Между тем Ставка, деморализованная многочисленными неудачами русских войск на германском фронте, приняла трагическое (и поистине судьбоносное для нас) решение об очищении русской Польши и оставлении всех укреплённых рубежей на её территории. Конечно, это было сделано в большой тайне, но «шила в мешке не утаишь, как известно.
Шварц так описал свои впечатления об этом:
«Я обратил внимание на то, что в одном из приказов по армиям фронта, присланном из Седлеца, было употреблено в отношении Ивангорода выражение "Ивангородские укрепления", а не "крепость". Я подумал, что это случайная ошибка штабного офицера, составлявшего приказ, и не придал этому значения. Несколько дней спустя я был снова вызван в штаб фронта. Генерал Алексеев имел смущенный и усталый вид. Было ясно, что он хотел что-то сказать мне, но колебался, и на этот раз я заметил в нем отсутствие той твердости и определенности решений, которая раньше так определенно в нем сказывалась. Наконец он сказал мне, что нужно быть готовым ко всяким случайностям, что неизвестно,
как сложатся обстоятельства на фронте, и чтобы поэтому я был бы готов к эвакуации крепости, если по ходу операций к этому придется прибегнуть…
Я не допускал и мысли о возможности оставления Ивангорода когда бы то ни было и прикладывал все мои силы для развития его обороноспособности. Можно поэтому представить себе, как я был поражен словами генерала Алексеева. Я стал горячо доказывать ему, что, как бы ни сложились обстоятельства на театре военных действий, даже если допустить самое тяжелое, то есть возможность отхода наших войск за Вислу, то и тогда все же следует удерживать Ивангород во что бы то ни стало, обеспечивая себе возможность обратного нашего перехода на левый берег Вислы.
Генерал Алексеев, заметив угнетающее впечатление, произведенное на меня его словами, не настаивал…
Учитывая скверное моральное впечатление, которое могло произвести это "разжалование" на основной гарнизон крепости, то есть на крепостную артиллерию и особенно на офицеров, я приказал начальнику штаба написать в штаб фронта запрос, на каком основании
крепость, числящаяся таковой и до сих пор, ныне именуется официально уже в нескольких приказах Главнокомандующего "укреплениями"? Я обращал в этой бумаге внимание штаба фронта на громадное значение для упорства обороны термина "крепость" и существующих в отношении крепостей и их обороны законоположений, что с упразднением в Ивангороде крепости, гарнизону его как бы заранее дается какое-то послабление в будущей обороне. Что поэтому я прошу в будущих приказах нового термина не употреблять и разъяснить мне, чем это было вызвано.
В ответ на эту бумагу я снова был вызван в Седлец. На этот раз генерал Алексеев уже совершенно определенно сказал мне, что оборонять Ивангород он не предполагает, чтобы я теперь же составил предположения о порядке эвакуации крепости и имущества и был бы готов начать эвакуацию. Такое определенное решение в момент, когда наши армии еще твердо стояли на фронте, поразило меня и казалось мне совершенно ошибочным и грозящим непоправимыми последствиями. Я стал поэтому убеждать Михаила Васильевича изменить принятое им решение и, наоборот, просил его оказать мне более энергичную поддержку, чтобы поскорее закончить новые оборонительные работы, а также назначить гарнизон. Я доказывал, что если удастся окончить все намеченные работы и подготовить гарнизон, то Ивангород задержит немцев на несколько месяцев без всякого сомнения. Я умолял Главнокомандующего согласиться на оборону крепости, напоминая ему наш успех прошлого года».
Увы, всё было тщетно. Роковое решение уже было принято, (даже без особого давления тогда со стороны неприятельских войск).
«Взволнованный, я ушел от генерала Алексеева в его штаб. Здесь, из разговора с начальником оперативной части полковником Даллером, я узнал, что, опасаясь успешного наступления немцев на Варшаву и Ивангород, в штабе решили заранее объявить, что Варшава и Ивангород - не крепости, а участки укрепленных позиций, которые могут быть когда угодно оставлены без особого сра-
ма, так как отступление с укрепленных позиций допускается. Даллер сказал мне, что решение это принято окончательно и уже послано на утверждение Верховного Главнокомандующего. Я был так возмущен этим, что сказал ему, что это напоминает страуса, прячущего от страха голову под крыло»…
Алексей Владимирович пытался бороться с этим решением, кинулся к обер-квартирмейстеру штаба фронта Пустовойтенко М.С. Тот согласился с его мыслью о невозможности прекращения работ, и посоветовал Шварцу продолжать работу, не придавая особого значения решению штаба фронта. Вместе с этим Пустовойтенко задал Генералу Шварцу вопрос: "Сколько времени может держаться Ивангород?". Вот что вспоминал об этом моменте сам Шварц:
«Считая этот вопрос очень важным и предполагая, что мой ответ может оказать на участь Ивангорода большое влияние, я просил разрешения дать на этот вопрос письменный ответ.
Вечером, возвратившись в Ивангород, я долго обдумывал создавшееся положение и написал генералу Пустовойтенко письмо, черновик которого каким-то чудом уцелел от разгрома революции.
Привожу его поэтому дословно:
"Глубокоуважаемый Михаил Савич! Вы задали вчера мне вопрос, на который я не дал вам сразу ответа: сколько времени может держаться Ивангород? И сейчас, все обдумав и взвесив, я не могу, оставаясь добросовестным, дать сколько-нибудь определенный ответ. Да мне кажется, ни один Комендант крепости не может этого сделать. Ведь, наверное, Комендант сильного Антверпена рассчитывал обороняться по крайней мере год, а был взят в 12 дней, слабый же Севастополь и такой же Порт-Артур оборонялись гораздо дольше, чем все предполагали.
В отношении Ивангорода я могу и должен сказать так, как думаю, а думы мои сводятся к следующему:
1) При помощи штаба Главнокомандующего можно в течение еще одного месяца сделать из Ивангорода очень сильную крепость;
2) Противник подойдет к крепости не раньше, чем через месяц, следовательно мы еще имеем достаточно
времени и если не будем преувеличивать события, а останемся спокойными, то успеем сделать все, что необходимо…
3) В таком случае я твердо уверен, что крепость окажет сильное сопротивление. Она оттянет на себя не менее трех-пяти корпусов и значительную часть неприятельской артиллерии. Я полагаю, что мы можем сопротивляться не менее двух-трех месяцев при круговом обложении и не менее шести месяцев при частичном. Уверенно могу сказать только одно, - что сдачи не будет.
Я полагаю, что если удастся продержаться два-три месяца, то общим операциям будет принесена большая польза, и это заставило меня написать Главнокомандующему доклад, при этом прилагаемый, а Вам это письмо.
Я стою за оборону крепости не потому, что мне тяжело переживать позор эвакуации, а именно по тем соображениям, которые я изложил Вам сейчас в этом письме. Поддержите же меня и дайте возможность исполнить долг мой с честью ".
Послав это письмо и сознавая, какую ответственность я принял на себя, я лихорадочно торопил работы, особенно на левом берегу, подгонял инженеров, но никому не говорил, что может быть все это не пригодится. У меня самого в последние дни укрепилась надежда, что письмо мое окажет влияние и что оборона Ивангорода будет разрешена»…
Для инспекции проведённых работ в Ивангород прибыл генерал Палицын.
«14 июня вечером, когда мы окончили осмотр работ правого берега на фольварке Вымыслов. Здесь генерал Палицын отвел меня в сторону от сопровождавших нас инженеров и сказал: "Я осмотрел по приказанию Главнокомандующего все наши крепости и должен вам сказать, что я нахожу, что ни одна из них не находится в такой степени обороноспособности, как Ивангород. Все, что возможно было предвидеть, вы предугадали. Я так и доложу. Но все же ваша участь уже решена. Сегодня, когда я выезжал из штаба, мне предложили передать вам предписание об упразднении Ивангорода как крепости. Я отказался взять эту бумагу для передачи вам, так как не сочувствую этому решению, но ее пришлют вам сегодня же с фельдъегерем. Мой совет вам: спрячьте ее и никому не показывайте!" Действительно, когда мы вернулись в цитадель, в мой дом, там уже ждал нас фельдъегерь из штаба. Он привез письменное предписание считать Ивангород участком укрепленной позиции и принять меры к немедленной эвакуации из крепости излишнего артиллерийского вооружения и имущества.
Не говоря уже о том, что для обороны никакое вооружение не может быть "излишним", кроме испорченного и негодного для стрельбы, я совершенно не разделял основной мысли этого предписания. Я не мог понять, как генерал Алексеев, считавшийся талантливейшим и наиболее подготовленным из всех наших полководцев этой войны, мог воспринять и приводить в исполнение мысль об упразднении крепости, когда неприятель уже на расстоянии лишь одного месяца от нее».
«Совершенно такие же мероприятия принимались в это же самое время французским командованием в отношении французских крепостей Верден, Туль, Эпиналь и Бельфор. Крепости эти были разоружены, гарнизоны их перемещены в армии, и некоторые укрепления разрушены. В таком виде Верден был атакован немцами, занявшими один форт. Прибывший в этот момент в крепость генерал Петен ввел в крепость войска и по собственной инициативе решил оборонять ее, чем и спас Францию»,- этот момент ОСОБО отметил Алексей Владимирович Шварц, в своих воспоминаниях. К великому сожалению, в русской армии тогда не оказалось своего генерала Петена, сумевшего бы взять ответственность на себя и спасти Россию –ПРИМЕЧАНИЕ).
«Комендант Ивангорода генерал Шварц еще задолго до горлицкого прорыва предложил генералу Иванову укрепить средствами вверенной ему крепости позиции в тылу IX и Х корпусов, однако случившийся при этом генерал В. М. Драгомиров отверг это предложение» (писал А. Керсновский в «Истории Русской Армии»).
«Чем могла прельстить его (Алексеева) эта мысль? Я объясняю это только одним: он не отдавал себе ясного отчета в том громадном моральном значении, которое имеет слово "крепость" для каждого чина ее гарнизона, от Коменданта до младшего солдата. С этим словом неразрывно связано понятие о необходимости упорной обороны, о невозможности ее оставления. Опыт предшествующего года наглядно показал всем солдатам, что с укрепленных позиций не раз отступали, что эти позиции в большинстве случаев упорно не оборонялись, тогда как крепости, которыми неприятель пытался овладеть, как, например, Ивангород и Осовец, устояли и отбросили врага. Не знаю, как в Осовце, но у меня в Ивангороде удалось создать такой дух, что буквально никому из гарнизона ни на минуту не закрадывалась мысль о возможности оставления крепости, уже дважды удержанной нами. Для меня было поэтому совершенно ясно, что до тех пор, пока этот дух существует, оборона возможна и может быть с неменьшим успехом, чем в прошлом году. Вместе с тем я сознавал, что стоит только объявить о полученном приказе, как дух угаснет немедленно, и поднять его в нужный момент будет уже очень трудно, а может быть и совсем невозможно».
Вот какой это был необычный генерал. Отлично понимавший: и значение боевого духа у подчинённых, и умевший блестяще организовать оборону заброшенной крепости, и не «дрожавший» ни перед германской армией, ни перед своим начальством (и ещё неизвестно, что было легче).
Очень жаль, что ТАКИХ генералов в русской армии времён Великой войны было немного и занимали они не самые важные должности. Он решил: 1) Приказ генерала Алексеева, которому он не мог не подчиниться, исполнить, но лишь в последний момент, когда по ходу ближайших военных операций генерал Алексеев подтвердит его еще раз; 2) Бумагу генерала Алексеева спрятать, показав ее только начальнику штаба, и никому о ней не говорить; 3) Никаких приготовлений для эвакуации не делать и 4) самым деятельным образом продолжать работы по укреплению и вооружению крепости.
Идея Алексеева об оставлении линии Вислы и отступлении на восток, которую он, считал единственным способом спасения наших армий, казалась Шварцу губительной, и он считал, что отступление от Вислы равносильно проигрышу войны. История показала, что прав в этом давнем споре был именно генерал Шварц. Он сделал всё, что мог, чтобы переубедить главного стратега русской армии не совершать роковой ошибки:
«Я решил обратить внимание генерала Алексеева на то, что может быть от него ускользнуло, а именно на большие запасы артиллерии в крепостях. Так в Ивангороде я имел уже около 500 орудий с большим количеством снарядов, в Новогеоргиевске их было около 1.500, почти столько же в Ковно и около 1.300 в Гродно, не менее 1.200 в Бресте да, вероятно, несколько сот в Осовце и в Варшаве. Всего, следовательно, в крепостях театра войны было около 6 тысяч орудий, в большинстве - среднего калибра и с необходимой амуницией. Если главнейшей причиной, вызывавшей неизбежность отступления, был постоянный недостаток полевой артиллерии, то почему же не использовать артиллерию крепостную?
Конечно, она не годна для полевых действий, но с большим успехом могла бы быть применена для обороны, и мне казалось, что нужно не оставлять Вислу, а укрепиться на правом ее берегу, создав оборонительный плацдарм Вепрж-Висла-Нарев-Бобр и Неман. Эти реки сами по себе уже представляли серьезное препятствие, а усиленные опорными пунктами, как Ивангород, Новогеоргиевск, Ломжа, Рожаны, Осовец, Гродно и Ковно, и шестью тысячами крепостных пушек, могли бы явиться препятствием неодолимым.
Мысли эти казались мне справедливыми и, возвратясь в Ивангород, я сейчас же написал генералу Алексееву подробный доклад и послал его. Но, чрезвычайно занятый, Михаил Васильевич не мог заняться им лично и поручил это генералу Борисову, который, по-видимому, не торопился, и только за несколько дней до подхода к крепости противника я получил извещение, что мне разрешается укрепить Вислу!
Увы, это было уже слишком поздно, а затем крепости, лишенные содействия армии, были легко взяты противником... Так случилось с Новогеоргиевском, Ковно и Гродно, где большая часть крепостных орудий и была взята противником».
Приходиться дополнить эти слова генерала Шварца тем, что большинство этих орудий было сдано, к нашему вящему позору, в исправном состоянии, и активно использовалось немцами в ходе всей войны…
Чуть позже от генерала Эверта к Шварцу прибыл генерал Гришницкий с поручением ознакомиться с положением на месте и передать ему предписание, в котором генерал Эверт сообщал о подчинении крепости ему и приказывал, на основании распоряжения Главнокомандующего, начать немедленную подготовку эвакуации крепости. "Вы должны помнить", говорилось в предписании, "что в
случае оставления в крепости трофеев, вся ответственность за это будет возложена на вас".
«Но я уже давно убедился в том, что, если бояться ответственности, то ничего сделать нельзя», - пишет Шварц, « и поэтому просил генерала Гришницкого доложить генералу Эверту, что я готовлюсь к обороне, подготовку к эвакуации считаю преждевременной и прошу ускорить назначение пехотного гарнизона в крепость».
Алесей Владимирович дает точную характеристику Эветра:
«Генерал Эверт участвовал в русско-японской войне, а затем был командующим войсками Иркутского военного округа и Начальником Главного Штаба. По виду он производил впечатление очень решительного человека, но в действительности не был таковым. За все время его командования 4-й армией он был чрезвычайно осторожен и ни разу не решился на предприятие, которое могло бы дать большой успех, если бы было успешно выполнено, но и было бы сопряжено с известным риском. Однажды он сам сказал мне: "Моя армия ни разу не имела крупно-
го успеха, но зато и ни разу не была бита". Я считаю эту, по моему мнению, слишком большую осторожность отрицательной стороной военных качеств генерала Эверта, так как было несколько случаев, когда он решительным ударом мог нанести противнику неисчислимый вред, но он оставался неподвижен, принимая все меры к тому, чтобы отразить нападение, если на него начнут наступать, и тем самым терял время, давал противнику возможность свободно маневрировать и окончательно упускал случай».
Потом Эверт был назначен главнокомандующим всеми войсками Западного фронта. И под его вялым командованием никаких успехов этот фронт не имел, несмотря на значительное численное превосходство над немцами.
События стремительно развивались. Совершенно неожиданно для себя, Штерн узнал о том, что войска Эверта без боя оставили прекрасные оборонительные позиции (созданию которых он отдал столько сил):
« Меня ждал неприятный сюрприз, чрезвычайно меня поразивший. С первых же слов разговора генерал Эверт сообщил мне, что корпуса генералов Мрозовского и Клембовского, которые по моим расчетам должны были удерживаться на передовой позиции под Ивангородом несколько недель, уже оставили позицию сегодня утром и отходят.
Как могло случиться, что позиция, укреплявшаяся в течение нескольких месяцев, обильно снабженная самыми лучшими противоштурмовыми препятствиями, обладавшая громадной обороноспособностью, рассчитанная на сопротивление в продолжение нескольких месяцев, была оставлена почти без боя? Даже при недостатке снарядов у полевой артиллерии дивизий, занимавших эту позицию, противнику было необходимо затратить много времени, чтобы самому сосредоточить такое количество артиллерии и припасов к ней, артиллерийским огнем смести укрепления и заставить их защитников уйти, не ожидая штурма. Для меня было вполне ясно, что отступление произошло не по причине недостатка снарядов, а по какой-то другой.
Действительно, причиной оставления позиции оказалась именно та, которую я предвидел, опасался и о которой докладывал генералу Иванову, еще когда начал укреплять ее. Я послал тогда генералу Иванову доклад,
в котором настаивал, чтобы оборона позиции была бы поручена гарнизону крепости, который имел достаточно времени хорошо ознакомиться со всеми ее тактическими особенностями, а руководство обороной поручить мне, так как я укрепил крепость соответственно определенному плану обороны, созданному мною и тщательно продуманному и изученному в мельчайших подробностях. Я мог совершенно уверенно утверждать, что здесь не было ни одного лишнего, ненужного укрепления и каждый окоп, каждый фугас, каждое противоштурмовое орудие имели свое специальное назначение и свое свойство, хорошо известное мне, но неизвестное другим. Я проектировал укрепление позиции так, что потеря одного какого-нибудь укрепления или даже известного участка укреплений совершенно не грозила прорывом фронта позиции и не являлась опасной, так как расположение других рядов укреплений было таково, что давало возможность легко вновь сомкнуться и немедленно выбить противника из захваченной им части позиции. В данном случае фортификация являлась не подспорьем, не помощью, а таким же реальным действующим средством, как ружье и пушка. Но для того, чтобы использовать все то, что было задумано, когда позиция создавалась, нужно было, чтобы глава ее обороны не только кое-как ознакомился с постройкой укреплений с целью убедиться, есть ли там достаточно толстые блиндажи, имеются ли бойницы, хороши ли проволочные сети и т. д., нет, нужно было, чтобы он в совершенстве постиг тот план, для осуществления которого все эти постройки возводились. Генерал Иванов, к сожалению, не понял меня, или же тут сказалось влияние Генерального штаба, который не мог допустить, чтобы военный инженер командовал бы двумя корпусами, и мое предложение было отклонено. И вот теперь сказались результаты: на позицию пришли войска случайные, совершенно незнакомые и притом только что уже разбитые. Их начальники были в такой же степени не знакомы с укреплениями, как и войска, и поэтому, естественно, не знали назначения того или иного сооружения и не могли ознакомить с ними их войска так, как это было нужно. Наконец оба командира корпусов были равноправны, не подчинялись друг другу, лица, объединяющего их действия, не было, и оборона осталась вовсе без головы. И случилось даже еще худшее, чем я предполагал: заняв позицию вечером, войска к рассвету уже бросили ее. (!!!)
Этот эпизод ярко демонстрирует то чрезвычайно несерьезное, не вдумчивое, а подчас даже легкомысленное отношение, которое проявляли наши старшие начальники в вопросах применения укрепленных позиций и обороны их. Очень часто позиции эти строились и строились без конца, протяжением на тысячи верст и... бросались, как только войска подходили к ним, и часто - вовсе без боя. Сколько труда, средств и денег было израсходовано совершенно непроизводительно! Как подрывалась вера войск в мощь и силу фортификации!»
Как жаль , что во главе армий и фронтов тогда у нас стояли ТАКИЕ военачальники.
Третий штурм Ивангорода.
«Десять месяцев спустя после того, как две попытки овладеть Ивангородом были отражены, неприятель снова появился перед ним.
Теперь, в июле 1915 года, Ивангородские укрепления были уже иными. Кроме того, что было сделано в прошлом году и что теперь являлось уже второй и третьей линиями обороны, уже существовала новая главная оборонительная линия, охватывавшая старую крепость на обоих берегах кольцом, с радиусом в 14 верст на левом, и около 10 верст на правом берегах.
Эти главные укрепления представляли собой от-
дельные группы, расположенные на командующих высотах или в лесах и находящиеся в крепкой связи друг с другом. Каждая группа состояла: 1) из нескольких рядов стрелковых окопов, глубоко вырытых, мощных, снабженных всем, что было вызвано последними требованиями войны, и отлично маскированных, 2) из весьма сильных препятствий в виде проволочных сетей громадной мощности (местами до 5 и 7 полос, то есть более 20 сажен ширины), фугасов и мин и, местами, гидротехнических сооружений в виде глубоких и широких каналов, заполненных водой и продольно обстреливаемых, а также наводнений и заболачиваний и 3) железобетонных убежищ для гарнизона групп, вполне безопасных против бомб всех калибров, до 12 дм. включительно.
На левом берегу Вислы главная оборонительная линия состояла из трех групп: Гневашовской, являвшейся левофланговой, в центре - группа Банковец и на правом фланге - группа Мозолицы. Промежуток между рекой Вислой и Гневашовской группой, длиною около 12 верст, оборонялся линией стрелковых окопов, устроенной в высокой и толстой дамбе, идущей от этой деревни до Вислы. Непосредственно впереди дамбы был вырыт глубокий канал, заполненный водой и с проволочной сетью на дне, а местность впереди канала была заболочена…
И окопы и убежища были так маскированы, что, даже пройдя вблизи, невозможно было их заметить. Впереди были устроены участки наводнений и проволочные сети. Далее вправо следовала обширная Банковецкая группа, самая сильная из всех. Окопы и укрепления ее были расположены в лесу, по его опушке, а убежища с прикрытием, совершенно непробиваемым. Все были в лесу, а потому абсолютно невидимы. Препятствия состояли из проволочных сетей и засек. Левый фланг был, кроме того, усилен глубоким каналом шириной около 3 сажен, с проволочной сетью на дне, и запруженной речкой…
Как между собой, так и с центром крепости, все группы были связаны сетью железных и шоссейных дорог, что давало возможность быстрого перемещения резервов, вооружения и подвоза всякого рода снабжения. Так на левом берегу были построены две ветки широкой колеи. Кроме того, от предмостного укрепления "Князь Горчаков" в центре крепости были положены три линии полевой железной дороги, по одной к каждой группе укреплений, а в каждой группе - ветки к каждой батарее крепостных орудий. Наконец, к каждой группе - отдельное шоссе, а для связи этих трех радиусов две кольцевые шоссейные дороги, одна в тылу новой главной линии обороны, другая за второй линией.
Артиллерийское вооружение крепости к июлю 1915 года превосходило таковое сентября 1914 года более, чем в три раза, так как к прежнему вооружению удалось добавить еще несколько десятков тяжелых орудий, разысканных мною в складах Киева и Двинска. Кроме того, были присланы орудия из Новогеоргиевска, Бреста и Ковно, а в конце июня пришла из Бреста 2-я осадная бригада полковника Лукьянова в количестве более 120 орудий. Сама крепость (морской полк генерала Мазурова) изготовила в течение этого периода более 100 противоштурмовых 47 мм. пушек, но большая их часть была послана в армии, и в крепости оставалось менее половины. В общем, орудий всех калибров насчитывалось до 500. Общего количества пулеметов я не помню, но во всяком случае их было не менее двухсот. Теоретически это было для крепости такого масштаба, как Ивангород, не много, но практически было совершенно достаточно.
Интендантскими запасами крепость была снабжена в количестве достаточном для гарнизона в два корпуса пехоты и шести батальонов крепостной артиллерии в течение шести месяцев осады…
Таким образом видно, что крепость по состоянию ее укреплений, вооружения, снабжения и специальных средств развернулась более, чем вдвое, и если Ивангород не являлся крепостью в полном смысле слова, то есть не обладал долговременными крепостными сооружениями в виде фортов, то это искупалось значительной глубиной и гибкостью укрепленных позиций, отличным применением укреплений к местности, полной маскировкой убежищ, широко развитой сетью крепостных железных и шоссейных дорог и полной неизвестностью ее плана противнику».
Вот что успел сделать их заброшенных ивангородских укреплений А.В. Шварц со своим превосходным гарнизоном, всего за несколько месяцев войны. Успев при этом отбить ДВА мощных штурма своей строящейся крепости!!!
Проблема была в том, что теперь войск для занятия этих крепостных укреплений у него попросту не было.
Дальше – больше. Началась привычная российская неразбериха, амбиции начальников, принцип ПВО (погоди выполнять – отменят).
Вот к чему это приводило на войне: «В 2 часа дня я получил телеграмму генерала Эверта, извещавшую меня, что им отдано распоряжение, чтобы Ростовский, Перновский и Екатеринославский полки Гренадерского корпуса и Карсский и Асландузский полки 16-го корпуса вошли немедленно в состав гарнизона крепости, о чем он известил также командиров корпусов.
На один полк меньше, чем было обещано накануне, но я надеялся, что полки придут в приличном составе и поэтому был доволен и этим…
В крепости я увидел отряд силою в батальон, уже находящийся в пределах укреплений. Подозвав одного из офицеров, я спросил, что это за часть. Оказалось, что - это Ростовский полк. Будучи уверен, на основании телеграммы генерала Эверта, что полк этот вошел в крепость согласно назначению, я приказал командиру полка занять участок Гневашовской группы для преграждения главной дороги, ведущей в крепость. В полку оказалось всего 700 гренадер, усталых, измученных и весь день ничего не евших. Я сейчас же отдал распоряжение по телефону крепостному интенданту немедленно прислать ростовцам сала, хлеба и консервов.
Около 7 часов вечера я возвратился в крепость. Здесь, в штабе, меня ждало известие о происшествии,
ставящем крепость снова в катастрофическое положение. Оказалось, что командир Гренадерского корпуса, узнав о том, что я приказал Ростовскому полку расположиться на крепостной позиции, не получив на это его личного предварительного согласия, приказал начальнику дивизии снять полк с позиции, вывести его из крепости и поставить в корпусной резерв. Дорога в крепость была, таким образом, снова открыта. Я вызвал генерала Эверта к телефону и доложил ему, что при создавшихся условиях считаю падение крепости через несколько часов неизбежным и что единственной возможностью спасти положение является немедленная передача в мое исключительное распоряжение назначенных им полков. Это, по-видимому, оказало действие, так как в 8 часов вечера Ростовский полк снова возвратился на позицию.
На рассвете другая австрийская часть подошла к передовому укреплению Банковецкой группы и, выбросив белый флаг, стала знаками предлагать гарнизону укрепления перейти к ним и сдаться. В гарнизоне было только несколько артиллеристов при поставленных здесь накануне пулеметах и противоштурмовых пушках. Их командир, унтер-офицер, не смутившись, открыл огонь из обеих пушек и всех пулеметов, чем заставил австрийцев быстро скрыться»…
Вот ТАК, друзья. Уже летом 1915 года австрийцы не стеснялись предлагать сдаться нашему гарнизону крепости, который сам их бил «в хвост и в гриву», совсем незадолго до этого… Видимо не везде русские армии проявляли высокую пленоустойчивость дпжн ни их участках фронта.
«Выяснилось, что в Екатеринославском полку всего 350 человек, в Перновском около 900, в Ростовском 700. В несколько лучшем состоянии Асландузский полк, где утром было около 1.200 человек, но постепенно прибывали остальные. В Карсском полку было до 2.000 человек и в Башкадыклярском почти полный состав. Таким образом вместо полных шести полков я получил общим счетом около 7 тысяч человек, то есть менее двух полков полного состава».
Австрийцы начали развивать давление на различные участки обороны крепости, пытаясь нащупать «слабое звено: «неприятелю удалось выбить огнем роту 23-й бригады, занимавшую полевое укрепление у деревни Вулька-Бачинская, впереди окопов на промежутке между Банковцом и Гневашовским лесом. В 11 часов дня началось наступление противника по всему участку от деревни Высоко-Коло до деревни Банковец, но к часу дня противник был отбит везде, за исключением укрепления у деревни Вулька-Бачинская, которое ему удалось занять и удержать. Узнав об этом, я приказал нескольким батареям крепостной артиллерии взять это укрепление под сильный огонь, а одной из батарей Банковецкой группы держать под огнем подступы от этого укрепления к противнику. Наконец генералу Симону я приказал усилить отступившую роту двумя ротами той же дружины и до наступления темноты вернуть укрепление обратно. С наступлением темноты огонь прекратился с обеих сторон. Сторожевое охранение было выдвинуто вперед, и под его прикрытием саперы принялись исправлять повреждения и за-
канчивать незаплетенные еще до того участки проволочных сетей.
Кризис, слава Богу, миновал!
С рассветом 10 июля австро-немецкая артиллерия вновь открыла сильный огонь по всем трем группам левого берега, и с 9 часов утра начались атаки на Гневашовскую группу и на Банковец. Однако крепостная артиллерия, усиленная за ночь несколькими батареями 2-й осадной бригады, немедленно развила по батареям противника сильный огонь и вскоре приобрела очевидный перевес. Около полудня мне было донесено, что одна из батарей тяжелой артиллерии противника вынуждена была совершенно замолчать. Атаки успешно отбивались, причем большую роль сыграли отдельные взводы противоштурмовой артиллерии, поставленные в группах, а также подвижная крепостная артиллерия (6 дм. гаубицы), назначенная специально для поддержки групп. Атака следовала за атакой до 3 часов дня, после чего не возобновлялись больше. Остальная часть дня и вся ночь прошли спокойно, и мы воспользовались этим, чтобы закончить организацию обороны, которая вследствие последних событий так и не была до сих пор налажена.
…
Для наблюдения за стрельбой, кроме многочисленных наблюдательных пунктов на деревьях и колокольнях, были подняты два воздушных шара в полосе фортов №№ 5 и б и третий - у Голомбской группы. Не могу не отметить, что части Гренадерского корпуса пришли в крепость в таком состоянии, что надежды на них было мало. Но устроенные в хороших окопах, накормленные и ободренные успешным отражением атак 9 и 10 июля и, увидев в крепостной артиллерии такую мощную поддержку, какой они до сих пор еще не имели, они ожили, снова воспрянули духом и выражали желание оставаться в крепости сколько угодно.
Еще 9-го снова прибыл от командующего армией генерал Гришницкий, передавший мне письменное предписание приступить к эвакуации крепости и сообщивший также, чтобы я отослал полки Гренадерского корпуса обратно в корпус, а взамен их мне будут присланы Аварский полк из 16-го корпуса и 24-я бригада ополчения. Я ответил, что невозможно в одно и то же время организовывать оборону и производить эвакуацию, а что касается полков Гренадерского корпуса, то я могу снять их с позиции только тогда, когда войска, назначенные для их замены, будут уже в крепости, но не иначе.
10 июля я получил телеграмму от генерала Янушкевича, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, передававшую благодарность войскам за отбитие штурма 9-го июля и сообщавшую, что Великий Князь пожаловал 12 Георгиевских медалей дружине, возвратившей утерянное укрепление у деревни Вулька-Бачинская».
Судьба крепости была предрешена. Не противником, а вялой, бесцельной стратегией русского командования, стремившейся, откатывавшегося из Русской Польши и даже не попытавшегося воспользоваться укреплённой привисленской позицией и ожерельем русских крепостей на ней.
«Прибыл офицер из штаба армии. Это был полковник Генерального штаба Сурин, привезший окончательное требование командующего армией немедленно начать эвакуацию крепости. В предписании вновь подтверждалось, что в случае оставления в крепости каких бы то ни было трофеев, ответственность будет возложена на меня, и сообщалось, что полковнику Сурину приказано оставаться в крепости и наблюдать за успешностью эвакуации.
Итак, в тот момент, когда дело с таким трудом было, наконец, налажено, когда неприятель был уже остановлен и успешным отражением двухдневного штурма дух гарнизона вновь поднялся необычайно высоко, когда, казалось, все обещало, что оборона пойдет успешно и неприятель дальше Ивангорода не пойдет и будет здесь надолго задержан, в этот момент - окончательный приказ: все бросить, разрушить, увозить и уходить! Какой ужас, какая трагедия!
Открыв заседание Совета, я доложил, что еще в мае Главнокомандующий принял решение эвакуировать Ивангород, упразднив предварительно крепость и переименовав ее в укрепленную позицию. Я сказал, что, учитывая возможность коренного изменения на театре войны обстоятельств, которые могли повлечь за собой необходимость упорной обороны Ивангорода, и сознавая, что объявление этого решения Главнокомандующего во всеобщее сведение может повлечь за собой такой
упадок духа среди офицеров и солдат основного гарнизона Ивангорода, при котором уже невозможна будет ни упорная оборона, ни даже ее организация, я не считал возможным объявить это решение раньше и скрыл его от всех, за исключением начальника штаба, и объявляю его теперь, когда воля Главнокомандующего выражена в совершенно категорической форме, требующей немедленного исполнения.
…
Трудно сейчас передать в подробностях впечатление, произведенное на моих ближайших сотрудников этим известием. Все были поражены, как громом, все были сразу душевно сломлены. Одни угрюмо молчали, другие горько плакали. Прошло несколько минут прежде, чем начали говорить. Повинуясь приказу приступить к эвакуации крепостного имущества, Совет Обороны вынес единогласно постановление, записанное в журнале Совета:
"Совет Обороны считает, что крепость готова к продолжительной обороне, но, подчиняясь приказу Главнокомандующего, постановляет: с 12 июля приступить к эвакуации крепостного имущества".
Вместе с тем члены Совета Обороны обратились ко мне с просьбой ходатайствовать перед Главнокомандующим об издании особого приказа по армиям фронта, в котором было бы объяснено, что эвакуация крепости произошла по обстоятельствам, от крепости независящим, и против желания ее гарнизона. Я исполнил просьбу членов Совета и послал генералу Алексееву соответствующую телеграмму, но он был ею очень недоволен и ответил резкой телеграммой, в которой говорил, что считает такой приказ лишним и что нужно исполнять отданное распоряжение, не думая о его последствиях. Известие об этой просьбе проникло, однако, в печать и было позже сообщено в одной из газет Минска или Могилева. Как начальник генерал Алексеев был, конечно, прав, но как полководец - не совсем».
Даже и в этой отчаянной обстановке гарнизон крепости совершал вылазки и брал многочисленных пленных:
«С заходом солнца прожекторы усиленно освещали деревню Высоко-Коло, фольварки Грабовец, Сарнов и Новая Завада. В 10 часов отряд двинулся, наступая на фольварк Сарнов с трех сторон. До сторожевого охранения противника ему удалось пройти незамеченным, но затем он был открыт и началась перестрелка. Сторожевое охранение неприятеля и рабочие, укреплявшие фольварк, отошли, наши овладели фольварком, но, заметив двигавшиеся из лощины сильные резервы австрийцев, отошли обратно, захватив много инструментов, катушки проволочных сетей и сто с лишним пленных. Другой отряд в две роты одновременно атаковал австрийцев, работавших на опушке деревни Старая Завада, и также захватил инструмент и около 70 пленных.
При допросе пленных, взятых у Сарнова, они показали, что против Ивангорода действует смешанная австро-немецкая армия генерала Войерша силою в три дивизии, но что дивизии эти очень большого состава, из четырех полков каждая, по 28 и 30 рот в полку, то есть общей численностью в 7 или 8 нормальных дивизий. Прибыли уже и устанавливаются 13 дм. мортиры Скода (австрийские), числом восемь. На днях они откроют огонь.
Пленные, взятые у Завада, подтвердили сведения о большом численном составе полков противника и,
кроме того, показали, что у деревни Завада расположен 31-й резервный полк, укомплектованный трансильванскими румынами, которые хотели бы передаться на нашу сторону, но боятся сурового обращения русских с пленными.
Обсудив это сообщение с начальником штаба крепости, мы решили как-нибудь сообщить этому полку, что в крепости обращаются с пленными хорошо, особенно с передавшимися добровольно. Начальник штаба составил особую прокламацию, которую подполковник Сувако перевел на румынский язык. Затем начальник штаба поручил подполковнику Вегенеру командировать свой аэроплан, поручив ему разбросать прокламации в районе расположения полка. Генералу Симону я приказал каждую ночь делать вылазки небольшими отрядами в том же районе, чтобы облегчить переход этих румын на нашу сторону. Мера эта удалась, и каждую ночь мы брали в этом месте не менее ста пленных. По 18 июля всего было взято 1.500 человек, из них - 750 румын. Таким образом создалось редкое в истории осад положение, когда крепость, предназначенная к оставлению, не только задержала противника, не только отбила его атаки и втянула его в инженерную войну, но и брала каждый день все новых и новых пленных».
Несмотря на плановый вывоз техники и тяжёлого вооружения, гарнизон успешно отбивал все атаки австрийцев и до 19 июля не потерял ни одной пяди земли.
14 июля прибыл ко мне из Петрограда особый фельдъегерь, привезший от Государыни Императрицы Александры Федоровны икону Спасителя в особом складне. На обратной стороне иконы была прибита серебряная дощечка с надписью: "Мужественному гарнизону Ивангорода благословение Императрицы Александры Федоровны". Я объявил об этом в приказе по гарнизону крепости, послал от имени гарнизона Ивангорода Государыне Императрице благодарственную телеграмму и приказал выставить икону в крепостном соборе. В этот же день перед образом было отслужено молебствие, на котором присутствовали все начальники частей, офицеры и много солдат гарнизона. Это было последнее общее богослужение.
Удивительно было все это! Петроград и Двор, по-видимому, еще не знали, что участь Ивангорода уже решена, и, получая сведения о том, что оборона идет успешно, были уверены, что она продолжится и далее. Следовательно, такой важный вопрос, как оставление Вислы и ее крепостей, был решен без ведома Государя Императора. Я лично считаю, что это был вопрос государственной важности и что разрешать его без участия государственной власти, одной лишь властью Главнокомандующего фронтом или хотя бы Верховного Главнокомандующего, не следовало…»
Положение продолжало ухудшаться. Не обошлось и без прямой измены и разгильдяйства: «16 июля, когда произошел новый эпизод, указывавший на приближение неизбежного конца. В ночь на 16 июля неприятель переправился через Вислу между Ивангородом и Варшавой, у деревни Рычивол. Участок этот охранялся частями 16-го корпуса. Как могли немцы переправиться через реку шириною более 200 сажен и охраняемую несколькими полками? Я не знаю, что произошло в действительности, но возможность такой переправы при наличии охраны свидетельствует прежде всего о том, что охрана была недостаточно бдительна. Если на реке были броды, то охраняющие полки должны были их знать так же, как знали их немцы, и наблюдать за ними особенно тщательно. Но известно, что переправа была произведена на понтонах, из которых были затем наведены мосты. Значит, этому предшествовали известные приготовления как-то подвоз понтонов к реке, спуск их на воду и посадка людей. Все это, значит, осталось для охраны совершенно незамеченным. Очевидно немцы переправились никем не замеченными и нежданными. Очевидно также, что охрана не была организована, ибо те части немцев, которые переправились первыми не могли быть многочисленными, но они быстро и успешно оттеснили охрану настолько, что получили возможность свободной наводки нескольких мостов для переправы отряда, собранного в лесу на другом берегу реки. Очевидно также и то, что о готовящейся переправе ни штаб Главнокомандующего, ни штаб 4-й армии, ни штаб 16-го корпуса не знали, а это свидетельствует об очень плохой постановке разведывательной службы и службы связи даже в штабе Главнокомандующего. Но что еще хуже - переправа явилась для всех этих штабов совершенно неожиданной, так как иначе, я полагаю, были бы
приняты меры, необходимые для того, чтобы этого не случилось. Что касается штаба Главнокомандующего, то еще в мае генерал Палицын высказал там свое мнение, что немцы пойдут именно этим путем. Однако к этому мнению чины штаба отнеслись с нескрываемой насмешкой и никакого значения ему не придавали.
Насколько все это было неожиданно и сразу внесло переполох во все распоряжения, свидетельствует тот факт, что, хотя переправа произошла в 3 часа ночи, штаб армии сообщил мне об этом только в 8 часов утра.
Известие это заставило меня принять немедленно меры для обеспечения крепости от охвата ее с севера переправившимися на правый берег немцами»…
В центре крепости эвакуация уже шла полным ходом. Поезда грузились на трех станциях: у фольварка Ванновского на левом берегу и на двух станциях правого берега. Крепостная артиллерия левого берега была уже вся снята, но я приказал оставить в каждой группе по две батареи 6 дм. в 120 и 190 пудов пушек до последнего момента, а если невозможно будет их увезти, то подорвать их на месте…
К рассвету все войска окончили отход и сосредоточились на второй линии обороны.
В крепости шли работы, подготовляющие
к быстрому уничтожению все то, что могло бы пригодиться противнику. Военные инженеры и саперы закладывали под всеми фортами, укреплениями и воротами цитадели мины, пожарная команда заготовляла у всех домов, сараев и казарм пучки соломы и керосин. Моряки минировали мосты через Вислу и Вепрж и подготовляли к взрыву все суда нашего речного флота. Удручающая, тяжелая работа, которую делали со сжатым сердцем…
С рассветом 21 июля все стихло. Наступил последний день Ивангорода.
Так как почти все орудия крепостной артиллерии были эвакуированы, было приказано отправить крепостных артиллеристов в Брест. После обеда они были собраны и построены по-батальонно возле форта № 3. Я приехал к ним и горячо благодарил их за действительно прекрасную службу…
Эвакуация заканчивалась, дела уже не было. Перед вечером я в последний раз посетил цитадель. Командир роты ополченцев, занимавшей караул у ворот, увидев меня, подошел с рапортом. И когда он, рапортуя, заметил... что я плачу, из его глаз
потоком также брызнули слезы... Генерал и старый капитан горячо обнялись...
В 19 часов вечера начался отход войск с левого на правый берег Вислы, окончившийся около часа ночи 22 июля. Начальник штаба прибыл в цитадель, приказал снять караул и спустил крепостной флаг. Вслед за этим раздались, один за другим, три взрыва фугасов на фортах, потом небо осветилось заревом пожара, и последовали взрывы пароходов и мостов.
Войска, перешедшие на правый берег, расположились по берегу Вислы, вправо и влево от цитадели.
Утром 22 июля выяснилось, что кольцо, охватывавшее Ивангород, сжалось еще теснее. Немцы уже овладели Соболевым, а австрийцы поселком Жичин. Вследствие этого я получил в 6 часов утра приказание уничтожить все укрепления главной оборонительной линии правого берега, а в 12 часов дня другое: взорвать цитадель и форты правого берега №№ 1, 2, 3 и 4…
…
В Бресте пробыли они не долго, так как Брест был оставлен 6 августа без обороны. Тогда из них были сформированы рабочие команды для работ по укреплению тыловых позиций. К концу же 1915 года их сосредоточили в городе Можайске, где половина была употреблена на формирование батарей тяжелой полевой артиллерии. Когда летом 1916 года мною был укреплен Трапезунд и там была образована крепость 2-го класса, Комендантом которой я был назначен, для формирования крепостной артиллерии была прислана из Можайска вторая половина артиллеристов и, чтобы увековечить память Ивангородской крепостной артиллерии, Государь, по его личной инициативе, изволил присвоить Трапезундской крепостной артиллерии наименование "Ивангородской".
…
Это была уже совсем другая история. Алексей Владимирович Шварц с честью выполнил свой долг перед Россией и армией в годы Первой мировой войны. Оборона им Ивангорода, который был заброшен нашими стратегами показала всей стране, КАК надо драться с немцами: создавая и поддерживая в войсках боевой дух, используя всю силу крепостной артиллерии, действовать наступательно, нестандартно, заставляя противника разгадывать его «загадки». А уж как он использовал при обороне новейшие технические достижения того времени: прожектора, аэростаты и самолёты для корректировки огня своих орудий, телефонную связь, строгий порядок открытия и ведения им огня – всё это вводило противников в заблуждение и обеспечило блестящую оборону им крепости Ивангород.
Честь ему и слава!!!
На фото: русские войска отступают их Польши 1915 год
Использованная литература:
Керсновский А. А. История русской армии. Т. 4. М. 1994. С. 231.