Стемнело. Ночь выдавила гуталин на улицы — густой, пахнущий тяжестью душного дня.
В центре, напротив ГУМа куранты отбивали двенадцать. Часы вылетали из башенки, шарахались от мавзолея к витринам напротив, цокали копытцами по брусчатке и затихали на газоне между могилок. В центре было чисто, дорого, незыблемо.
«В Москве полночь» , - довольно оптимистично сказало радио.
Я взял нож — лезвие 9 см. Все по закону, по кодексу. И кусок дюймовой трубы с нарезанной резьбой. Сбрызнул его вонючей «Remsовской» смазкой, обернул газетой - на всякий случай, для ментов.
Спустился вниз в воняющем мочей лифте и вывалился в сумрак спального района.
Одинокий и злой. Шел дворами — походкой усталого трудяжки в белорусских туфлях. Ссутулившись. В глупых очках с толстыми линзами. Быстрыми шагами - будто к дому, к жене, к теплой ванне. Мимо пьянчужек у круглосуточного аптечного киоска, мимо запоздалых собачников. Мимо, сквозь, через, вскользь - уступая дорогу встречным прохожим. Пока из кустов словно команда "фас" не раздалось: «Слышь!». Я услышал. Остановился.
Радость разлилась по телу, и мне, повернувшись не удалось скрыть ее от голоса из кустов.
Глухо гукнула труба об голову. Потом еще несколько раз об обмякшее, рухнувшее на траву довольно крупное тело.
- Прости. Ничего личного.Просто, иногда, я должен ненавидеть кого-то кроме себя.
Я снял очки и бодро, спортивным шагом зашагал домой. К теплой ванной, ноутбуку, приятному отсутствию жены, к себе.
***
Не люблю я животных. Век их краток и доставляют они массу неудобств.
Не привязывайся ни к кому и ни к чему — одно из основных правил начинающего одиночное плавание. Когда пуля пробьет твою черепную коробку, разорвет нейронные связи, превратит ее содержимое в желе темно-бурого цвета, что может тебе понадобиться из мира, где ноги попирают землю? Ничего, кроме твоих переживаний.
Пока жив, дергайся на ниточках человек. Воображай, что ты сам по себе ценность.
С трех до пяти утра за окном правит безжизненность ядерной зимы, и лишь февральский ветер завывает, порывисто поскрипывая фонарем. Время сжимается, замирает, словно боится проснуться, выйти в мороз, в хлесткую, сухую как пыль от стекловаты поземку.
Я чувствую смерть, не свою — чужую. Она бродит рядом, босиком по колючему снегу, по покрытому наледью асфальту, заглядывает сквозь стены. Увидела меня. Улыбнулась, беззастенчиво и открыто - заигрывает от скуки, ей нечего бояться. Мне тоже, хотя екнуло на секунду сердечко предательски, потянуло низ живота холодком — ничего справился, улыбнулся в ответ безысходно и грустно. Грешки свои вспомнил смертные.
Не людей - кота убиенного. Упокой кошачий бог его душу.
Возвращался домой в темноте кое-как приткнув машину в соседнем дворе.
У подъезда серенький котик мяукнул и подбежал ко мне выгнув хвост трубой.
Обычно они обходят меня стороной, а этот сам пришел, вокруг ног вьется.
Постоял я, посмотрел на него. «Пойдем» - говорю, - бедолага. Он и пошел рядом не задумываясь, доверился без оглядки.
Так появился у меня кот. Ни молодой, ни старый, года два - три. С выбором клички заморачиваться не стал. Наречение акт сакральный - связывает невидимой нитью, как цыганской иглой штопает лоскуты разноцветные. Так и звал его — Кот или Котик.
Блюдце ему выделил, молока налил. Попил Котик, пошел с территорией знакомится.
Квартира не моя - снял отлежаться: обои блеклые, шторы в цветочек, мебель наборная — минимализм. Мне много и не надо, месяц другой перекантуюсь пока утрясутся дела.
С утра лоток купил ему, накрошил туда бумаги. Говно его совком взял, положил туда аккуратненько, не люблю я беспорядок. Ткнул его мордой пару раз, чтобы дошло где нужды свои отправлять. Вроде понял он меня.
Вечером возвращаюсь, кот встречает, ластится. Я сначала посмотрел на пол.
- Ну, сука! - насрал не в лоток. Ладно, еще раз убрал, подтащил его за шкирку, тыкать не стал. Предупредил словесно. Вроде понял он меня.
С той поры моду взял, как вечером вернусь, так он перед мной демонстративно присядет, дела свои сделает и бежит ко мне — смотри мол, какой я хороший.
- Молодец! Хороший кот. Так и жили душевно, коротали ночи длинные.
Запах в квартире появился, ссыт где-то животное. Однажды пришел я усталый, котик уже по традиции дефиле свое фекальное совершил и ко мне. А я на диван кухонный плюхнулся, уставший был. Чувствую мокрое. Блять! Лужа на диване, вот тварь. Он уже на коленках урчит довольный. Бить не стал, вытер им диван, поговорил строго!
Говорю: «Еще раз повториться, прибью». Вроде понял он меня.
Время к пяти семенит стрелкой секундной неумолимо. Ветер разыгрался не на шутку, смерть уж со спутниками своими чернокрылыми хороводы водит, закручивает пружину.
Лыбится мне как знакомому старому, и ничего во мне не йокнет, не вздрогнет.
Не ко мне она пришла, знать и дело это не мое.
Через неделю все повторилось - дежавю с котиком. Диван, лужа.
Не люблю я беспорядок, не люблю когда меня не слушают. Взял воздушку, накачал - качков пять сделал. К виску ему приставил и выстрелил. В упор. Обмяк котик и жалостливо так завыл, мерзко и заунывно. Я еще раз накачал и выстрелил. Вздрогнул он и воет тварь, но тише уже. Засунул его в пакет, отнес не пустырь. Выбросил. Всю дорогу сука выл. Не шевелится и не дышит вроде, а воет. Ушел я не оглянувшись - чай пить. Только вой в ушах стоял до утра. Не понял он меня — бедолага.
Вдруг замерло все вокруг. Только мешком с верхнего этажа плюхнулся у меня под окном, тот кого ожидала смерть. Через пару минут запричитала баба в промерзший воздух, завыла котиком моим, сука. Чувствую я, как душа отошла и мечется. Взяли ее тени под «руки» утащили с собой. Только и осталось бледно желтое пятно мерцать, да туловище с шеей под себя неуклюже подвернутой на земле лежать мерзлой под окном моим.
И баба эта воет моим котиком убиенным. Упокой кошачий бог душу его.
Я не люблю животных и людей не люблю. Живут они слишком мало и доставляют массу хлопот.