал, почувствовал, что в карманах не пусто. Зашел за нары и, как думалось, никем не замеченный, начал осмотр. Пиджак, сшитый из добротного материала, оказался не только шикарным: во внутренних карманах находились золотые изделия, некоторые с брильянтами, в боковых карманах в банковской упаковке красные тридцатки, за подкладкой тоже что-то прощупывалось. Ну, не пиджак, а крупповский сейф!
Кузнецов, радуясь приобретению, ни на минуту не задумался над тем, что вынудило хозяина расстаться с таким богатством. Он понимал «поезд ушел», и истины уже никто и никогда не узнает.
                ***
Пришло время рассказать, что же было  до «отхода поезда».
Утром второго дня операции, Босс в разговоре с Казеллой  высказала сожаление, что одного «полезного» еврея придется отпустить живым.
- Вы о Постине?
- О нем. Надо отдать должное, он хорошо нам помог. Размазня Богуславский не справился бы с этой кричащей оравой.
- Так что вас мучит?
- В подобных случаях русские говорят: «И хочется, и колется, и мамка не велит». Я обещала ему жизнь.
- Вы можете поправить положение, фрау Елена.
- Как?
- Вызовите его к себе и прикажите обыскать. Вспомните поговорку: «Не верь лисе в степи, а еврею в бескорыстии». Гарантирую, что у него в кармане найдется хоть одна украденная безделушка. Обвините в мародерстве, и ваша совесть чиста.
- Согласна. Прикажите привести его.
Вернувшись, Казелла сказал:
- Постин за дверью. Но, позвольте, напомнить о Богуславском. Вы обратили внимание, что у него полон рот золотых зубов?
- Видела, конечно, - ответила Босс и тут же замерла от удивления. – Вы предлагаете…
- Конечно! – воскликнул Казелла. – Сами подумайте, зачем отправлять столько золота в землю, если можно использовать его с пользой для дела?
Ввели Постина, вывернули карманы. Они оказались пусты. Отпустив его, Боссс едва скрытой иронией сказала Казелле:
- Трудно поверить, Клаус, но и евреи бывают бессребрениками!
Гауптшарфюрер решил доказать, что еврей-бессребреник – такая же редкость, как сиамские близнецы. Отсюда и предложение Постину заглянуть в баул, в который сам Казелла подложил драгоценности.

        ГЛАВА ХVII
По городу поползли страшные слухи. Говорили, что немцы на Красной горке расстреляли несколько сот евреев. Повсюду шныряли полицейские и жандармы - вылавливали спрятавшихся евреев, хватали похожих на них. Малейшее сопротивление пресекалось на месте. Фашисты и их прислужники зверели от пролитой крови.
Наталья Михайловна, следуя советам Эстер, оберегала сына от нервных расстройств, поэтому он ничего не знал об истреблении евреев. Попытки Вити проведать соседа пресекались самым решительным образом. Но вскоре она поняла, что в изоляции сына больше вреда, чем пользы. Он стал чаще грубить и плакать. Потом, одумавшись, просил прощения и снова плакал.
Перехватив Витю в коридоре, Наталья Михайловна сказала ему, что завтра он сможет зайти к другу, но ненадолго. При этом предупредила, о чем он не должен говорить. Витя обещал.
Костя был несказанно обрадован визиту соседа. Отложив в сторону книгу, протянул руку. Витя заметил, что пожатие было слабым. Костя забросал его вопросами, но тот и не думал на них отвечать. Он уселся на стул у кровати и начал смеяться. Махал руками, хватался за живот… Костя, ничего не понимая, на всякий случай улыбался. Наконец, Витя вытер глаза от слез.
- Ты не представляешь, какие брехуны эти немцы! - сказал он.
Убедившись, что Костя проявил интерес, продолжал:
- Знаешь, ездят по городу в такой придурковатой машине и через радио кричат о своих победах.  Кричат, ну и пусть, все равно никто им не верит. А тут слышу, вякают, будто Севастополю капут, а флот весь на морском дне. Э, думаю, господа фашисты, тут вас легко проверить. Знаешь, что я сделал?
- Пошел сверяться в гестапо?
- Тьфу, выдумаешь тоже! Просто залез на крышу! Ты не слышал, как я этой ночью черепицу ломал?
- Да, что-то шелестело. Только я думал, что это коты бегают.
- Во, во! Только кота Витькой звали! Залез я, значит, и смотрю в сторону Севастополя. Ты когда-нибудь видел Северное сияние?
- На картинке, в учебнике… географии.
- Так там сполохи посильнее, чем на картинке.
- Где?
- Где, где! В Севастополе! Если Севастополь сдался, то с кем же воюют эти брехуны? Я от смеха чуть с крыши не свалился.
Витя снова начал смеяться. Костя улыбался.
- И хорошо было видно?
- Отлично! Как тебя сейчас! Я еще на слуховое окно забрался. Стою и думаю: вот бы сейчас на Бо-Риваж забраться! Только оттуда румыны смотрят. У них на верхней площадке и внизу пулеметы. И все на море уставились. Кого боятся мамалыжники? Дельфинов? Дудки! Десанта боятся!
- Ты, я вижу, времени зря не терял, - завистливо заметил Костя.
- А что делать? Свободного времени навалом. Вот и хожу.
После небольшого раздумья Костя воскликнул:
- А ты - гений, Витька!
- Скажешь тоже! - смутился тот.
Никто не хвалил его в этом дворе, а тут сразу - «гений»! Рот невольно расплылся в широкой улыбке. Костя же продолжал:
- Ты про десант умно заметил. Фашисты хвосты поджали? Поджали. Но нам нельзя успокаиваться, нельзя терять время.
- А как?
- А так. Увидел пулемет или пушку, запомни. Наши высадятся, а мы им обо всём и доложим.
Витя, думая, посмотрел на потолок, потом сказал:
- Мне кажется, когда наши высадятся, они уже будут знать, где пулеметы, а где пушки. Ведь не для мебели их там понаставили? Они стрелять будут.
- Да, ты, пожалуй, прав. Но мы должны хоть что-то делать!
- А что мы можем?
Витька прав! Но все равно что-то надо делать! Иначе зачем было оставаться в городе, если не бороться с фашистами? Тут он уставился на комод и замер.
Витя следил за ним и не понимал, что с больным творится? И тут неожиданный вопрос:
- У тебя чернила, что ты украл в магазине, еще живы?
Витю покоробило упоминание о краже, хотел резко ответить, но вспомнив, что имеет дело с больным.
- Чернила - неодушевленный предмет, - напомнил он, - поэтому умереть не могут.
Костя улыбнулся.
- Ясное дело. Но они есть у тебя?
- А куда им деться?
- Тогда тащи сюда бутылку, писать будем.
Заметив удивление на лице друга, добавил:
- Мне кажется, что ты уже и буквы забыл.
- Ничего я не забыл, - буркнул тот, выходя из комнаты.
Пока Вити не было, Костя, опершись о подушку, устало прикрыл глаза, но губы его чуть-чуть шевелились, беззвучно что-то произнося. Витя, подумав, что больной уснул, остановился в дверях.
- Чё стал? - спросил Костя, приоткрыв глаза, - лей вон в ту чернильницу.
На комоде стоял настоящий чернильный прибор. К большой розоватой спиральной раковине с ажурной золотистой оправой крепились две чернильницы из светлого стекла, на них золотые колпачки, сверху - золотая лира, служащая держателем ручек. Это тебе не невыливашка из бутылочного стекла!
- Чего уставился, чернильницы не видел? - спросил Костя.
- Такой не видел, - признался Витя, - она золотая?
- Золото из-под цыганского молота, - небрежно ответил Костя. - Лей же, чего рот разинул?
Витя аккуратно наполнил обе чернильницы.
- Теперь возьми из верхнего ящика чистую тетрадь и ручку, - командовал Костя.
- В какую линейку брать?
- Любую. Теперь садись за стол и пиши.
Витя сел к столу так, чтобы свет из единственного окна падал с левой стороны и, обмакнув перо в чернила, стал ждать.
- Отступи от края и большими буквами пиши: «Товарищи евпаторийцы!» Поставь восклицательный знак и с новой строчки обычными буквами: «Немцы врут, что захватили Севастополь. Моряки продолжают бить фашистов! Смотрите ночью с высоких крыш, и вы увидите все своими глазами!» Написал?
Витя, вслушиваясь в слова, не написал ни одной буквы. Он понял, что не диктант Костя устроил, а что-то более значительное. В силу своей вредности, ответил:
- Ну напишу, а дальше что?
- Дальше? Дальше будем листовки клеить!
Витя в восторге воскликнул:
- Это ты - гений, Рыжий Кот! Такого и Туйчик не смог бы придумать!
-Нужда заставляет думать. Только пером писать – плохо видно будет. Давай палец в чернила и пошел писать!
Витя посмотрел на свой указательный палец, которым и нужно было писать, и покачал головой.
- Нет, так дело не пойдет.
- Тебе что, палец жалко испачкать?
- Конечно, жалко. Чем отмываться будем? Мыла тю-тю.
- Ты прав, - согласился Костя, - нам не гоже ходить испачканными в чернила. Немцы сразу кинутся искать тех, кто писал. Вот тебе и зацепка. Чем же тогда писать?
- Придумал! - воскликнул Витя и тут же выбежал из комнаты.
Через минуту вернулся с пучком лучинок в кулаке. Помахивая ими, сказал:
- Сие приготовлено для разжижки. Сначала их в чернилах испачкаем, а потом уже в печку. Правильно?
Костя вылез из-под одеяла и, покачиваясь, пошел на веранду за ножом. Заточили лучинки, разобрали тетрадь на двойные листы и начали писать. И тут Витя спросил:
- А как правильно будет: «увидете» или «увидите»?
Костя задумался и, пожав плечами, спросил:
- А ты как сразу написал?
- Сразу «е», а теперь вот думаю, что надо «и».
Так как и Костя не знал, как писать это слово, стали искать его в книге, которую Костя до этого читал. Не нашли. Приуныли. Не дай бог сделать в листовке хоть одну ошибку. Она - не диктант. Тот одна учительница читает. А на листовку весь город будет взирать! Да и потом, какое доверие к человеку, пишущему с ошибками в таком серьезном тексте.
- Ну и дураки мы с тобой, Витька, - взбодрился вдруг Костя, - ведь это слово можно заменить другим.
- Не, лучше, чем было, не скажешь.
- Все же давай попробуем, - предложил Костя. - Читаем: «Смотрите ночью с высоких крыш…» Это оставим. Теперьбудем менять… «и вам откроется правда». Пойдет? Здесь нет трудных слов?
- Надо сначала написать.
Написали, прочли, ошибок не нашли. Первую листовку рассмотрели с дальнего угла комнаты. Хорошо видно «Товарищи евпаторийцы!» Достаточно. Люди сразу поймут, что то не немецкая стряпня, которая всегда кончается угрозой расстрела.
Работали до тех пор, пока в комнате не стало темно, а за окном крыши соседних домов не покрылись серой дымкой. Костя посмотрел на ходики.
- Хватит, - решил он, - а то скоро мама придет.
Быстренько собрали измазанные палочки и испорченные листы бумаги. Всё это Вите на разжижку. Поставили на место чернильный прибор и только после этого посчитали готовые листовки. Их было десять. Столько писали - и всего-то ничего!
- Завтра, как мама уйдет, я сразу сяду писать, - сказал Костя.
- А я, с утра пораньше, разведу столярный клей, - сообщил Витя, - и пойду расклеивать.
- Ты там не зарывайся, - предупредил Костя. - А может, подождем, когда я встану?
- Немцы брешут каждый день, а мы ждать будем?
- Так-то оно так, но вдвоем безопаснее.
- Разве ты не знаешь, Кот, что я хитрый?
- Ну ладно. Только на Революции не вешай. Иди на базар, там полицаев меньше и народу побольше
- Ага, я так и думал.
На лестнице послышались шаги. Витя, не прощаясь, шмыгнул за дверь. Мама, не заходя в комнату, долго возилась на веранде. Она всегда спешила снять с себя одежду, в которой работала. Вот засветился огонек. Это мама зажгла каганец
- Что-то я парафин не нашла, - сказала она, входя в комнату. В руке у нее блюдечко с горящим фитилем, пахло горелым постным маслом. - Ты не знаешь, куда мы его положили?
- А он кончился, - ответил Костя, - я тебе вчера говорил об этом.
- Да, вспомнила, - сказала мама, ставя блюдечко на припечек, - но на постном масле долго не посветишь. Надо где-то доставать парафин.
Костя тут же откликнулся:
- Когда ты разрешишь мне выходить, я пройдусь по подвалам, может, что и найду.
Наталья Михайловна заметила, что чернильный прибор заполнен. Молча посмотрела на сына. Тот поспешил объяснить:
- Это Витя принес чернила, писать будем.
- Соскучились по школе?
- Немножко, - осторожно ответил сын.
- Эх, вы, - огорченно заметила мать, - мне бы сейчас наши красные знамена и прежнюю работу. Полжизни отдала бы. А ты…
- Я тоже хочу, чтобы наши пришли, - горячо заверил Костя, - а по школе, если честно, не особенно скучаю. Скучаю по Пете, по Толе.
- Эх, что из тебя выйдет? Ума не приложу.
Наталья Михайловна подошла к печке, открыла кружки и стала выгребать жужелицу, рассматривая каждую со всех сторон. Если в ней сохранился хоть какой угольный блеск, она ее откладывала для повторного использования. Угля в сарае становится все меньше, скоро и экономить нечего будет.
- Мама, можно я завтра уже буду ходить? - спросил Костя.
- А голова не кружится?
- Немножко, но это быстро пройдет.
- Хорошо. Выйди завтра, но со двора ни шагу! Пошарь по брошенным сараям, может, где и найдешь парафин или старую свечку. Да, и посмотри старые примуса. Нам нужно на головке капсюль заменить. Наш дымит, как паровоз, а жару нет. Попусту керосин сгорает.
Он уснул под шуршание перебираемых мамой жужелиц, мечтая о завтрашних находках.
Наталья Михайловна с некоторых пор полюбила выбирать из печки сгоревший уголь. Эта работа, неспешная и бездумная, позволяла уйти от постоянных забот и витать где-то в облаках. Но на этот раз ей не удается отвлечься. Не дает покоя тревожный сон, привидевшийся прошлой ночью.
Она где-то в промерзшей и ветреной степи. Рядом люди, много людей. Все копошатся в земле. Кто долбит лопатой, кто ломом, а у кого их нет, скребут тут же найденным черепком. У кого и этого нет, царапают землю ногтями. Она становится на колени и скребет землю синими от холода руками. Ломаются ногти, срывается кожа. Дикая боль в руках заглушается еще более острой болью, идущей изнутри. Видит белую тряпочку. Это к ней докапывалась. Тянет, но та обрывается. Просыпается. Сердце учащенно бьется, в груди душащая боль. Встала, чтобы накапать себе валерьянки. Легла снова в уже остывшую постель. Согреваясь, вспомнила, что копать землю во сне - к прибыли. Горько усмехнулась. Откуда ей взяться? Понимая, что искать смысл в сонном видении глупо, но все равно гадала: что за тряпочка оборвалась у нее в руках? Ответ не нашла, но тревога осталась. Может, не стоило отпускать Костю во двор? Ничего, свежий воздух поможет ему побыстрее окрепнуть.

                ГЛАВА XVIII
Кузнецов закрыл калитку на все засовы, вошел в дом и повернул ключ в замке двери. Только тогда, со вздохом облегчения, снял пиджак. Вытряс его над кроватным покрывалом, и оно заблистало. Очарованный, постоял несколько секунд молча, потом сказал вслух:
- Теперь, Татьяна, уж точно, ты не будешь голодать!
Просмотр добычи много времени не занял. Сложил кольца, серьги и броши в коробку из-под маминых швейных принадлежностей. Все это он закопает в землю. Пока есть деньги, золото не понадобится. Пересчитал пачки тридцаток – пять. Пятнадцать тысяч рублей. Не жирно, но на первое время хватит. Чтобы заработать всё это, понадобилось бы не менее трех лет.
Тщательно ощупал пиджак. Одно место показалось подозрительным. Отпорол угол подкладки и вытащил конверт. В нем какие-то бумаги с гербами и печатями. Что-то иностранное, но не деньги. Почему они были так дороги владельцу пиджака? Теперь не спросишь. Спрятал их в ящик комода. Пусть лежат, хлеба не просят.
                ***
На Красном рынке, как на любом базаре, нередко вспыхивали горячие споры, а то и драки. Арбитром в конфликтах, как правило, был старший полицейский Кирилл Иванович Обухов. Особенно часто стычки возникали в комиссионных магазинах, которых развелось немереное количество, поэтому и конкуренция бешеная. Владельцы магазинов всеми силами старались привлечь полицейского на свою сторону. Обухов пользовался этим с большой для себя выгодой.
Не бедствовал и Кузнецов: старшой делился с ним. Причиной щедрости была уверенность, что Мишка не только ставленник Жуковской, но и ее «шептун». У Ленки с ним и в гараже были какие-то особые отношения, что ещё Пахомов заметил. Вот и задабривал Мишку. Пусть ценит и меньше сексотит.
Закончив утренний обход, полицейские сошлись в своей вахтштубе, что располагалась у самого входа на рынок. До войны здесь была контора. Разложили на столе снедь, прихваченную ненароком с прилавков, поставили бутылку водки еще советского розлива и принялись завтракать. Обухов, не отошедший от вчерашней пьянки, быстро осовел. Тяжело дыша, спросил:
- Скажи, Мишка, ты доволен работой со мной?
- Не обижаюсь.
- Не обижаюсь, - скривившись, повторил Обухов. – Вот скажи, мог бы ты, вот так, запросто сидеть с Мазуром за бутылкой водки?
- Не пробовал, но тут и сравнивать нечего.
- Как так?
- Да так. Давай замнем для ясности. Я тебе вот что скажу. На этих днях Татьяну думаю перевезти в город.
- Правильно! Вот что значит работать со мной: сразу и деньжата появились. Давай за это выпьем.
Видит, что кореш не торопится пить, спросил:
- Что-то не так?
- Так, Кирюха, но не совсем, - ответил Кузнецов.
- И что не так?
- Заработки – хорошо, но главным было всё-таки жилье.
- А что изменилось?
- Изменилось… Вот ключи.
Кузнецов вынул из кармана связку и позвенел перед носом Обухова. Тот попытался схватить их, но Кузнецов оказался резвее.
- А ну покажь, шкет поганый.
- Ключей не видел?
- Бирку покажь.
- А нет бирки, - ответил Кузнецов и не соврал: он снял картонку со связки.
- А была? – продолжал спрашивать Обухов.
- Была, была.
- Значит, еврейская квартира, - заключил Кирюха. – И где ты их взял?
- Нашел.
- Не бреши! Евреи сдавали ключи Казелле. Кто тебе дал? Тот красавчик или Жуковская?
- Сказал, нашел, значит нашел.
- Ладно, разберусь, - зло пообещал Обухов.
- Не советую, - предостерег Кузнецов.
- Плевать я хотел на твои советы, - ответил тот и, налив себе водки, выпил. – Пошли обход сделаем, а то там уже передрались без нас.
Обухов, проходя между прилавками, продолжал думать о происхождении ключей у напарника. Вспомнилось, как на днях жандарм куда-то уводил Кузнецова. Через полчаса тот вернулся, но какой-то не такой, да еще выпивший. Где был? Кто поил? Если выпил, почему не весел? И вот тут всплывают ключи. Стоп! Что-то еще вспомнилось. Кузнецов прибарахлился пиджачком, в котором, помнил Обухов, красовался еврейский старшой. Еще один момент! Того еврея тоже уводил жандарм, только безвозвратно. Если бы Обухов не видел, как Мишка выгребал палкой пиджак из-под нар, мог бы подумать, что он и кокнул того еврея. Но как пиджак очутился под нарами? Загадка. Как ключи оказались у Мишки? Опять загадка. А вдруг еврей не сдал ключи, и они были в кармане пиджака, а Мишка их присвоил? Если об этом узнают немцы, напарнику капут. Обухов повеселел. В любой момент можно будет взять Кузнецова за жабры. Квартира – не золото, ее не заныкаешь.
Золото, золото. Что было в том пиджаке? Почему напарник молчит о находке? А она была. Была без сомненья. Раз ключи от квартиры у старшого еврея не отобрали, значит, его не шманали, значит, и золото могло быть в его пиджаке. К тому же Обухов видел, как Мишка за нарами что-то искал в этом клифте. Не вшей же душил. Так Обухов и прошел в глубоком раздумье весь свой базарный маршрут. Торговцы удивились: на этот раз ни данью, ни последними словами не обложил.
Полицейские снова в вахтштубе, опять пьют и закусывают. Обухов задает выстраданный вопрос:
- А что, Мишка, было в том пиджачке, что ты выволок из-под нар?
- В пиджачке? – переспросил тот. – Да ничего особенного. Немного наших денег и какие-то бумаги.
- И все? – недоверчиво спросил Обухов. – А ключи?
- Сдались тебе эти ключи, - возмутился Кузнецов. – Не было никаких ключей!
- А чё ты занервничал? Не было и не надо. А что за бумаги?
- Откуда я знаю, если они все по-иностранному.
- На немецком?
- Откуда я знаю? Мне что немецкий, что американский.
- Покажешь?
- А что их смотреть? Ты такой же грамотей, как и я.
- А все ж?
- Приходи как-нибудь, покажу.
- Так пошли сейчас.
- А не рано? Базар еще не закрыт. Ну, смотри: ты начальник, тебе и командовать.
                ***
Обухов ожил, увидев пиджак на спинке стула. Подошел, погладил плечи и с деланным восторгом сказал:
- Хорош клифчик! Повезло ж тебе, Мишка!
- Да брось, пальто у тебя шикарнее.
- Это точно. Мне с ним тоже повезло. Что ни говори, евреев хорошо пошерстили. Позволь примерить пиджачок?
- Меряй.
Крутясь у мутного зеркала, Обухов, будто в восторге, хлопал себя по бокам, по груди. Карманы пустые. Ага, в левом внутреннем что-то надыбалось. Тут и Кузнецов вспомнил, что в пиджаке оставил бирку. Сказал Обухову:
- Хватит, снимай.
Пиджак оказался в руках Кузнецова, а бирка у Обухова. На картонке химическим карандашом написано: «Ул. Караимская, д. 50, кв. 2».
- Что и требовалось доказать, - сказал он, возвращая бирку Кузнецову.
- И что ты доказал?
- Что квартирка еврейская.
- И что из этого?
- А то, что я по должности старше тебя, заслуг перед немцами у меня поболе твоего, а квартирку почему-то дают тебе, а не мне! Так за какие заслуги такая лажа?
- Не твоего ума дело.
- И все же? На Красной горке мы, вроде, оба не были, и награждать нас будто не за что, но тебя, тюфяка, награждают, а меня нет! Почему?
- Значит, я не такой уж тюфяк, как тебе кажется, - ответил, обидевшись, Кузнецов.
- Вот и проговорился!– воскликнул Обухов. – Значит, не нашел, а наградили! Колись: кто?
- Иди к черту! Ты пришел сюда по карманам лазить?
- Ах, я и забыл, мои извинения к вам с кисточкой. Давай, показывай те бумаги.
Он их долго вертел перед собой, рассматривал на свет, даже нюхал. Сделал вывод: бумаги серьезные. Пытался хоть что-то прочитать – не получилось.
- Чихня, - вынес он вердикт, но возвращать бумаги не спешил. – Они тебе, конечно, не нужны, – сказал он уверенно, - отдай мне.
Кузнецов понял, что этот прохиндей хочет его надуть. Хватит, что с ключами подловил.
- Давай сюда, самому пригодятся, - сказал он решительно.
Обухов неохотно подчинился. Уходя, уже за калиткой спросил:
- А кроме бумаг, золотишка не было?
Кузнецов, ничего не ответив, захлопнул перед ним дверь. Обухов обиделся: «Как перед нахальной цыганкой калиткой хлопает. Погодь, я тебе еще не так хлопну».
                ***   
В эту декабрьскую ночь Кузнецов патрулировал по городу, а в пересменке отдыхал в караулке полицейского участка. Не раздеваясь, прилег на койку - и тут же услышал какую-то возню и вскрики на вахте. Не успевший улечься напарник вышел в коридор, чтобы узнать, в чем дело. Тут же послышался стон. Вслед за ним голос:
- Отсюда вышел? Проверь!
Кузнецов мигом свалился на пол и закатился под койку. Дверь открылась, и по комнате запрыгал луч фонарика.
- Кажись, пусто, товарищ мичман.
Лёжа под койкой, дрожа всем телом он слушал спорадические выстрелы, выкрики. От близких взрывов гранат осыпалась штукатурка, с треском лопались оконные стекла. Совсем рядом раздался оглушительный взрыв, и все, что было над ним и вокруг, обвалилось на пол.
Кузнецов так плотно был завален обломками строения, что, как скоро понял, самостоятельно выбраться не сможет. Утешая себя, подумал: придут люди и, конечно, спасут его. Но кто будут эти люди? Вдруг красные моряки?! Это вовсе не фантазия. Они здесь уже были! Неприятно поразила мысль: хотел бы видеть своими спасителями не моряков, а немцев, а лучше сослуживцев. Выстрелы стихли. Кто победил?
В загадочной тишине почувствовал себя заживо погребенным. Кому вздумается выгребать какую-то койку? Мало ли в городе развалин? Кто их разгребает? Да и он сам кому нужен? Никто и не вспомнит, что жил когда-то на белом свете шофер, а ныне немецкий прихвостень - Мишка Кузнецов? Он в гробу! Осталось сложить руки на груди. Плакать за ним все равно некому. Интересно: встретится ли он ТАМ с мамой?
Становилось все труднее дышать. Известковая пыль забивалась в гортань. Он начал кашлять. Когда его, зашедшегося в кашле, вытащили из-под койки, то увидел перед собой не херувимов, а полицейских и Жуковскую.
Кто-то спросил:
- Куда его? В больницу?
Она зло ответила:
- В какую больницу? Там место героям, а этого труса, отлежавшегося под койкой, в подвал!
- Наш подвал завален.
- Тогда ведите в гестапо!
Вывернули карманы и, дав глотнуть воды, повели по указанному адресу.
Обухов, глядя вслед, лихорадочно соображал. Завтра Жуковская пошлет в дом Кузнецова следователя с обыском. Тот найдет еврейские бумаги, и уйдут они неизвестно в чей широкий карман. А в их ценности Обухов не сомневался: не стал бы еврей зашивать в пиджак бесполезные бумажки. Решил опередить следователя. Хорошо бы ключи заиметь. Они недалеко, на тумбочке, но рядом стоит красавчик Казелла и что-то говорит  по-ихнему жандарму. Тот заворачивает всю эту мелочевку в газетку, делает надпись и отправляет в свой карман. Что поделаешь? Придется обходиться без ключей.
Пользуясь суматохой, вызванной налетом, не дожидаясь конца смены (за час обернусь), Обухов рванул к Мишкиному дому. Хорошо быть полицейским: в любое время суток свободный проход по городу, можешь без приглашения войти в любой дом, даже, если понадобится, и через забор перелезть. Что и сделал.
Двинул плечом дверь, не поддалась. Обошел дом, все окна закрыты. Пришлось разбивать стекло. И вот он у знакомого комода. Открывает ящик, подсвечивает фонариком. Бумаг на месте нет! Где искать? В пиджаке, который так и висит на спинке стула, карманы пусты. Пошарил еще в нескольких местах – бесполезно. Куда он их, гад, перепрятал? Покинул дом с чувством обманутого в лучших намерениях.

          ГЛАВА ХIX
Под утро в городе прогремел сильный взрыв. Задрожали рамы на веранде, в комнату ворвался холод - открылась дверь. Наталья Михайловна встала, чтобы ее прикрыть.
- Что там? - спросил Костя.
- Не знаю, все тихо. Даже не стреляют.
Мать подняла с пола сползшее с постели пальто, которым укрывался сын, и снова набросила его поверх одеяла.
Когда Костя проснулся, мамы уже не было. Пошел к Вите, но его больная мама сказала, что тот уже давно «ушедши». Тогда он взялся за выполнение маминого задания.
В подвале Ломброзо, электрика городского театра, было навалом всякого утиля. Там он нашел примус с ввинченной головкой, а в ней и капсюль. В сарае шорника дяди Сёмы в куче полусгнивших отходов кожи обнаружил несколько кусков парафина. Порадовался быстрым находкам: теперь есть время для выяснения, где и что так грохнуло.
Облачившись в теплое пальто, из которого уже вырос, и напялив кепку, спустился снова во двор. Так безлюдно здесь еще никогда не было. Что с Тасей? Мама говорит, что она благополучно уехала, но он плохо в это верит. За свою короткую жизнь он уже не раз убеждался в лживости взрослых – им ничего не стоит обмануть ребенка. Якобы, во благо. Нужно сегодня же расспросить Витьку. Тот не соврет.
Поход начался с Церковного садика. Пересек его и вышел к ограде. За ней высится «Бо-Риваж», дальше море. Как и говорил Витька, у здания пулеметы и пляшущие от холода румыны. В продуваемых насквозь шинелях они должны чувствовать себя раздетыми. Высокие барашковые шапки могли согреть только голову. Где-то раздались выстрелы, но эти вояки даже не повернулись в ту сторону. На этом собачьем холоде мамалыжникам не до войны. Глядя на них, мальчик порадовался своему старенькому, но теплому пальто.
Ему надоело рассматривать дергающихся румын, и он пошел в сторону центра города. А центр там, где власть. До немцев горисполком и милиция, сейчас управа и полиция. Памятуя, что самый короткий путь – безопасный путь, он направился в обход, по Мойнакской. Петляя переулками, вышел на Приморскую и выглянул из-за угла. Вдалеке - нескольких полицаев и немцев. Оттуда попахивало дымком. Понял, что грохнуло там, но как узнать подробности? Осмотрелся. На другой стороне улицы увидел башенку, возвышающуюся над одноэтажным домом. Парадная дверь сорвана и висела, покачиваясь от ветра, на одной нижней петле. Определенно там никто не живет, иначе бы поправили. Но как перебежать улицу, чтобы не заметили?
Решил пройти «по стеночке», а потом, выбрав момент, пересечь улицу по-прямой. Только изготовился, как за спиной раздался громкий стук по оконному стеклу. Обернулся и увидел в окне подростка. Он махал рукой, призывая приблизиться к нему. Сделал шаг назад и стал под окном. Лицо стучавшего показалось знакомым.
- Чего тебе? – мотнул головой Костя.
Тот знаками приглашал его к себе, показывая, что нужно вернуться и пройти в ворота. А ведь точно, неплохо было бы поговорить с человеком, который находился совсем рядом с взрывом.
В большом дворе остановился: куда дальше? И тут увидел, что с дальней веранды машут. Направился туда.
 - Привет, - сказал он приблизившись.
В ответ услышал:
- Привет, Костя.
Только вздумал спросить, откуда его знают, как вспомнил. Это же Леня! С ним встречался в опустевшей комендатуре!
- Привет, Леня, а я тебя сразу и не узнал. Так слепил себе приемник?
- Все в порядке. Тебя же я сразу узнал, - ответил тот. – Небось, в башню хочешь пробраться?
- Да, хотел посмотреть, что там.
- Развалин не видел?
- С этой стороны, вроде, все цело.
- Управа уцелела, а от полиции одни развалины.
- Ты что, был там?
- Смотрел с той башни, как только рассвело. Нас так тряхнуло, что было не до сна.
Вошли в комнату, и Леня показал на противоположную от двери стену. По ней, как две змеи, изогнулись расщелины. Возле стояла застеленная кровать. На ней лежали куски штукатурки и каменная крошка.
- А где ты был в то время?
- Здесь и был, только на кровати, что у двери. Чуть на пол не свалился. Хорошо, мама на работе была, ей бы больше досталось. Представляешь?
- Представляю. А она что, ночью работает?
- Бывает. Уже спать собирались, когда за ней пришли.
- Как «пришли»? Арестовали?
Леня улыбнулся.
- Да, нет. Позвали на работу.
- А где она работает?
- В немецкой комендатуре, переводчицей.
- Выходит, на немцев работает? - зло удивился Костя.
- Успокойся. По бабушке она немка, поэтому и знает язык. Вот и пригласили, кто-то же должен этим заниматься. Не наша с тобой вина, что немцы лучше красных воюют.
- Чего ты решил, что фашисты лучше воюют?
- Не я решил, а то, что они в Крыму.
- Может, и ты пойдешь на фашистов работать?
- А что тут такого? По-твоему, лучше в Германию ехать?
- При чем тут Германия?
- Ты и этого не знаешь? - удивился Лёня. - У кого нет «арбайткарты», тому предлагают ехать работать в Германию. И меня уже приглашали, как «фольксдойче», но мы с мамой решили отказаться. Мама договорилась, что меня возьмут учеником на городской радиоузел. Получу допуск и тогда начну работать, как ты говоришь, на фашистов.
Косте, жившему еще советскими категориями, было трудно понять логику своего случайного знакомого, но его спокойная рассудительность не позволяла резко осудить его.
- А когда придут наши, как будешь оправдываться?
- Ты думаешь, мне это придется делать?
- Обязательно.
- А вот у меня большие сомнения на этот счет …
- Ты не веришь в нашу победу?!
- Я не верю, что меня будут спрашивать об этом. Ты, кажется, куда-то шел?
- Если б ты не позвал, уже дома был бы.
- Вот и иди домой. Развалины ты и раньше видел.
- А кто взорвал, знаешь?
- Откуда? Конечно, не знаю.
- Ладно. Все же слажу на башню, - сказал Костя, - сам все увижу.
Леня видел в окно, как Костя перебежал улицу и скрылся за дверью. Подумалось: «Какой наивный пацан».
Вход на башню Костя нашел на кухне. По вертикальной лесенке добрался до люка и выглянул. Порыв ветра чуть не сорвал кепку. В башне все стекла выбиты. Над головой протянуты веревки, здесь сушили белье. С комфортом жили люди. Им не нужно было выносить постиранное белье во двор, где могли испачкать, а то и украсть. Выглянул в окно. Двухэтажное здание горисполкома цело, но улица перед ним засыпана битой черепицей. Ворота, что вели в гараж – распахнуты, двор завален обрушившимися стенами дома милиции. Вот тут и жахнуло! Кто же это сделал? Узнать бы, но пора  сматываться, и так загулялся. Если мама придет, а его не будет дома - ахнет. На куче мусора увидел маленькую гуттаперчевую куклу, даже розовое платьице было на ней. Вспомнил Тасю, взял пупса и положил в карман пальто.
Переулками вышел к гостинице «Крым». Она своей громадой закрывала море, открытым оставался только вид на здания порта. Слышны удары волн о пристанные быки. Интересно бы посмотреть все в натуре, но нет - домой. Только сделал шаг, как вздрогнул от окрика:
- Стой! Стой, паскуда, стрелять буду!
Услышав клацанье затвора за спиной, остановился. К нему подходили двое полицейских. Один держал винтовку наизготовку. Боятся его, что ли? Сейчас день, ходить не возбраняется.
- Куды шов? - спросил один, что постарше.
- Да вот, гуляю, - ответил Костя, как мог, беспечнее, - хотел к морю пройти, да передумал.
- А шо там забув?
- Да так. Мама где-то на пристани работает.
- Знаем, яку маму вы шукаете, а потим полиция на воздух взлетае, - сказал полицай, шмыгая простуженным синим носом.
- Да что вы, дяденька, какая полиция? - удивился Костя.
- Видел его? - в свою очередь удивился полицай. - Племянничек нашелся! Да я тоби - господин старший полицейский! А ну повтори три раза!
Костя повторил. Пусть радуется. Скорей отпустит.
- То-то, - удовлетворенно сказал полицай и, обращаясь к напарнику, спросил: - Шо з ным робыть будемо?
Другой полицай был очень молод. Под тонким носом едва пробивался пушок, которому еще не скоро суждено стать усами.
- Да хай идэ, - ответил он.
Старшему полицейскому ответ не понравился, он так зыркнул на напарника, что тот смущенно пояснил:
- Так вроде не виноватый.
- А це мы счас побачымо.
Старший с шумом высморкался, вытер пальцы о подол шинели и полез к Косте в карман. Кукла была найдена сразу. Повертел ее сначала возле своего прыщавого носа, потом ткнул в нос напарнику.
- Бачышь? А ты казав, невиновный! - и, повернувшись к Косте, рявкнул: - Дэ взяв?
- Нашел в мусоре, - ответил Костя честно.
- Значит, украв, - резюмировал полицейский.
- Я же сказал - нашел! - вспылил Костя.
- Он ще и базикае! Вы тут при советах зовсим совесть потирялы. А ну, дэржы! - скомандовал напарнику. Тот поспешно забросил винтовку за плечо и, обойдя Костю сзади, взял его за локти.
- Руки! - скомандовал старший Косте.
- Что руки? - не понял тот.
- Показуй свои грязни руки!
Мальчик вытянул руки перед полицаем. Так они в начальных классах показывали чистоту рук дежурным санитарам. Рукава пальто задрались почти до локтей: так он вырос из него. Ему стало стыдно перед чужими. Полицай достал из-за голенища плетку и, пропустив ее через ладонь левой руки, коротко замахнулся. Костины ладони обожгла острая боль. Он закричал.
- Руки! - снова крикнул полицай.
Опять удар, опять боль.
- Можэ, годи, Дмитро, - раздалось над головой мальчика, - дитё ишо.
- Я покажу ему «не виноватый»! У мэни уси выноваты будуть! Руки!
Стоявший сзади полицейский снова схватил Костю за локти и поднял его руки. Крякал один, хрипло дышал другой, мальчик плакал. Редкие прохожие прошмыгивали мимо этого страшного места. Наконец раздалось:
- Годи.
Отпустили руки, и они, как плети, упали, больно зацепившись за пальто. Костя с трудом переставил ноги.
- Будэшь ще вороваты?
- Я не воровал! - свирепо закричал мальчик.
- Ему мало, - язвительно заметил Дмитро и, обращаясь к напарнику, сказал: - А ну, дэржы знов!
Костя не стал ждать, когда его снова будут избивать, он сделал шаг в сторону и побежал. Сначала медленно, потом быстрее. Пусть стреляют, пусть убьют, но бить себя он больше не позволит! Вслед неслось улюлюканье.
Чуть не в беспамятстве прибежал домой. Только на веранде посмотрел на руки. Они были в крови, белыми лохмотьями свисала кожа. Закружилась голова, и он опустился на стул.
                ***
Когда очнулся, увидел Витю. Тот собирался в очередной раз обрызгивать водой его лицо.
- Хватит, - прошептал Костя, еле раздвигая онемевшие губы.
- Ожил! Слава богу, ожил! - обрадовался Витя. - А то я совсем испугался. Брызгаю, брызгаю, а ты, как стенка, белый и глаза закрыты. Что случилось?
Костя показал руки, и у него снова закружилась голова, но на этот раз сознание не потерял.
- Давай снимем пальто, - предложил Витя.
Сразу стало понятно, что израненные кисти рук через узкие рукава не пролезут. Витя взялся их осторожно распарывать, чтобы не повредить ткань - ведь их снова придется сшивать. Всё равно снимать пальто было больно.
- Кто это тебя?
- Полицаи.
- За что?
- За куклу.
- За эту? - спросил Витя, показывая на пупса, лежащего на столе.
Неожиданная улыбка осветила лицо мальчика. Выходит, молодой полицай не выкинул ее, а положил снова Косте в карман. Витя понял, что самое страшное позади.
-Пойдем ко мне, - сказал он, - я там перевязку сделаю.
- А сможешь?
- Смогу.
Когда зашли в Витину квартиру, услышали, как в задней комнате стонет его больная мама. Он накоротке зашел к ней, а выйдя, сказал:
- Сестра оставила маме лекарство, и я должен три раза в день давать ей его. Тогда ей легче становится.
Витя усадил Костю перед тумбочкой и велел положить на нее руки. Затем стал ножницами осторожно срезать отставшие клочья кожи. Смазывая края ран йодом, Витя приговаривал:
- Терпи, казак, атаманом будешь. Радуйся, что кости целы. Им, гадам, ничего не стоило и их поломать.
После забинтовки, руки стали похожими на лапы белого медведя.
- Тебе не страшно было резать кожу? - спросил Костя, когда утихла острая боль.
Витя тяжко вздохнул, его большой рот сжался в прямую линию. Помолчал и грустно сказал:
- Мне теперь ничего не страшно, такого насмотрелся… Видел даже, как убивают.
- А как это было?
- Зачем оно тебе? После две ночи не мог спать, всё мерещились ощеренные собачьи морды и дерганья умирающих.
- Сам же смотрел.
- А куда было деваться? В облаву попал… А знаешь, кто командовал? Та баба, что к нам во двор заходила.
- Жуковская?
- Фамилию не знаю, а морду на всю жизнь запомнил.
Неожиданно для себя Костя почувствовал, что Витя совсем повзрослел. Поднялась бы сейчас на него рука?
- А где ты медицине научился? - уважительно спросил он.
- Сестра Валя учила раны лечить. Говорила, что в жизни пригодится.
- Вот и пригодилось, - заметил Костя.
- Ну да. Вообще я фельдшером хочу стать. В нашу медшколу с пятнадцати лет принимали. Сейчас, сам понимаешь…
Он посмотрел на Костины руки и добавил:
- Жаль, риванола нет, а то бы скорее зажило.
- Это лекарство?
- А то ж. В бутылках продается. Хорошо раны заживляет. Его сейчас не купишь.
Костя посмотрел на свои «медвежьи лапы» и спохватился:
- Слушай, ведь я даже листовки не смогу писать!
- А что писать? - махнул Витя рукой. - Ведь мы с тобой ничего не знаем. Те, что написали, я расклеил.
- Расклеил, говоришь? Молодец!
- Да что там.
- Не скажи. Попался бы тем гадам…
- Не дай бог! Но я тогда об этом не думал.
- Получается, ты заработал, а попало мне, - пошутил Костя.
Витя в ответ улыбнулся и стал собирать мусор, оставшийся после перевязки.
                ***
Наталья Михайловна ахнула, когда увидела перевязанные руки сына. Костя все, без утайки, рассказал. Мать слушала, и лицо ее становилось пепельным, глаза наполнялись слезами. Вот они выкатились и тонкой дорожкой побежала по ее впалым щекам.
- Ну куда тебя понесло? Играл бы во дворе. Ведь я сказала: на улицу не выходи! А ты еще в город полез!
- Мама, ну я уже не маленький…
- Большой, а ума не набрался.
Положив свои руки на его забинтованные, она грустно сказала:
- Не обижайся. А пока все же надо слушать маму. Что касается куклы, то и без неё полицаи нашли бы, к чему придраться. Так они выбивают из нас «советский дух». Поэтому сиди лучше дома. Но хватит о грустном. Готовься радоваться.
- От папы что-то? - осторожно спросил сын.
- К сожалению, не от папы, но все равно.
- Ну, говори!
- Так вот: немцев здорово под Москвой побили!
- Ну!? Вот это да! Где ты узнала?
Любуясь оживившимся лицом сына, подумала, что лучше бы они эвакуировались - не было бы каждодневного страха за его жизнь.
- Так кто тебе это сказал, мама?
- Один добрый человек.
- А он откуда узнал?
- Ему один румын сказал. Немцы, говорит, совсем приуныли. Хотели зимовать в Москве, а пришлось драпать по морозу.
- Мама, можно я об этом Вите расскажу и… тете Доре?
- Вите расскажи, а Доре я уже сама рассказала. Соль ей относила.
- И что она?
- Заплакала. И я рядом с ней.
Костины руки заживали плохо. Они начали гноиться. В колеблющемся свете каганца Наталья Михайловна со страхом выискивала признаки гангрены и молила давно забытого Бога не допустить худшего
- Тебе и перчаток не нужно, - шутила мама.
Он улыбался, демонстрируя хорошее настроение.

           ГЛАВА XX
И Смолин слышал взрыв, что прогремел ночью, но его дело рулить кобылой, а не разбираться с тем, что где-то кого-то грохнули. Своя хата цела – ну и ладно. Тем более есть заказ - ехать за Татьяной.
                ***
В деревню Ай-Кагул, что недалеко от Фрайдорфа, въехала необычная телега. Необычная тем, что представляла собой глухой ящик, обитый оцинкованной жестью. Сзади двустворчатая дверца. В городе в таких перевозят хлеб, но что ей делать в деревне? Телега остановилась у первой же избы, кучер что-то спросил у хозяйки и поехал дальше. Татьяна Шуткина была в это время на крыльце, поэтому всё видела и удивилась: как хлебовозку сюда занесло? Телега остановилась у ее забора. Кучер, не слезая с облучка, спросил:
- Не ты будешь Татьяной Шуткиной? Тогда собирайся, поедем в Евпаторию. Вот тебе послание от Мишки-полицая.
- Он в полиции? – невольно вырвалось у Татьяны.
- А ты не знала? Не всем же в кучерах состоять, кому-то и в полиции служить.
- Он же шофер.
- Какой там шофер, если без машины. Сейчас и лошадь на вес золота. Вот удалось прикупить кобылку, вот и езжу. А раньше тоже шоферил. И мужа твоего Леньку Шуткина знал.
- Подождите, вы не тот дяденька, что с одним глазом ездил? – спросила, оживившись, Татьяна. - Ваша фамилия …
- Смолин Григорий Матвеевич.
- Точно! Леня рассказывал о вас.
- Вот и познакомились. Теперь возьми бумажку, почитай и давай собираться. Нам нужно засветло вернуться. У немцев ночью не разгуляешься.
В записке Кузнецов извинялся за то, что не смог достать машину для перевозки семьи своего друга, поэтому посылает телегу. Он думает их встретить, но если что помешает, то Смолин знает, где спрятаны ключи от квартиры.
Затолкали в будку нехитрый скарб, и семья Шуткина поехала. Их никто не провожал. На краю ящика, свесив ножки, сидели детишки. Мать шла следом. Ей бы сидеть рядом с возчиком, но в пути дети могут уснуть и свалиться на землю.
                ***
Уже смеркалось, когда Смолин въехал во двор и остановил телегу у высокого крыльца.
- Вот и приехали, - сказал он, спрыгивая с козел на землю. – Вижу, Мишка не пришел, но это не беда.
Он вынул из расщелины в крыльце ключи от квартиры и, протянув их Татьяне, сказал:
- Иди, открывай.
- Откройте сами, дядя Гриша, - попросила Татьяна, - у меня что-то руки трусятся.
Вошли в квартиру. Татьяна потрясена увиденным: у нее еще никогда не было столь обустроенного жилья. Даже шелковые шторы свисают перед окнами. Дети забегали, открывая внутренние двери: кухня, спальня, туалет, кладовка.
- За что такое счастье? – только и прошептала Татьяна.
Смолин заторопился:
- Мне успеть бы до дому доехать, а вы уж тут без меня разбирайтесь.
Во двор вышли вместе. Татьяна спросила:
- Что я вам должна, дядя Гриша?
- Да ничего, Мишка за все рассчитался.
- Как вы думаете, чего это он не пришел?
- Служба, сама понимаешь, - и, вспомнив, добавил: - Этой ночью взрыв где-то был, может, он и не дал ему прийти.
В зале на столе лежала ученическая тетрадь. На обложке написано: «Домовая книга». Домовладелец она - Татьяна Шуткина. Все это скреплено печатью. Раскрыла обложку. Записка. Миша писал: «Таня, заполни графы, печати уже стоят». Не только печати, но и подписи должностных лиц были на нужном месте. Теплая волна благодарности окатила её. В кухонном шкафу Татьяна нашла жестяные коробки с крупами, неполную бутылку постного масла и, конечно, соль. Возле канючили дети: хотели есть. В ведре была вода, но от нее несло тиной. С ведром вышла на крыльцо. Колодца во дворе не было, не было и колонки. У соседей, напротив, сквозь неплотно зашторенные окна, пробивался тусклый свет. Постучала. Вышел пожилой мужчина.
- А, новая соседка, - сказал он приветливо, - милости прошу.
- Извините, но я не в гости, - проговорила, смутившись, Татьяна, - хотела бы спросить вас: где тут воды можно набрать?
- Идем, покажу, в темноте можешь и не найти.
Когда вышли за калитку, сказал:
- Дальше не пойду, а то еще прихватят, а тебе, как женщине, не так страшно. Так вот, иди до перекрёстка, повернешь влево и тут перед угловым домом она, наша колонка. Нажмешь на ручку, и вода польется.
- Спасибо. А как вас зовут?
- Даниил, но зови меня просто дядя Даня. Так короче и привычнее.
                ***               
Время приближалось к полудню, а Кузнецов так и не появился. Татьяна начала волноваться. Вспомнила о взрыве, о котором обмолвился Смолин. Неужели убили? А может, лежит где раненый? Кого спросить? Пошла к соседу. При белом дне рассмотрела его. Среднего роста, худой, лет пятидесяти. Явно не русский: такой удлиненный разрез глаз мог быть у армянина. На вопрос о Кузнецове пожал плечами.
- Я его видел только два раза, да и то мельком. За день до вашего приезда он зашел во двор со стариком, что привез вас. Был в форме полицейского. Правда, винтовки через плечо не было. Да, еще чемодан. С ним зашел, а вышел уже без него. Значит, оставил.
- Да, я видела в шкафу чемодан. Какой вы заметливый, дядя Даня! - восхитилась Татьяна.
- Будешь таким, если хочешь знать, с кем жить придется. Кстати, кто он тебе? Не муж, случайно?
Татьяна неожиданно для себя застеснялась. Поспешила сказать:
- Нет, просто знакомый. Он с мужем на одной машине шоферил.
- Ну и ладно.
- Так что мне делать, дядя Даня? Где его искать? С квартирой ясность получить хочу.
- Какая тебе ясность нужна? Поселили, и живи. Не ты одна в еврейской квартире оказалась.
- Еврейская? Почему еврейская?
- Или не знала? – удивился Даниил.
- Что я должна была знать? – встревожилась Татьяна.
- А то, что немцы в городе всех евреев выбили, а их квартиры теперь раздают своим прислужникам.
- Честное слово, дядя Даня, я ничего этого не знала! Знала бы, не поехала!
- Ладно, успокойся. Не ты же в полиции служишь. Тебе дали, ты взяла. А что касается твоего знакомого, сходи в полицейское управление, оно напротив аптеки, что на Революции, и спроси его однокашников. Они должны знать. Только сейчас лучше там не появляться. После налета на полицейский участок …
- Кто напал?
- Нам сие неизвестно, - ответил сосед. – Так вот, после налета немцы совсем озверели: хватают людей прямо на улицах и отвозят на Красную горку.
- Зачем?
- Ты и этого не знаешь? – удивился Даниил. – Так знай: на Красной горке немцы расстреливают людей. Мстят.
Через два дня Татьяна все же решилась пойти в полицейское управление. Уже на подходе ее остановил жандарм. Приказал уходить. А как же Кузнецов? Она видит, что ее неподвижность раздражает немца. Он достал из-за пояса дубинку и угрожающе провел ею по ладони левой руки. Сейчас ударит. Но тут увидела Жуковскую! Та вышла на широкое крыльцо бывшего горисполкома и закурила. Она была в строгом цивильном платье, в котором Татьяна уже видела ее на каком-то торжестве в гараже мужа. Потому и узнала.
- Елена Александровна, - позвала она, - можно вас на минутку?
Та удивленно на нее посмотрела, но подошла.
- Кто вы? – спросила она, ответив кивком на приветствие.
- Я – жена Лени Шуткина. Он когда-то…
- Помню, ну и что?
- Дело в том, что я ищу Мишу Кузнецова. Говорят, он работает сейчас в полиции.
- Зачем он вам?
Под пристальным и холодным взглядом Жуковской Татьяна оробела. Путаясь в словах, сбивчиво объяснила, зачем ей нужен Кузнецов. Жуковская нахмурилась и сквозь зубы сообщила, что тот в командировке. Жандарм дотронулся до плеча Татьяны палкой и показал, куда ей идти.
Во дворе она встретилась с Даниилом.
- Ну что? – спросил тот.
Татьяна подробно все рассказала. Сосед, щелкнув языком, посоветовал:
- Старайся этой гадине больше не попадаться на глаза. Жаль, я тебя раньше не предупредил.
- Час от часу не легче, - с грустью ответила Татьяна, – и зачем это Мишка вытащил меня из деревни?
- Если вернется из той командировки, спросишь.
- Вы это о чем? Вы что-то знаете?
- Ничего я не знаю, просто догадываюсь.
- О чем?
- Подумалось, что у Жуковской могут быть сильно длительные командировки.
                ***
Встреча с Шуткиной напомнила Босс, что где-то в гестаповском подвале, искупая грех, томится один из ее подчиненных. То отчаяние, которое она испытала от дерзкого налета советских моряков, начало проходить: война есть война. Придя в управление, сказала Казелле:
- Организуйте доставку сюда известного вам Кузнецова.
- Ваше сердце смягчилось, унтерштурмфюрер? -  с некоторой долей ехидства спросил тот.
- Советую, Клаус, прикусить язык.
Через час Казелла доложил, что приказ унтерштурмфюрера не может быть выполнен ввиду смерти заключенного.
- Кто сказал? – спросила Босс.
- Советник Меркель. Кузнецова в подвале удушили сокамерники.
- Так он не один сидел? Я же просила.
- У коллег перенаселенность побольше нашей. Меркель извинялся.
- Нашли виновных?
- Они сделали проще: всех из того подвала пустили в расход.
В тот вечер Босс напилась больше обычного. Казелла злорадствовал: наконец-то и тебя проняло! Он впервые видел ее страдающей, что выражалось не столько в количестве выпитого, сколько в том, как она вела себя: ни тостов, ни пьяных восторгов, ни сальных шуточек. Чем не поминки? А кто этот полицай на самом деле? Унтерменш! Так по ком страдает?!
А если его самого, Клауса, завтра убьют? Будет ли она так же переживать? Дудки! Прозвучат прощальные слова, назовут его верным солдатом фюрера и, после первой же порции шнапса, забудут о нем, как забыли о тысячах других погибших. Высказать бы этой добропорядочной фрау всё, что он о ней сейчас думает, но даже в пьяном состоянии он не мог позволить себе нарушить субординацию. Невысказанную речь поспешил залить водкой, и скоро в их компании на одного хрюкающего стало больше.
                ***
Во двор по улице Караимской, 50 вошел полицейский. Осмотрелся и, увидев выходящего из дворовой уборной мужчину, поманил к себе пальцем:
- А ну-ка, иди сюда.
Мужчина, а это был Даниил, подошел. Полицейский спросил:
- В этом дворе Танька Шуткина живет?
- Татьяна живет. Фамилии, правда, не знаю.
- Так где ее квартира?
Даниил показал. Тот резво взбежал на крыльцо и застучал в дверь. Увидев, сослуживца мужа, но в полицейской форме, Татьяна вздрогнула и спросила:
- Что вам?
Обухов, оттолкнув ее, прошел в квартиру.
- Где его вещи? – спросил он грубо.
- Чьи вещи? – растерялась она.
- Чьи еще, Мишкины!
- Я не знаю, о чем вы?
Татьяна совсем потеряла голову. Что ему надо? О каких вещах он говорит? Ведь тут всё его, Михаила, её ничего нет. Так и сказала. Услышав такое, Обухов растерялся. Неужели этот гад те бумаги с собой носит? Идиот он, что ли? Уже ни на что не надеясь, спросил:
- Может, он что приносил из своего дома?
- Так вот вы о чем! – обрадовалась Татьяна. Конечно, приносил. Вон чемодан стоит в шкафу.
- Давай сюда!
Она хотела положить чемодан на стол, чтобы удобнее было открывать и рассмотреть содержимое, но Обухов, отобрав его, скомандовал:
- Выйди отсюда!
Вместо навесного замка, чемодан закручен проволокой. Раскрутив ее, Обухов открыл крышку. Видно, Мишка спешил, когда укладывался. Вещи были беспорядочно втиснуты по самое некуда. На дне нашел газетный пакет. Развернул. Они, родимые! В карман. Он не стал укладывать вещи на место, не стал приглашать хозяйку выйти к нему. Захлопнув крышку, молча покинул квартиру.


                ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ
                ЯРОСТЬ И ЗЛОБА

             ГЛАВА  I
17 декабря 1941 года начался очередной, самый остервенелый штурм Севастополя. Фон Манштейну, командующему 11 армией в Крыму, была поставлена задача завершить затянувшуюся осаду и освободить увязшую армию для выполнения других задач.
Военная наука путем четкого подсчета противостоящих друг другу сил гарантировала успех. Штурмовые волны катились одна за другой, сметая оборонительные позиции севастопольцев. Но какая-то неведомая сила снова и снова отбрасывала его солдат на исходные позиции.
Не остановила Манштейна и высадка советских войск в Керчи (26.12.41) и в Феодосии (29.12.41). Уверовав в «последний рывок», он продолжал натиск и только 31 декабря, убедившись в бесполезности усилий, приказал своим войскам прекратить штурм. К тому времени немцы потеряли Керченский полуостров.
У советского командования созрел план полного освобождения Крыма. На 6 января 1942 года было назначено наступление сразу в трех направлениях: Джанкой, Перекоп и Симферополь. Чтобы сковать силы фашистов, решено произвести упреждающую высадку десантов в нескольких пунктах побережья Крыма, в том числе и в Евпатории.
В ночь с 4 на 5 января 1942 года из Севастополя в сторону Евпатории вышли тральщик «Взрыватель», буксир СП-14 и семь катеров-охотников. На кораблях усиленный батальон морской пехоты под командованием капитан-лейтенанта Константина Бузинова. Его задача - подготовить плацдарм для высадки в городе основного десанта. В этот день он еще не мог знать, что усилия его батальона окажутся тщетными из-за того, что намеченное на 6 января наступление Крымского фронта будет сорвано, а основной десант не высадится из-за плохой погоды.
В третьем часу ночи десант прибыл к месту высадки. Капитан госбезопасности Леонид Полянский собрал свою группу в кают-компании тральщика. Закрыв за собой дверь, он остался стоять, прислонившись к переборке спиной.
- Друзья, - обратился он, - мы на евпаторийском рейде. Для многих из вас Евпатория – родной город. По такому случаю, поздравляю с возвращением. Высаживаемся на Пассажирскую пристань. Наша задача: быстро и решительно проникнуть в зону, занятую врагом, захватить и обезвредить созданные немцами органы управления. Командиры групп - капитан Берёзкин, лейтенант Смирнов и старшина Горин. Все знают своих командиров? Хорошо. Обращаю внимание, товарищи, что вы не должны ввязываться в бои, мешающие выполнению основной задачи. Теперь детали. Первый сборный пункт у Круглой беседки в сквере. Оттуда через сад «Погибших коммунаров» ныряем в Узкий переулок. Второй сборный пункт у детской библиотеки, что на Хозяйственной улице. Там я вас встречу и укажу основное место дислокации отряда. Списки «клиентов» находятся у командиров групп. Вопросы?
- Есть вопрос, товарищ капитан. Старшина Горин. Вы, товарищ капитан, говорите «не ввязываться в бой». А если фрицы сами на нас полезут? Просить мерси?
Полянский знал, что ответ самому Горину не нужен. Видимо, в его группе есть бойцы, которых нужно сдерживать, а его старшинского авторитета явно недостаточно. Строго сказал:
- Кому не терпится пострелять, скажите здесь и сейчас. Я переведу того в батальон капитана Бузинова. Там и отведете душу. В нашу задачу брать города не входит. Повторюсь: необходимо скрытно войти в тыл врага, поднять с постели предателей и сдать их в руки советского правосудия. Встретишь врага нос к носу - заколи его ножом. Не достанешь ножом, затаись или прошмыгни мимо. В бой вступать только в том случае, если это необходимо для выполнения основной задачи. Вопросы? Нет? Командиры, разведите свои группы. Для инструктажа даю десять минут. Сбор на баке у левого борта.
Полянский поднялся на палубу. «Взрыватель», приглушив машины, еще дрейфовал. Сквозь прорывы густого белесого тумана, поднимающегося от парящей воды, просматривался город. Темнела громада гостиницы «Крым», а перед ней серела от выпавшего снега набережная. Тишина. Скоро она взорвется боем.
Тральщик и буксир ждали сигнала гидрографов, которые на «тузике» отправились к берегу. Они выставят по обеим сторонам пристани сигнальные фонари, что обеспечит кораблям точную и быструю швартовку.
В темноте прозвучало:
- Створ!
- Есть створ! - приняли сигнал на мостике и сразу команда: - Полный вперед!
Теперь и Полянский рассмотрел два красных огня: будто дракон всматривается в ночную мглу. Палуба слегка вибрирует от напряженной работы машин. Корабли подходили к пристани одновременно: тральщик - левым бортом, буксир - правым.
Полянский первым спрыгнул на доски пристани и побежал к берегу. Стоп! Впереди настил разрушен. Широко, не перепрыгнешь. За спиной сгрудились ребята.
- За мной, - скомандовал Полянский и «солдатиком» прыгнул в черную воду. Коснулся ногами дна, спружинил телом и сразу понял, что плыть не придется - вода по грудь. Его обрызгивали прыгающие рядом бойцы. Вперед! Холодная вода, хлюпая за спиной, прижала бушлат к животу. Со стороны Товарного причала слышна стрельба и взрывы гранат. Раздались одиночные выстрелы с балконов гостиницы «Крым».
Когда вышли к скверу, то корабли и пристань уже были освещены прожекторами, установленными на крыше гостиницы. По десанту хлестали пулеметные очереди. Тяжело высаживаться, когда тебя поливают свинцом… Помочь, зайти с фланга? Нельзя!
- Командиры, проверьте наличие, - скомандовал Полянский у беседки. - Даю полминуты вылить воду из сапог. За мной!
От детской библиотеки взяли влево и метров через 50 оказались у деревянных ворот. Полянский вошел в большой темный двор и на-правился в угол, образованный двумя домами. Осветил фонариком лестницу, ведущую в подвал. Когда весь отряд сгрудился возле него, объявил:
- Моя резиденция здесь. Связным остаться, остальным выполнять задания.
Двор опустел. Возле капитана остались два бойца. Подсвечивая фонариком, он написал записку и протянул одному из связных:
- Доставить комбату Бузинову - и сразу обратно. Под пули не лезть!
- Климов, - обратился Полянский ко второму бойцу, - спустись в подвал. Там, если мне память не изменяет, три комнаты. Проверь их на пригодность содержания задержанных. Возьми фонарик.
Полянский вышел за ворота, пересек улицу и попал в другой двор, стиснутый домами так, что тот напоминал колодец. Тихо и безлюдно, ни одно окно не светится. У дома, к которому приблизился, был высокий цоколь. Чтобы постучать в окно, пришлось стать на цыпочки. Раз-два, раз-два, раз. Прижимаясь к стене, отошел к воротам. На крыльце появился мужчина, осмотрелся и, никого не увидев, стал прикуривать. Лицо осветил огонек спички. Полянский молча подошел. Увидев его, мужчина махнул призывно рукой и вернулся в квартиру. В прихожей, пахнувшей керосином, обнялись.
- Здравствуй, Николай Дмитриевич! Рад видеть тебя живым и здоровым.
- Здравствуй, Леонид Михайлович. Как было велено – жду. Проходи в комнату. Наверное, десант?
- Он самый.
Полянский сел за стол. Во вспыхнувшем свете папиросы увидел уставшее лицо хозяина квартиры.
- Достается, Николай Дмитриевич?
- Да что говорить! Вам в Севастополе, наверное, не легче. Единственно, что среди своих. Сейчас хорошо только гадам. Говори, что от меня требуется.
- Меня интересует Жуковская. Слышал о такой?
- Не только слышал, но и на одном производстве с ней работал. Она была диспетчером в гараже.
- Это я знаю. Так где ее искать? Кстати, ее действительная фамилия Босс.
- Вот как. Ну и ладно. Она обитает в Новом городе. Там, по сути, все немцы живут. Приедут, позверствуют и обратно на дачи. Жуковская обеспечивает их информацией, и сама не брезгует участвовать в акциях. Ее любимое занятие - проводить облавы. Как увидит знакомого, сразу начинает измываться. Любит смотреть как люди перед ней дрожат от страха.
- А ты не попадался?
- Если б попался, не сидели бы с тобой. Она уже многих похватала. Хорошо, стерва, знает городскую партийную и хозяйственную номенклатуру. Но тебе и без нее работы хватит.
- Что ты этим хочешь сказать?
- А то и сказад, что на твой век гадов хватит. Взять хотя бы Копекова. Слышал о таком?
- Слышал, но рассказывай.
- Сейчас Копеков в заместителях бургомистра. Его начальник - слюнтяй и алкоголик. Держат его в бургомистрах из-за его дворянского происхождения. Так вот Копеков за двоих старается. А уж по коварству его еще никто не перещеголял.
- Факты?!
- Факты будут. В ноябре, когда расстреливали евреев. Копеков, клялся им, что их отправят в Палестину. Многие поверили, как же караим, единоверец. Но и это не всё. Он посоветовал немцам приступить к расстрелам, только дождавшись южного ветра.
- При чём тут ветер?
- А вот при чём. Расстреливают немцы на Красной горке, а она на севере от города. Звуки выстрелов при ветре с юга уносятся от города. Немцы последовали его совету. Результат ты знаешь.
- Дальше!
- Вот еще эпизод его деятельности. Как-то караим Давид Болек ему в глаза сказал, что он гад и предатель. Копеков пригрозил ему арестом. Болек спрятался. Тогда полицаи арестовали его жену и мать. Стали пытать. Чтобы спасти их, Болек сам явился в полицию. Его объявили партизаном и приговорили к повешению. Накануне казни к нему в подвал пришел Копеков, в доску пьяный. Полицаи принесли пустые бутылки и по приказу Копеков разбили их на мелкие кусочки. Сняли с ног Болека ботинки и стали водить его по осколкам. Истекающего кровью, оставили в подвале, а утром повесили в сквере, что возле больницы. А вот еще…
- Хватит, Николай Дмитриевич. Надо идти. Помнится, здесь были фонари «летучая мышь».
- В подвале сразу два.
- И последнее. Явка на Катыке-базаре не провалена?
- На той неделе был там.
- Проверь. Если всё тихо, поставь на калитке в правом верхнем углу химическим карандашом крестик. Лампы же поставь у ворот, я пришлю за ними связного. Мы расположились рядом, через дорогу.
На крыльце Полянский задержался, прислушиваясь к звукам. Бой не утихал. Вышел за ворота и увидел, как во двор его «резиденции» заталкивают людей, одетых явно не по сезону. Кто-то и в подштанниках. Не останавливаясь, подошел к подвалу. Климов доложил, что помещения пригодны для содержания задержанных.
- Пришли ко мне Горина, он где-то здесь.
Полянский радовался, всматриваясь в темноту. Там угадывался значительный улов – явно не случайные прохожие. Поиск шел по спискам, составленным в соответствии с агентурными данными. Всех, конечно, не удастся выловить, но оставшиеся в живых, пусть хорошо подумают, прежде чем связывать свою судьбу с фашистами. Подошел Горин.
- Потери есть?
- Никак нет, товарищ капитан. Пока обошлось, - вполголоса ответил старшина. - Сейчас пойдем остатки вылавливать.
- Ты не пойдешь, - сказал Полянский, - назначаю тебя комендантом нашей временной базы. Организуй охрану задержанных. Вернется Поляков, пусть всех перепишет. Потом оба ко мне. Я буду там, в подвале.
И уже Климову:
- Через улицу у калитки найдешь два фонаря «летучая мышь». Неси сюда.
Подошел Горин.
- Задержанных 16, товарищ капитан.
Вернулся Климов с фонарями, и Полянский, освещая ступени фонариком, начал спускаться в подвал. В первом отсеке остановился.
- Горин, давай огня.
Старшина вынул из внутреннего кармана бушлата коробочку из-под монпансье, достал кресало, сделанное из куска напильника, и белый кремень. Под ним расположил конец фитиля и ударил по касательной кресалом по кремню. Сноп искр впился в обожженный конец фитиля, и тот сразу затлел. От него зажгли клочок газеты, а там и фонари.
- Показывай свои владения, - сказал Полянский Климову.
Тот поднял фонарь повыше, и они вошли в следующее отделение подвала. Сводчатый потолок, вверху окошко, забранное массивной решеткой. Из центра потолка на белом шнуре свешивалась электрическая лампочка. Она тускло блестела от фонарного огня. На дальней стене красовался кумачовый лозунг: «Выполним третью пятилетку в четыре года!», под ним стол, сбитый из толстых досок, с обеих сторон скамейки, наглухо скрепленные со столом.
- Здесь, товарищ капитан, можно будет допрос вести. Другая комната такая же, но без стола, и мусору много.
- Добро, - сказал Полянский. - Горин, иди к своим подопечным и, если не вернулся Поляков, ты, Климов, перепиши всех задержанных
Оставшись один, Полянский сел за стол. Примерно год назад он уже сидел на этом месте. До войны здесь был красный уголок жилуправления, и он читал тут лекцию о происках империалистических разведок. Вернулись Горин с Климовым. Старшина доложил:
- Все в порядке, товарищ капитан, задержанные размещены, караул выставлен. Вот список.

              ГЛАВА II
Сразу после Нового 1942 года ветер сменил направление и задул с запада. Потеплело. При такой погоде в Евпатории обычно идет дождь. Часто со снегом. Но на этот раз выпал только снег. Костя вспомнил, как они раньше радовались такому подарку природы: бросались снежками, «мылили» снегом лица друг другу, катались на санках. А в какую-то зиму он видел, как по Морской улице пробежал красноармеец на лыжах. Снег сдуло ветром к тротуарному бордюру, вот по нему и мчался тот лыжник.
Сейчас Костя вдыхает свежий снежный запах, любуется белизной, но радости нет: он один ходит по двору и сгребает ногами тонкий слой снега в неодинаковые бугры. Не может даже слепить снежную бабу - мама запретила мочить бинты. Так и остались во дворе бесформенные кучи, а Костя с основательно вымокшими ботинками пошел домой.
Ночью спалось плохо - дергали руки. Витя говорил, что так заживают раны. Чуть серело окно, посапывала во сне мама. Иногда она вскрикивала, тогда он вздрагивал. Но вдруг густая темнота прорезалась светлыми бликами, послышалась частая стрельба. Сердце мальчика забилось быстрее. Набросив на себя пальто, которым был укрыт поверх одеяла, он вышел на веранду. В стороне моря было светло, как днем. Стрельба густела. Вернулся в комнату и снял со стены ходики, чтобы на веранде посмотреть время. Когда вешал их на место, мама пробудилась.
- Что, часы стали? - спросила она сквозь сон.
- Спи, это я время посмотрел. Сейчас запущу.
Толкнул маятник, прислушался к его тиканью и, добившись равномерного хода, отошел от часов. Оделся на веранде, а ботинки уже под лестницей.
Выглянул на улицу и тут же спрятался: по мостовой со стороны моря бежали двое в белом. Они стреляли вдоль улицы, хотя за ними никто не гнался. Костя понял, что в подштанниках драпают немцы. Дождавшись, когда те свернут за угол, побежал к собору. Перелез через заборную решетку Церковного сада и вдоль стены пошел к морю. Стрельба гремела совсем рядом.
Вот и красавец Бо-Риваж, справа, где Пассажирская пристань, видны военные корабли. Румын внизу не было, зато с верхней площадки здания захлебываясь, строчил пулемет. Со стороны Хлебной пристани, метров за триста от Бо-Риважа, раздалось явственное «Ура!» Румынский пулемет замолчал, будто испугался, затем застрочил снова.
С ближнего к Косте корабля по прожекторам стреляла баковая пушка. С каждым ее выстрелом на пристани становилось темнее. Потом начался обстрел пулеметных точек. И Бо-Риваж замолк. Прихлопнули мамалыжников, - радостно подумал Костя. И тут же вздрогнул - услышал команду на немецком. Оглянулся, но никого не увидел. Прислушался. Голос звучал правее и откуда-то сверху. Пошел, пригибаясь, на голос. От железной калитки стала видна колокольня. С нее не стреляли, но почему-то громко кричали. Кому кричат, кто их может услышать в этом грохоте?
Над головой пролетел снаряд и взорвался недалеко от корабля. Снова крик с колокольни - и снова снаряд. На этот раз он взорвался по другую сторону причала. «Вилка», - мелькнуло в голове. Теперь снаряды посыпались один за другим. Один из них угодил в кормовую пушку, и она, высекая искры, пронеслась по палубе и свалилась в море. Корабли стали отходить. Костя понял, что десантники не знают, откуда немцы корректируют огонь, иначе легко прихлопнули бы их, как это сделали с румынами. Еще раз посмотрел на колокольню, будто запоминая место, и, уже не прячась, мимо поповских могил выбежал на улицу. Прикрытый стенами домов, помчался к тыльной стороне гостиницы «Крым».
Ворота гостиничного двора открыты настежь. На этажах на фоне красно-синих бликов пулеметной стрельбы мелькают тени. Из подъезда гостиницы выскочили двое немцев, завели мотоцикл и выехали со двора, не заметив Костю. Как пробраться к десантникам? Здесь этого не сделаешь - стреляют с обеих сторон.
Выскочил на Мойнакскую: в доме № 3 есть проходной коридор. Бывает же польза от бесцельных мальчишеских походов. Двор пуст. В конце коридора парадная дверь приоткрыта, видны отсветы ночного боя. Выглянул. Через черную ограду сквера перелазили десантники и устремлялись к саду Погибших коммунаров. Он тоже так пошел, если бы не вспомнил о коридоре.
- Дяденьки, дяденьки, - закричал он, - вам сюда, здесь ближе!
- Куда ближе? - спросил один из моряков, приостанавливая бег.
- К немцам ближе! Они все в гостинице!
Лихой свист, и отряд собирается возле Кости.
- Веди, братишка!
Побежали вместе по гулкому коридору. Костя летел впереди, как на крыльях. Выглянули на улицу. Гостиница продолжала изрыгать трассы. Мальчик рванул было дальше, но был схвачен за воротник пальто:
- Оставайся здесь, сынок, там тебе делать нечего.
Его втолкнули во двор. Он услышал команду, не ему предназначенную:
- За мной, ребята!
Только тут Костя вспомнил, что никому не рассказал о колокольне. Побежал снова по коридору, но бег был остановлен крепкой рукой. И снова за воротник. Ждал удара, но услышал властный голос:
- Ты что бегаешь, спать не даешь?
В темноте различил женщину ростом с Котовского. «Бить не будет», - подумал с облегчением.
- Ты почему спать не даешь? – повторила женщина вопрос.
Ему стало смешно: бахают пушки, пулеметы строчат, а ей все нипочем.
- Извините, тетенька, - вежливо произнес Костя, - я в последний раз … И вы сможете продолжать спать.
- Не твое соплячье дело, а сейчас зайдешь ко мне и расскажешь, кто это там расшумелся.
- Тетенька, мне некогда, у меня задание!
- Вот и про задание расскажешь.
Не церемонясь, она затолкала его в открытую дверь слабо освещенной комнаты, пахнувшей керосином и кошками. Костя от злости заскрежетал зубами. Женщина заперла дверь на ключ и положила его в карман халата.
- Рассказывай, - сказала она, усаживаясь на стул.
- Пустите, мне нужно к командиру!
- А на тот свет тебе не нужно?
- Что вы лясы точите? Там люди гибнут, а вы…
- Вот раскричался! - перебила его женщина. - Я не глухая. Лучше расскажи, что там происходит?
- Там сражаются! Что вам еще непонятно! Пустите!
- Вот бог сумасшедшего послал, - вздохнула женщина.
- А вы на бога не сваливайте! Сами затолкали, а бог виноват!
Хозяйка встала и начала хлопать по карманам халата.
- Где я его дела?
- Да вон, в том кармане!
Женщина, ворча, открыла дверь.
- Иди, дурак.
 Пробегая коридором, он крикнул:
- Сама дура!
Гостиница уже успокоилась, но пули еще цвиркали. Прижимаясь к стене, подошел к группе военных, стоявших под глухой стеной припортового здания. Их лица освещались сполохами горевшей гостиницы. По морю лупила немецкая артиллерия. Корабли темными тенями носились по заливу, пытаясь избежать прямого попадания.
- Вот садит, гад! - сказал военный в зеленой фуфайке, обращаясь к рядом стоящему. – Иди, ищи! Осмотри еще раз Бо-Риваж! Не может он так бить без наводки!
Моряк сорвался было с места, но Костин окрик его остановил:
- Стойте! Я знаю, где наводчик!
Моряк подтолкнул его к командиру.
- Что за привидение в лаптях? - удивился тот. И тут же спросил: - Так где наводчик?
- В церкви, на колокольне!
- Вот те раз, а говорил, закрыта, - упрекнул кого-то командир и скомандовал:
- Действуй, Корниенко! Пошли двоих на крышу, что напротив церкви, пусть прикроют!
Моряки побежали, а командир подошел к Косте и хотел пожать ему руки, но увидев, что они забинтованы, обнял:
- Спасибо, друг!
Костя прижался к командиру и замер. Тот похлопал его по спине и сказал:
- А теперь, сынок, без обиды, марш домой!
Мальчик не спешил уходить.
- Товарищ командир, можно вопрос?
- Говори, но быстро.
- Капитан Полянский с вами?
- Ты его знаешь?
- Знаю, и он меня знает. У меня сообщение для него.
- Тогда жди. Стань под стеночку и не высовывайся.
            ГЛАВА III
Полянский взял список и, придвинув к себе лампу, начал читать. Знакомые фамилии. Кого тут только нет. Вот и Вемьяновский, прославившийся грабежами, следователь Голактионов, даже полицмейстер Братчиков попался, а вот Жуковской и Копекова нет. Это несколько снижало их успех, но на войне, как известно, не всё гладко получается. Но не затем ли он здесь, чтобы сделать не как получится, а как надо?
Полянский слышит, как, чертыхаясь в темноте, спускается в подвал Березкин. Зашел и тут же устало сел на скамейку.
- Уф, - сказал он, - полгорода обегали, искали ту гадину. Сказали, что она в Новом городе ошивается. Сунулись, но там серьезные заслоны. Три раза натыкались. Есть потери: убит сержант Волохов, двое раненых.
- Раненых отправили на корабли?
- Отправили. Да, еще и Смирнов ранен. Видел его на берегу.
- Он ничего не передавал? Меня Копеков интересует.
- Я спрашивал. Говорит, что дома его не застал.
- А в городской управе не смотрели?
- А что ему в той управе делать, если весь город на дыбки стал?
- Выходит, и нам нечего делать? Жуковскую спрятали, Копеков затерялся, пора и нам в Севастополь возвращаться. Так, что ли?
Полянский заметил, что Березкин обиделся. Положил ему руку на плечо и примирительно сказал:
- Понимаю, устал, Петр Васильевич, но куда деваться? Нужен нам этот Копеков, как воздух. Был бы Смирнов, его послал бы, а так тебе придется сходить в управу. Возьми десяток бойцов и двигай.
Шли быстрым шагом по кратчайшему пути, который мог знать человек, не один год проживший в этом городе.
Над местом высадки десанта периодически зависали немецкие осветительные ракеты. В их бледном свете была видна и улица, на которой они находились. Чуть дальше, на перекрестке, отсвечивали окна аптеки. Вход в управу, что напротив нее, отсюда не виден. Как там? Есть ли охрана? Березкин, дождавшись темноты, перебежал на другую сторону улицы и, прячась за воротным столбом, выглянул.
                ***
В ночь высадки десанта Вера Павловна была дома. Когда послышались выстрелы, она и Леня  вскочили с постелей, опасаясь, что опять где-то что-то взорвется. Обошлось - бой шел в стороне. В комнате собачий холод и мать, уже одетая, снова легла под одеяло. Леня хотел пойти разведать обстановку, но она категорически запретила выходить. Он стоит у окна и всматривается в темноту. Когда зависали осветительные ракеты, он четко видел мостовую и дом с башенкой, которые давно намозолила глаза.
И вдруг какое-то движение под окном! Леня «прилип» к стеклу. Пригибаясь, вдоль стены шли военные: кто в бескозырке, кто в шапке, один в каске. Когда увидел, как один из них перебежал улицу, он сказал:
- Мама, сейчас тут может что-то случиться.
- С чего ты взял? - спросила Вера Павловна из-под одеяла.
- А ты встань и сама посмотри.
Дальше они уже вдвоем наблюдали за тем человеком, другие бойцы им не были видны.
                ***
А Березкин всматривался. У главного входа, из-за колонны, выглядывает ствол пулемета, но людей не видно. На втором этаже тускло светятся два окна. Возможно, кто-то забыл погасить лампу. Стоп! На первом этаже, в самом конце здания, мелькнул свет фонарика и тут же погас. Выходит, люди в помещении есть, и Полянский был прав, посылая его сюда. Что за комната на том месте, где видел свет, какой отдел? Вспомнил: туалет! Как сразу не сообразил? Вот и окно до половины замазано белой краской.
Созрел план действий: разбивают окно в туалет, через него проникают в коридор и открывают огонь вдоль коридора. Боец, которого он поставит вместо себя у ворот, с первыми звуками разбиваемого окна, забросает вход в управу гранатами.
Леня и его мать видели, как один военный вернулся к стене, а другой стал на его место.
- Сейчас начнется, - сказал Леня, и они услышали глухие удары и треск разбиваемого стекла. Тут же раздались взрывы гранат. Задребезжали стекла, но штукатурка не посыпалась. Стрельба и вдруг тишина. Только со стороны порта слышатся выстрелы.
Березкин оставил двух бойцов внизу, а с остальными устремился на второй этаж. Разбежались по коридору. У закрытых на ключ дверей выбивали филенки и проникали в кабинеты. Везде пусто и темно. Но в одном кабинете дверь не на замке. Врываются. Луч фонарика освещает фигуру с пистолетом.
- Бросай оружие!
Фигура не исполняет команду, но и не стреляет. Дрожащая рука поднимает пистолет к голове. Прыжок, и Березкин его выхватывает
- Обыскать!
Кабинет в два окна, стол заседаний, под ним едва светится лампа. Березкин вывернул фитиль. Ему подают документы, отобранные у задержанного. Он говорит:
- Найдите кабинет бургомистра и выберите оттуда все бумаги.
Капитан разложил на столе документы задержаного.
- Тэкс, с кем имеем дело? Да ты и есть Копеков! Леон Копеков! Был Лёвка, стал Леон? Чего молчишь?
На Копекове франтоватый коричневый костюм, белая рубашка с распахнутым воротом… А вот руки чем-то выпачканы.
- Что ты тут делал?!
Выбивая зубами мелкую дробь, Копеков невольно скосил глаза на обложенную белым кафелем печь. Березкин открыл дверцу топки и увидел, что она забита еще не подожженной бумагой.
- Следы заметаешь, гад!
Пленник задрожал еще сильнее, лицо и шея покрылись красными пятнами. Капитан знал, что на войне умирают не только от пули, но и от страха. Вот и этого может кондрашка хватить. Взял со стола графин с водой и подал Копекову.
- Пей!
Что только не сделаешь для врага, лишь бы не дать ему окочуриться раньше времени. А тот, стуча зубами, начал глотать воду, проливая ее на рубашку. Вошли бойцы.
- Товарищ капитан, кругом пусто. Из живых только этот.
- А мертвых?
- Шестеро, и все у входа.
- Выберите бумаги из этой печи, добавьте к бумагам бургомистра и быстро вниз. Не забудьте изъять документы у охранников.
Перед выходом из кабинета, Березкин спросил у Копекова:
- Что же ты лампу не загасил, когда стрельба началась?
Тот ответил, обреченно махнув рукой:
- Стыдно признаться, но я с детства боюсь темноты…
- Зачем же ты – трус в такое дело вляпался?
                ***
Лёня и его мать видели: мимо их окна, неся какие-то свертки, скорым шагом прошли десантники. Между ними, подгоняемый пинками, плелся мужчина без пальто и шапки. Вера Павловна всмотрелась и обмерла.
- Ой, кажется, Копекова повели!
- А кто он? - спросил Леня.
- Заместитель бургомистра, - ответила мать и впервые задумалась об ответственности перед Советами за службу фашистам. Вспомнила, как пострадал ее первый муж. И тут же успокоила себя, решив, что Советы вряд ли вернутся. А то, что видела, так – эпизод.
У этой женщины были основания не любить советскую власть. Семью ее отца, сельского кузнеца, раскулачили и отправили в ссылку. Ее не тронули: к тому времени вышла замуж за пролетария Григория Пахомова. Но беда и здесь ее нашла. Как-то ночью пришли ребята в синих фуражках, предъявили ордер на арест мужа и увели. Даже машина не понадобилась, ибо отдел НКВД располагался за углом
С той поры Вера Павловна, жена врага народа и кулацкое отродье, осталась с двумя детьми. Желая смягчить свой статус «лишенки», она выходит замуж за Стёпина, рабочего-литейщика. Да новый муж вскоре уехал на заработки в Ленинград, оставив ей в вечное пользование свою фамилию
Дети подрастали. Незадолго до войны старший сын женился на Циле Нейман. Подошло время, его призывают в РККА, а Циля остается в семье и становится второй Лёниной мамой. Она тщетно пытается пристрастить его к чтению художественной литературы. Но он, кроме журнала «Радио» и сопутствующих ему справочников,  ничего читать не хочет. По его убеждению только радиодело достойно внимания настоящего пацана.
К этой мысли его подспудно подтолкнул певец Петр Лещенко. В СССР песни бывшего белогвардейца были под строжайшим запретом. Но услышать Лещенко можно было через Болгарское радио. Но где взять радиоприёмник, если в магазинах Евпатории их вообще не продавали? Вот мальчишки и собирали приёмники, пользуясь схемами журнала «Радио», изыскивая радиодетали и лампы всеми праведными и неправедными путями. Так у Лени появился дохленький аппарат собственного изготовления. Он худо-бедно ловил Болгарию, но хотелось убрать треск и расширить диапазоны приема. Вот и приходится постигать то, чего в художественной литературе и близко нет. Так стоит ли она того, чтобы на неё тратить время?
С началом войны частным лицам было приказано сдать радиоприемники на хранение государству. Леня свой не сдал, ибо тот нигде не был зарегистрирован, но слушать стал через наушники, чтобы лишний раз не напоминать маме про крамолу, за которую можно было жестоко поплатиться.
Вера Павловна, дочь мамы-немки, училась  в немецкой школе, поэтому хорошо знала немецкий язык. Девочка  выросла, но знание языка ей не пригодилось. Чтобы не забыть его, она регулярно читала книги на немецком.
Однажды, когда Циля была на работе, попросила сына найти немецкую волну и дать ей послушать. Ей хотелось узнать больше, чем приходилось читать в газетах и слушать по радиотрансляции. Для нее, как и для многих, было не понятно, почему Красная армия, громя фашистов, все время отступает.
Леня настроился на немецкую речь и передал наушники маме. Сын видел, как посуровело её лицо, даже больше: на нем была написана растерянность.
- Может, хватит? - спросил он.
Мать отмахнулась. В тот момент она слушала фрагмент публичной речи Геббельса: «Сегодня я могу вам сказать, - и я не мог этого сказать раньше, - что враг разгромлен и никогда больше не поднимется». Когда сняла наушники, лицо ее было серым. Леня сам приложил наушник к уху, но ничего не понял. Его школьный немецкий явно пасовал перед быстрой немецкой речью
- Что они там говорят?
Ответила неожиданно резко:
- Что они еще могут говорить?!
Потом более спокойно:
 - Говорят, что исход войны предрешен. В их пользу.
- И ты этому веришь?
- А что остается, если фашисты под Москвой, а не красные под Берлином?
- И что будем делать?
- Что делать? Будем ждать.
Хотела добавить «и надеяться», но не произнесла, догадываясь, что сын спросит, на что надеяться, а она и сама не знала, что лишенка и полукровка может ждать от немецких властей.
И вот теперь, казалось бы, разгромленная Красная армия снова в Евпатории и таскает за собой, как баранов, немецких прислужников. Так могут и за ней прийти. Что тогда станет с Лёней? А то и его загребут. Сердце сжалось от смутных тревог.
                ***
Тусклый свет фонаря «летучая мышь» на мгновение ослепил пришедшего из ночи Березкина. Поэтому он не мог увидеть встревоженного лица Полянского. Протирая глаза, услышал:
- Привел? Нет?
- Привел, - сказал он, расплываясь в улыбке, не столько радостной, сколько нервной. Из него выходило напряжение последних часов пребывания в Евпатории. Сделал шаг в сторону, и бойцы вытолкнули на освещенное место Копекова.

           ГЛАВА IV
Серый дымчатый рассвет начал раскрывать поле боя, Костя содрогнулся. Те черные бугры напротив гостиницы оказались убитыми или ранеными моряками. Между ними ходил боец с флягой и поил раненых. В самой гостинице еще раздавались выстрелы. Но вот с балкона третьего этажа послышался радостный крик:
- Передайте командиру, что палуба полностью очищена!
И тут же раздалось разноголосое «Ура!». Кричали на крыше, кричали с балконов, кричала и толпа гражданских, выбегающая из ближайших улиц. Женщины бросились к раненым, кормили принесенной снедью. Способных передвигаться вели с собой, следом матросы несли обездвиженных, но еще живых. Мужчины собрались возле капитана Бузинова и требовали оружия. Командир поумерил их пыл и направил на восстановление пристани, которая понадобится для приема основного десанта. Откуда-то появились тачки, на них вывозили раненых в полевой госпиталь, открытый недалеко от гостиницы. И всё - за считанные минуты, без малейшего понукания!
К командиру подошла женщина в серой фуфайке. Голова её была покрыта вязаным коричневым платком, концы которого были в узле на пояснице.
- Вы командир? - властно спросила она.
- Что вам, гражданка? - осведомился Бузинов.
- Вон те, - махнула рукой в сторону группы военных, - забрали у меня ружье и патроны. Прикажите отдать! Я их с риском для жизни собирала!
- И зачем они вам?
 - Неужели вам еще нужно объяснять, для чего человеку оружие?
Костя узнал ту, что схватила его в коридоре за воротник и затолкала в свою комнату. Командир крикнул:
- Кто обидел гражданку?
От группы подошел моряк:
- Товарищ капитан-лейтенант, разрешите доложить! Сия гражданка нашла где-то наш карабин и патроны разных систем. Мы ей пытались объяснить, чем это чревато, но она и слушать не хотела. Вот и отобрали. Она бы настреляла…
- Слышали? - обратился командир к женщине. - Стрелять вы не будете. Хотите помочь, ухаживайте за ранеными
- Как севастопольская Даша?
- Точно так, как Даша Севастопольская.
Женщина круто повернулась и чуть не сбила с ног Костю, который стоял у нее за спиной. Она его узнала.
- Чего стоишь, как пень? Не мог слово замолвить?! - выкрикнула женщина и щелкнула Костю по носу. Тот вспылил, но услышав смех военных, сам заулыбался. Вскоре ее зычный голос был слышен возле тачек, на которых вывозили раненых.
Костя со своими больными руками не мог быть полезен, а Полянского все не было. Вдруг пробегавший мимо матрос показался ему знакомым.
- Петя! - невольно крикнул Костя, еще не осознавая, его ли видит.
Моряк остановился, будто его сзади кто-то удержал, и дико завопил:
- Рыжий Кот! Ты ли это?!
- Я, а кто же еще?! - крикнул Костя и бросился к Пете, широко расставив руки.
Они крепко обнялись. Крики ребят привлекли внимание военных, что находились рядом.
- Петька, мама твоя никуда не уехала! Она ждет тебя!
Едва успел радостно улыбнуться, как послышалось:
- Краснофлотец Видлянский!
Петя резко повернулся и, бросил руку к виску:
- Есть, товарищ комиссар!
То был военный, который обезоружил Костину знакомую. Он подошел к ребятам и, положив им руки на плечи, сказал:
- Как я понял, твой дом где-то рядом, и мама ждет тебя?
- Ждет, товарищ комиссар.
- Так вот, даю тебе, Видлянский, полчаса на встречу с мамой. Заодно отведи этого парня домой. Он нам здорово помог, но рисковать ему сейчас нет необходимости.
- А как Полянский? - растерянно спросил Костя.
- Когда появится, мы ему скажем, что его хотел видеть Рыжий Кот. Если понадобишься, за тобой пришлем Видлянского.
- Я лучше останусь, - ответил угрюмо Костя. - Иди, Петя, один. Полянский не знает Рыжего Кота, он знает Костю.
- Вот как, - весело удивился комиссар, - А теперь… Слушать мою команду! Приказываю краснофлотцу Видлянскому, взять на буксир мальчика Костю и доставить его домой! Выполняйте!
- Есть, товарищ комиссар!
Увидев, как сдвинул брови Рыжий Кот, сказал уже ему:
- Ну куда ты со своими руками, Костя? Иди, прошу тебя.
Петя взял карабин на ремень, и они быстрым шагом пошли домой.
- Что у тебя с руками? - спросил Петя.
Костя коротко рассказал.
- У, гады! А Туйчик в городе?
- Нет его, уехал.
- Да, мог бы догадаться, раз ты один.
- Петя, знаешь, Тася погибла.
- Тоже не уехала? Они же собирались!
- Остались. У нас тут всех евреев постреляли. И Тасю.
- Ну, держитесь, гады! - прокричал Петя, погрозив вдаль кулаком.
У калитки Костя остановил Петю.
- Что такое?
- Можно, я побуду у тебя, - спросил Костя, - а потом вместе вернемся в город?
- Ты слышал приказ? - удивился Петя непонятливости друга. - Пойми, я не могу не выполнить приказ.
- Тогда я пойду без тебя. Мне нужно обязательно увидеть Полянского и сказать, кто убил Тасю.
- А ты знаешь?
Костя кивнул.
- За что тебя похвалил комиссар?
Костя рассказал. Петя воскликнул:
- Молодец, знай наших!
Он достал из противогазной сумки бескозырку, а шапку положил на её место. Бескозырку разгладил меж ладонями и надел на голову, перекинув одну ленточку на грудь. Сделав несколько шагов по камням двора, остановился.
- Кот, - восторженно прошептал, - неужели я дома? Сколько раз я во сне видел наш двор! Как сейчас, видел!
Подошли к его квартире. Не переступая порога, Петя громко сказал:
- Мама, я пришел!
Это прозвучало так, будто он пришел со школы или из магазина. Тетя Дора подходила к сыну медленно, как во сне, глаза ее были широко открыты, в них стояли слезы.
Они обнялись. Сын гладил материны плечи, за его спиной мелко подрагивал карабин. Мать, не поднимая головы с его плеча тихо сказала:
- Я ждала тебя, сынок, я знала, что ты придешь. Если бы я уехала, куда бы ты пришел?
- Хватит, мама, - попросил сын, - не плачь, а то и я расплачусь.
- Надолго пришел, сынок?
- Нет, мама, только на полчаса. Но я еще буду приходить. Будет еще десант, а там погоним немцев из Крыма!
- Хорошо бы так, - ответила мать. - А сейчас, мальчики, мыть руки и кушать.
Когда они по очереди стучали соском умывальника, спросила:
- Где же вы встретились?
Петя рассказал, не забыв упомянуть о геройском (так и сказал!) поступке друга.
- Угадайте, мальчики, - оживилась Дора Ефимовна, - что я начала делать, когда услышала стрельбу?
- Наверное, полезла в подвал, - сказал Петя .
- Не угадал.
- Полезли на крышу, -предположил Костя.
- Вовсе нет. Начала варить манную кашу!
- Ура! - закричал Петя, - Кот, мы будем есть манную кашу! Неужели с абрикосовым вареньем?
- Тут ты угадал, - улыбнулась Дора Ефимовна и подошла к плите, на которой стояла кастрюля, укутанная в байковое одеяло. Подняла крышку и позволила ребятам посмотреть на первозданную красоту манной каши. Она, желтая от сливочного масла, благоухала.
- И масла сколько!
Они ели, а Дора Ефимовна подкладывала им абрикосовое варенье из литровой банки. Когда ребята справились с едой, сказала:
- А ты, Костя, тоже хорош: ушел из дому и ничего маме не сказал.
- Когда я уходил, мама спала. Не хотел будить.
- Она пошла на берег искать тебя.
- Вот там и увидимся!
Петя встал, одернул фланельку и, поцеловав маму в обе щеки, сказал:
- Спасибо, мама, за все. Мне пора.
- Иди, сынок. Вот вымою посуду и тоже пойду на берег. Где тебя искать?
- Ты что? - вырвался у Пети невольный вскрик. - Я сам не знаю, где буду! Прошу, не выходи никуда. Жди меня дома! Может так случиться, что я приду, а тебя не будет.
Ещё раз поцеловав соленые от слез щеки, Петя, не оглядываясь, пошел из дома. За калиткой сильный западный ветер чуть не сдул с него бескозырку.
- Не нравится мне этот ветерок, - проговорил Петя, вынимая из сумки шапку и укладывая туда бескозырку.
- К теплу, - заметил Костя.
- К шторму, - добавил матрос.
Стрельба в городе не стихала. К ней добавились бомбовые взрывы. Над городом, недовольно воя, носились черные тени немецких самолетов.

           ГЛАВА  V
При виде Копекова лицо Полянского на мгновение просветлело и тут же стало жестким, глаза прищурились.
- Фамилия! - резко сказал он.
- Копеков, - послышался ответ, - Лев Борисович.
- Все же попался, предатель! Я - Полянский, капитан госбезопасности. Сейчас будешь рассказывать о своих презренных и преступных делах!
При этих словах Копеков, казалось, стал меньше ростом, а капитан, смерив его презрительным взглядом, повернулся и пошел к столу. Сел у фонаря и, положив перед собой пистолет, указал Копекову место по другую сторону. Березкин подтолкнул его. Путаясь в ногах, тот протиснулся между столом и скамейкой. Полянский обратился к Березкину:
- Петр Васильевич, займись теми, что в другой комнате. Климов в курсе дела. Ко мне пришли Полякова.
Берёзкин ушел, а Полянский обратился к Копекову:
- Тебе понятно, почему ты здесь?
Тот кивнул головой и пробормотал что-то похожее на «понятно».
Поляков молча сел за стол и приготовился писать. Полянский продолжал:
- И тебе должно быть так же понятно, что тебя ждет за измену Родине?
- Я не виноват.
- Сейчас проверим. Немедленно скажи, где сейчас Жуковская!
Последние слова Полянский произнес, повысив голос. Копеков вздрогнул.
- Я не знаю, где она. Клянусь!
- Ты не знаешь, где она живет?
- Где-то в Новом городе, но я у нее ни разу не был.
- Ты ее до сих пор боишься? Здесь она тебя не достанет.
- Я понимаю, но, хоть стреляйте, не знаю.
Полянский задумался.
- Ладно, - сказал он, - к ней мы еще вернемся, а сейчас назови фамилии наиболее активных немецких прислужников.
- Я все скажу, но где находится Жуковская, клянусь, не знаю.
- Хватит! Называй фамилии.
Копеков был наблюдательным человеком и у него была хорошая память. Поляков едва успевал записывать фамилии, место жительства и возможные места укрытия каждого. Когда паузы между фамилиями удлинились, Полянский приказал Полякову отдать список Горину и поручить ему организацию поиска указанных лиц. Теперь вопрос снова к Копекову:
- Рассказывай, как стал работать на немцев.
- Случайно, совсем случайно, - начал было тот, но увидев, как на суровом лице капитана сдвинулись брови, быстро заговорил:
- Это все она… Она сказала, что в управе, я смогу больше помогать своему народу. Евреев истребили, то же ждало караимов. Наши далекие предки умудрились принять иудейскую веру, но мы Христа не распинали, наша совесть чиста.
- Выходит, евреев расстреляли только за то, что распяли Христа?
- Ну, не совсем так, - замялся Копеков, - я только хотел показать, как трудно живется нашему народу при любой власти.
- Ты демагог, Копеков. Рассказывай, как заслужил доверие Жуковской.
- Сам удивляюсь: чем я ей приглянулся?
- Я сейчас, сволочь, тебя еще больше удивлю вот этим пистолетом! Я не намерен играть с тобой в прятки.
- Не надо, господин начальник. Я забыл, совсем забыл. Я помог ей, когда она пряталась у меня от Советов. Тогда она мне поверила. Так я и стал заместителем бургомистра.
-И всё? Только пряталась?
- Всё, если не считать интимных отношений.
- Тебя не об этом спрашивают! Теперь… вижу: ты не хочешь искупить свою вину. Рассказывай, как с кладбища подавал сигналы немецким диверсантам!
- Я не подавал сигналы, я только потом проходил этим местом. Я еще пригожусь вам, гражданин начальник.
- Советская власть с отбросами дело не имеет! Подведем итоги, Копеков. Поступив в услужение к матёрой немецкой шпионке и убийце, ты стал на путь предательства! Согласен?
- Но, гражданин начальник…
- Без всяких «но»! Согласен?
- Почти, гражданин начальник.
- Сейчас будешь полностью согласен. Рассказывай, как был убит Давид Болек?
- В его смерти, господин начальник, я не виноват, клянусь!
- Опять выкручиваешься?
- Мы с Давидом чуть ли не дружили. Я покупал у него рыбу и никогда не спрашивал, где он ее берет. А он ее скупал по дешевке…
- Мы не Болека судим, а тебя, о себе и рассказывай!
- Как я могу о нем не говорить, если вы хотите знать всю правду? Когда началась война, он вступил в истребительный батальон, ходил с шашкой на боку и перестал заниматься рыбой. Я говорю: «Давид, если тебе шашка мешает продавать керченского судака, лучше брось ее». Он послал меня… Потом пришли немцы и схватили его. И повесили.
- А как же твоя забота о караимах?
- Я не думал, что они его так быстро повесят!
- Стекло ему под ноги кто подсыпал?
- Нет, нет, я этого не делал!
- А кто делал? Тоже немцы?
- Я там не был. Не знаю.
- Ты был там, ты и делал, негодяй! И вешали его не немцы, а твои полицаи! Теперь последний вопрос, и ты свободен.
- Свободен?! Вы меня отпустите?
Полянский усмехнулся.
- Свободен от моих вопросов. Расскажи о своем участии в расстреле евреев.
- Я не участвовал в этом, гражданин начальник. Я, наоборот, уговаривал евреев не беспокоиться.
- Поподробнее!
Копеков понял, что сболтнул лишнее.
- Я повторял им то, что говорили немцы. Я сам всего не знал!
- И что же ты им повторял?
- Что они уедут в Палестину. Так немцы говорили, и я верил им вместе с евреями. Я не виноват!
- А почему не расскажешь, как посоветовал немцам подождать с расстрелами, пока не задует южный ветер?
- Это она сказала, не я!
В комнату заглянул Березкин и сообщил, что пришел связной от Бузинова.
- Забирай этого к себе, - сказал Полянский, показывая на Копекова.
Шапка связного топорщилась на бинтах, окрашенных кровью.
- Садись, товарищ, - пригласил его Полянский.
- Не могу, товарищ командир, было приказано возвращаться, не дожидаясь ответа.
- Ну, коли так, свободен.
Бузинов писал: «Максимально быстро прошу прибыть в штаб. Ваши люди необходимы для отражения атак противника. Против нас действует полк, усиленный танками и артиллерией. Батальон несет невосполнимые потери. 5 /01/ 42. 9. 20.»
Полянский на мгновение задумался. Где не сработала разведка? У немцев в городе таких сил не было. Откуда полк, откуда танки?
Если Бузинову понадобились его люди, значит, десанту действительно невмоготу. Он понимал, что может наступить момент, когда отвага и бесстрашие уступят материальному и численному превосходству противника.
Капитан не знал и не мог знать, что, воспользовавшись пассивностью советского командования на Керченском полуострове, Манштейн снял из-под Феодосии и направил в Евпаторию два отдельных батальона и механизированный полк пехоты, создав в зоне действия десанта пятикратное преимущество своих сил.
Полянский сказал Полякову:
- Позови Березкина, а сам оставайся там и присматривай.
Прочитав послание комбата, Березкин произнес:
- Обстановочка… Что будем делать с теми?
- А что, есть сомнения?
- В основном нет. Но человек пять, доставленных по списку Копекова, клянутся, что ни в чем не виноваты. Может, оговорил? А что с ним самим делать будем?
- Хотел отправить в Севастополь, мог бы пригодиться, но сейчас выбора нет: всех к стенке. А тех, что вызывают сомнение, возьмем на берег и покажем народу. Пусть он и решает. Нет возражений? Тогда за дело.
                ***
Чтобы не попасть на глаза комиссару, Костя побежал не к гостинице, а на набережную. Первое, что увидел - разбушевавшееся море. На берег мчатся вздыбленные волны. Они свирепо набрасываются на каменные откосы набережной и, разбиваясь на тысячи брызг, развешивают на прибрежных кустах водоросли.
Стоя у высокой стены Бо-Риважа, он жадно смотрит, как над взбаламученным морем носятся немецкие самолеты, осыпая корабли бомбами. Катера ниже волн, и те, играясь, швыряют их во все стороны. А большой корабль, отстреливаясь от самолетов, одновременно из единственной пушки стреляет куда-то в сторону Пересыпи.
В стороне морского порта темнела молчаливая толпа. Она, словно от ветра, слегка покачивалась. Внезапно из нее выдуло дикий крик. И снова медленное, безмолвное движение. Когда подошел ближе, понял, что толпа не так уж безмолвна и спокойна.
Вдоль набережной, спиной к морю, стояла редкая шеренга моряков. Перед ними несколько нахохлившихся людей. Чуть поодаль – группа женщин. Ближе всех к толпе стоял Полянский. Не обращая внимание на тумаки и ругань, Костя пробрался в первый ряд. Капитан был без знаков различия. Черный бушлат подпоясан ремнем, на нем висит знакомая кобура. Капитан показал на человека, который был в полицейской шинели.
- Что скажете о нем?
Из толпы посыпались проклятия. Полянский поднял руку. Дождавшись тишины, показал на другого.
- Этот что делал?
Костя сразу не узнал «своего» полицая. Вместо барашковой шапки фетровый колпак, на плечах не шинель, а серая брезентовая накидка. Глазки испуганные, совсем не злые. Только нос, гадкий фиолетовый нос с множеством багровых прыщей остался прежним. Он шмыгал им и виновато улыбался.
- Кат, изверг! - кричала толпа, среди этих голосов был и Костин
- Ах, вот ты где! - услышал вдруг голос матери.
Она потащила его из толпы
- Мама, я сейчас. Подожди немного.
- Еще чего! А ну, быстрей домой! Не нагулялся еще! - закричала Наталья Михайловна и толкнула сына в спину.
- Я не гуляю, я жду вон того командира, - сказал он, показывая туда, где только что видел капитана.
- Какой еще командир?! А ну, марш домой!
Но Костя не мог уйти, не поговорив с Полянским, не мог не выполнить поручение Андрея Петровича.
- Мама, подожди. Мне нужно обязательно поговорить с Полянским.
- И минуты ждать не буду! А ну, домой! Выдумал еще какого-то Полянского!
У Кости за спиной раздался спокойный голос:
- Почему вы считаете, гражданка, что он выдумал Полянского?
Костя вырвался из маминых рук и бросился к капитану.
- Дядя Леня, дядя Леня, я вас с ночи ищу!
Полянский прижал мальчика к себе, и тот забился в рыданиях. Все пережитое за эти часы выливалось слезами. Наталья Михайловна замерла от удивления: ее сын рыдал на груди чужого мужчины. Ей было даже обидно, примиряло лишь то, что знакомым ее сына оказался не какой-то шалопут, а военный.
Когда плечи мальчика перестали вздрагивать, Полянский поднял его голову и с шутливой строгостью спросил:
- Ай-ай-ай, весь бушлат промочил. Где теперь сушиться будем?
Костя улыбнулся и вытер мокрое лицо забинтованной рукой. Капитан заметил бинты.
- Что с тобой? Неужели ранен?
- Нет, тот полицай, что там стоял, избил.
- Вот как… Ну, он свое получил.
Мальчик шмыгнул носом. Наталья Михайловна тут же подскочила и зажала ему нос платком.
- Дуй! – приказала она.
Полянский улыбнулся и заинтересованно спросил:
- Так зачем ты меня искал?
Костя посмотрел на маму и, оттащив за рукав капитана, прошептал:
- Мне велели рассказать вам о Жуковской.
Полянский, наклонив голову, терпеливо выслушал сообщение мальчика. Выпрямившись, сказал:
- Спасибо, сынок, за информацию, она нам очень поможет. Жаль, не удалось прихлопнуть её в октябре - было бы меньше жертв. Еще раз спасибо!
Они подошли к Наталье Михайловне. Полянский еще раз обнял мальчика и, передавая в руки матери, сказал:
- Берегите сына, мама! Он у вас молодец! Спасибо вам за такого мальчика!
Наталья Михайловна покраснела от удовольствия и протянула руку для прощания. Полянский, пожимая ее, шутливо сказал:
- Я сжал вашу руку крепче, чем обычно, чтобы почувствовали, что я не выдуман вашим сыном, а на самом деле существую.
Домой шли молча. Костя испытывал счастье от осознания исполненного долга. Не заходя в комнату, они остались на веранде. Отсюда не только слышен шум боя, но и видно небо, что в стороне порта. Оно пересекалось трассами выстрелов и подсвечивалось гранатными взрывами. Костя нервно жевал краюшку хлеба, запивая ее еще не совсем остывшим кипятком. Он догадывался, что моряки, вцепившись зубами в причал, не сдадут его. У него, от бессилия чем-то помочь десантникам, сердце стало часто биться и его стало тошнить.
- Плохо нашим, - прошептала Наталья Михайловна.
От того, что сын не ответил, оторвавшись от созерцания расцвеченного трассами неба, она посмотрела в его сторону. Бледное лицо и застывший взгляд всполошили. Подхватив сына под руки, она потащила его к кровати. Накапала в рюмку валерьянки и, разжав Косте зубы, вылила лекарство в рот. Он глотнул, дышать стал ровнее.
Она только вышла на веранду за дровами, чтобы протопить печь, как в стороне порта раздался страшный взрыв. Высоко в небо взметнулся огонь, осветив бегущие на восток тучи. Какое-то время было тихо и темно. Вдруг, совсем в стороне, послышалась ожесточенная стрельба и взрывы гранат. Сердце радостно забилось - живы моряки, не сгорели в том адском пламени! Все опять стихло. Она продолжала стоять, вслушиваясь, пыталась угадать судьбы людей, которых совсем недавно видела живыми и здоровыми, только очень уставшими.
Уже глубокой ночью на отекших ногах вошла в комнату и, поднеся к лицу сына каганец, всмотрелась. Дышал ровно, но веки слегка вздрагивали, плечи подергивались. Погасив огонь, она легла в постель. С этого дня, решила не выпускать сына не только на улицу, но и во двор. Окно на веранду, через которое он может вылезти на лестницу, она забьет гвоздями.

            ГЛАВА  VI
Тяжело ступая по каменным ступеням, Полянский спустился в подвал гостиницы «Крым», где Бузинов расположил свой штаб. Капитан-лейтенант стоял рядом с радистом и сосредоточенно вслушивался в звуки, издаваемые аппаратурой. Тут радист снял наушники и отрешенно произнес:
- Не отвечает Шевченко, товарищ комбат. Всё…
- Что? В американские безработные записался? Продолжай вызывать!
Радист что-то проворчал, снова надел наушники и гнусаво задолдонил:
- Берег, берег, отвечай. Берег…
Бузинов, отойдя от радиста, сказал  Полянскому:
- Сначала с кораблями связь потеряли, а теперь и Пересыпь молчит. Ну что, Леонид Михайлович, освободился?
- Освободился, хай им грець!
- Да, нервная у тебя работа. Завидуешь, наверное, мне?
- Белой завистью. Но не бойся, не подсижу. Чем могу быть полезен, Константин Георгиевич? Но сначала скажи: откуда у немцев такая сила?
- Тут и гадать нечего. У них тут целая армия. Из любой точки Крыма до Евпатории 2-3 часа ходу. Уже в 9 часов я почувствовал их натиск. Спасти нас может только второй десант, а чтобы он высадился, необходимо удержаться в районе порта. Сколько у тебя народу?
- Двенадцать… с Березкиным.
- Думал, у тебя больше.
- Было больше, но и мы воюем.
- Ну, хорошо. Бери свое войско и иди к театру. Там комиссар Палей держит оборону. Отправляй его в штаб, а сам принимай команду на себя. Твоя задача: удержаться до подхода подкреплений. Корабли уже на подходе.
Полянский разыскал Березкина. Его бойцы, укрывшись стеной гостиницы от пронизывающего ветра, курили.
- Собирайся в театр, Петр Васильевич.
- В театр, так в театр. Лишь бы билетов хватило.
- Этого добра навалом.
Несколько минут спустя чекисты уже спрыгивали в траншеи, вырытые в Ленинском саду и во дворе библиотеки. Здесь же находился комиссар Палей. Он сидел в окопе, выкопанном между каменными тумбами, украшенными скульптурами львов.
- Прибыл на замену, - доложил Полянский. - Вас отзывают в штаб. Ну, как обстановка?
- Пока терпимая. Хорошо, у них танков нет. Пока отбили три атаки. Следите за переулком справа. Удивляюсь, как до сих пор немцы им не воспользовались. Всё шуруют по прямой. В самом театре, на третьем этаже, видите три окна? Там снайперы. Поэтому сидите между львами и не высовывайтесь.
Из окопа открывался хороший обзор. По обеим сторонам портика театра – пулеметные доты.
- Как застрочат оттуда, - продолжал Палей, показывая в сторону дальнего дота, - знайте, будет атака.
- А этот что? – спросил Полянский, кивая в сторону ближнего.
- Его мы задавили. Надо сказать, что последняя атака была вялой. Немцы, скорее всего, поняли, что большой угрозы мы им не представляем, поэтому и атакуют лениво.
- Возможно, знают, что на Пересыпи у нас дела плохи.
Его рассуждения прервал приближающийся гул авиационных моторов. Низко над головой пролетели два самолета. Нет, не фашисты – на крыльях хорошо видны красные звезды. Явно воздушная поддержка Севастополя. Значит, повоюем! Послышались взрывы бомб в дачном районе. Снова гул, и самолеты прошли обратным курсом. Провожая их взглядом, Палей заметил:
- Что-то быстро отбомбились.
- Долго ли умеючи? - не скрывая сарказма, ответил Полянский. – Могли бы заодно и пехоту пулеметами прочесать. А то вон сколько ее скопилось.
На другой стороне площади разбежавшиеся было фашисты снова выходили на исходные позиции.
После небольшой паузы Палей сказал:
- Если вопросов нет, то я пошел.
Он вылез из окопа и тут же вернулся:
- Совсем забыл. У гостиницы вас ждал мальчик по имени Костя. Вы видели его?
- Видел на набережной.
- Вот паршивец, я же ему запретил появляться в городе.
- Такого хлопчика и мать не могла удержать, не то что какой-то командир, - улыбнулся Полянский.
Долго ждать атаки не пришлось. Короткими очередями застрочил пулемет из дота, и в направлении библиотеки, стреляя на ходу, побежали румыны. За ними с десяток немцев в черных шинелях. Пулемет замолчал, давая наступающим пробежать площадь.
- Огонь! - скомандовал Полянский, приложившись к еще теплому прикладу ручного пулемета. Ему вторили выстрелы из окопов. Румыны замерли, а потом, кто ползком, кто пригнувшись, попятились. Немцы пытались погнать их обратно, но те, забегая за здания, ловко увертывались.
После боя подсчитали потери: убиты двое бойцов выстрелами из окон театра.
Полянский задумался над тем, как ликвидировать снайперов. Столкнулся с тем, что не знает планировки третьего (технического) этажа здания. В редкие походы в театр, как и все смертные, он попадал в фойе через главный вход, по бокам которого сейчас приткнулись немецкие доты. Да и выше бельэтажа никогда не поднимался, отчего больше помнит красивую лепнину зала, чем расположение дверей. Нет, с таким скудными знаниями обстановки в бой ввязываться опасно - будут большие потери, да и металлическую ограду днем без боя не преодолеть. Подождем ночи. Его мысли прервал подползший к окопу матрос с перевязанной головой. Полянский узнал связного от Бузинова.
- Товарищ командир, вам приказано отступить к гостинице «Крым».
- Кто приказал?
- Командир батальона. Будем удерживать район порта под высадку второго десанта.
Полянский решил покинуть окопы тайно. Пусть немцы какое-то время не догадываются, что они пусты. Десантники по одному отползали в глубь библиотечного двора и только там становились на ноги. Уже дошли до порта, когда заговорил пулемет дота и румыны, должно быть, «бросились» в атаку. На этот раз она была успешной.
Бузинова в штабе не оказалось. В подвал заносили раненых. Самолеты уже не летали, но стрельба густела. Слышались близкие пушечные выстрелы, взрывы снарядов. Бузинова нашел на набережной - обходил раненых. Подошедшему Полянскому сказал:
- Хорошо, что успел. Сейчас будем отходить.
- Куда?
- У нас один путь: за город, на Мамайку.
- А раненые?
- Остаются. У каждого оружие. Живыми не сдадутся.
- А что десант?
- Видишь море? Пока не успокоится, десанта не видать. А от нас уже через час одни воспоминания останутся. Смотри, как садят?
Со стороны Мойнакской улицы прилетел снаряд. Он разорвался за зданием гостиницы «Крым», разметая остатки жилых строений. Отход десантников к морскому порту позволил немцам выйти на прямой обстрел последнего очага сопротивления.
- Если удастся добраться до Мамайки, отсидимся в каменоломнях, а когда высадится десант, ударим в тыл немцам, - продолжал Бузинов.
От Бо-Риважа прибежали бойцы. Увидев их, комбат сказал:
- Всё, больше никого ждать не будем!
Рискуя быть убитым, он вскочил на высокий бордюр, отделявший набережную от улицы, и зычно крикнул:
- Внимание! Кто еще может бегать, за мной на прорыв!
Широким прыжком соскочил с бордюра и, призывно махнув рукой, побежал. Матросы устремились за ним. Их было не более полусотни. Крепкий морской ветер дул им в спину.
Сразу за гостиницей, смяв выдвинувшуюся вперед вражескую пехоту, ворвались в узкую кривую улочку. На повороте у Турецкой бани их встретили огнемётчики. Кого достала огненная струя, тот остался корчиться в луже растаявшего снега. Не останавливаться! Только вперед!
Перекрёсток. Его перегораживает грузовик. С машины полыхнули пулеметные трассы. Бросились к стенам, пропуская мимо себя смерть. Вперед рванулась фигура матроса, за ней еще двое. Гранаты - в кузов, оттуда смертельная очередь. Смельчаки падают под колеса машины, приняв на себя последние пули уничтоженных пулеметов.
- За мной!
Бойцы обегают пылающий грузовик. В одном из погибших Полянский узнает комиссара Палея. Впереди длинная пустая улица. Неужели вырвались? Коварная улица выводит их на небольшую площадь. Там танки и машины. Ноги врастают в землю, но поздно: вспыхивают фары, и они, как на ладони.
- Бери вправо! - кричит Полянский Бузинову. - Я прикрою!
Сам метнулся влево, к танкам. За ним, как привязанные, Горин и Березкин. Они успевают бросить гранаты и падают.
Еще несколько сот метров, и моряки вырвались в темную степь. Мелкий дождь окропил их разгоряченные лица.

           ГЛАВА  VII
Леня и Вера Павловна всю ночь провели в постелях. Сон постоянно прерывался то стрельбой, то выкриками, а то и просто топотом сапог под окном. Был и взрыв, от которого задрожали стены, но потом стало очень тихо, и они уснули. Утром мать начала готовить завтрак, а Леня отпросился во двор, чтобы узнать новости.
В беседке собралось поредевшее с начала войны мужское население дома. Люди делились ночными впечатлениями. Кто-то успел побывать на улице и видел, что парадная дверь горисполкома разворочена взрывом, многие стекла в окнах аптеки вылетели, зато в гастрономе рядом все целехоньки. Лучше бы наоборот. Десанта уже нет, немцы спокойно ходят по улицам, хотя в стороне порта изредка стреляют. Леня прислушался. Где-то рядом злобно залаяли собаки.
Во двор вошли немецкие солдаты во главе с офицером. Офицер указал на ворота и что-то сказал. Леня понял, что их приглашают на улицу и, не раздумывая, направился туда. Тех, кто не торопился выполнять приказ, выталкивали прикладами. Повели в сторону аптеки. Вслед несся запоздалый вой оставшихся во дворе женщин.
На перекрестке улиц Революции и Приморской они влились в толпу таких же бедолаг. Озверевшие собаки рвались с поводков. Люди старались быть подальше от страшных морд, жались к стене, выталкивая более слабых к трамвайному полотну, которое служило условной границей между толпой и собаками. Так Леня очутился в непосредственной близости к собакам. Он боялся повернуться к ним спиной, но и смотреть на оскаленные морды было страшно. Между тем, толпа прибывала. Ему стоило немалых усилий, чтобы не оказаться за пределами трамвайного полотна. И тут он услышал крик: «Леня, Леня!» Мальчик узнал голос своей мамы.
- Я здесь! - выкрикнул он и тут же замолк, ибо ближайшая собака рявкнула ему прямо в лицо.
Когда Вера Павловна услышала несущиеся со двора женские крики, сразу выбежала и узнала: немцы увели со двора всех мужиков. Лёни во дворе не было, значит, и он там!
На бегу она выкрикивала имя сына, но голос тонул во всеобщем гаме. Приблизившись, увидела его: он затравленно смотрел в пасть собаки, губы шевелились. Бросилась к нему, но была остановлена солдатом охраны. Едва увернулась от зубов овчарки и, крикнув Лёне: «Стой на месте, я сейчас!», побежала искать офицера, который мог бы вызволить сына. Леня не понял, что сказала мама, но, увидев, что она уходит - заплакал. Она обернулась и махнула рукой. Он успокоился: мама не бросила его, она вернется!
Вера Павловна быстро нашла офицера, который отдавал  распоряжения: стрелять по каждому, кто попытается покинуть строй и пристреливать всех, кто упадет и не захочет встать по первому требованию. Она в ужасе: сейчас сына уведут, и она больше его не увидит! Расталкивая военных, устремилась к офицеру.
- Извините, пропустите меня, - беспрерывно повторяла на немецком языке.
Приблизившись к старшему, сказала:
- Выслушайте меня, господин офицер!
- В чем дело? - спросил тот строго, - что вам здесь надо?
Торопясь, объяснила, что она – переводчица в комендатуре у майора Вилерта. Здесь, среди задержанных, случайно оказался ее сын. Она очень просит господина офицера отпустить его.
Она показала рукой туда где ее сын. Офицер молча пошел в указанном направлении.
Приподняв фуражку с головы мальчика и увидев светлые волосы, офицер жестом руки велел ему выйти из толпы. Мать и сын быстрым шагом вернулись домой и, переступив порог комнаты, Вера Павловна строго сказала:
- Немедленно в постель и лежи, пока не разрешу встать! С этой минуты ты больной!
                ***
Костя проснулся, когда в окно уже заглянул серый зимний рассвет. Мама спала. Вспомнил свое ночное стояние на веранде, и его сердце сжалось. Как там моряки? На цыпочках вышел на веранду. По небу неслись растрепанные тучи. Тишина. Он потихоньку оделся и спустился по лестнице во двор. Здесь встретился с тетей Эстер, которая выносила мусор. Поздоровался и вышел на улицу.
Ни души. Направился к собору. Перебежал церковным двором к Бо-Риважу. Осмотрелся. Море бушевало, над головой скрипели голые ветки деревьев. Далеко на рейде, сливаясь с серым небом, дрейфовали какие-то корабли. Посмотрел вправо. Вместо гостиницы «Крым» дыбились дымящиеся обломки. Послышался собачий лай. Встревожился. С приходом немцев  собачий лай не был безобидным брехом. Пора возвращаться домой.
Сделал несколько шагов, как увидел в воротах полицая. Тишком вернулся на прежнее место, но от бульвара в его сторону шли два жандарма. Они увидели его. Один из них направил на него автомат и махнул рукой. Не будь сзади полицая, можно было бы убежать, а так полез через забор к немцам. Те, увидев перевязанные руки, обозвали его партизаном и подтолкнули к полицейскому. Он повел мальчика вверх по той улице, что ведет к Каменным воротам.
- Дяденька, разрешите, я домой пойду? Там больная мама у меня.
- Иди, куда ведут, шкет поганый! – ответил тот и больно пнул в спину стволом винтовки.
На перекрёстке между Каменными воротами и рунами универмага гудела большая толпа. Ее охраняли немцы с собаками. Полицейский втолкнул мальчика в толпу и тут же ушел.
Вскоре под истошный лай собак немцы построили людей в колонну и повели в сторону Пересыпи. Миновав трамвайное кольцо, повернули вправо, в большой двор, огороженный колючей проволокой. Там уже было много народу. Чуть поодаль, ближе к морю, небольшой двухэтажный дом с высоким крыльцом.
Над головами гул – люди пытаются узнать, что их ждет впереди. Народ прибывает. С помощью собак немцы всю ночь уплотняли толпу. Только утром, когда на крыльцо дома вышли три немецких офицера, собак оттянули, и они, тяжело дыша, уселись у ног поводырей.
Чуть позже к ним присоединилась долговязая женщина в черном кожаном пальто. «Жуковская, Жуковская…», пронеслось по толпе. Не услышь Костя фамилию, то не узнал бы эту женщину. Одежда, конечно, изменила её облик, но тогда к ним во двор приходила женщина, а сейчас на крыльце стоял манекен, сошедший с немецкого журнала: напряженная фигура, белое лицо, будто вымазанное мелом, ярко накрашенные губы…
Офицеры спустились во двор, а она осталась. Медленно поворачивая голову, всматривается в лица. Вот ее губы тронула зловещая улыбка. Кто-то сказал: Радуется, сволочь!». Его поправили: «Упивается, гнида!» Костя же подумал: жаль, не попала она тогда в руки Полянскому.
                ***
Едва рассвело, как Николай Дмитриевич пошел в сторону Катык-базара, чтобы выполнить поручение Полянского - проверить «чистоту» явочной квартиры. Без приключений достиг нужной калитки на улице Средней. Постоял, прислушался, прижавшись ухом к дверному полотну – слышны шаги. Заглянул в щель: в глубине двора кто-то нервно ходит: туда – сюда. Кто? Плохо видно, но будто гражданский. Постучать или войти без спросу? Из-за угла не спеша к нему направились двое полицейских. Винтовки за плечами - удивительная беспечность для тех дней. Только чья беспечность: полицейских или его? Ведь он мог убежать (рядом переулок), но не стал этого делать, поддавшись их кажущемуся добродушию.
- Ты что тут высматриваешь? – подходя, спросил один из них.
- Да вот, приходится высматривать, - ответил Лухнев шепотом, - сюда только что шмыгнула моя жена. Хочу узнать, что она тут потеряла. Ты, случайно, не знаешь, кто тут живет?
- Не знаю, я - богайский, - ответил тот. - А сейчас ты пойдешь с нами, а она хай тут остаётся.
- Куда с вами?
- Там узнаешь. Нечай, - обратился к напарнику, - отведи его, он смирный, а я тут побуду, шоб его краля не сбежала. Отведешь и бегом сюды.
Николая Дмитриевича повели по базарной площади в сторону Каменных ворот. Ствол винтовки упирался в спину.
- Послушай, Нечай, а чего твой напарник там остался? – спросил, приостанавливаясь. - Что он задумал?
- А ты не догадался?
- Конечно, не догадался, - заверил Лухнев и сделал шаг в сторону.
Ствол винтовки, не чувствуя опоры, подался вперед. Лухнев схватился за цевье двумя руками и, загребая полицейского винтовкой, повалил на землю. Раздался выстрел, пуля опалила левую сторону груди Лухнева. Еще не чувствуя боли, ткнул Нечая прикладом в голову и, отбросив винтовку, кинулся в ближайший переулок.
Он бежал, пока не начал задыхаться. Прижал руку к стремящемуся выскочить сердцу и почувствовал теплую мокроту. Кровь! Ранен! Этого еще не хватало! Теперь любой встречный, увидев кровь, может навести на него немцев. Осмотрелся. Понял, хоть и бездумно, бежал в правильном направлении.
Тоня невольно вскрикнула, увидев мужа в окровавленной рубахе, подхватила под руки и уложила в постель. Ранение не было опасным, но он потерял много крови. После обработки раны и двух чашек морковного чая уснул. Проснулся от требовательного стука в парадную дверь. Жена пошла открывать и увидела немцев: офицера и двух солдат. Они искали десантников. Тоня сносно объяснялась по-немецки, поэтому попыталась заверить офицера, что в ее квартире посторонних нет. Немцы все же прошли в коридор, а офицер заглянул и в комнату. Офицер потянулся за пистолетом, когда увидел мужчину, чья рубашка на груди была измазана кровью.
- Господин офицер, - поспешила сказать Тоня, - это мой муж. У него чахотка, и только сейчас было кровотечение изо рта. Вот его документы.
Офицер брезгливо полистал паспорт и, положив его на комод, удалился. Через некоторое время во дворе раздался женский крик.
- Что там?
Тоня вышла и тут же вернулась.
- У Поддубной мужа увели.
- Вот те раз! - удивился Николай Дмитриевич. - А как радовался приходу немцев.
- Видно, офицер этого не знал.
- Да, твой немецкий пригодился.
В дверь, уже со стороны двора, кто-то постучал. Они тревожно переглянулись. Тоня пошла посмотреть. На пороге стояла соседка, Поддубная. Глаза ее блуждали, платок сбит набок, волосы растрепаны.
- Что с тобой? – спросила Тоня.
- Твой дома?
- Дома, где ему еще быть?
- И его не забрали?
- Бог миловал.
- Выходит, твой муж - ангел? Кто коммунистом был? Твой или мой?
Поддубная резко повернулась и побежала на улицу.
- Надя Поддубная была, чего-то разоралась, - сообщила Тоня, входя в комнату.
- Горе, вот и орала, - отозвался муж.
Поддубная пробежала переулком на Революцию и в темноте увидела группу людей. Несколько солдат охраняли гражданских, среди них был и ее муж. Она подошла к офицеру и стала сбивчиво говорить ему, что знает, где прячется коммунист и покажет место, но за это просит отпустить ее мужа. Он ни в чём не виноват, он работает у господина Барри на заготовке хлопка. Нашли переводчика, и Поддубная повторила свою просьбу. Офицер решил арестовать коммуниста. Взял с собой солдат и направился за Поддубной. Уже во дворе, показав на дверь Лухневых, она спряталась под свесом крыши сарая. Видела, как немцы вывели соседа. Пошла следом. Обратно вернулась в сопровождении мужа.
Лухнев молча стоял в толпе таких же несчастливцев, как он сам. Моросил дождь. Многие были в пальто, а он в пиджачке, что в последнюю минуту Тоня успела набросить ему на плечи. Лухнев оперся спиной о столб - не так продувает. Над головой, раскачиваемый ветром, противно скрипел жестяной фонарь. Что немцы задумали? Зачем их собирают? И долго еще продержат на этом холоде? С тротуара их согнали на мостовую и, под охраной солдат, повели в сторону Пересыпи.
                ***
Жуковская  сошла вниз, и Костя почувствовал, как колыхнулась толпа. Его так сжали, что вздохнуть было трудно. С головы сбили кепку, и, не имея возможности нагнуться, он так и стоял с непокрытой головой. Слышались крики, глухие удары, выстрелы, остервенелый лай собак. И над всем - злой голос Жуковской.
В полдень их всех вытолкали на улицу, построили в колонну и повели в сторону Каменных ворот - ближе к Костиному дому. У ворот свернули на Интернациональную улицу. Как ни странно, Костю не занимали разговоры о скорой смерти. Он думал о маме, которая не знает, что с ним. Наверное, подумала, что где-то мотается голодный, поэтому ругала. Когда и ночью не пришел, совсем голову потеряла. Ему было бы легче, если б она знала, где он, и не ругала. Скоро останется совсем одна: без него и без папы. Придет вечером с работы, зажжет свет, а их нет, и никогда уже не будет. Он готов был заплакать, но тут услышал свое имя.
К нему приблизился основательно избитый мужчина. Глаза заплыли, рубашка под пиджаком порвана, да и в пиджаке лацкан оторван.
- Не узнаешь? – спросил он, еле шевеля разбитыми губами. - Я - Андрей Петрович.
Это был Лухнев. Жуковская, увидев его, не столько обрадовалась, сколько удивилась.
- Что же вы, Лухнев, не уехали? Как это вы до сих пор мне не попались?
Она хлестала его плеткой, била рукояткой пистолета, но не убила. Еще некоторое время, пока не уполз в толпу, его драли собаки.
Костя, узнав Андрея Петровича, весь затрясся от жалости. Накопившиеся слезы покатились по щекам.
- Держись, сынок, - прошептал Андрей Петрович. - Ты догадываешься, куда нас ведут?
Костя мотнул головой. Он был так потрясен его видом, что не мог говорить.
- Тогда слушай меня, - продолжал шептать Лухнев. - Сейчас будут во все стороны переулки. На подходе громко свистни. По свистку люди побегут. У них будет шанс спастись. Свистни и сразу сам беги. Понял?
Мальчик посмотрел на свои забинтованные руки. Лухнев перехватил его взгляд.
- Не сможешь?
Но Костя уже начал сдирать зубами бинт с правой руки.
- Все ясно, - обрадовался Лухнев, - А я тебя по волосам узнал. Свистнешь и беги. Сразу! Прощай, друг!
Он приостановился, а Костя ушел вперед. Сделанные из старой простыни бинты легко поддавались его усилиям. Помотал кистью, и последние тряпки свалились с руки. Пошевелил пальцами - сгибаются! Хотел сделать пробный свист, но тут же опомнился, ведь это не голубей гонять. Осмотрелся. Солдат много, да еще собаки. Но если дружно сигануть во все стороны, кто-то и сумеет спастись.
Он мысленно поднимается вверх и видит оттуда шаркающую по камням мостовой серую колонну с черной окантовкой из эсэсовских шинелей. А вот и он сам - идет в середине с развивающимися на ветру рыжими волосами. Для многих это - флаг. Они смотрят на него и просят: не подведи, друг! «Не подведу, товарищи!», - клянется.
Переулок слева, переулок справа! Здесь! Ну, знай наших! Он вставил пальцы в рот, приподнялся на носки и дунул! Над улицей разнесся лихой мальчишеский свист. От такого звука взмывали в небо голуби, а сейчас колыхнулась толпа, собаки яростно залаяли. Кто-то побежал, но рядом с ним - никто!
- Бегите! - закричал Костя и снова засвистел.
Он не успел выдуть весь воздух из легких. К нему прорвался немец и ткнул в грудь прикладом. Костя еще не коснулся мостовой, как был прошит автоматной очередью. Он лежал, и холодный ветер задумчиво шевелил его рыжие волосы.
Массового побега, на который рассчитывал Лухнев, не получилось. Он и сам замешкался, выталкивая из толпы наиболее нерешительных. Выстрелами над головами и командами немцы легко положили людей на мостовую. Вслед за сбежавшими пустили собак, в той стороне слышались выстрелы.
Когда погоня вернулась, людей подняли, и колонна продолжила свой скорбный путь. Прошли мимо железнодорожного вокзала и углубились в степь. Лухнев понял, что расстреливать будут на Красной горке. Здесь, во рвах, уже лежат евреи и крымчаки, настал черед остального населения города.
                ***   
За несколько метров до рва, их снова положили на землю, приказав уткнуться в нее лицом: жертвы не должны видеть лица своего палача – группенфюрера СС Олендорфа, а он, в свою очередь, их выразительно страдальческих или ненавидящих взглядов. Кому нужны лишние эмоции? Лежащие слышат нервную немецкую речь. Генерал выговаривал коменданту города майору Вилерту:
- Разве вам не передали мое распоряжение обеспечить стопроцентное участие гарнизона города в этой акции?
- Передали, господин генерал, - заверил майор.
- Тогда где ваши люди? Не будь моих молодцов, с кем бы вы проводили акцию?
- С ними и проводил бы. У нас уже есть опыт…
- Знаю о вашем опыте. Два дня мусолили каких-то пятьсот евреев.
- Позвольте уточнить, господин генерал, евреев было семьсот.
- Какая разница? Такие мероприятия не должны растягиваться во времени. Еще легко отделались. Бунта не было?
- Обошлось, господин генерал.
- Вот именно, что обошлось. А о своих людях подумали? Им пришлось два дня подряд испытывать неимоверные психологические нагрузки. С кем вы будете строить Великую Германию? С неврастениками? Вам, майор, приходилось участвовать в массовых расстрелах?
- Никак нет, господин генерал!
- Оно и видно. Прикажите немедленно, всем, не несущим караульную службу, явиться сюда! Всем! Даже поварам! С личным оружием! Идите!
Майор Вилерт вприпрыжку побежал выполнять приказ, а Олендорф обратился к штурмбанфюреру Брауну, кивнув в сторону удаляющегося Вилерта:
- Этот бездельник и пьяница приведет подмогу, а сейчас, Вальтер, давайте команду начинать. Время не ждет.
Группенфюрер СС Отто Олендорф командовал группой «Д», осуществлявшей свою карательную деятельность в тылу 11-й армии. Нюрнбергский Международный трибунал признал его виновным. В июне 1951 года он был повешен.
Раздался свисток, палачи засуетились. Поднимались шеренги и подводились к месту казни. Среди других свалился в ров и Лухнев. По тому, что почувствовал как упал, понял, что не убит, а только ранен. Болело ухо, кровь заливала щеку. Прижался к чьей-то еще мягкой спине, и рана стала меньше саднить. Он подумал, что за сутки быть дважды раненным и остаться живым - большая удача. А если еще удастся выбраться из этой заварушки…
Лежал, не шевелясь, а на него падали и падали тела убитых и раненных. Кто-то из них конвульсивно дергался, другие в беспамятстве стонали. От навалившихся тел становилось трудно дышать, но он терпел.
Раздался призыв к тишине, и вдоль кромок рва стали ходить убийцы. Они вслушивались, улавливали стоны и стреляли. Шальная пуля опалила Лухневу бок, но он не застонал, а дернуться помешали придавившие его тела.
                ***
К машине, где Босс поджидала своих людей, стали подходить. На этот раз в расстреле «партизан», как немецкие палачи называли жителей города, участвовали не только «зондеры» и армия, но и полицейские. Они мстили за однокорытников, выуженных и расстрелянных десантниками.
Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Босс заметила, что у большинства из них были тусклые взгляды и понурые лица. Нет, не вознеслись, не возгордились они, став вершителями чужих судеб. Но нет худа без добра: испачкав руки в людской крови, поймут: обратного пути у них нет. Подумалось и о Мишке Кузнецове: «Хорошо, что не дожил. Могло статься, что его собственноручно пришлось бы пристрелить за невыполнение приказа».
Прозвучала команда, заработали моторы, и палачи покинули кровавое побоище. На какое-то время установилась тишина, но вскоре по всей длине рва началась «жизнь после смерти». Шевеления сопровождались стонами и криками. Некоторые крики были осмысленными: выкрикивались имена. Кто-то, еще не вылезши изо рва, пытался узнать судьбу близкого ему человека.
Лухнев с трудом выполз из-под трупов и понатужившись вылез из рва. В голове беспрерывный стук, болят раны, кровь заливает ухо. Он прижал ладонь к виску и решил идти, пока еще есть  силы и холодный ветер не выдул последнее тепло из израненного тела. Поднялся на ноги и чуть не упал - закружилась голова. Эх, сейчас бы палку в руки, но где ее взять в голой степи?
Он шел, отставив левую руку, чтобы в случае падения опереться. Чувствовал, что не дойдет даже до вокзала, а оттуда до дому еще дальше. Его обогнал собрат по несчастью.
- Постой, товарищ, - окликнул его Лухнев.
- Чего тебе?
- Помоги дойти до вокзала.
- Я сам еле иду, друг, а вместе…, вместе мы так и замерзнем.
Лухнев понимал разумность рассуждений. Тут в его израненную голову пришла спасительная (как ему казалось) мысль.
- Слушай, друг, а не мог бы ты передать записку моей жене?
- А где ты живешь?
- Пляжный переулок, 4, рядом с начальной школой.
- Знаю, я и сам недалеко живу. Пиши, но побыстрее, а то замерзать начинаю. Я тоже ранен.
Лухнев еще раз мысленно поблагодарил жену за наброшенный на плечи пиджак, когда во внутреннем кармане нашел блокнот и карандаш. Еще минута, и записка готова
Утром во двор Пляжного переулка, дом №4, зашла девочка лет семи и спросила у встретившейся ей женщины:
- Скажите, тетя, где Лухневы живут?
- А что тебе?
- Да вот записку передать велели.
- Давай, я передам.
«Тетя», а это была Поддубная, прочла и, озабоченная, посмотрела в сторону двери Лухневых и… пошла к себе. Отдала записку мужу. Тот прочел: «Тоня, я раненый в степи за вокзалом, быстрее приходи. Николай».
- Ну и чего ты сюда принесла? - спросил муж, - и несла бы ей.
- Так, знаешь… - замялась жена, - вернется, будет мстить.
- Дура и есть дура. Раз ранен, то давно уже окочурился. Помнишь, как в песне: «Степь да степь кругом…»? Неси, да побыстрей, скажи, что только сейчас принесли.
- Да так и есть.
- Вот и неси! «Степь да степь кругом, путь далек лежит…»
Поддубные видели, как Лухнева выскочила во двор со свертком за спиной и, забыв закрыть дверь, побежала спасать мужа. Она не нашла даже тела, но видела всадников и телегу. На нее складывали трупы и отвозили ко рву.

           ГЛАВА  VIII
Когда группа прорыва Бузинова наткнулась на немецких огнемётчиков, Петя Видлянский и еще несколько бойцов за ним метнулись во двор бани. Возвращаться не стали, а пошли дворами, проходы между ними Петя хорошо знал.
Вышли за город и углубились в степь. Шли всю ночь, окропляемые дождем и продуваемые насквозь западным ветром. Серый рассвет застал их невдалеке от какой-то деревни. Под пение петуха и брех собак, залегли в небольшой ложбине. Увидели трех всадников, казалось, бесцельно носящихся по степи.
- Кого-то ищут, - высказал догадку один из бойцов.
- Ищут, - согласился сержант Андреев, - только не кого-то, а нас ищут.
- По этой грязи лошадка - лучший вид транспорта, - с тоской отметил пожилой солдат по фамилии Морозов.
Всадники ускакали в сторону Евпатории. Пролежали еще некоторое время. По деревне ходят люди, вот прогнали куда-то скот. Из некоторых труб выбивается дым. Мирный пейзаж напомнил, что сутки не ели и с собой ничего нет.
- Что будем делать, командир? - спросил Морозов.
- А черт его знает, - с плохо скрываемым унынием ответил сержант. - В деревню соваться опасно, а не жравши до Севастополя не дотопаем.
- Вот ты и ответил. Командуй: шагом марш в деревню!
- Подождите, ребята, - сказал Петя. – Может, сначала разведаем? Пусть один пойдет, проверит обстановку и доложит. Если что случится, то с одним, а не со всеми.
- Разумно, матрос. Как твоя фамилия?
- Видлянский, товарищ сержант.
- Вот ты и пойдешь. Ты нас из города вывел, тебе и дальше вести. Будешь начальником разведки в нашей группе. Для солидности оставь карабин Морозову, а у него возьми автомат. Иди, браток.
                ***               
С краю деревни стоял двухэтажный дом, явно не жилой. Мельница. У весов, что стояли под навесом, увидел молодую женщину. Поздоровался. Та приветливо ответила:
- Здравствуй, морячок. Каким ветром тебя к нам занесло?
- Так шторм на море, вот и выбросило, - отшутился Петя. - Немцев у вас нет?
- А что им тут делать?
- Это хорошо. Вижу, мельница у вас работает, наверное, и хлеб выпекаете?
- Выпекаем, сынок, а ты, небось, проголодался?
- Да так… Поесть не отказался бы.
- Вот и договорились. Идем, я отведу тебя к старосте.
Петя насторожился, даже автомат у него дернулся.
- А ты не волнуйся, морячок, староста у нас Касьяненко, он хороший. К нему обязательно нужно, как ни говори, - власть.
- Ладно, ведите.
Когда шли по улице, встречные явно подобострастно здоровались с женщиной, называя ее Верой Сидоровной, а от него отводили глаза. Чего это они? Да ладно, автомат со мной, отобьюсь. Дом старосты был в центре деревни. У высокого крыльца остановились.
- Подожди меня здесь, - сказала женщина, а сама, взбежав на него, скрылась за дверью. Вскоре вышла из дома, а с ней крепкий мужчина средних лет. Он приветливо предложил:
- Что стоишь, морячок, заходи в хату.
- А нельзя ли нам прямо тут поговорить? - спросил Петя.
- И еду тебе сюда принести? - с ехидцей спросил староста. - Ведь ты есть хотел. Или кума неправильно доложилась?
- Нет, все правильно, - ответил Петя, - но нам поговорить надо.
Когда староста подошел к Пете, тот сказал, что не один.
- Так за чем остановка? - воскликнул староста. - Всех примем! Веди!
Уже через час десантники, сытые, сидя за столом, начали кунять носами. Хозяин с усмешкой наблюдал за ними.
- Спать хотите, ребята? - спросил он. - Так пожалуйста, но не в хате, а в подвале. У меня там сухо и места достаточно. Дам соломки, и спите, сколько захочется. Только, не обижайтесь, я вас закрою. Тут недавно татары были на лошадях, каких-то десантников искали. Не вас ли? Да ладно, не мое дело. Просто не хочу, чтобы кто-то ненароком туда зашел и вас увидел. Потом горя не оберешься.
- Так меня уже видели, когда я с Верой Степановной шел, - сообщил Петя.
- С Верой Сидоровной, - поправил староста, - только, ребята, Береженого бог бережет. Лучше будет, как я сказал.
- Ладно, чего там, - согласился сержант, - подвал так подвал.
Истомившиеся, но сытые, десантники развалились на сухой соломе и тут же уснули. Они не видели и не слышали, как приоткрылась дверь и в подвал вошли староста и его кума. Вера Сидоровна держала над головой лампу, а Касьяненко осторожно изымал оружие. Нанизав его на левую руку, махнул правой, и оба пошли на выход. Дверь закрыли на засов. Пять карабинов и автомат разложили в доме на столе.
Касьяненко, будто температуру проверял, к каждому приложил руку, после чего сказал:
- Возьму этот винтарь. Жаль, что автоматом пользоваться не научен.
Открыл магазин. Все пять патронов на месте. Этого хватит. Клацнул затвором, патрон в патроннике. Порядок.
- Значит, так, Верка, пока не стемнело, будем действовать. Выводи по одному. Прикончу, даешь следующего.
- Так они уже после первого всполошатся.
- Ну и пусть. Долго без воды не протянут. Еда была жирная, да и огурчики соленые.
- Так им все равно помирать, могут взбунтоваться. Что им скажешь?
- Найду, что сказать. А сейчас… Приоткроешь дверь, чтобы только боком можно было пройти. Один вышел, сразу захлопывай и засов на место. Поняла?
- Что тут не понять? Только ты не стреляй их сразу, возле.
- Стрелять буду в крайнем случае. А так, выведу за овчарню, прикладом по башке - и амба.
Верка дрожащей рукой отодвинула засов и приоткрыла дверь. Кум крикнул в щель:
- Сержант, выходи без шума.
В подвале началась суета, послышались вскрики.
- Где наше оружие? – спросил Андреев, подходя к двери.
- Я изъял его. Для вашей же пользы, чтоб не баловались. Сейчас выйдете ко мне по одному, переоденетесь в гражданское - и свободны.
Из подвала вышел сержант, за ним дверь сразу же захлопнулась.
- Что за новости, староста? - спросил он, увидев направленный на него ствол карабина.
- Пошли переодеваться, - громко, чтобы слышали в подвале, ответил тот.
Андреев хотел подняться в дом, но был отброшен прикладом в сторону.
- Тебе туда! - сказал староста, показывая в глубь двора.
Через какое-то время он вернулся.
- Открывай, да осторожно, - сказал он Верке.
Она приоткрыла дверь.
- Следующий, на выход! - крикнул Касьяненко.
- А где сержант? - спросили из-за двери.
- В хате, закусывает перед дорогой.
Вышел Морозов.
- Проходи, - сказал староста, показывая стволом карабина направление.
- А почему не в дом?
- Сначала туда, а потом в дом.
- А мне нужно сержанту что-то сказать.
- Потом скажешь, а сейчас иди, - угрожающе прошептал староста.
- Мне не потом, а сейчас нужно, - зло крикнул солдат, догадавшись о худшем.
- Будешь много говорить, застрелю! - пригрозил Касьяненко.
- Так бы сразу и сказал, - вдруг смирился Морозов.
Когда огибали угол сарая, боец резко повернулся, вырвал из рук старосты карабин и пнул ногой в живот. Касьяненко, вскрикнув, повалился. Морозов бросился к подвалу. Оцепеневшая Верка отброшена в сторону, засов отодвинут, дверь распахнута.
- Выходи, ребята!
Выбежали, щурясь от вечернего сумрака. Где оружие? Кто знает? Верка знает! Она еще валялась на земле. Спросили. Та показала на дом. Верку, дав под зад коленкой, закрыли в подвале.
Разобрали оружие. Спеша, набили карманы хлебом и остатками утренней трапезы. Морозов сбегал за сарай. Касьяненко там, где он его уложил. Не дышит. Сержанта нашел за овчарней с пробитой головой. Достал его документы и вернулся к ребятам.
- Все, - сказал он, - сержант убит. Нам тут делать нечего. Пошли.
Хорошо отдохнувшие бойцы устремились в степь. От посторонних глаз их укрыла ночная мгла.

           ГЛАВА  IX 
Всю ночь гремели выстрелы и взрывы. Татьяна, дрожа от волнения, подходила к окну и смотрела на сполохи над крышами. Утром выстрелы стали стихать, послышались людские голоса. Увидев входящего во двор Даниила поспешила на крыльцо.
- Дядя Даня, что там?
- Кажется, морской десант.
- Значит, наши пришли?!
- Пришли, но радоваться, как я думаю, рановато.
- Почему?
- Да глупость всё это! – с непонятной для Татьяны злобой ответил Даниил.
Татьяна вернулась в квартиру еще более растерянной. Готовя еду, думала, что станет с ее семьей, когда восстановится советская власть? Ведь спросят: кто тебя поселил в чужую квартиру? И где она после этого очутится? И что будет с детьми?
Ближе к обеду снова поднялась стрельба. Слышались орудийные выстрелы, летали немецкие самолеты. Решила: как только все уляжется, проведает свое бывшее жилье, что на Трудовой улице, переселится туда.
                ***
Немцы, расправившись с десантом и «городскими партизанами», еще два дня «зачищали» город. Не зная этого, Татьяна считала: раз нет стрельбы, значит, всё улеглось, и самое время сходить на Трудовую. Своим планом поделилась с Даниилом и попросила сопровождать её. Тот согласился.
Перед уходом, пока Татьяна объясняла детям почему быть на улице опасно, Даниил закурил и вышел за калитку. В его сторону шла группа людей. Среди них женщина. Он узнал Жуковскую! Вскочил в калитку и крикнул опешившей Татьяне:
- Уводи детей, сюда идут!
Едва успела прикрыть за собой дверь, как в калитку вошли трое полицейских, среди них Обухов, и Жуковская. Остановились у двери Даниила. Толкнули - закрыта. Начали стучать. Жуковская подошла к окну и строго сказала:
- Оганесян, мы знаем, что вы дома! Выходите!!
Молчок. Тогда зло крикнул Обухов:
- Открывай, гад! Я узнал тебя, милицейская морда!
В доме раздался выстрел. Босс отскочила от окна. Полицейские прижались к стене. Но выстрелов больше не было. Взломали дверь, вскочили в дом и выволокли оттуда тело хозяина. Босс со злостью пнула труп ногой и прошла в дом. Вернулась с револьвером в руке. Передала его Обухову. Тот крутанул барабан и восторженно воскликнул:
- Так у него всего один патрон и был! Нам подвезло, Елена Александровна!
- Заткнись, Обухов! – прикрикнула Босс и посмотрела в сторону квартиры №2.
Татьяна перехватила её взгляд, и ей стало жарко. Обухов тоже уловил интерес начальницы и, ткнув пальцем в сторону квартиры, сообщил:
- Туда Кузнецов поселил свою знакомую бабу. Выселить?
- Раз поселил, пусть живет - спокойно сказала Босс, – Мишка имел на то право.
Они вышли за калитку, а тело дяди Дани осталось посреди двора. Не оставлять же его на ночь в таком виде? Пока раздумывала, во двор вошли две женщины, в темных халатах. Они молча постояли у трупа, затем, взяли за ноги и поволокли к калитке. Через минуту раздался стук тележных колес по булыжной мостовой. Как подъехали, не слышала.
Опять вернулась к мысли о квартире. Что значит взгляд Жуковской в ее сторону? О чем говорила с Обуховым? В ожидании худшего, решила не откладывать поход к бывшему жилью.
Пошла и напрасно. Дом разрушен до основания. Рядом свободных и пригодных для проживания домов не было. Что делать? Оставаться в Мишкиной квартире нельзя - вдруг явится тот же Обухов и выкинет её с детьми на улицу? Так куда податься? В деревню? В ту, где была прежде, далеко добираться. Да и кто знает, может уже заселили ту хату.
Деревня Актачи, где живет двоюродная сестра – Мария, ближе, но к ней ехать не хотелось. Маруся была злюкой и нелюдимкой. Но сколько ни ломала голову Татьяна, другого варианта не нашла. Так и остались Актачи. Но и туда надо как-то добраться? На телегу денег нет.
До этого дня, чтобы не умереть с голоду, она обменивала на продукты постельное белье, оставшееся от прежних хозяев, но с извозчиком тряпками не рассчитаешься. Все же решила пройти к мечети, возле которой на площади была стоянка линеек, и попробовать договориться с каким-нибудь кучером.
У мечети увидела последствия недавних боев. Потрясенная, во все глаза разглядывала разрушения. От громадного здания гостиницы «Крым» остались только дымящиеся развалины, от жилых домов - горы мусора. Всего несколько дней назад здесь жили сотни людей. Где они сейчас? Если живы, то где им теперь жить? Ее собственные тревоги в одночасье показались пустыми и надуманными. Живет в шикарной квартире, да еще носом воротит! В глубокой задумчивости пошла было прочь, но, вспомнив Обухова с его пальцем, остановилась и заставила себя подойти к ближайшей телеге.
На другой день из квартиры №2 был вывезен шкаф, а чуть позже, забросав скудные пожитки на телегу и расположив на них детей, уехала и Татьяна. Ключи от квартиры… в надежде, что Кузнецов когда-нибудь вернется, вложила в ту же расщелину, куда он сам их прятал. А на столе осталась записка со словами благодарности и извинениями, что не дождалась его.
                ***
15 января немецкие власти объявили перерегистрацию мужского населения. В дальнейшем мужчины, не имеющие справки-пропуска, будут наказаны по законам военного времени. Зная, что предупреждение - не слова на ветер, оставшийся в живых сильный пол поплелся к тому месту, где их должны будут учесть.
Вылез из схрона и Григорий Матвеевич Смолин. Пожевал горбушку, запил чаем, настоянным женой неизвестно на чём, и пошел регистрироваться. Погода была морозной и ветреной. Может, поэтому улицы так безлюдны? Но нет: женщины, ежась от холода, нет-нет да прошмыгнут, мужчин же действительно не видно. Неужели всех повыбили, неужели только он и есть остатний мужик в этом городе?
Регистрация проходила в гестапо, которое находилось на набережной Дюльбер в здании Курортной поликлиники. На фасаде множественные отметины пуль. Значит, и сюда дошли десантники.
В коридоре стояла недлинная, но всё же мужская очередь. Продвигалась медленно. Быстро оборачивались только убогие старики. Они и пяти минут не пребывали за дверью. Более молодых мурыжили долго. Некоторые вообще в коридор не возвращались. Куда девались? Основная версия – арестовывают. Чем ближе к зловещей двери, тем мрачнее становились лица, некоторых пробирала нервная дрожь.
Перекрестившись малым крестом, Смолин вошел в полутемную комнату (и у властей с электричеством нелады). За столом сидел пожилой немецкий солдат. Не отвечая на приветствие, молча показал на стул. Не заглядывая в паспорт, солдат на чисто русском изрек:
   - Паспорт - хорошо, но где твоя арбайтскарта? Есть она у тебя?
   Смолин слышал, что «трудовая карточка» для немецких властей важнее паспорта. У него ее не было.
   - Какая карточка? – деланно удивился Смолин. - Ведь старик я уже.
   Чиновник развернул паспорт и, бросив в него взгляд, воскликнул:
   - Не такой уж и старик, Смолин! Пару лет во славу рейха мог бы поработать, а там война закончится, хорошую пенсию назначат, будешь жить припеваючи.
   - Это так, - легко согласился тот, - но кому нужен в том рейхе слепой?
   - Это ты-то слепой? - удивился чиновник. - Ведь без очков ходишь!
   - Хожу не потому, что хорошо вижу, а потому, что очки мне как мертвому припарки. Что они есть, что их нет.
   - Но ведь ходишь!
   Смолин не успел ответить как из дальнего угла комнаты прозвучал властный голос:
   - Хватит, Шранке! Выпишите ему справку!
   Смолин обернулся на голос и, прищурив глаза, узнал Жуковскую.
   - Здравствуйте, Елена Александровна!
   Та кивнула в ответ. Солдат шмякнул печать и, протягивая справку, проговорил доброжелательно:
   - Вы свободны, господин Смолин, можете идти. 
   - Нет, Смолин, - остановила его Жуковская, - идите за мной.
   Она направилась к ближайшей от нее двери и, не оборачиваясь, распорядилась:
   - А вы, Шранке, без меня никого не приглашайте.
   В смежной комнате они сели по обе стороны канцелярского стола, и Жуковская задала свой первый вопрос:
   - Кого из нашего гаража, Григорий Матвеевич, вы за последнее время видели?
   - Кого я мог видеть, Елена Александровна, если все последние дни просидел на чердаке?
   - Почему не в подвале?
   Тот несколько замешкался, но все же ответил:
   - Потому что наши освободители имеют привычку зашвыривать в подвальные окна гранаты.
   - Попридержите язык, Смолин, - строго приказала Жуковская и добавила: - Немецкая армия вне иронии! Постина давно видели?
   - Еще при советской власти.
   - А сейчас кого видели? Никого? Ладно. Вы хотели бы работать?
   - Кому нужен слепой?
   - С ушами у вас всё в порядке?
   - Не жалуюсь.
   - Вот и хорошо. Могу предложить вам место дневного сторожа на железобетонном заводе.
   - И зачем там слепой?
   - Человека от лошади сможете отличить? Этого достаточно. Главная ваша работа – слушать, что люди говорят, и передавать тому, кому я укажу.
   - Это что ж, получается, Елена Александровна, вы меня стукачом собираетесь сделать?
   Жуковская нахмурила выбритые дугой брови, но Смолин этого не заметил, поэтому продолжал:
   - Если вы вспомнили, как я вам тогда помогал, то я ж для пользы дела.
   - И сейчас для пользы дела! – уточнила Жуковская, повысив голос.
   Смолин уловил изменение интонации, но не мог остановиться.
   - Как сказать, Елена Александровна, - возразил он, - тогда, какая-никакая, но наша власть была. Сейчас же, что ни говори, она не наша. И вы, как люди говорят, и сами ихней стали.
   - Молчать! - выкрикнула Жуковская.
   Смолин испуганно, а потом удивленно на нее посмотрел: откуда у этой бабы столько ярости? И что он такого сказал?
Он не мог знать, что за прошедшие месяцы у этой женщины в мозгу произошел, как говорят электрики, сдвиг по фазе. Сказывалось многократное участие в кровавых расправах и частые пьянки. Скупые часы ночного отдыха она расходовала на борьбу с мыслями о необходимости остановиться, выбраться из этой кровавой топи, но уже днем всё возвращалось в свою колею. Её возбуждали восхищенные взгляды ближайшего окружения, наблюдавшего, как она собственноручно учиняет очередную нещадную расправу. А во время застолий принимала, как должное, лицемерные восторги. Для нее, привыкшей к восхвалениям, даже робкое сомнение в её исключительности звучало оскорблением.
- Ладно, Смолин, идите, - сказала уже спокойно.
Старик обрадовался и тут же вспомнил:
- Как мог забыть, Елена Александровна! Буквально вчера я видел Кирюху Обухова. И имел с ним беседу.
- И о чём вы беседовали на чердаке?
- Нет, я тогда уже слез с горища. А беседовали о господине Барри, который хлопком у нас в городе занимается.
- Интересно. Зачем ему Барри и что вы можете знать об этом капиталисте?
- Всё очень просто, Елена Александровна. Контора господина Барри находится в Банном переулке, рядом с моим домом. Кирюха как-то прознал, что я иногда помогаю этому господину лошадкой, а он мне за это хлопкового масла подбрасывает.
- Это ясно, но чем он Обухова заинтересовал?
- Вот и я спрашиваю его: «Зачем тебе нужен этот буржуй?» Он закрутил было хвостом, но потом выдал: «У меня, - говорит, - имеются иностранные бумаги. Хочу со знающим человеком насчет них поговорить».
- Какие бумаги? Вы их видели?
- Зачем они мне?
- Дальше что?
- А что дальше? Обещал: как смогу, так и поговорю.
- Ничего, Григорий Матвеевич, вам говорить с ним не надо. Сначала я сама поговорю с Обуховым, а там видно будет.
- А что мне делать?
- Забыть о том разговоре.
- А если Кирюха спросит?
- Если спросит, то вы Барри ещё не видели.
                ***
На исходе дня Жуковская приказала разыскать и доставить к ней хильфсполицая Обухова.
- Выйдите, Богер, - сказала она жандарму, приведшего полицая. – А ты - садись, (это уже Обухову) и, будь добр, скажи, какие-такие иностранные бумаги ты хотел показать господину Барри.
- Они, - начал было Обухов, но вдруг спохватился: - Какие бумаги? У меня нет никаких иностранных бумаг.
Укоризненно посмотрев на него, Жуковская жестко сказала:
- Если ты не покажешь мне эти бумаги, отсюда не выйдешь. Если будешь упорствовать, за тебя возьмутся ребята из соседнего ведомства. Ты этого хочешь?
- Нет у меня никаких бумаг!
Жуковская вызвала из-за двери жандарма.
- Обыщите его.
Бумаг не нашли. Обухов радостно воскликнул:
- Ведь говорил, что ничего нет, а вы не верили!
- Раздевайся! – приказала Жуковская.
- Зачем? – в вопросе прозвучал испуг.
- Помогите ему, Богер!
Жандарм огрел полицая дубинкой.
- За что? – вскричал тот.
- Не понял, – констатировала Жуковская, - Богер, ещё пару раз.
Когда Обухов задрал гимнастерку, чтобы снять её через голову, Жуковская увидела под мышкой конверт, приклеенный к нижней рубахе черной изоляционной лентой.
- Замри, Обухов. Богер, снимите с него этот конверт. Спасибо, Богер, займите свое место за дверью. А ты, Обухов, быстрее одевайся, а то распахся, хоть топор вешай.
Достаточно было взгляда чтобы узнать акции англо-египетской железнодорожной компании, выданные в 1913 году на предъявителя. Видимо, кто-то получил их в наследство. Высокая нарицательная стоимость каждой акции свидетельствует, что их приобретатель был состоятельным человеком. Если компания не обанкротилась, то по этим бумажкам можно получить колоссальные деньги, на худой конец – компенсацию.
Сделав для себя такой вывод, Жуковская строго посмотрела на приунывшего полицая.
- Откуда они у тебя?
- В мусоре во дворе Полигона нашел. Это когда...
- Достаточно. Если ты действительно нашел эти акции и добровольно не сдал властям, тебя, как незаконного владельца валюты, ждет виселица. Если же ты ограбил еврея, будешь расстрелян как мародер. Выбирай, что тебе больше по сердцу.
Обухов рухнул на колени.
- Пощадите, Елена Александровна, век помнить вас буду!
- Вот этого, Обухов, мне как раз от тебя и не надо, - отмахнулась Жуковская. – Ты сейчас, стоя на коленях, расскажешь чистосердечно, как к тебе попали эти бумаги. Тогда я решу, что с тобой делать.
Жуковская с интересом слушала о неизвестных ей эпизодах из жизни Кузнецова. Когда был упомянут чемодан, спросила:
- Ты хорошо рылся, больше ничего ценного не видел
- Только эти бумаги.
- Но ты говорил, что в пиджаке ещё что-то было?
- Было. Я видел как Мишка разглядывал что-то на ладони.
- И куда оно могло деться?
- Не знаю. Дом я хорошо облазил. Может, где зарыл?
- Эту ночь, Обухов, ты переночуешь в подвале. Завтра, в сопровождении Богера, пойдешь к дому Кузнецова и облазишь весь двор. Найдешь то, что спрятал Михаил, я подумаю, как избавить тебя от смерти, не найдешь – пеняй на себя.
- А вдруг он не во дворе спрятал?
- Я всё сказала.
Золото Обухов нашел, после чего продолжил исполнять свои полицейские обязанности. Через неделю он был убит на улице не найденным «городским партизаном». За смерть полицейского были схвачены десять заложников и расстреляны на Красной горке.

                ГЛАВА  X
Видлянский снова в Севастополе. Служит, как и до десанта, в 125 танковом батальоне. На этот раз он в группе из трех человек, один из них тракторист. В их задачу входит эвакуация танков, застрявших по какой-либо причине на нейтральной полосе обороны.
Процесс эвакуации следующий. Трактор, чтобы раньше времени не встревожить противника, на нейтралку не выходит. От него к танку спасатели тянут пеньковый канат, цепляют за проушину и сигналят выстрелом из винтовки. Трактор тянет. Норма – два танка Т-26 за ночь. Вот и вся недолга. Всё просто, если не учитывать, что над нейтральной полосой постоянно висят осветительные ракеты и обстреливается каждая движущаяся тень. О танке, который только сейчас стоял неподвижным и вдруг ожил – говорить нечего.
Но в ту февральскую ночь группа Видлянского задание не выполнила. И вот почему. Едва выползли на нейтралку, напарник подрывается на мине. Его, еще живого, Видлянский оттаскивает к трактору, а сам, прячась за редкими кустами и буграми, подбирается к танку. Зацепил крюк за проушину, отполз в сторону и выстрелил. В чем дело: канат пополз, а танк на месте? Хорошо, тракторист сообразил, что тянет «пустышку».
Ругая себя за неаккуратность, Видлянский снова накинул крюк, занял позицию, чтобы видеть «дело рук своих», и дал сигнал. И снова танк остался недвижим. Не веря в нечистую силу, он снова ругает себя, снова тащит трос к «заколдованному» танку. На этот раз влез на него, чтобы наблюдать за началом движения сверху. С танка же и выстрелил. Одновременно с выстрелом что-то метнулось от проушины и исчезло в люке механика-водителя. Рука! Некто собрался сбросить крюк с танка, но испугавшись выстрела, выдал себя!
Пока Видлянский осмысливал этот факт, трос натянулся и танк пополз в нужном направлении. Чтобы не попасть под обстрел, можно было спрыгнуть и отбежать в сторону, но тогда сбежит и тот, кто внутри. Видлянский двинул прикладом по крышке люка: «Сиди, гад, и не рыпайся!», и, спрятавшись от обстрела за башенным уступом, поехал к своим позициям.
Так Т-26 на коротком поводке и под охраной прибыл на базу.
Лейтенант Арарутьян, начальник базы, спросил:
- А где вторая машина?
Видлянский соскочил с танка и по форме доложил о подорвавшимся на мине напарнике и о том, что кто-то дважды снимал крюк с проушины. Вот и не хватило времени на второй танк. Командир не поверил:
- Какой дурак там, на нейтралке, мог тебе помешать?
- А он в танке, товарищ лейтенант. С него и спросите.
Когда командир понял что рядовой Видлянский не шутит, вынул из кабуры пистолет и скомандовал:
- Давай его сюда!
Видлянский взобрался на танк, ударил прикладом по люку и скомандовал:
- Эй, кто там – выходи!
Из люка, под удивленным взглядом лейтенанта, один за другим выбрались три румынских солдата. Их увели, а Видлянского представили к медали «За отвагу».
                ***
   Наступило первое лето немецкой оккупации Крыма. Севастополь продолжает сопротивление, в горных районах активизировались партизаны, но в городах относительно спокойно. В Евпатории, например, успокоение достигнуто тем, что за короткий период была выбита значительная часть работоспособного мужского населения, уничтожено подполье. Город превратился в сонмище повергнутых в горе людей.
   Впервые за многие годы на золотых песчаных пляжах нежились не роскошные курортницы и пузатые курортники, а небольшие группки солдат и офицеров немецкой армии, проходивших лечение в санаториях, превращенных в госпитали. В городе открылось множество питейно-развлекательных заведений, где в обществе заезжих и местных дам коротали время оккупанты.
   Теперь Леня Пахомов зовется Лео Штепиным. Так записали его в мамин немецкий паспорт, а мама из Веры Степиной стала Бертой Штепиной. Были и другие изменения в этой семье. Ищейкам Босс удалось выследить еврейку - Цилю Нейман. Берта умоляла коменданта города пощадить невестку, но бесполезно. Вспомнилась ночь ареста мужа. Вошедшие были сурово немногословны. Короткий обыск и команда: «На выход!» Обнять дорогого человека не дали. Тогда по ней прошла волна ненависти к власти, оставившей её колотиться по жизни с двумя малолетними детьми. Та ненависть и подтолкнула ее стать переводчицей в немецкой комендатуре.
   И опять в её дом пришли. На этот раз полицейские. От них несло сивухой и вонью давно немытых тел. Отпуская пошлые шуточки, увели с собой рыдающую Цилю. Вера Павловна воочию увидела немецкую власть не в красочной обвертке, а в примитивном обличье целеустремленных убийц. Снова пережив потерю близкого человека, она не могла не вспомнить массовые расстрелы на Красной горке. Только теперь с ужасающей остротой осознала каково было тем людям. Прежде она воспринимала события со спокойным безразличием, успокаиваясь тем, что реагировать на действие неподвластной тебе силы – бесполезно. Горькие раздумья привели к мысли, что и от этой власти добра не жди.
                ***
   Переводчика Штепину вызвал к себе советник коменданта оберлейтенант Меркель. Зачем она понадобилась столь высокому начальству? Войдя в кабинет, увидела как занят начальник: он даже головы не поднял от бумаг, ответив на ее приветствие. Решила, что понадобилась начальнику по важному делу.
   Офицер оторвал взгляд от бумаг, внимательно посмотрел на неё и только тогда показал на стул возле своего стола. Садясь, обратила внимание на серую папку со своей фамилией на обложке.
   - Как следует из вашего личного дела, - медленно проговорил Меркель, - вы работаете у нас уже изрядный срок. За это время можно было усвоить наши политические постулаты и не обращаться к руководству с просьбами, носящими явно провокационный характер.
   Офицер без труда заметил ее удивление.
   - Мне неприятно об этом говорить, фрау Берта, но придется. Вы наивны, как ребенок. Как вы додумались обращаться к коменданту, как я уже сказал, с провокационной просьбой?
   Так как Штепина обращалась к коменданту только с просьбой о помиловании Цили, ей нетрудно было догадаться, о чём идет речь.
   - Вы имеете в виду мою просьбу о пощаде невестки?
   - Я имею в виду вашу просьбу о пощаде иудейки!
   Она хотела возразить, что для неё невестка вне национальности, но, понимая, как это не понравится советнику, произнесла извинительно:
   - Виновата, господин оберлейтенант, но мой старший сын очень любил Цилю…
   - Не произносите это мерзкое имя! – вскричал Меркель.
   - Простите, господин оберлейтенант.
   После некоторого размышления, Меркель сказал:
   - У нас есть основания не доверять вам, но ваши личные потери в годы правления большевиков дают нам надежду на лучшее. Поэтому вы пока остаетесь при должности. Но учтите: малейший шаг в сторону от линии фюрера, и вы будете строго наказаны. Помните, что все ваши и наши беды от иудеев. Они – всемирные паразиты! Это они, а не российский пролетариат, свергли царя. Это они обратили русский народ в рабов, загнав его в колхозы и в лагеря за Полярным кругом. Это для вас новость?
   - Нет, господин оберлейтенант.
   - Тогда почему вы своих душителей жалеете? Вас мало мордовали? А как ваш младший сын? Он тоже без души от той еврейки?
   - Нет, господин оберлейтенант, - поспешила заверить Берта, - он часто с ней ссорился.
- Хотелось бы верить. Помните, фрау Берта, терпение немецких властей не беспредельно, поэтому бойтесь снова споткнуться.
Напутственные слова Меркеля до крайности встревожили Веру Павловну. Весь оставшийся день она думала о сыне. Она еще может контролировать себя, но что ожидать от ребенка в переходном возрасте? Ведь у него по любым проблемам есть собственное мнение, сформированное годами учебы в советской школе. Ой, как не хочется выпускать его в этот коварный и жестокий мир. Но разве дома удержишь?
                ***
Как и ожидалось, сестра встретила Татьяну не совсем приветливо:
- Приперлись. Хотела бы знать, зачем?
Татьяна собралась было объяснить причину переезда, но была прервана:
- Не трать, сестричка, силы, мне как-то всё равно, как там всё было. Скажу только, что с твоей кагалой я под одной крышей жить не собираюсь. Вон через дорогу, - она показала в окно, - видишь изба стоит? Её и занимай, хозяев еще осенью порешили. Только не забудь старосте поклониться, разрешения попросить, заодно и аусвайс показать.
Поняв, что Маруся больше ничего путного не скажет, Татьяна поблагодарив её и ушла.
Дом бедняцкий: крыша соломенная, полы земляные, печь без лежанки. Двери сняты с петель и унесены, ставни с окон тоже. Хорошо хоть рамы целы и стекла не все побиты. Из мебели только железная кровать осталась, остальное, как можно было догадаться, растащили на дрова. Если разрешат занять эту хату тогда и займется благоустройством, а пока выгребла из комнат мусор, расстелила на кровати матрас, завесила дверной проём байковым одеялом и, велев детям не выходить из дома, пошла к старосте.
Старосту, крепкого черноволосого мужчину, нашла в его добротном доме. Попыхивая махоркой, задал несколько вопросов. Выслушав ответы, важно проговорил:
- Итак, Татьяна, меня зовут Алексеем Архиповичем. Фамилия Касьяненко. Я, данной мне властью, разрешаю тебе жить в том доме. Он уже начал разрушаться, вот ты и усмотришь за ним. К Пасхе обязательно побелишь, а где надо, подмажешь. Бабы тебе покажут, где глины взять и мелу.
Теперь Татьяна с детьми чуть ли не каждый день выходит на промыслы – осматривают заброшенные огороды, Подбирают или выкапывают залежавшиеся овощи, собирают на полях колоски. Дома всей семьей лущили их, сушили зерно. Затем перетирали его на вафельном полотенце с помощью бутылки, и варили кашу. Тем и питались.
Со временем напали на «урожайную» делянку и стали собирать зерна столько, что не могли съесть в один день. Оно накапливалось. Татьяна уже знала, что в деревне работает мельница. К ней со всей округи привозили зерно мешками. Пошла и Татьяна туда со своим зерном. Взвесили – чуть больше полпуда. Выдали квитанцию. Дома обрадовала детей сообщением, что скоро будут есть коржики из настоящей муки. Лучше бы промолчала.
Если прежде дети терпеливо пережевывали кашу из тугих зерновых комочков, то нынче спрашивали: когда же им смелют муку, чтобы напечь коржиков? Татьяне уже очертело кланяться весовщице Вере Сидоровне, но та каждый раз отказывала ей в выдаче муки, ссылаясь то на поломку «механизмы», то на болезнь мельника. Наконец Татьяна увидела у весов рассыпанную муку. Заработала мельница! Но Вера Сидоровна и в этот раз отказала: сначала, мол, обслужит «своих», а потом уж «кому придется». На слова что дети уже месяц как хлеба не видели, ответила:
- Неча на детей кивать, и нищету неча было разводить!
- Так война ж.
- При чем война? Думать надо было, прежде чем рожать!
Тут Татьяна не выдержала и сказала зарвавшейся весовщице всё, что о ней думает. Та не осталась в долгу.
Неделю Татьяна на мельницу не ходила. Какой смысл? И тут прибегает посыльный от старосты и передает приказ немедленно явиться в сельсовет. Пошла. Ожидала увидеть Касьяненко, но ошиблась. В сельсовете ее ждали пожилой немец и моложавая женщина с буклями на лбу. Татьяну усадили на скамью у стены. Женщина сказала, показывая на немца:
- Следователь Курт Вернер, военная комендатура города Евпатории. Я – переводчица Берта Штепина. Назовите своё имя, состав семьи и место проживания.
Татьяна назвалась. Затем заговорил немец, женщина переводила:
- Вы, Татьяна Шуткина, обвиняетесь в том, что скрыли от немецких властей родство с политработником большевистских вооруженных сил. Леонид Шуткин ваш муж?
- Да, он мой муж.
- Почему скрыли, что он служит в армии комиссаром?
- Мне нечего было скрывать. Мой муж – авиационный механик, а не комиссар. После мобилизации в армию работал в мастерских по ремонту самолетов.
Переводчица наклонилась к следователю, и они стали рассматривать тетрадный лист, исписанный химическим карандашом. На каком основании они решили, что Лёня – комиссар? Неужели тот тетрадный листик и есть основание?
- Чем вы можете доказать, что автор этого письма, - переводчица показала пальцем на тетрадный лист, - вас оклеветал?
Татьяна пожала плечами. Она хорошо понимала, что защищаться нечем, поэтому ответила:
- То, что я сказала, правда. Нужных документов у меня нет. Хотите, верьте, хотите, нет.
- Нет, Шуткина, так не пойдет, - возразила переводчица, выслушав следователя. – Вы не представляете, что вас ждёт, если указанные в письме факты подтвердятся. Поэтому извольте защищаться.
- Что я могу?
- Назвать свидетелей, которые могли бы подтвердить ваши слова.
- Откуда? Здесь у меня одна сестра, и та ничего о моей жизни не знает и знать не хочет.
- А в городе? Почему вы уехали из приличной квартиры и поселились здесь, если даже сестра вами не озабочена?
Участливый голос переводчицы и отсутствие нахрапистости у следователя, позволяли ей думать, что эти люди приехали не засуживать, а разобраться. Решила чистосердечно рассказать, как мучилась, живя в «еврейской» квартире. Переводчица, прервав её исповедь, сказала:
- Впредь никому такое не говорите. Ваше «невинно убитые» и «живя в этой квартире, я чувствовала себя соучастницей» - верный путь на тот свет. Говорите, что уехали из города, спасая детей от голода. Поняли?
Штепина так и перевела ответ подследственной. Вернер чувствовал, что количество слов ответа подозреваемой явно превосходят их в изложении Бертой. Он не стал придираться, только напомнил:
- Я спрашивал: есть ли у неё в городе свидетели в её невиновности?
Татьяна уверенно ответила:
- Да, есть. Это Михаил Кузнецов. Он работал до войны с мужем на одной машине шофером. Теперь он полицейский. Правда, не знаю, где он сейчас. Говорили, в командировке, но столько времени прошло…
- Кто говорил?
- Жуковская. Она служит…
- Мы знаем, где служит Елена Александровна, - перебила Штепина. – Так что она сказала?
- Она сказала, что Кузнецов в командировке.
- При каких обстоятельствах происходил этот разговор?
Выслушав ответ, Вернер сказал Штепиной:
- Похоже, она не врет. Михаил Кузнецов сидел у нас в подвале по приказу Босс. Я немного занимался этим хильфсполицай. Если помните, его убили сами заключенные, и их всех за это расстреляли.
- Нет, я этого не знала. Ей можно об этом сказать?
- О чем «об этом»? – усмехнулся Вернер. – О том, что вы ничего не знаете?
Она покраснела: старый сыч уловил её тайное стремление быть подальше от кровавых историй. Она уточнила вопрос.
- О смерти Кузнецова.
- Чуть погодя «обрадуйте» её, - ответил следователь, - а теперь спросите: есть ли у нее враги или недоброжелатели в этой деревне?
Узнав о конфликте на мельнице, Вернер потребовал предъявить квитанцию. Указав на дату, сказал Берте:
- Похоже, и здесь эта женщина не врет. На её месте и я бы возмутился. Почти два месяца мелют кучку зерна, хотя восемь килограммов муки могли бы выдать в тот же день. Отсюда я, изрядно занятый альтер зольдат (старый солдат), вынужден заниматься этой чепухой. Итак, пишите.
В Постановлении было указано: заявителя кто-то ввел в заблуждение, в связи с чем дело прекращено, а подследственной, по предъявлении квитанции, предписывалось выдать муку. Беда миновала, но сообщение о гибели Кузнецова несколько убавило радость.
                ***
Уже вечером детишки Шуткиной с большим удовольствием ели лепешки, испеченные из настоящей муки. Радостная Татьяна понесла Марусе в гостинец два драгоценных коржика. Та, приняв угощение, спросила:
- Я слышала, что ты поскублась с Веркой. Это так?
Живо рассказанная история вызвала усмешку на лице Маруси.
- Ты чего лыбишься? – удивилась Татьяна.
- Рано радуешься, сестричка. Ты знаешь, что Верка – кума старосты?
- Ну и что?
- Как что? Или ты не знаешь: «Плоха та кума, что под кумом не была». Так кого Касьяненко будет защищать - тебя или её?
- Нужна мне его защита. Меня немец защитил.
- Наивная ты, Танька. Немец приехал и уехал, а Касьяненко остался. Ты не знаешь этого зверюгу. В этом январе, как мы слышали, у вас десант был. Потом матросов в степи вылавливали. Пятеро и к нам в деревню забрели. Все видели как они шли к дому старосты, а как уходили, никто не видел. Порешил он их. Вот так. А ты «ну и что»? Беги куда глаза глядят, покуда он и до тебя не добрался.
- Некуда мне бежать.
- Ну, как знаешь.

              ГЛАВА  XI
Ставка Главного командования Красной армии приняла решение об оставлении 30 июня 1942 года города Севастополя. Около пятисот человек были эвакуированы подводной лодкой и самолетами. Оставшиеся примерно сто тысяч защитников города во главе с генералом Новиковым были обречены на уничтожение или позорный плен. Херсонес оказался последним местом, еще не занятым немцами. Кто-то, прибежав сюда, бросался в воду и плыл. Только куда? Другие тут же у кромки воды стрелялись.
Петя Видлянский лихорадочно озирается по сторонам: куда бы юркнуть? Пока искал, на высоком берегу показались немцы. Они дали несколько очередей по сбившейся внизу громадной толпе. Люди падали и кричали на разные голоса. Петю ранило в ногу. Пуля прошла по касательной, не задев кость. Он тут же перевязал рану рукавом рубашки.
Прекратилась стрельба. Сверху поступила команда поднять всем руки. Так Петя оказался в плену. Их повели в сторону Мекензиевой горы. Нога саднила, голова чугунная, клонит ко сну. Только периодически раздававшиеся выстрелы, которыми добивали упавших, не позволяли поддаться усталости.
                ***
Июль. Жара. Воды в лагере мизер, с едой не лучше. Петя чувствует: еще несколько дней, и он не сможет передвигаться. Тогда хана. Ведь лагерника, как и волка, ноги кормят. Здесь никто не пригласит тебя к обеду и, тем более, не подаст еду на тарелочке. Её нужно раздобыть или перехватить при «раздаче». Так прозвали процесс забрасывания в толпу каких-либо овощей или кусков залежавшегося хлеба.
   Уже в первые дни пребывания в лагере Петя наметил маршрут побега, но в то время бежать было слишком рискованно. Кого ловили, безжалостно расстреливали. Сейчас же охрана ослабла, но и сил у него стало значительно меньше. И все же, Петя решил бежать. В ранних сумерках он прополз на животе открытое пространство и затерялся в остатках оборонительных сооружений. Было уже светло, когда добрался до берега Северной бухты. Здесь местные мальчишки зарабатывали на перевозе на противоположную сторону. В Петином кармане нашелся завалявшийся рубль, и он благополучно оказался в городе.
Тут только понял, что не знает куда податься? В Севастополе делать нечего: ни родственников, ни знакомых. Разве что бабка Аришка, у которой, бывало, покупал семечки. Она жила рядом с воинской частью, и он, как и другие ребята, захаживал к ней не только за семечками, но иногда и молока испить. Но, как известно, у солдата денег кот наплакал, тогда вступал в силу натуральный обмен: он - бутылку керосину, она – стакан семечек.
А сейчас, попросится пару дней пересидеть, узнает как лучше выбраться из города. А там – по обстановке.
Крадучись, пробрался к бывшему месту службы. Не утерпел: осторожно заглянул через дыру в заборе во двор части. Как и ожидал, увидел группу немцев. Они что-то оживленно обсуждали. Вот бы гранату! Но гранаты нет, и Петя, оторвавшись от бесполезного созерцания врага, направился к бабке Аришке. Прежде, чем зайти в дом, осмотрелся. Немцев не видно, да и что им делать среди этих развалюх?
В доме тишина. В дальней комнате нашел бабку. Она лежала на кушетке и тихо стонала. Петя спросил:
- Вы заболели, бабушка?
Аришка перестала стонать, вопросительно посмотрела в его сторону.
- Я – Петя, бабушка, с ремонтной базы, что за вашим домом.
- Керосинчику принес?
- Нет, бабушка, я из плена бежал, а сейчас не знаю, что делать. Кругом немцы …
- А ты как думал? Сейчас же, не посчитай за труд, принеси мне воды. Вот свалилась, еле до постели добралась.
Напившись, сказала:
- Тебя сам бог ко мне прислал, а то лежу и встать не могу. Побудь возле меня пару деньков, а там придумаем что-нибудь. Согласен? Тогда скажи, как тебя зовут-величают. А как по батюшке?
- Иосифович. Только зачем?
- А затем, что ты теперь мой внучок, сын моего племянника. Его тоже Иосифом звали. Так легче запоминать, чтобы не запутаться. Если спросят, скажешь, что отца еще Ежов сгубил, а сам по малолетству в армии не служил. Со мной уже второй год. Всё понял? Теперь иди на кухню. Там найдешь немного картошки. Половину свари прямо сейчас, в кожуре - так экономнее. Как сваришь, придешь, я скажу, что дальше делать.
                ***
На другой день среди бабкиного барахла Петя нашел себе портки и какую-никакую рубаху. Переодевшись, стал похож на того пацана, что перевозил его через бухту. Босиком, слегка прихрамывая, пошел к рынку – послушать, о чем люди говорят, и хоть немного сориентироваться. По дороге читал афиши, объявления, приказы. Евреям явиться для регистрации, населению - немедленно сдать оружие и боеприпасы. Красочные плакаты призывали население города добровольно вербоваться на работу в Германию. В дорогу, каждому отъезжающему обещаны кружок колбасы и буханка хлеба.
Особенно заинтересовало Петю сообщение о том, что с 5 июля 1942 года покидать город и въезжать в него можно только по пропускам, выданным комендатурой. Дальше - больше: «въезд и выезд из Севастополя разрешается только по официальным дорогам и путям. Кто будет идти полем или иными путями, будет жестоко наказан». Вот и приехали! После раздумий пришел к выводу, что единственный путь выбраться из города, а там и из Крыма – завербоваться на работу в Германию. За Перекопом можно будет бежать с поезда, а там - на восток.
                ***
Проезжая просторами Украины, Петя физически ощущал насколько большую часть страны «отхватили» фашисты. Если первый день перед глазами мелькали сухие желтеющие поля, то на второй -  ручейки и реки, рощи и лесные массивы. А видел он это сквозь щели телячьего вагона, дверь которого все время пути была закрыта. Только раз на какой-то станции открыли, наполнили бачок водой, выдали по куску хлеба и шмату колбасы, и снова закрыли. Вот такое доверие к добровольцам, такая забота о людях, решивших в трудную минуту собственным трудом помочь своим «освободителям».
Петины спутники не стремились к общению. И котомки с едой открывали только для себя. Общительного парня это несколько угнетало, но больше всего мучило осознание того, что он все дальше уезжает на запад, всё труднее будет вернуться обратно. Под утро третьего дня после какой-то станции дверь вагона осталась приоткрытой, но в проёме, свесив ноги, уселся солдат, «вооруженный» только губной гармошкой. Поезд тронулся, и по вагону полились звуки незнакомых мелодий.
Вот он, первый, возможно последний, шанс бежать! Выбрав момент, когда поезд на подъеме сбавил скорость, Петя толкнул солдата ногой в спину, и тот вылетел наружу. Вслед за ним выпрыгнул сам. Кто-то, возможно, прыгал за ним, но он, бросившись в ближайший лесок, этого не видел.
Уже на следующий день его задержали местные полицаи, но, удачно представившись ищущим родителей, он избежал расследования. Вскоре с другими бесприютными молодыми людьми был отправлен на ближайшую станцию, посажен в проходящий эшелон с остарбайтерами, и вот она, Германия.
                ***
К Шуткиной зашла Нюрка - соседка, а в небольшой деревне все друг другу – соседи. Обливаясь слезами, сказала, что подписала «гадкую» бумагу против неё.
- Что за бумагу? – встревожилась Татьяна.
- Да коли б знала, - всхлипнула соседка, - подписала, не читаючи, как староста велел.
Всё так и было. Упустила сказать, что сам Касьяненко направил её к Шуткиной, приказав сказать о «гадкой» бумаге и покаяться в своём грехе. Это и вызвало слезы, слезы внутреннего признания в паскудстве.
- Ты одна подписала?
- Не. Там и другие подписи были.
- И все, не читая, так и подписывались?
- А что читать, если староста велит?
- Ну и сволочи вы все! – в сердцах выкрикнула Татьяна.
- Всё так, Таня, всё так, - продолжала каяться соседка, - ругай меня, дуру, ругай!
- Да толку с той ругани. Иди, Нюрка, с глаз долой. Не до тебя мне.
Ушла, всхлипывая, соседка, а Татьяна предалась паническим мыслям. Как и предсказывала Маруся, Верка не успокоилась. Что в той бумаге? Что ещё этот ирод рода человеческого придумал против неё? Может так случиться, не удастся доказать свою правоту. Не все же немецкие следователи такие благодушные …
Она не знала, что Касьяненко был другого мнения о возможных последствиях вторичной жалобы  на неё. Вдруг она опять сумеет отболтаться, и тогда его обвинят в нежелании проводить политику умиротворения населения. Так появилась мысль не торопиться с отправкой бумаги, а так запугать Шуткину, чтобы сама приползла к его ногам. Потому и послал Нюрку каяться. Пусть знает стерва, что Касьяненко голыми руками не возьмешь, а ей самой уже не отвертеться.
Прошла бессонная ночь, а Татьяна так и не придумала, как спастись от нападок старосты. Была даже дикая мысль поехать в город, разыскать там переводчицу Штепину и попросить если не помощи, то хотя бы совета. Но кто она для той холеной немки? Осталась одна дорога - к Марусе. Пусть присмотрит за детьми, а с самой будь, что будет.
- Что ещё стряслось? – спросила Маруся, увидев состояние сестры.
Хмуро выслушав просьбу Татьяны, с нескрываемым раздражением прошипела:
- А ты не подумала, что, если бы я хотела обзавестись детьми, то сделала бы это без твоей помощи?
Не дождавшись ответа, припечатала:
- Ты – мать, поэтому и должна быть с детьми, а не перекладывать заботу о них на чужие плечи.
- Так посадят же! – в отчаянии воскликнула Татьяна.
- Кому ты нужна? Иди, покайся - и всё будет шито-крыто.
- В чем каяться? В чём я виновата? Только и делов, что с Веркой поругалась.
- Вот-вот, а говоришь, не в чем каяться.
                ***
Касьяненко обрадовался Татьяне, но сесть не предложил. Он достал из ящика комода лист бумаги и, помахивая им, сказал:
- Вот тут, Татьянка, смерть твоя!
- Что я такого сделала?
- А тут всё есть, - ликующе ответил староста. – Вот усваивай. Жена комиссара - раз. Крамольными высказываниями разлагаешь общину - два. Настраиваешь народ против законных властей - три. Ещё читать или хватит?
- Не было всего этого!
- Это ты говоришь, а люди говорят по-другому.
- Вы их заставили! Они сами мне об этом говорили.
- И кто же мог тебе сказать такое? Опять крамола: призываешь к недоверию властям!
Татьяна почувствовала, что, вместо того, чтобы покаяться, как советовала сестра, увязает в ненужном споре. Касьяненко, уловив растерянность женщины, решил ей «помочь».
- Но не всё потеряно, Татьянка, с кем не бывает сболтнуть лишнее? Не такой уж я живодер, как тебе кажется. Можешь остаться живой и свободной, если выполнишь, что скажу. Согласна?
Татьяна обреченно кивнула головой, после чего староста крикнул:
- Кума, иди сюда!
Из соседней комнаты вышла Верка. Он ей торжествующе:
- Кто говорил, что упрется? Как миленькая, вся перед тобой.
- Приползла, тварюга советская! – зло проговорила весовщица.
Касьяненко, упреждая перебранку, остановил её:
- Давай, кума, без лишних оскорблений. А ты, Татьяна, во искупление грехов своих, целуй нам ноги. Сначала куме моей, а потом и мне.
- Нет, кум, - возразила Верка, - зачем мне её поцелуйчики? Пусть оближет сначала мои модельные, давно я их не обтирала, а потом твои хромовые с голенищами вместе.
Она вернулась обутой в черные «лодочки», уселась на стул и, вытянув ноги, приказала:
- Облизывай, тварюга!
Татьяна замешкалась, но Касьяненко толкнул её в спину, и она грохнулась на колени у ног Верки. Не успела опомниться, как ей в губы воткнулся носок туфли.
- Лижи, подлюка!
Касьяненко придержал её голову, и она начала лизать! Она не могла вспомнить, сколько продолжалась эта пытка и была ли она вообще? Только опухший язык не позволял думать, что то был кошмарный сон. От того стало так пакостно на душе, что в пору наложить на себя руки. Если бы не дети … Не могла их оставить сиротами.

                ГЛАВА  XII
Видлянского определили на вагоноремонтный завод в Торгау. Он красит пульверизатором колесные тележки. Работа как работа, если бы не вредный Казимеж - ворарбайтер (руководитель работ). В какой-то степени его можно понять: не отличаются остарбайтеры усердием, не забывают, на кого работают. Вот и перекрещивает он лодырей палкой поперек спины.
Петя в очередной раз заправил чёрной краской пульверизатор и готов был нажать на спуск, как вдруг - удар. Палец продолжал движение и тогда, когда он, оглянувшись, невольно повернулся в сторону обидчика. Пульверизатору безразлично, что окрашивать. На этот раз он «пшикнул» в Казимеша. Ворарбайтер замер, потом, замахнувшись палкой, бросился на Петю. Тот резво отскочил в сторону, выставив вперед пульверизатор. Свидетели случившегося наградили победителя аплодисментами, а Казимеша презрительным смехом.
Громкий скандал не мог остаться безнаказанным. Видлянского приговорили к двум неделям штрафного лагеря, который обслуживал химический завод. Штрафники вывозили на тачках (всё бегом) вонючие отходы производства. Кормили брюквой и пустым чаем с кусочком хлеба. После работы – пробежки по плацу. Кто не мог бежать и падал, того пристреливали. Когда вернулся, завод показался раем: и кормят, и отдохнуть дают.
В одно из воскресений Петя решил пошнырять по прибывшим в ремонт вагонам, где порою удавалось найти полезную мелочёвку. В этот раз ему попался душистый обмылок и карманная расческа. Зашел и в почтовый вагон, но, увидев охранника, рыскавшего по полкам, собрался уходить. Солдат же, заметив его, приказал стоять. Подскочив, стал требовать возврата оружия. Оказывается, у него украли автомат.
Ничего не добившись, поволок Петю в гестапо. Там били, требуя возврата оружия и выдачи сообщников. На завод он уже не вернулся. Следующим этапом его злоключений стал концлагерь.
                ***
Концлагерь не абы какой, а Бухенвальд, что под Веймаром. Знакомство с этим страшным местом, о котором Петя был уже наслышан, началось с того, что новичков, раздетых догола и тупыми инструментами остриженных, пригнали к бассейну, наполненному серовато-желтой жидкостью. В него и приказали нырять с головой. Да, это не морская вода. Но куда деваться? Зажмурившись, нырнул. В глубине наткнулся на что-то мягкое – это были трупы тех, кто не умел плавать или невзначай хлебнул той жидкости. Пробкой вынырнул и мигом очутился на другом берегу. Сразу запылало тело. Казалось, еще чуть-чуть и кожа начнет отслаиваться. Только после душа почувствовал некоторое облегчение.  Выдали лагерную одежду и три тряпочных винкеля – треугольники красного цвета с изображением буквы «R». Их нужно было нашить на шинель, куртку и штаны. Такие винкели означали, что заключенный – русский, причем политический.
За этим две недели жуткого карантина. В первый же день перед строем был расстрелян человек, у которого на рубахе были найдены вши. Оберкапо объявил, что так будет с каждым, кто не сумеет придерживаться установленных санитарных правил.
Вечером, лежа под самым потолком на третьем этаже нар, Петя продолжал переживать увиденное. Ведь и его могут пустить в распыл из-за той маленькой твари, неизвестно как заползавшей под рубаху. Тело начало зудеть - казалось, что по нему уже ползают эти мрази. Стянул через голову рубаху и при тусклом свете стал просматривать каждый шовчик. Ничего не найдя, успокоился.
                ***
Влившись, в основной лагерный контингент, Видлянский стал свидетелем того, что и здесь люди гибли. Гибли в одиночку и группами, евреи целыми составами. Заключенные со страхом перешёптывались о какой-то «Доре». Туда увозили людей, но обратно ни один из них не вернулся. Достоверных сведений об этом страшном месте не было, но боязнь туда попасть оставалась. Наконец, повезли куда-то и Видлянского.
На каком-то полустанке Петю и еще часть «пассажиров» высадили. На ночь всех загнали в бараки. Выдали тряпочки с номерами и приказали нашить на левую сторону куртки. В их бараке номера начинались числом «73», в двух других - «69». У Пети номер «73156». Почему разные начала чисел, в чем секрет?
Утром носителей номера «73» колонной повели в сторону одиноко стоявшего высокого строения. Заходили в него по десять человек и с концами. Неужели «Дора»? Вошли в какую-то «коробку», дверь за ними закрылась, и они поехали вниз. Это был лифт.
В освещенном прожекторами помещении их ждали ранее спустившиеся. Они с любопытством рассматривали, казавшиеся мраморными стены зала. Собрав всю группу, повели по узкому коридору. Трогая стены, быстро поняли, что они не мраморные, а соляные.
Полчаса пути, и перед ними решетчатые ворота. Они открывали вход в значительно больший соляной зал. Потолок скрывался в зыбкой темноте. Коридор, по которому пришли, продолжался на другой стороне зала. Вход в него охранял часовой в эсэсовской форме. Одна из стен во всю длину поделена на множество отсеков, закрывающихся металлическими решетками. По бетонному полу проложены узкоколейные рельсы, по ним почти игрушечные мотоблоки тянут небольшие платформы с ящиками и тюками.
Позже Петя узнал и другие подробности. Их лагерь находился в районе Бендорфа. Зал, в котором работали, назывался «Мария». Он располагался на глубине 300 метров. Кроме грузового подъемника, шахта была оборудована пассажирским лифтом. Им пользовались только немцы. Имелась и деревянная крутая лестница, ведущая на поверхность. Ее марши были прикрелены к стенам квадратного колодца. Не трудно было догадаться, что лестницею пользовались во время отсутствия лифта и клети. Сейчас она в плачевном состоянии: некоторые перила и ступеньки отсутствуют или надломаны.

                ГЛАВА XIII
Звонок. Босс поднимает трубку:
- Оберштурмфюрер Босс у телефона.
- Это Клемен, - слышит она, - зайдите.
После событий января 1942 года минуло два года. Босс наградили орденом и повысили в звании.
- Проходите, оберштурмфюрер, - пригласил начальник. - Знакомьтесь: оберфюрер Морис. Хельмут Морис.
Клемент показал на господина в кожаном пальто и в шляпе, который стоял спиной к окну. Его лицо Жуковская не могла рассмотреть, что не помешало ей козырнуть и бодро проговорить:
- Рада знакомству, господин полковник!
- Так уж и рада, - возразил Морис по-русски.
Она услышала голос с металлической хрипотцой! Мазур! Они обнялись. Клемен удивленно наблюдал эту сцену.
- Так вы знакомы, оберфюрер?
- Знакомы, Генрих, и давно уже знакомы, - ответил Морис, - ради неё и заехал сюда из Севастополя.
- Тогда вам есть о чём поговорить. Я оставляю вас, Хельмут, располагайтесь. Бар в вашем распоряжении.
- Спасибо, Генрих, но я предпочитаю беседовать на чистом воздухе. Ты согласна со мной, Елена? Вот и хорошо.
Клемен догадывался, почему оберфюрер предпочел не теплый кабинет с набором крымских вин, а промозглый январский воздух, назвав его чистым: опасался подслушивания. Видимо, не пустые воспоминания привели в Евпаторию столь высокого чинушу из Берлина.
На улице их обдал свежий северо-восточный ветер. Кожаные пальто, в которые были оба одеты, не продувались, но ветер, пробираясь за воротник, всё равно умудрялся холодить спину.
- У вас есть тут кафе, - спросил Морис, - в котором можно было бы спокойно поговорить?
- Рядом с «Якорем».
- В том доме, где я жил когда-то? Тогда вперед!
Они заняли столик в одном из углов небольшого зала. Пока подошла официантка, Морис успел рассмотреть Елену. За прошедшие годы она весьма сдала: щеки впали, под глазами мешки, губы будто усохли. Это просматривалось даже  сквозь обильную помаду. Руки, поправляющие прическу, заметно дрожат. От чего бы? Неужели кокаин?
Выпив вина принялись расспрашивать друг друга о прошедших годах. Как ни интересна была эта тема, но оберфюрер не дал ей разгуляться.
- Всё, Елена, - сказал он решительно, - теперь к делу. В Берлине мне довелось познакомиться с аналитическим отчетом генерала Олендорфа по Крыму. Обрадовался, увидев в списке отличившихся твою фамилию. Этот отчет даже фюрер читал. Гордись, Елена.
- Горжусь, - ответила та равнодушно.
- Не чувствую восторга в голосе. Неужели жизнь не в радость? Или, что случилось?
- Ничего не случилось, - ответила Босс, пожав плечами.
- Ну, а всё же?
- Действительно ничего. Хотя состояние у меня такое, что хоть на стену лезь.
- С чего бы это?
- Не знаю, но чувствую себя так, будто выгорела изнутри, всё безразлично и противно. Только при виде вас во мне что-то похожее на радость шевельнулось, да и то быстро погасло.
- С подобным приходилось сталкиваться, - подумав, сообщил Морис. - Один мой однополчанин после Гражданской войны места себе не находил. Казалось бы, радуйся – отвоевались, а ему всё не так. Желчью исходил. Потом взял и застрелился.
- Кстати, эта мысль и мне не однажды приходила в голову.
- Вот как? У тебя, как мне представляется, синдром передозировки негативных контактов с людьми.
- Что-то уж очень заумно, - заметила Босс, - раньше вы так не выражались.
- Кое-чему научили старого дурака. Ты давно в отпуске была?
- Я вообще не знаю, что это такое. Начальство без меня день не может прожить. Удивилась, когда меня направили в командировку на Кавказ. Когда вернулась, Клемен издевательски спросил: «Хорошо отдохнули, фрау Босс?»
- Вот отсюда беды … Но вернусь к отчету Олендорфа. В приложениях к нему есть бумага за подписью коменданта Вилерта и известного тебе Клемена.
- Эти пьяницы и бездельники мне оба хорошо знакомы.
- Так вот, оправдываясь, они пытаются доказать, что поддержка десанта населением вызвана не советским патриотизмом, а местью за твои чрезмерно жестокие действия в первоначальный период очистки города. Но Олендорф не согласился с ними, доказывая, что в силу личной пассивности они, не использовали широкий спектр пропагандистских методов, разработанных ведомством доктора Геббельса. В результате ты получаешь Железный крест и повышение в звании, а твоему начальству осталось радоваться, что не попали под суд. Интересно, как они всё это перенесли?
- В их поздравлениях я слышала зубовный скрежет.
- Это ожидаемо. Так вот, Елена, я ещё в Берлине пришел к выводу, что ты в опасности. Согласись, если коллеги так «ценят» твоё усердие, что от других ожидать? Я переговорил со своим начальством… Короче, предлагаю тебе сегодня же уехать со мной в Севастополь, а потом в рейх.
- Почему такая спешка?
- Время поджимает. Чем ближе к концу, тем труднее будет выбраться отсюда. В ноябре 20 года я своими глазами видел, как белогвардейцы вплавь устремлялись за последним пароходом. А в этой войне? Многие тысячи советских защитников Севастополя, были брошены командованием на произвол судьбы. В подобной ситуации, как мне видится, солдатам вермахта будет не слаще. И другое. Не сомневаюсь, что русские, еще до того, как ворвутся в Крым, начнут охоту за усердными исполнителями указаний фюрера. А раз твое начальство не питает к тебе дружеских чувств, выбраться тебе отсюда будет трудно: в элиту ты не войдешь. Даже больше. Ты можешь стать разменной монетой тех, кто вместе с тобой попадет в плен.
- Я не сдамся! – с надрывом воскликнула Босс.
Морис осмотрелся: в их сторону начали глазеть.
- Спокойно, Елена, на нас смотрят.
- Да что там! Ладно, молчу.
- Молчать не надо, но только потише. В последний момент тебя могут скрутить, и тот же ангелочек Клемен преподнесёт тебя русским в качестве смягчающего обстоятельства.
Босс задумалась и, вырывая из разлохматившейся салфетки отдельные волокна, сказала:
- Хорошо, Хельмут, я согласна.
- Двух часов на сборы хватит?
- А как со службой?
- Сейчас мы возвращаемся к Клемену, он, в соответствии с моими полномочиями, издает приказ, и ты поступаешь в мое распоряжение.
- А где встретимся?
- Я скажу шоферу, он отвезет тебя на место, а через два часа заедет за тобой.
Задумав выручить Елену Босс, Морис не исключал и того, что в последующем женится на ней. С тем и ехал. Но увидев, в кого она за прошедшие годы превратилась, не стал этого делать. Зачем на старости лет связывать судьбу с психически истощенным человеком?
                ***
В сторону Севастополя всю ночь шли немецкие войска. И всю ночь Татьяна не сомкнула глаз. Было страшно слышать немецкие команды – каждая из них могла принести беду. Громыхали танки, ревели машины – им ничего не стоило вломиться во двор и снести всё, что окажется на пути. Только ближе к полудню стало тихо, как и должно быть в деревне. В изнеможении она опустилась на единственную в доме кровать и забылась.
На следующий день в деревне появилась советская власть в лице офицера и нескольких солдат. А ещё через день народ пригласили на площадь, что у сельсовета. Пошла и Татьяна. Может, скажут, как жить дальше и какому богу молиться.
У сельсоветовской избы покрытый красной материей стол, возле него три пустых стула. Татьяна понимала, что деревня, в которой ей довелось жить, небольшая и народу в ней кот наплакал, но что так мало, не догадывалась. Всего пара десятков женщин и малость детей. Мужчин совсем нет, только пяток дряхлых стариков.
С крыльца сельсовета спустились офицеры и заняли места на пустующих стульях. Потом из дома вышел сержант со своим стулом и тоже сел, разложив перед собой бумаги. Один листик подсунул тому, что сидел в середине. Тот, заглянув в него, торжественно провозгласил:
- Для слушания дела военный трибунал вызывает Алексея Касьяненко и Веру Богданову.
Татьяна вздрогнула, услышав эти имена. Выходит, не дали сбежать! Их вывели из здания сельсовета и поставили перед трибуналом. По бокам два солдата с автоматами. Толпа зашевелилась, засудачила. Татьяна смотрела на жалкие фигуры кумовьев, и ей не верилось, что эти ничтожества совсем недавно над нею измывались.
Касьяненко обвиняли в убийстве пятерых советских военнослужащих, которых обманом заманил к себе в дом, а Богданова содействовала этому. Обвиняемый доказывал, что никого не убивал, и те благополучно ушли от него. Но в огороде обвиняемого раскопали труп советского солдата, да и свидетели стояли на своём: видели, как военные входили во двор старосты, но никто не видел, как они уходили. Значит, убил и закопал.
Трибунал решил:
- С этим всё ясно. У кого есть другие претензии к этим фашистским прихвостням?
Люди молчали. Вдруг кто-то крикнул:
- Татьяна, чего молчишь? Шуткина!
И тогда заговорили все. Татьяна не хотела вспоминать о том жутком издевательстве. Это Верка разнесла по деревне весть о её позоре. Офицер спросил:
- Татьяна Шуткина есть здесь?
Её, онемевшую, вытолкнули из толпы. Биографические данные, чтобы занести в протокол, вытаскивали из неё словно клещами. Это развеселило Касьяненко. С усмешкой проговорил:
- До сих пор языком ворочать не можешь?
Судья строго посмотрел на него, а Татьяну ласково спросил:
- Свидетель, что вы можете сказать в адрес подсудимых?
- Говори, говори, не молчи! – кричали из толпы.
Татьяна с трудом, но рассказала о доносах Касьяненко и как эти двое унизили её.
Приговор трибунала был предсказуем: Богданову присудили к 10 годам исправительно-трудовых лагерей, Касьяненко – к высшей мере. Он, видимо, на что-то надеялся, поэтому приговор его потряс: Татьяна с ужасом наблюдала, как буквально на глазах его голова поседела.
                ***
Леня Пахомов остался без работы: динамомашину куда-то увезли, и городской радиоузел оказался обесточенным
- Итак, мы оба безработные, - без заметного сожаления подытожила мама, услышав это сообщение.
- И твое начальство смылось?
- Ещё как! Предлагали и нам бежать, но я сказала, что ты заболел и лежишь с высокой температурой.
- А ты не побоялась, что проверят и найдут меня не в постели, а на радиоузле?
- Им сейчас не до проверок. Так что остаёмся.
- Ну и правильно, - одобрил Леня, но, подумав, спросил: - Выходит, ты сделала выбор в пользу Советов?
- А что остается, сынок? Немцы тоже не сахар. За эти годы я всего насмотрелась. Лучше быть с Советами, но на своей земле, чем с подобными Меркелю - на чужой.
- А я вот что вспомнил, - сказал Лёня. - Один пацан, когда узнал, что я буду работать на радиоузле, спросил меня: «Когда придут наши, как будешь оправдываться?» Так нам, мама, придется оправдываться?
- Тебе вряд ли. Ты – рабочий. А вот мне объясняться придется.
Заметив, как напрягся сын, пояснила:
- Я это предвидела, поэтому всячески избегала грязных дел, как могла, помогала советским людям. Мне есть что рассказать и есть на кого сослаться при разговоре с чекистами.
- А я, кстати, тоже помогал Пищикову. Я тырил у Каргина радиодетали для него.
- Каргина знаю, он был твоим начальником, а кто такой Пищиков?
- Рабочий-монтер, дядя Саша. Помнишь, как ты рассказала мне, что ваши офицеры готовятся к облаве на людей, чтобы отправить их в Германию?
- Так что?
- Я рассказал об этом Пищикову. Он потом благодарил меня за это сообщение.
- Вот оно что, - в раздумье проговорила Вера Павловна, - выходит не зря меня Меркель тряс.
- Как тряс?
- Как грушу! В то воскресенье немецкая облава кончилась пшиком. Вот начальство и заподозрило утечку. Начали, конечно, с вольнонаемных, могущих знать о готовящейся облаве. Меня допрашивал советник Меркель. Всё было, разве только не бил.
- Вот и это можно рассказать чекистам
- Понадобится - расскажу, но сейчас нужно думать о другом: как поостеречься.
- От чего поостеречься?
- Поостеречься, чтобы не попасть кому-либо под горячую руку. Неважно, немцам или нашим. Поэтому, сынок, сиди и не высовывайся.
Несмотря на такое напутствие, Лёня уже на следующий день был на Революции, где когда-то стоял в толпе обреченных, и на него рявкала собака. На улице никого. Но вот со стороны порта едут две странные бронемашины. Таких он еще не видел. Леня юркнул в развалины. В открытом кузове солдаты в касках. Все, как на подбор, рослые, в чистой форме. Одна машина свернула в сторону почты, где был Лёнин радиоузел. Вторая помчалась дальше. Что бы  это значило?
На другой день мама радостно сообщила
- Всё – наши пришли! Запомни день: 13 апреля 1944 года!
- А как узнала?
- Была у театра и видела наших солдатиков. Заморенные, запыленные. Нелегко им война дается. И семь трупов немецких солдат валяются. Говорят, из зондеров. Хотели то ли театр взорвать, то ли подпалить.
В дверь постучали. Леня открыл и увидел незнакомого парня.
- Ты Пахомов? – спросил он.
- Ну, я.
- Пошли на радиоузел, начальство вызывает.
Лёня смутился: какое начальство, если оно давно умотало. Так и спросил.
- Неужели еще не врубился? – удивился посыльный. - Новое начальство, советское.
- Врубился, врубился, - ответил Лёня и, обращаясь к маме, спросил:
- Мама, я пошел?
В аппаратной много народу. Такого еще не было. Что они тут все делают? Кто разрешил? К нему подошел электромонтер СашаПищиков.
- Посмотри, что они наделали, - сказал он, показывая в глубину аппаратной. Люди расступились, и Лёня увидел то, что представить себе не мог: панели приборов побиты, жгуты проводов порублены.
- Кто это? – в растерянности спросил он.
- Зондеры, - ответил Пищиков. – Взорвать не смогли, так покурочили.
К ним подошел пожилой мужчина в кителе, но без знаков различия. Обращаясь к Лене, сказал:
- Я представитель райкома партии, Исаков. Тебя пригласили, товарищ Пахомов, помочь восстановить радиоузел. Партия решила: народ уже сегодня должен услышать Москву. Справишься?
Заметив смущение, добавил:
- Тут хвалят тебя. Говорят, ты дока в этих делах. Вот и докажи, на что способен.
Но Лёню смутил не столько фронт работ, сколько вопрос: знает ли этот начальник, что все эти приёмники и передатчики работают на электрическом токе?
- А как с электричеством? Ведь немцы, сам видел, увезли электрогенератор.
- Это мы знаем. Товарищ Пищиков обещал со своими ребятами к вечеру дать ток от Мойнакского энергоузла.
- А как с запчастями? Ведь столько всего побито.
- Это, опять таки, с Пищиковым решай.
Лёня с удивлением посмотрел на своего старшего товарища:
- Разве Каргин не увез с собой запасные комплекты? Ведь он заказывал машину. Я сам слышал.
- Заказывал, но шиш получил.
- Если так, - сказал Лёня, - электропитание понадобится не к вечеру, а сразу после обеда. Некоторые неполадки можно будет обнаружить только под током.
Исаков посмотрел на Пищикова, тот бодро ответил:
- Будет сделано!
- Тогда за работу, товарищи!
Лёне стала нравиться его главенствующая роль в деле. Впервые взрослые так уважительно с ним разговаривают, признавая его исключительную нужность не в пределах его собственной квартиры, а в городе.
Пищиков повел Леню не в кладовую Каргина, а на склад, где хранились провода и изоляторы, чем удивил его. Под бухтами проводов были спрятаны комплекты самых ходовых радиодеталей. Пищиков пояснил:
- Когда немцы собрались драпать, Каргин совсем голову потерял. Носится: ключ от своей каптерки ищет. А я проходил мимо, видел: ключ, как миленький, в замке торчит. Поставил напарника следить за начальником, а сам давай выносить оттуда самое ценное. И вовремя. Машину Каргину не дали, так он собственноручно побил оставшееся.
Заменить битое на целое – много ума не требуется, но срастить концы разрубленных жгутов – попотеть придется. Из-за отсутствия электричества, концы Лёня не паял, а скручивал. Когда включили питание, где-то заискрило, что-то не сработало. Устранил, включил входной усилитель – работает. Через минуту он доложил Исакову:
- Есть трансляционный выход!
Не было еще пяти часов вечера как на улицах города зазвучали советские песни. «Как в сказке, - говорили восхищенные горожане. Ещё вчера – немцы, а теперь уже наши распевают!» Лёня вышел на улицу и, стоя возле рупорного динамика, слушал песни и те слова. Ему ещё никогда не было так хорошо. Но полную радость испытал дома. Из «тарелки» звучала песня: «Сиреневый туман». Мамины глаза заплаканы. Она подошла к нему и, поцеловав в щёку, произнесла:
- Я горжусь тобой, сынок.
В этот же день в «Последних известиях» Москва сообщила: «Войска 4-го Украинского фронта, продолжая успешное наступление, сегодня, 13 апреля, в результате смелого удара танковых соединений и пехоты овладели городом и портом на Черном море Евпатория - важным опорным пунктом обороны немцев на западном побережье Крыма».

              ГЛАВА XIV
Бригада, в которую попал Петя, разгружала платформы и разносила ящики и тюки по комнатам. Кто-то, до плена имевший дело с техникой, определил, что в ящиках авиационные агрегаты, где и сами моторы, а в тюках - парашютный шелк и брезент.
Верховодил складом пожилой немец. На его одежде были нашиты зеленые винкеля, что означало – уголовник. Видимо, когда-то проворовался их начальник. По тому, как умело и без суеты руководил складскими работами, можно было предположить, что и на воле занимался тем же.
Видлянский обратил внимание на то, с каким грустным интересом немец прослеживал грузы, проходящие мимо него в тот таинственный коридор, что охраняли эсэсовцы. Видимо, неизвестность угнетала его. Да и Пете интересно было знать, что скрывается за теми воротами.
Как-то, провожая взглядом очередную партию груза, немец пробормотал, а Петя услышал:
- Всё секреты, секреты. Даже от смертников секреты.
Кто смертники?! Ведь они не на «Доре». Спросить бы. Но станет немец перед ним раскрываться? Решил всё же спросить. Завозившись с одним из тюков, который никак не «хотел» укладываться на место, Петя, выждав момент, спросил на ломаном немецком:
- Извините, герр мастер, вы не оговорились, когда сказали, что мы все смертники?
Немец вначале удивился, но поняв о чем его спрашивают, ответил:
- Это я пошутил.
Петя не поверил ему: не может человек так грустно шутить, да еще себе под нос. Заметил и другое: у кладовщика номер на куртке начинался с числа «73»! Не отсюда ли немецкая грусть? Есть о чем подумать.
Их лагерь был разбит на две взаимно изолированные части. В шахте работают заключенные с номерами «73», на поверхности - «69». Чтобы сохранить тайну складирования ценных грузов, предполагает Петя, достаточно уничтожить носителей 73-го номера, не трогая 69-й, не из милости, а из-за нехватки времени. В апреле 1945 года фашистам приходится учитывать фактор времени.
                ***
Клеть опустилась, как обычно, прошли знакомым коридором. Ворота открылись и закрылись за ними. Стали ждать грузы сверху. Но они не идут. Бригады сбились в кучки. Немцы у грузового лифта что-то обсуждают. Вдруг тревожный настрой прорезала еще более тревожная сирена. Она неслась сверху, заполняя собой всё подземное пространство. Прожекторы погасли, продолжали светить только дежурные лампы у лифта и у ворот.
Сирена побудила к действию. Немцы бросились к лифтам, а лагерники к воротам. Но тут же замерли: кнопки на лифтах не срабатывают, ворота не открываются. А сирена воет. Тогда все бросились к лестнице. Только часовой у таинственного коридора стоит, не шелохнувшись. Расчищая путь, офицеры стреляли не только в воздух. Появились раненые и убитые. Наконец немцам удалось пробиться к лестнице. За ними лагерники. Петя не участвовал в этом сумасшествии. Куда спешить? Ведь определенно наверху ждут убийцы. Как избавиться от бирки с числом «73»? Он обежал убитых и раненных, но у всех, что и можно было ожидать, на куртках те же зловещие номера. Переодеться в немецкий китель? Но это верная смерть. Оторвать бирку? Вряд ли спасет. Что же делать?
Стоя в стороне, заметил, как немец-кладовщик, закрыв дверь последнего склада, бегом устремился к лестнице. Еще издали Петя увидел, что на его куртке номер начинается с «69»! Почти инстинктивно подставил пробегающему ногу. Тот всем телом брякнулся о бетонный пол и замер. Если кто и видел этот эпизод, то ему не было дела до упавшего: каждый спасал свою, только свою шкуру. Петя стащил со слабо сопротивлявшегося немца куртку, натянул на себя и устремился к лестнице.
Где-то в высоте светлеет квадрат, по лестнице к свету ползет черная большая гусеница. Здесь не принято занимать очередь или просить прощение за неловкие движения. Петя ужом стал пробираться к лестнице. Вот вожделенные ступеньки. Тут бы отдышаться, но стоит на секунду замереть, как будешь отброшен или, что хуже, сброшен. Внизу уже валялись стонущие неудачники. Подниматься приходилось в постоянной борьбе. Каждый пытался быть дальше от ненадёжных перил и ближе к стене. Петю толкали, толкал и он.
                ***
Вылезших из шахты никто не расстреливал. Их сразу направляли к поезду, составленному из нескольких полувагонов. Погрузка завершилась быстро, но отъехали только к вечеру. Следующим утром поняли что едут на восток. Перед мостом, пересекающим какую-то реку, остановились. Вдоль вагонов побежали крикуны, которые на разных языках призывали объявиться человеку, умеющему управлять паровозом. Поползли слухи, что мост заминирован, и машинист-немец отказался ехать дальше. Машинист нашелся, и поезд медленно пошел через мост. Дальше его остановили эсэсовцы. Начальник поезда побежал с докладом к черной легковушке. Вскоре раздался выстрел, и начальник поезда упал.
Началось обсуждение события. Наиболее логичным казалось следующее: начальника убили за то, что он намеревался сдать эшелон русским. Потому поднявшиеся из шахты заключенные и не были расстреляны.
К паровозу подошел эсэсовец и состав пополз… назад. Вдруг кто-то вспомнил, что мост заминирован! Засуетились, закричали, заверещали: сейчас, как только въедем на мост… Петя взобрался на верхнюю кромку полувагона и стал ждать взрыва. Если успеет – спрыгнет в воду, не успеет – снесёт его в ту же воду. Это лучше, чем быть припечатанным к стенке вагона. Пронесло – мост не взорвали.
                ***
Их привезли в «лагерь смерти» Людвигшлюсте. В нём не было газовых камер или «стены расстрелов», но не было и примитивной кухни. Зачем она, если их и не думали кормить? Лагерная площадь была начисто лишена растительности, но заключенные продолжали ковырять твердую землю, надеясь найти хоть какой корешок или букашку. За изгородью улица коттеджей, где живет начальство лагеря и охрана.
Конец апреля 1945 года. Над лагерем летают самолеты со странными белыми звездами. Они не обстреливали и не бомбили: облетят и уходят. К лагерю подогнали пустой железнодорожный состав. Заключенных загнали в вагоны. Ночь прошла спокойно, а утром увидели, как их стража драпает в соседний лесочек. Заключенные, уже бывшие, занялись поисками пищи. Первое, что сделали: ограбили и разгромили ненавистные коттеджи.
Еще два дня они находились в лагере. Приезжали журналисты, раздавали продукты, просили стаскивать трупы в одно место и возле них фотографировали. На третий день автобусами доставили всех в американский госпиталь.
Одели, начали выхаживать. Поползли слухи, что русских готовят к вывозу в Штаты. Кто-то радовался, но не Петя. Он грезил Крымом. В это трудное время, если не еда ему снилась, то море, пляж на Дюльбере и его родной двор. Таких, не желающих попасть в капиталистическое рабство, подобралось несколько человек.
   Утром, позавтракав, ушли из госпиталя и направились на восток. Где-то в лесу встретили подводу с двумя русскими солдатами, и те сказали, что «беглецы» уже на советской территории, а в километре отсюда город Магдебург.
                ***
С бывшими узниками фашизма в органах разговаривают вежливо и спокойно, что не мешало искать и находить в их биографиях темные пятна. Общий изъян – пребывание в плену. Стариков отправляли домой, молодых призывали в армию, кого-то отправляли в Мордовские лагеря, где следователи Берии определяли их дальнейшую судьбу.
В СМЕРШе заинтересовались рассказом Видлянского про шахту «Мария», что в районе Бендорф. Проверить показания пока не могли - место в американской зоне оккупации, но оно вскоре должно отойти Союзу. Видлянского предупредили о неразглашении и поставили на довольствие в одной из воинских частей.
                ***
Прошел месяц, другой. Петя отоспался, отъелся и стал уже томиться бездельем, как его вызвали в СМЕРШ. Знакомый майор попросил снова рассказать о шахте «Мария». Выслушав, спросил:
- Скажи честно, Видлянский, ты во сне всё это видел?
Петя удивился и даже обиделся. Обиделся так, что позволил себе грубо ответить старшему по званию:
- Вам бы такой сон, товарищ майор - не стали бы задавать такие вопросы.
- Какие «такие»? – насупился майор. - Глупые, что ли?
Петя кивнул
- Тогда слушай, парень: никаких складов в той шахте нет и не было!
Убедившись в растерянности визави, строго спросил:
- Теперь, как на духу, отвечай: кто тебя подучил этой брехне?!
- Как «подучил», как не было?! Я же там, вот этими руками столько ящиков перетаскал!
- Ты мне не тычь свои грязные руки!
- Извините, товарищ майор, но я правду говорю.
- Не может это быть правдой, Видлянский! Под землю спускались ответственные люди. И я там был. Краснел из-за тебя, трепача!
- Не трепач я вовсе, товарищ майор, - заверил Петя, опустив голову.
Офицер не хотел запугать мальчишку до такой степени, что тот от чего угодно откажется или что угодно подтвердит. Ему нужна только правда. Он спросил:
- Ты настаиваешь на своём?
- Настаиваю.
- Подумай, Видлянский, ты один зрячий, а мы все слепые?
- Не знаю… А вы могли бы разрешить мне самому слазить туда?
- Толку-то?
- Посмотреть. Ведь я ничего не сочиняю!
- Эту сказку я уже слышал. Иди, Видлянский, думай.
Нет, не по команде думал Петя. По велению, голова так не раскалывается. Откуда трудности на ровном месте? Почему они не видят то, что у него до сих пор стоит перед глазами? С тем и уснул.
                ***
Сразу после завтрака его вызвали в штаб части. Майор встретил вопросом:
- Не передумал?
- Что «не передумал»?
- Спускаться в шахту. Не боишься? Ведь там не только я буду.
- Чему бывать, того не миновать, - ответил Петя, махнув рукой.
Сказал, и сердце тревожно забилось. Он понимал, что увидит то же, что видели до этого военные. Что предпринять? Погладить стены и попросить у офицеров прощения? А вот - дудки!
Занятый тревожными мыслями, он не заметил, как очутился на бетонном полу шахты «Мария». Прожекторы не горели, только лучики фонариков в руках чекистов робко слизывали со стен густую темноту. Было ощущение, что он не в той шахте. Где рельсовые пути? Их нет! Где тот коридор? Его тоже нет! Вернулся к лестнице, задрав голову, посмотрел вверх. Всё как было. Вон квадратное пятно – выход на поверхность, вот здесь валялись трупы. На месте, где он стоит, брякнулся кладовщик. Но где тот таинственный коридор? Его нет! Где склады? Их тоже нет!
Чекисты молча следили за его хождением. Фонарики продолжали высвечивать девственные стены. Здесь должны быть помещения, забитые различным имуществом. Где они? Кристаллики соли, отсвечивая, ехидно подмигивают ему. Кто-то из темноты строго спросил:
- Какие будут соображения, гражданин Видлянский?
«Гражданин», щурясь под лучами фонариков, растерянно молчал.
- Всё ясно, - сказал тот же голос, - пойдемте, товарищи. Зачем зря время терять?
Неожиданно даже для себя,  Петя выхватил из рук ближайшего военного фонарик и бросился к стене.
- Вот здесь, - крикнул он, - здесь был коридор! Там, – показал рукой, - стоял часовой!
- И где сейчас этот коридор с часовым?
- Не знаю! Но он тут был! Был! – фальцетом выкрикнул Видлянский.
- Без истерики, парень. Нам тут делать нечего, товарищи. Пойдемте.
- А вот тут, - Петя отбежал в сторону, - был склад шелка. Закрывался решеткой. Вот тут и тут!
Видлянский был в отчаянии. Бывало, глумились враги, а тут свои так презирают его! В изнеможении сполз по стене на пол и, впервые за все годы испытаний, заплакал навзрыд. Военные молча стояли возле. Кто-то сказал:
- Где наше не пропадало, товарищи. Давайте вызовем саперов и подорвем это место.
- Ну-ну. Может, немцы на это и рассчитывали. Мы подорвем, а у них там что-то сдетонирует - и поминай, как звали.
- И то правда. Сержант, смотайся к башне, там немцы оставили шанцевый инструмент. Принеси какое-нибудь кайло.
Это майор говорил – Петя узнал его голос. В ожидании инструмента, военные отошли от стены и закурили. Видлянский остался сидеть на полу. Фонарик у него отобрали. Сержант, уже с киркой, подошел и спросил:
- Где рубить?
Петя ткнул пальцем в стену. Первые удары были робкими. Звуки уходили в высоту. Стена не шелохнулась. Постепенно сержант размахался, но вдруг взвыл – соль попала в глаза. Его сменил старшина. Он старался и кирка все глубже уходила в стену. Петя чувствовал, как гаснет интерес офицеров. Он уже знал, что будет делать, если военные плюнут и уйдут из шахты. Он останется, он будет
долбить эту треклятую стену до тех пор пока не доберется до склада или упадет замертво.
Вдруг вязкие звуки сменили тональность, что-то звякнуло.
- Осторожно! – крикнул майор.
Старшина отошел в сторону.
- А ну, Видлянский, запусти руку в дырку и пощупай. Что там?
- Железо, - счастливо улыбаясь, сказал Петя. – Решетка!
Теперь желающих помахать киркой прибавилось. Петя, уже никому не нужный, сидел на корточках в стороне. Вывалили пару соляных блоков - перед глазами открылась решетка, за которой просматривались ящики.
К Пете подошел майор.
- И сколько тут, таких складов?
- Так во всю стену, 62
- 62, товарищ полковник, - повторил число майор и, обращаясь к Видлянскому, сказал:
- Теперь, друг, можешь идти отдыхать.
- А можно остаться?
- Зачем? Мы тоже уходим. Поставим у входа часовых, подпишем акт - и наша миссия закончена. Теперь дело за другими службами
                ***
Прошел не один день, прежде чем Видлянского снова вызвали в штаб части. Знакомый майор встал и пошел ему навстречу. Крепко пожав руку, сказал:
- Молодец, Видлянский, здорово ты помог нашей стране. Авиаторы, когда увидели содержимое ящиков, радовались, как дети. По секрету скажу: там такие авиамоторы были, что закачаешься.
- А что за коридор там был?
- В той стороне пленные заготавливали соляные блоки. Ими и заложили стену.
- С нами их не было. Где же они жили?
- Там и жили. По окончанию работ их вывели на поверхность и за башней расстреляли.
Петя, как зашел в кабинет, сразу заметил, что на груди майора поблескивает новый орден «Боевого Красного Знамени». Заметил и заворожено на него посмотрел. В конце встречи офицер сказал, приложив к ордену руку:
- В этом ордене есть и твоя заслуженная частица, Петро. Хотели и тебя к награде представить, но там (майор посмотрел на потолок) отказали. Сам понимаешь: плен, оккупация.
- Понимаю, - поспешно согласился Петя, хотя не понимал в чем он провинился.
- И последнее, - сказал майор. – Учитывая твои заслуги перед Родиной и призывной возраст, принято решение дать тебе возможность служить в нашей лучшей воинской части.
Не заметив восторга на лице юноши, спросил:
- Чем недоволен?
- Я домой хочу, - сквозь зубы проговорил Петя.
Офицер задумался, затем решительно заявил:
- Пожалуй, ты это заслужил. Дать награду не могу, а вот домой отправить - в моих силах. На службу тебя могут и в Крыму призвать. Значит так, - сказал он, вставая из-за стола, - через три дня документы будут готовы. Получишь, заходи попрощаться.
                *     *     *
…Над моей головой щелкнул парус, порыв ветра сдул с Бориса Васильевича исповедальный настрой, и раздалась его бодрая команда:
- Поднять паруса! Матрос, на шкоты.
Я безропотно взялся за веревки. Борис Васильевич твердой рукой направил судно в сторону берега.
Уже на берегу, когда я поблагодарил хозяина яхты за приятную прогулку, Борис Васильевич как-то виновато сказал:
- Прошу тебя нигде, тем более на заводе, не говори о том, что сейчас от меня услышал.
Я обещал. И только теперь, по прошествии многих лет позволил себе нарушить слово и рассказать о судьбе не только его, но и других, так или иначе причастных к описанным событиям.